Kitabı oku: «Порт-Артур, Маньчжурия. Смертные поля…», sayfa 2

Узнаём очень неприятную новость – наш ассенизационный обоз перестал действовать. Подрядчик-арендатор его, японец Казаками, скрылся, его рабочие китайцы разбежались. Теперь городу грозило бедствие от собственных нечистот. Устройство клозетов было таково, что требовалась ежедневная очистка. Все они были переполнены. Это грозило заразой воздуха в то время, когда и без того ненормальная жизнь военного времени сулила сама по себе возможность разных эпидемических заболеваний.

Послышались громкие запросы – почему столь серьёзная отрасль городского хозяйства оказалась в городе и в крепости Порт-Артур в руках японца? Аргумент, что японец стоил городу меньше средств, не удовлетворял вопрошающих, так как из-за дешевизны нельзя было упускать из виду другие соображения. Разве не должны были об этом подумать? Но вопрос этот так и остался открытым до сей поры.

Теперь каждый сознавал, что услуги юрких японцев имели везде весьма неприятную для нас заднюю цель. Если они что делали, то не только ради наживы, но желали при этом выведать обо всём, узнать с точностью всё, что мы тут делаем – изучить все наши привычки, способности и слабости. Кругом заговорили открыто, что японцы-парикмахеры и некоторые из купцов были офицеры японского Генерального штаба, и что не было уголка, который был бы им недоступен. Поговаривали также, что немало, должно быть, осталось в крепости японцев, переодетых китайцами или припрятавшихся в укромных уголках для наблюдения за ходом событий, за нашими действиями.

Японский переводчик, служивший при полицейском управлении, православный и чуть ли не женатый на русской, скрылся также, хотя всё время уверял, что останется здесь, на службе. И он, вероятно, успел пробраться на иностранное судно, стоявшее ещё в гавани и ожидавшее прибытия остальных выезжающих из Маньчжурии японских подданных.

Довольно значительное число китайского населения покинуло город; оказалось, что японцы тайком пригрозили смертью всем, кто останется и будет помогать русским. В этом не было бы особенной беды, если бы одновременно с их отъездом не закрылось бы много китайских лавок и сразу не вздорожали бы некоторые товары. На базаре не стало торгующих зеленью, корнеплодами, птицей. Иногда ничего нельзя было купить ни за какие деньги.

Стали убегать также рабочие из портовых мастерских и из порта – это были сплошь китайцы, работавшие дешевле русских. Теперь, когда потребовалось чинить повреждённые суда и каждый рабочий был дорог, почувствовался недостаток рабочих рук, необходимо было значительно усилить штат рабочих, но бежавшего ведь не вернёшь. Именно те, которые опасались, как бы их не вернули обратно, убегали сперва в деревни, а оттуда или на джонках, или же сухим путём через Инкоу пробирались домой, на Шандунь.

Теперь вспомнили, и не без горечи, что когда из Уссурийского края прибыли сюда русские переселенцы, нуждавшиеся в заработках, и предложили свои услуги в качестве рабочих в порту и в мастерских, то им отказали по той простой причине, что китайцы-де работают много дешевле, и нашим мужичкам пришлось вернуться обратно ни с чем. На железной дороге также всюду работали китайцы и китайцы. Новый сухой док, с постройкой которого надо было безумно спешить, строили также только руками китайцев. И эти работы стали. Конечно, полетели телеграммы всюду, откуда можно было надеяться получить столь необходимых мастеровых и рабочих. Но улита едет, когда-то будет, а время, столь дорогое время уходило».

***

Японская эскадра вице-адмирала Хиконодзё Камимуры 22 февраля 1904 года подошла к Владивостоку: пять броненосных крейсеров легли на боевой курс и, продвигаясь вдоль берега, открыли огонь. По городу было выпущено около двухсот снарядов. На улице Вороновской в Матросской слободе снаряд пробил деревянный домик мастера Кондакова, убив его беременную жену. А на плацу перед казармами Сибирского флотского экипажа разорвавшийся снаряд ранил пятерых матросов. Владивостокские береговые батареи на бомбардировку не ответили, поскольку орудия на них были устаревшими и не имели достаточной дальности стрельбы, чтобы достать японские корабли.

