Kitabı oku: «Навстречу судьбе», sayfa 3
«Прийти с улыбкой мудреца»
Федор Сухов, наш знаменитый земляк, широко признанный поэт со своим особым, необычным видением мира, сложен и многогранен. Меня всегда подкупает его тонкий лиризм, философская глубина стихов, их неповторимая поэтичность. Его мироощущение неразрывно связано с дорогой ему родной природой.
Я первый раз увидел Федора Григорьевича году в 78-м. В 1979 еще была встреча. А весной 1988 года я приехал к нему в Красный Оселок, село Лысковского района, воспетое им.
Вошел к нему в избу, а он сам еще только разувается. «Бродил по лугам и оврагам», – пояснил он.
А луга у Красного Оселка большие и овраги крутые и высокие.
По виду, хозяин был отягчен какой-то заботой. У нас и разговор-то начался не со стихов, а с «прозы жизни», что меня несколько удивило.
«Ты видел, – спросил он меня, – когда шел сюда: по склонам горы кое-где попадаются старые яблоньки? Это у нас здесь был общественный яблоневый сад. Сколько было цвету по весне, а по осени – урожая! Раньше землю меряли лаптями, обрабатывали кое-чем, и лишней земли не было. Теперь трактора, комбайны, а земля во многих местах лебедой зарастает. А то еще. Смотрю, сейчас катит на своей личной машине от перелеска к перелеску, прямо по полю, приминая зеленя, горожанин, – Сухов махнул рукой. – Где там любовь к земле, к людям, к труду…»
Я рассматриваю избу Федора Григорьевича. Из сеней, как войдешь, направо – кухня, где готовят пищу на газовой плите, по левую сторону – комнатка-столовая, тут рядом со столом и стульями в стороне – кровать, по стенам на полочках много всяких книг. По другую сторону стола – круглая изразцовая печь старого образца. Есть еще комната побольше – передняя, или «Светлая», где комод, картины, по стенам – фотографии. Я спросил: «А почему у вас нет телевизора?» Федор Григорьевич ответил: «Ну его! Нам и радио достаточно».
По левую сторону от передней комнаты – рабочая комнатка самого хозяина, заваленная книжками и рукописями, там же – его кроватка. Но мы остановились и сидели в комнатке-столовой. Перекусывали с дороги и пили чай. Разговор оживлялся. Федор Григорьевич продолжал: «За последние 2-3 десятка лет люди забыли ремесла, возродился лодырь, тунеядец, потребитель, а вместе с этим и пьянство. А взять праздники. Люди разучились веселиться. Выпили и, как говорится, ни басен, ни песен. Научились судачить, из пустого в порожнее переливать».
Федор Григорьевич рассказывал, а я старался каждое слово не упустить, запомнить.
Родился он в 1922 году в этом же селе Красный Оселок. Только на горе. Стихи писать начал рано. Но коллективизация, окружающая его атмосфера того времени – раскулачивание, аресты, ссылки – угнетали, давили его первые детские чувства, оставляли неприятные впечатления. Он вспоминал: «Жители боялись не только милиционера, но даже проходящего с портфелем человека».
А через несколько лет – война. Девятнадцатилетним пареньком он командовал взводом противотанковых орудий. С 1942 года с боями прошел Воронеж, Курскую дугу, где получил ранение, всю Белоруссию, Польшу. Победу встретил в Германии. Стихи сопровождали его повсюду. Он ими жил, как верующий молитвами. А мне рассказывал: «Первое мое патриотическое стихотворение напечатали на войне во фронтовой газете “Красная Армия”, 14 апреля, но какого года, убей – не помню. Когда в окоп принесли эту газету и стали ее читать, меня политрук спросил: “Сухов, это ваши стихи?” Я был настолько взволнован, что постеснялся признаться. Пачку табака, которую давали каждому солдату на неделю, я искурил тогда всю за одну ночь».