Русские крейсера стояли в бухте без паров, потому не смогли выйти в море достаточно быстро, чтобы отразить нападение. Когда они всё же снялись с рейда для преследования противника, было уже поздно: японские броненосцы успели благополучно ретироваться.

Следующий месяц Владивостокский отряд крейсеров провёл в бездействии, ни разу не выйдя в море. После этого командующего отрядом Н. К. Рейценштейна перевели в Порт-Артур, а на его место назначили контр-адмирала К. П. Иессена.

Вступив в должность, Карл Петрович Иессен поначалу повёл себя в духе своего предшественника. Первый месяц он не предпринимал активных действий на море, и лишь 10 апреля – для поднятия у моряков боевого духа – решился предпринять набег на японский флот в корейском порту Вонсан.

Но об этом речь впереди…

***

На рассвете 26 февраля возвращавшиеся в Порт-Артур из ночной разведки эскадренные миноносцы «Стерегущий» и «Решительный» были атакованы четырьмя японскими миноносцами (позже к ним присоединились ещё два крейсера). «Решительный», обладая хорошим ходом, прорвался в гавань Порт-Артура, успев основательно покурочить огнём своих орудий два неприятельских судна. «Стерегущий», маневрируя, вёл бой, несмотря на попадания в корпус японских снарядов. Командир корабля лейтенант А. С. Сергеев надеялся прорваться даже после того, как на верхнюю палубу выскочил кочегар Иван Хиринский, доложив:

– Снаряд разорвался в угольной яме, повредил два котла!

Вслед за Хиринским поднялся палубу машинист 2-й статьи Василий Новиков.

– Не выдюжим, – кашляя и отхаркиваясь от едкого чада, прохрипел он. – Сейчас потеряем ход… Не прорвёмся…

Оставшиеся внизу кочегар Алексей Осинин и кочегарный квартирмейстер Пётр Хасанов пытались устранить повреждения, но в кочегарку угодил новый снаряд – последовал ещё один взрыв, и хлынувшая сквозь пробоину вода залила топки. Обездвиженный «Стерегущий» продолжал артиллерийскую дуэль, однако после получасового боя орудия миноносца замолчали. А затем искромсанный вражескими снарядами корабль пошёл ко дну.

Из экипажа остались в живых только четверо матросов, в том числе Иван Хиринский и Василий Новиков… По возвращении на Родину все были награждены Георгиевскими крестами.

***

В России по-прежнему царили шапкозакидательские настроения. Имея регулярную армию численностью более миллиона человек, военное министерство продолжало держать отборные силы на западных рубежах империи, а на войну посылались мобилизованные запасники старших возрастов. Но туман войны⁸ застилал обществу глаза. Далёкие от событий на Дальнем Востоке, обыватели черпали сведения из газетных статей и воспринимали войну с удивлением, иронией и пренебрежительной самонадеянностью. Собираясь на журфиксы или званые вечера, непременно принимались обсуждать настоятельную злобу дня:

– Нет, ну надо же: какая-то далёкая азиатская тмутаракань посмела объявить войну Российской империи. Чудеса в решете.

– Всё равно как если бы блоха вызвала на битву слона.

– Скорей уж не слона, а медведя.

– Видно, бог лишил рассудка японского императора. Результат выйдет плачевный, и каждый заранее знает, кому скоро настанет швах.

– Не понимает, на кого замахнулся.

– Да уж поймёт, когда наши ударят. Так раздадут на орехи, что будьте благонадёжны! Из японской армии пыль столбом поднимется к небесам! Возможно, одного хорошего удара будет довольно, чтобы от них помину не осталось.

– И правильно, пусть знают своё место.

– Одна досада: больно долго наши стратеги запрягают. Право слово, могли бы и побыстрее выдать косорылым на орехи.

– Рассея-матушка, что тут скажешь, от веку так водится.

– Действительно, нам не привыкать.

– А всё же, верно, и мы без потерь не обойдёмся. Людей-то жалко, солдатушек и офицеров.

– Чего уж там, без убыли не дождёшься и прибытка. Такая фортуна военная: сначала головой рискнёшь, а потом – и кресты на грудь тебе, и продвижение по службе.

– Партикулярии зато без малейшего риска в прибытке окажутся.

– Это каким же образом?

– Да мало ли. Война-то много пользы может принесть, если к ней подойти с умным расчётом. Как минимум победа не обойдётся без контрибуций. На них одних можно построить народное благосостояние на поколение вперёд. Землицы, опять же, не помешает прихватить в Маньчжурии. Это же, понимаете ли, выход на новые просторы.

– Вот так фунт! Куда ещё нам? Чай и своих просторов хватает. Собственную землю едва достаёт сил у крестьянина обихаживать.

– Оно, может, и так, да от излишка не резон отказываться, ежели тот сам плывёт в руки. Главное взять территории, а далее пусть хоть плевелом зарастают, не беда.

– Тоже верно. В конце концов, не мы на япошек напали. Вот пускай теперь откупаются, дабы впредь не совались.

– Совершеннейшая правда. Разок обожгутся, и запомнят науку: станет им неповадно.

– А всё же, боюсь, лёгкой прогулки в Маньчжурии у нас не получится. Японцы-то уже вовсю высаживаются в Корее.

– Пускай себе высаживаются. Им-то близко, а нашим подкреплениям переться на край света, к чёрту на кулички: такая даль – шутка ли! Но я полагаю, что нам и спешить особенно не следует. Будет хорошо, если японские войска углубятся куда-нибудь подальше в дебри. Тогда будет сподручнее их как следует припереть и раздавить.

– А если не станут углубляться? К примеру, займут порты и двинутся на Порт-Артур?

– Вздор.

– Почему же?

– Потому что это совершенно исключено, Артур им не по зубам. Там они завязнут до пришествия господня, а наша армия успеет подойти и ударить им в тыл. Тихоокеанская эскадра, опять же, не преминет нарушить коммуникации противника: оставшись без снабжения, чай много не навоюешь.

– Будем надеяться, что наши генералы и адмиралы в мирные годы не зря ели свой хлеб: подготовились.

– Да и нижние чины не лаптем щи хлебают.

– Что и говорить, весь народ у нас геройский. Всенепременно справимся в лучшем виде! Турок разбили, а чем япошки лучше? И те, и другие – азиаты!

– Спору нет…

– Вот я и говорю: стратегия – дело второе. Как бы там ни обернулось, в любом случае наша возьмёт!

В Санкт-Петербурге возбуждённо пузырились массовые патриотические манифестации, завершавшиеся шествиями к Зимнему дворцу с пением «Боже, царя храни». В Москве и в других городах обширной Российской империи тоже состоялись народные сходки, вокально-литературные вечера и манифестации под победными лозунгами. Городские думы, земские и дворянские собрания составляли духоподъёмные верноподданнические адреса на высочайшее имя. Валерий Брюсов, напитавшись всеобщим воодушевлением, сочинил грозное стихотворение «К Тихому океану»:

 
Снилось ты нам с наших первых веков
Где-то за высью чужих плоскогорий,
В свете и в пеньи полдневных валов,
Южное море.
Топкая тундра, тугая тайга,
Страны шаманов и призраков бледных
Гордым грозили, закрыв берега
Вод заповедных.
Но нам вожатым был голос мечты!
Зовом звучали в веках её клики!
Шли мы, слепые, и вскрылся нам ты,
Тихий! Великий!
Чаша безмерная вод! дай припасть
К блещущей влаге устами и взором,
Дай утолить нашу старую страсть
Полным простором!
Вот чего ждали мы, дети степей!
Вот она, сродная сердцу стихия!
Чудо свершилось: на грани своей
Стала Россия.
Брат Океан! ты – как мы! дай обнять
Братскую грудь среди вражеских станов.
Кто, дерзновенный, захочет разъять
Двух великанов?
 