Война оставила в сознании и сердце Федора Григорьевича неизгладимое впечатление. Спустя два десятка лет Сухов, уже окончивший Литературный институт им. М. Горького в Москве, едет по местам прошлых боев. Тогда такие посещения были еще редкостью и с подозрением воспринимались местными властями. А его тянуло туда, чтобы в дальнейшем подробнее написать о пережитом. В прологе к одному стихотворному сборнику Ф. Сухов пишет: «Проблема ночлега в ту пору для меня не существовала. Я знал, что могу переночевать на вокзале, на пристани». Нетрудно представить, что Федор Григорьевич и тогда не в парадной форме путешествовал по заросшим воронкам и окопам, коль его забрал участковый и увез в милицию для выяснения личности. Задержанный стал объяснять, что он писатель. А ему в ответ: «Писатели книги пишут, а вы здесь бродите». Потом выяснили. Извинились. Это было под Воронежем, в селе Подклетное.
На вопрос «Кто у вас в юности был любимым поэтом?» Федор Григорьевич ответил: «Виновник всех моих “бед“ – Есенин. Но вначале были Пушкин, Некрасов, Кольцов. Помню, мне один парень, Штылев Сергей, дал томик Есенина всего на сутки – так он у меня по сей день в голове, с первой до последней строчки».
И Федор Григорьевич начал читать стихотворение Есенина «Песнь о хлебе». Позднее у него самого появилось стихотворение «Притча о хлебе»…
По наивности своей я спросил его: «И часто Вы бродите по лугам и оврагам?» Сухов ответил: «Надо не только много читать, но чаше бывать и наедине с природой. Природа тоже по-своему просвещает, – и, как бы наставляя, продолжал: – В поэзии должна быть музыка, грамотно поставленные слова и образное видение. Ведь недаром в прошлом поэзию называли наперсницей Богов, усладительницей жизни человеческой».
Я впоследствии видел снятый фильм о поэте Ф. Сухове, старался не пропустить очередной его сборник (а их у него свыше двадцати). И неотрывно читал его стихи. Скажу честно: не сразу они дались мне, но сейчас все чаще и чаще тянет к ним.
Лицо луны по-азиатски плоско,
Оно в моем улыбится окне.
А я не где-нибудь – в нижегородской,
В приволжской пребываю стороне.
Сижу в своей убогой завалюхе,
Довольствуюсь обжитой тишиной,
Пускай недобрые гуляют слухи,
Пускай луна смеется надо мной.
Ближе к вечеру в избу вошла супруга Федора Григорьевича – Мария Сухорукова – поэтесса. И снова кипит чайник. И снова читаются стихи. Разговор затянулся допоздна. Через одиночные рамы слышно, как неистово щелкают соловьи, а в небе среди редких облаков тихо плывет молодой месяц, бросая свой серебристый свет к нам в окно, на наши блюдечки и чашки. И на цветущие яблони в саду, которые, по словам Федора Григорьевича, посадил он сам.
Теперь нет с нами Федора Сухова. Но мне всегда почему-то кажется, что он ушел совсем ненадолго полюбоваться Волгой, побродить по широким приволжским лугам и оврагам-горам. Поговорить, посоветоваться с природой, набраться у нее земных и небесных сил и снова вернуться домой, в свою убогую завалюху, чтобы работать.
…Мне хочется на этом свете
Еще немного погрустить…
Допить недопитую чашу,
Ночные оглядеть леса,
Чтоб к предназначенному часу
Прийти с улыбкой мудреца.
30 мая, 1996 г.
Вот такую вводку написал Ф.Г. Сухов к моим стихам, которые я привозил к нему в село Красный Оселок и опубликовал их 19-го августа 1988 г. в газете «Горьковский рабочий».
Лепестки
Затяжная в этом году, холодноватая весна в конце мая, на своем исходе, расщедрилась на тепло, сразу облиствели осины, березы, даже дуб и тот показал свои листочки. Зацвела черемуха, думалось: вот-вот зацветут яблони, но они не спешили, они знают: когда цветет черемуха, возвращаются заморозки, индевеют своими утренниками. К счастью, заморозки не возвратились, тогда-то и распустились, разлепестились яблони. Молодые, они утопли в нестихаемом пчелином гуде, они облились небывало бодрой, заревой розовизной – сказалось благодатное тепло…
Оно сказалось во всей жизни, сказалось в неожиданно попавших на мои глаза стихотворных строках Евгения Молостова. Я читаю их, а в моем огороде радостно лепестятся посаженные мной яблони. По всей вероятности, они услышали вслух произнесенные мной добрые строки, что, как лепестки тех же яблонь, умиляют душу, укрепляют веру в торжество человеческого разума, его мирного созидания.