Японцев в прессе продолжали называть «косорылыми» и «макаками». Позднее в русской армии получит распространение горько-ироничная поговорка: «Японцы – макаки, да и мы кое-каки»… Но это будет потом, а пока «Санкт-Петербургские ведомости» писали: «Японцы усвоили технику европейского управления и производства, но далеко ещё не сделались культурной нацией, это доказывается тем, что они не имеют потребностей культурного человека, физических и духовных…».

В ту пору довольно немного находилось противников войны с Японией. Таких, как Лев Толстой и Максим Горький. Последний, впрочем, не сразу в полной мере проникся трагизмом надвигавшихся на страну событий и порой даже юморил на «японскую тему». Так, в письме к Леониду Андрееву он сочинил гротескный сюжет: «…Снилось мне потом, что будто мы с тобою, Леонидка, – с разрешения цензуры – вдруг женились на японках, и у нас через неделю было сорок штук ребят. Услыхав об этом факте, и чудесном и полезном, сам японский император трое суток хохотал».

Впрочем, в захлестнувших российские города патриотических манифестациях зоркий взгляд будущего классика соцреализма разглядел фальшь и срежиссированность: «Здесь расцветает патриотизм, а почему – понять невозможно. Потому что бьют? Ходят по улицам толпы мальчишек и орут – ура! Потом к ним присоединяются взрослые – в большинстве люди странного вида и тоже орут. Вдруг – является оркестр военной музыки и играет. Откуда оркестр? Почему он свободно странствует по городу? Всё это непонятно и таинственно»…

***

Главнокомандующим российскими вооружёнными силами в Маньчжурии был назначен наместник императора на Дальнем Востоке Евгений Иванович Алексеев. А на должность командующего сухопутными силами император поставил генерала Алексея Николаевича Куропаткина.

Получилось своего рода двоевластие, которое не могло не сказаться на деле: наместник старался побудить генерала к более активным шагам на фронте, Куропаткин же предпочитал придерживаться отступательной тактики Барклая де Толли. Оттого разногласия между ними были неизбежны.

Шестидесятилетний контр-адмирал Евгений Иванович Алексеев – по слухам, внебрачный сын Александра II – являлся одним из главных сторонников «маленькой победоносной войны» с Японией и русской экспансии на Дальнем Востоке. К сожалению, контр-адмирал не имел ни малейшего понятия о боевых действиях на суше.

Алексей Николаевич Куропаткин прославился тем, что во время русско-турецкой войны 1877—1878 годов входил в круг ближайших боевых сподвижников Михаила Дмитриевича Скобелева. Знаменитый Белый генерал⁹ отзывался о своём подчинённом следующим образом: «Он очень хороший исполнитель и чрезвычайно храбрый офицер… Он храбр в том смысле, что не боится смерти, но труслив в том смысле, что он никогда не в состоянии будет принять решение и взять на себя ответственность».

Скобелев оказался прав. Неплохой администратор и храбрый офицер, Куропаткин отнюдь не блистал способностями полководца. Ещё недавно, в бытность свою военным министром, генерал в бодрых реляциях утверждал, что Япония к войне не готова, а русский Дальний Восток превращён в «нерушимый Карфаген». Теперь же русская армия отступала под натиском «макак», ожидая подхода войск, растянутых по огромным пространствам Сибири. Однако из-за низкой пропускной способности Великого Сибирского пути подкрепления, направленные на фронт из европейской части России, достигли Дальнего Востока лишь через три месяца после начала боевых действий. За это время японцы успели многое: потопив крейсер «Варяг» и канонерку «Кореец», они продолжали высаживать в западной Корее армию генерала Тамэмото Куроки – и, нарастив её численность до сорока двух тысяч человек, захватили власть в Сеуле и взяли под стражу корейского императора; затем заняли Пхеньян, а в конце марта вышли к корейско-китайской границе.

***

Порт-Артур – военный, флотский город-крепость. Многие в описываемое время сравнивали его с Севастополем, подразумевая тем самым, что Порт-Артур столь же недоступен для врага и готов подтвердить эту репутацию.

Военный инженер Михаил Иванович Лилье, к началу боевых действий уже шестой год служивший здесь, после первых выстрелов начал вести «Дневник осады «Порт-Артура». Вот одна из его записей:

«За несколько дней до начала войны я разговорился случайно с приказчиком одного из японских магазинов Артура. Японец на мой вопрос, как он думает, что мы будем делать в случае объявления войны, хихикая, ответил: „Начнёте одних генералов заменять другими“. Тогда я на эти слова как-то не обратил особенного внимания, а теперь с каждым днём приходится на деле убеждаться, что японец был совершенно прав. До сих пор мы только и делаем, что меняем генералов».

Следует добавить, что и взаимоотношения между генералами оставляли желать лучшего. Отсутствие должного взаимодействия между военачальниками не могло не сказаться на ходе боевых действий.

Комендантом Порт-Артура был Анатолий Михайлович Стессель. В середине февраля его назначили начальником Квантунского укреплённого района, а комендантом в город прислали Константина Николаевича Смирнова. Два амбициозных и самолюбивых генерала никак не могли поделить власть и непрестанно интриговали друг против друга. Соответственно, в соперничество включились и их подчинённые, что до самого исхода противостояния вносило неразбериху в организацию обороны города. Кроме того, подчас доходило до полного раздрая между флотским и сухопутным начальством: каждый норовил перетянуть одеяло на себя.

А в подковёрную борьбу между Стесселем и Смирновым оказались втянутыми даже сотрудники городской газеты «Новый край». Не по причине какой-то особенной ангажированности её редактора, полковника Петра Александровича Артемьева: просто Стессель непрестанно вмешивался в работу военных репортёров, поучал и указывал, что и как надо писать, обзывал их шпионами и всячески демонстрировал своё пренебрежение к представителям прессы, таким образом волей-неволей толкнув их в лагерь генерала Смирнова. «Это было настоящее самодержавие, странное, капризное, своевольное царствование человека, не обладающего ни умом, ни административным тактом, ни смелостью, ни знаниями», – так охарактеризовал поведение Стесселя Филипп Петрович Купчинский, один из корреспондентов «Нового края».

Между тем маховик войны раскручивался, жертвы множились, и японцы, пользуясь нерасторопностью российского генералитета, усиливали натиск на Порт-Артур с моря.

Ниже приведу избранные места из дневника М. И. Лилье, вполне передающие воспалённую, грозовую и вместе с тем по-русски безалаберную атмосферу первого месяца боевых действий.

30 января:

«Ветрено и холодно. Оборонительные работы слабо подвигаются вперёд. Китайцы-рабочие мёрзнут, работают лениво и неохотно.

Прошёл слух о скором отъезде наместника.

Бегство жителей из крепости продолжается.

Начали дорожать съестные припасы: так, мясо дошло до 25 коп. за фунт вместо прежних 10—12 коп.

Сегодня опять два крупных несчастья постигли наш флот: погибли минный транспорт «Енисей» и крейсер «Боярин».

Транспорт «Енисей» был послан ставить минное заграждение в Дальнинской бухте.

Желая поправить в одном месте неправильно поставленную мину, «Енисей», неосторожно подойдя к ней слишком близко, был нанесён на неё течением и, подорвавшись носовой частью, стал тонуть.

Часть команды спаслась на шлюпках, но так как шлюпок не хватило, то остальные бросились вплавь к берегу, до которого от места катастрофы было 300—400 сажен.

Многие из пловцов потонули, другие, окоченев от холодной воды, хоть и доплыли, но умерли на берегу от паралича сердца.