Федор Сухов
Село Красный Оселок, май, 1988 год»
Поездка в село Константиново на родину С. Есенина
Меня иногда спрашивают, какое место в моей жизни, жизни рабочего человека, занимает поэзия. Я думаю, ищу ответ, и на намять приходят первые послевоенные годы, мое детство. К нам в деревню мужчин с войны вернулось мало, а работы невпроворот. Техника кое-какая. И не своя. Сеялку и молотилку брали на время из соседнего совхоза, да еще за них отрабатывали на совхозных полях: пропалывали огурцы, морковь. Из МТС приходил старый, истрепанный тракторишко. О стогометателе и комбайне только мечтали. Вся работа вручную. Каким испытанием легло на плечи женщин то время – и сказать трудно. Не потому ли и называли их в ту пору «двужильными». В каждой избе – пятеро, трое… И надо каждый день бежать в поле – с утра до позднего вечера женщины наши не разгибали спины. Казалось, какие тут радости? До них ли? Но нет. Как ни трудно приходилось, они не расставались с песнями, шутками. Друг друга подзадоривали. И работа спорилась. Наверное, каждая понимала: слезами нужду с плеч не скинуть.
Никогда не забуду один летний вечер. Садилось солнце, горел огненно-красный закат. И вдруг я услышал песню. Она начиналась где-то на краю деревни, за околицей. Плавная и величественная. Постепенно приближался ее напев. Пели женщины, идущие с жатвы. Удивительная картина: с серпами на плечах, в пестрых одеяниях, шли они медленно и торжественно, словно после праздника, а не после тяжелого труда. Я спросил одну пожилую женщину, отчего она поет. Она ответила: «Один раз на земле живем».
В длинные зимние вечера при тусклом свете, когда мать что-нибудь ушивала или переделывала из одежды, мы, дети, часто слушали, как она вполголоса напевала:
… «До свиданья», – милый скажет,
А на сердце камень ляжет…
В такие минуты ко мне приходило непонятное, неизъяснимое чувство, и я не мог сдержать слез. Забирался тайком в заднюю комнату и слушал. То были песни о недолгой счастливой любви и вечной разлуке (когда отца не стало, матери было 33 года).
По праздникам мать пекла пироги с картошкой и луком, вишнями и черной смородиной. Ставила на стол попыхивающий самовар. Тогда же появлялась у нас музыка. Патефон. Пластинки Ковалевой, Руслановой, Шульженко и другие. Я думал, что поют настоящие люди там, внутри патефона. Однажды, оставшись в избе один, я вскрыл патефон и разобрал до последнего винтика. И был крайне огорчен и вместе с тем до невероятности испуган, когда из барабана с пронзительным визгом вылетела пружина. Это было последнее. Больше нечего было разбирать. И так мне было досадно и обидно не за то, что мне влетело, а за то, что там никого не оказалось!
Стихов в детстве, кроме заданных по школьной программе, я не читал и не заучивал. Зато знал уйму песен и частушек. Я не разбирался еще, что такое поэзия вообще, но понимал, что мы живем не для того, чтобы есть и пить, но едим и пьем, чтобы жить в полном смысле этого слова. Спустя несколько лет я прочитал в блокноте одного моего знакомого стихи С. Есенина:
Выткался на озере алый свет зари.
На бору со звонами плачут глухари.
Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.
Только мне не плачется – на душе светло.
Это стихотворение я крепко запомнил. Вскоре мне попались два сборника Есенина. Я проглотил их в один присест. Узнал, что стихотворение «Выткался на озере…» написано было в ранней юности. Это меня ошеломило. Другое стихотворение – «Я иду долиной, на затылке кепи» – я запомнил наизусть, прочитав его всего раза три.
Особенно мне запомнилось:
К черту я снимаю свой костюм английский.
Что же, дайте косу, я вам покажу –
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
Памятью деревни я ль не дорожу?
Народные песни и поэзия С. Есенина во мне навсегда слились воедино. Быть может, с тех пор я стал не созерцать человека, а видеть в нем душевный мир с его сложностями и противоречиями, с его радостями и страданиями и понимать неотделимость поэзии от человеческого труда.
Как-то мне пришлось быть на литературном вечере самодеятельных поэтов, где присутствовал нижегородский поэт А. Люкин. Навсегда запомнились сказанные им слова: «Человек должен быть всегда человеком, тем паче, если он себя готовит в литературу». В моем представлении С. Есенин прежде всего тем и человечен, что его любовь к родине, людям и ко всему живому на земле искренняя и честная. По-моему, здесь и скрыта магическая сила притяжения людских сердец к его поэзии.
У меня с юных лет была мечта съездить на родину поэта в село Константиново. Своими глазами увидеть те места, где он рос и так безмерно их любил, о чем не мог не петь:
Слишком я любил на этом свете
Все, что душу облекает в плоть.
Мир осинам, что, раскинув ветви,
Загляделись в розовую водь.
И вот я в Константинове. Дом, который был построен еще при жизни С.А. Есенина на месте старого (сгоревшего), в котором он родился, – обыкновенная деревенская изба. Тем только она и необыкновенна, что жил в ней когда-то знаменитый русский поэт. Здесь все так, как описал Есенин в стихах. И дом с мезонином под железной крышей, и сад под окнами. В кухне на стене – лапти матери поэта да шушун старомодный, в котором она часто выходила на дорогу встречать своего единственного сына. В светлой комнате – портреты и личные вещи Сергея Александровича: пальто, трость.
Есть на свете Россия, и Россия неотделима от поэзии Есенина.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты Русь, живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
Теперь возле дома стоит бюст Есенина. Еще один литературный музей находится в бывшем доме помещицы Лидии Ивановны Кашиной, которая послужила прототипом образа Анны Снегиной. Нескончаемыми потоками идут люди поклониться памяти народного поэта. По словам одного из сотрудников музея, здесь побывало в прошлом году 80 тысяч человек. А в этом году – уже более 90 тысяч. На берегу Оки высятся новые постройки, которые соорудили для съемок художественного фильма «Сергей Есенин». (В прокате он был под названием «Пой песню, поэт».) В селе Лакаш Рязанской области уже снимались первые кадры картины. Сергея Есенина играет Сергей Никоненко, только что защитивший во ВГИКе режиссерский диплом. В селах говорят, что Сергей Никоненко и вправду внешне, без всякого грима, очень похож на Есенина.
Сестры поэта – Александра Александровна и Екатерина Александровна – живут в Москве, но на лето приезжают в село Константиново. У них там свой деревянный пятистенный дом.
Я еще только стал подходить к их дому, а мне уже кричит через дорогу старик: «Вы к Шуре? Она вон в той половине!» Я вошел к ней в светлую комнату, ее муж – шустрый мужик – топил печь, на стене – фотография молодых сестер поэта со стихами, посвященными Шуре:
Я красивых таких не видел,
Только, знаешь, в душе затаю
Не в плохой, а в хорошей обиде –
Повторяешь ты юность мою.
Ты – мое васильковое слово,
Я навеки тебя люблю.
Мне было и здесь дорого все. Очень трудно сейчас передать то состояние, которое я испытывал при встрече с Александрой Есениной. Когда она вышла из другой комнаты ко мне, я как-то даже растерялся. Но в мягком взгляде живых и выразительных глаз этой доброй старушки я увидел до боли что-то знакомое и родное. И от этого взгляда мне стало легко и просто. Мы разговорились. Я попросил ее рассказать, какие изменения произошли в с. Константиново с того времени, когда в нем жил Есенин. Ответ ее был краток: все течет, все меняется. И жизнь не та, и облик села, безусловно, стал не тот, что был при Сергее. Жизнь стремительно спешит вперед. Молодежь учится. С юных лет уезжают, разлетаются по свету. Может, поэтому раньше в селе было около шестисот дворов, а теперь едва ли осталось двести.
Поговорили о том, как Есенин писал стихи. Стихи он отрабатывал в уме, а потом уже записывал на бумагу.
Она рассказывала, а я вглядывался и запоминал ее черты лица. Эти счастливые минуты навсегда сохранятся в моей памяти.
Сергей Есенин остается для нас одним из самых глубоких и проникновенных русских лириков двадцатого века. Его удивительно певучие стихи всегда в наших сердцах. Эти поездки и встречи с людьми, помнящими и почитающими Есенина, еще шире открыли для меня границы его поэзии.
Сентябрь, 1971 г.
Заблудшая
Посвящается З. Панкратовой
Давно это было. Еще в молодости. Я отдыхал в Гаграх.
Черноморское побережье было солнечным и ласковым. Мы с товарищами каждое утро после завтрака шли на пляж на берег долгожданного моря, чтобы искупаться и вволю позагорать.
С первых же дней на пляже наше внимание привлекла одна молодая интересная женщина, которая после купания уединялась где-нибудь в стороне с книгой в руках или подолгу задумчиво смотрела на море. А затем вдруг исчезала.
Как-то раз после полудня, когда отпуск мой подходил к концу, захватив с собой фотоаппарат, я задумал сфотографировать ту местность.
Картина передо мной стояла впечатляющая: бездонное небо в редких облаках и подернутая пестрой рябью необозримая водная ширь. Неподалеку от берега, чуть покачиваясь, нежились пальмы, помахивая крупными веерообразными листьями. Дул свежий, пахнущий морем ветерок. Откуда-то доносилась в то время популярная песенка:
Здесь у моря царствует природа,
Целый год цветет зеленый сад.
Здесь всегда, в любое время года
В воздухе магнолий аромат.
О море в Гаграх, о пальмы в Гаграх!
Кто побывал, тот не забудет никогда…
В стороне от меня, в тени кипарисовой аллеи, виднелись скамейки для отдыхающих. Сделав несколько снимков, я присел на одну из них. Через некоторое время подошла в легком голубеньком платьице та женщина, которая нас, молодых мужчин, заинтересовала на пляже. Она осторожно присела на другой конец скамейки и с восхищением в голосе проговорила: «Господи, красота-то какая». Я, утвердительно кивая головой, сказал: «Да, красота изумительная, потому и запечатлел сейчас эти места на память!» – «Вот и я прощаюсь с этими местами. Завтра уезжаю. Почти весь отдых мой прошел в одиночестве, на этой скамеечке», – с радостью в глазах и с какой-то пронзительной печалью в голосе произнесла женщина. «Любовались морем?! И мечтали?!» – «А вы знаете, – оживилась она и подсела поближе. – Некоторые говорят, что они не умеют мечтать. А я, например, могу мечтать где угодно и сколько угодно. Не только ночами при бессоннице, но и когда еду на работу, что-нибудь делаю или играю с ребенком. Это не мешает мне, а наоборот. Я чего-то жду, в мечтах на что-то надеюсь, и это придает мне силы. Я и здесь мечтала. Море на меня действовало успокаивающе. Сейчас себя намного умиротвореннее чувствую. Вы даже не знаете, какая я сюда приехала. Настоящая психопатка».
Она вздохнула и добродушно, как-то смущенно поглядела на меня своими голубыми глазами и начала рассказывать, как давнему другу, свою горькую семейную драму. На первый взгляд, банальную, но, мне кажется, заслуживающую внимания.
«Муж меня разлюбил. Может, от постоянных ссор, которые вроде и возникали-то из-за пустяков. Придет он выпивши, я, конечно, сердилась. Принесет кроху от своей получки – затевала скандалы. А он в этих случаях, чтобы избежать их, уходил из дома. И вот результат. Уже год с лишним, как ушел совсем. Полюбил другую. Долгое время он с ней валандался. Поначалу мне это все казалось какой-то несерьезной комедией, потом, когда я поняла, что он от меня ушел навсегда, жить стало невыносимо. Думала, с ума сойду. Каждую ночь глядела в окно, ждала его. А когда приходил, раздражалась. Во мне вскипала ненависть к нему. Всю трясло. Первое время я на работе старалась не показывать виду, как мне больно, но шила в мешке не утаишь. Земля слухами полнится. Помню, однажды пришел, я уже не скандалила. Просто плакала. А когда заснул, мелькнула мысль: вот, пока он дрыхнет, размозжить ему голову. А может, над собой что-нибудь сделать? Но ведь у меня дочь! Он уйдет к той. Оленьку возьмет с собой, а каково ей у них будет? Я свою дочь люблю больше жизни! Долго я тогда ломала себе голову. Умоляла Бога: “Хоть бы случилось с ним что-нибудь!”»
Вдруг ни с того, ни с сего моя рассказчица посмотрела на меня и, как бы спохватившись, проговорила: «Вы уж извините, что я, совершенно не зная вас, так откровенничаю, – и кивнула на море. – Когда я прихожу сюда, мне всякий раз не хочется уходить отсюда. Море своей таинственной музыкой бодрит меня и вселяет какую-то надежду».
Ласковый ветерок шаловливо трогал ее ухоженные волосы. Глядя на неторопливые волны, набегавшие на берег, она на мгновение замолкла. Задумалась. А потом, виновато улыбнувшись, опять увлеченно начала говорить о муже и о наболевшем.
«Я и любила его и ненавидела. При одном воспоминании о нем мысли мои разбегались, делалось невыносимо жутко. Но слез уже не было. Видимо, выплакала все. Когда он собрался совсем к ней, я не вытерпела и пошла с ним вместе. Я вам еще не сказала, кто оказалась моей соперницей? С нашего поселка моя бывшая подруга. Когда-то у нас на заводе в расчетном отделе работала и, разумеется, мы с ней делились секретами. Вот уж поистине справедлива поговорка “Не делись с подружкой, а делись с подушкой”. И она, мне даже ее по имени не хочется называть, сказала, что обо всем уже с ним договорились. Я стояла как вкопанная и не знала, что сказать. Единственный выход нашла – поругаться. У меня язык запинается, а она смеется, говорит: “Гордости в тебе нет!” У меня ее действительно нет, потому что он через два дня опять вернулся ко мне. И я с радостью приняла его. Неделю был мир. По старой памяти ходили в кино. А та его везде караулила. У нее двое детей в интернате, а у меня одна – и дома. И мне, конечно, его некогда ублажать. Я все думаю, что же он в ней нашел? На вид невзрачная, правда, одевается хорошо. Чем же она его как женщина завлекала? Чем она лучше меня? Ведь все, как говорится, при мне. И фигурой, и лицом Бог не обидел. И вроде хозяйка я неплохая. В квартире всегда чисто. Ребенок ухожен. Питанием тоже обеспечены были вдоволь. В чем же причина? Может, я лишнего грубила ему? Так не должна же я на него молиться, если он приходил пьяный или мало денег приносил! А может, наплодить ему кучу детей, жизнь-то бы и наладилась? Нет. Тут дело, по-моему, не в детях и не в ссорах. Ведь любил же он меня, любил – точно знаю! Потом стал говорить: “Без той жить не могу!” Непостоянный какой-то. И сам мучился и меня терзал. А когда в очередной раз собрался к той, я не выдержала, выкинула все его вещи. И вдобавок пошла и окошко у нее разбила. Стою, кричу ей, чтобы люди слышали: “Иди выходи, забирай его совсем, этого кобеля распутного. Вот все его пожитки. Пусть больше ко мне не возвращается!” А у самой на душе кошки скребут. Как же я буду жить без него? Как я его забуду? Успокаиваю себя, шепчу: “Я его должна забыть во что бы то ни стало!” Но он из моей памяти не уходил. И я продолжала твердить: “Прости меня, Виктор, прости. Может быть, того, чего я тебе не дала, она даст! Будь счастлив! Я тоже должна жить. У меня ребенок. Я мать. И я люблю свою дочь. И буду ее воспитывать. Не должна она слышать постоянные наши скандалы. Прости и ты меня, Оленька. Когда ты вырастешь, я постараюсь тебе объяснить, как все получилось, почему ты лишена такого счастья – расти с отцом”.
Я думала: одной, притом без постоянных ссор и скандалов, легче будет, а мне стало без него еще тяжелей. Людей стала избегать, которые приставали с расспросами. Да и чем они могли помочь? Лицемерными охами-вздохами? Счастье не какая-то подачка, которую кто-то мог бы одолжить. А между прочим, мы с ним на автобусной остановке каждый день виделись. Это было пыткой, выдержать которую не каждый бы мог. Сменила работу, коллектив. И это не помогло.
“Эх, Виктор, Виктор, – думала я, – и тебе сейчас не легче”. Хотелось все снова ему простить, забыть все обиды и позвать назад, но приходил он, поневоле вспоминалось все старое, и опять у меня возникала непреодолимая ненависть к нему. Мы ссорились, и я, как прежде, с треском выгоняла его. А сама до утра ревела. Даже во сне плакала. Иногда вставала по утрам, а подушка вся от слез мокрая.
Как-то он мне сказал, что это наше с ним испытание. Все равно, дескать, через год, другой мы будем жить вместе. “Нет, милый, – ответила я, – не бывать этому. Умерли мы друг для друга”. И он после этого долго ко мне не приходил. А я по-прежнему металась по дому как загнанная зверушка. И не находила себе места.
Однажды, чтобы не сойти с ума от одиночества, придумала себе друга. Говорю ему: “Дружок, давай с тобой переписываться”. И мы переписывались с ним. Всю душу я изливала, а он мне. Я за него писала и плакала. На другой день, когда ехала на работу, по пути опускала письмо в почтовый ящик. Через неделю оно ко мне приходило с печатью на конверте. А когда мне становилось лучше, забывала про него. Но стоило мне затосковать, заново вспоминала о своем дружке. И писала ему: “Прости меня, дружочек, я не писала тебе, потому что мне было хорошо. Теперь я опять с тобой. И, наверное, надолго”. В другой раз писала, чтобы он меня не осуждал, если я где-то не так вела себя. Но порой брала бумагу, а мысли путались, я разревусь и не напишу ни одной строчки.
Где-то я слышала, что жизнь – это сцена, а люди – артисты. Тогда в отчаянии подумала я: “Что ж, если я артистка, то должна сыграть свою роль по-настоящему!” И стала злой и обидчивой эгоисткой. Мне казалось, что все счастливые жены, которым я дико завидовала, в душе смеются надо мной. И я беспрестанно в мыслях угрожала: “Ну, подождите же, подождите, я сполна расплачусь с вами за все мои слезы. Заставлю ваших мужей изменять вам! Да простит меня Господь Бог, но я в этом буду находить свое утешение”.
Есть такая пословица – “На ловца и зверь бежит”. И тут мне попался первый! Чернявый, высокого роста, с животиком, элегантно одетый. Начальник, наверное, какой-нибудь, потому что всегда разъезжал на машине и имел личного шофера. Покупал коньяк и дорогие конфеты. И такой оказался хлюст, сразу же стал меня заманивать к себе на дачу, начал волю давать рукам. Но я его быстро поставила на место. “Черта с два, – думала, – только в кино или театр я могу с тобой сходить и то на дневной сеанс!” Знала, что он со мной просто так долго не проходит, поторопится бросить. Но я и здесь постаралась его перехитрить, теперь бросать всегда буду только я. И без жалости. Дней несколько походил он ко мне. Обцеловал всю. И после каждого поцелуя облизывался, как кот. Говорил, что я его мучаю. И что жену после меня видеть не хочет. Тогда я сжалилась все-таки над ним, ответила: “Находи комнату со всеми удобствами…” Но не лежала у меня душа к нему после Виктора. В следующий раз сказала: “Мы сошлись с мужем!” Он понял, что я его обманываю. И это было для него пощечиной. Видел бы кто, в какой он гнев пришел. С тех пор мы с ним больше не виделись. Я ликовала, потому что навредила и его жене, и ему самому нервы подергала.
Но, бросив его, я стала раскаиваться. Меня охватил испуг. Вдруг больше никого не найду. Колебалась. Видно, саму себя еще плохо знала. Вскоре соседка пригласила меня на день рождения. Среди прочих гостей там гуляла интеллигентная женщина с симпатичным мужем, который часто приглашал меня танцевать. Невысокого роста, с правильными чертами лица, темноволосый и с черными озорными глазами. Он напоминал мне артиста из какого-то фильма. Ежеминутно говорил мне комплименты. Это было кстати. Я же задумала мстить счастливым женам. Только неприятно было, что его звали, как и мужа, Виктором. Но это меня не остановило. Народу собралось много. Я притворилась, будто опьянела. Он крепко обнимал меня и при удобных случаях ненасытно целовал. В этот вечер жена его ничем не заподозрила, разговаривая с коллегой о своей научной работе. Но на другой день ей передали, что он мной активно увлекался. И она очень нервничала. Тут я тоже позлорадствовала. И убедилась, что есть еще одна, которая отведала горечь измены.
А однажды к нам в бухгалтерию пришел электрик Саша устраивать неисправность в розетке. Я лишь спросила его: “Который час?” и пристально посмотрела в его пустые зеленые глаза. Он обрадовался, что я с ним заговорила, и околачивался возле меня полдня. А потом, когда узнал, что я живу без мужа, набился ко мне в провожатые. Подумала: “Вот и этот клюнул”. Но не понравился он мне. Трус и хвастун. Прежде чем поцеловать, всегда оглядывался. Оказалось, что у него тоже дочка, моей Оленьке ровесница. Но почему-то он о ней умалчивал. Долго Александр ходил у меня на поводке. После двух встреч со мной ушел от жены. Нашел для своего проживания отдельную комнату. Заходила я к нему. Ох, как он выступал передо мной. Говорил: “Обещать златые горы не умею, зато любить могу – сама в том убедишься”. Звал уехать куда-нибудь. Дочку обещал удочерить. Он мне объясняется в любви, целует, а меня одолевает зевота. Эх, думаю, Сашка, Сашка, дубинушка ты моя неотесанная, достаточно того, что я пересиливаю себя и дозволяю тебе ласкать меня. Если бы ты мог читать мои мысли, бедный, с ума бы сошел, давно сбежал бы от меня. Тьфу… сейчас вспомнила, что и я его целовала. После очередной встречи один голос мне твердил: “Тешься над ним, сколько тебе влезет – пусть и его жена помается!” А другой голос упрашивал: “Оставь его. Оставь их всех! И без тебя разбитых семей немало!” “И вправду, – подумала я, – кому я мщу? Таким же, как я!“ И перестала встречаться с ним. Но одной тоскливо было жить.
И я решила позвонить ему. Но телефон перепутала, попала в квартиру к другому мужчине. Как-то шутя познакомились. Звать Володя. Работает на маршрутном такси. Женатый тоже. Думала, для счету. Но сразу же, с первой встречи, он меня покорил. Чем-то неуловимым. Теперь думаю: таких, как я, у него был миллион. Я ему поддалась, как удаву лягушка. Все думы были только о нем. После каждой встречи он меня все более и более притягивал. Чем? Сама не могла понять. Был вроде как все мужики. Правда, крепкий, чуть повыше среднего роста. Серые глаза с лукавинкой. Нос прямой. Небольшие усики. Что мне более нравилось в нем? Говорил в дело. И был неисправимым весельчаком. Мне было радостно с ним встречаться. В каждой маршрутке видела его. У него сынишка на год постарше моей дочки. Он его любит. И жену любит. Пригласила его к себе домой. Пили чай. Разговаривали. Вдруг стук в дверь. Муж Виктор входит. Гневно покосился на Володю. Сам живет с другой, а меня ревнует, шельмец. Спрашиваю: “Ты почто пришел?” – “Дочь навестить”, – отвечает. Оленька была у бабушки. Не знаю, с какой стати я стала тут его поучать. Говорю: “С такой-то рожей нашел бы помоложавей да потихоньку, чтобы никто не знал, если уж так захотелось чужой-то… а ты на женщину с двумя детьми набросился, да еще вон от тебя она забеременела. Не выкарабкаться тебе, мой милый, до гробовой доски из того хомута, в который ты влез. И я тебе ничем помочь не могу”. Слушал, слушал он меня, потом нервно повернулся и вышел, с силой захлопнув за собой дверь.