Так погиб инженер-механик Яновский, плывший к берегу и подобранный на шлюпку ещё с признаками жизни. Кроме него погибли мичманы Гриденко и Хрущёв и до 80 человек команды.

Командир транспорта, капитан 1-го ранга Степанов, не пожелав оставить свой корабль, геройски погиб вместе с ним.

Почти одновременно произошла катастрофа с «Боярином». Этот хорошенький крейсер был отправлен также в Дальнинскую бухту и там натолкнулся на нашу же плавающую мину и подорвался».

3 февраля:

«По городу ходят слухи о назначении коменданта крепости, генерал-лейтенанта Стесселя, командиром 3-го Сибирского корпуса. Преемником его называют генерал-лейтенанта Смирнова, который вскоре и выезжает из Петербурга в Артур.

Эти перемещения всем нам совершенно непонятны. Действительно, какой абсурд – поручать крепость, находящуюся уже в осаде, человеку совершенно незнакомому не только с самой крепостью и местными условиями жизни, но, по всей вероятности, и в глаза никогда не видавшему нашего противника».

7 февраля:

«Погода, по-видимому, установилась надолго: стоят чудные, тёплые дни.

Японская эскадра, очевидно, крейсирует где-то вблизи Порт-Артура, прикрывая высадку своих десантов в Корее.

Закрытая недавно газета «Новый край» начала снова издаваться под строгой цензурой.

Флот, почти исправленный после мелких повреждений, полученных во время бомбардировки 27 января, стоит в Западном бассейне. В его рядах не хватает броненосцев «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсера «Паллада», починка которых по-прежнему ведётся крайне вяло и неэнергично. Вообще в порту царит страшный беспорядок. Командир порта перебранился с судовыми механиками; строитель порта, инженер-полковник Веселаго¹⁰, почему-то уехал из Артура заведовать Главной квартирой наместника в Мукдене.

Таким образом, всё обширное и крайне сложное строительство порта осталось без начальника. К этому присоединилось ещё почти поголовное бегство китайцев-рабочих из порта в Чифу. Так как русских рабочих в Артуре нет, то в доке почти остановились все работы. Кроме того, ощущается сильный недостаток в запасных материалах, необходимых для разного рода починок.

Съестные припасы всё дорожают и дорожают».

8 февраля:

«Город сильно опустел. Вместо прежней его кипучей жизни теперь видишь только одну напряжённую деятельность военных. Ночью и она затихает. Весь город погружается в безмолвную темноту. Огней почти нигде не видно.

Настроение у всех тоскливое.

В городе ощущается недостаток мяса, и войска начали уже скупать скот и свиней у окрестных китайцев.

Утром, без всяких официальностей, уехал из Артура наместник. Инженерные работы идут по-прежнему очень успешно.

Флот хотя и позачинился, но всё ещё пребывает в бездействии.

Ночью произошёл трагикомический случай: один конный урядник наткнулся нечаянно на нашу проволочную сеть и так в ней запутался, что принуждён был просидеть в ней до рассвета».

11 февраля;

«Была тёмная, безлунная ночь. Над осаждённым городом царила ничем не нарушаемая тишина.

Вдруг в 3 часа ночное безмолвие было нарушено выстрелами, раздававшимися с наших батарей. Всё учащаясь и учащаясь, они скоро перешли в жаркую канонаду.

Броненосец «Ретвизан», всё ещё стоявший в нашем проходе, временами буквально ревел от выстрелов своих орудий.

Батареи Тигрового полуострова от него не отставали.

Канонада всё разгоралась и разгоралась.

Горя желанием узнать, в чём дело, я бросился к телефону. Мне удалось услышать, что расстреляны два коммерческих парохода.

У меня невольно мелькнула ужасная мысль: «А что, если под огонь нашей артиллерии попали по ошибке как раз те пароходы, которые должны были привезти нам из Чифу быков». Эта ошибка в настоящее время могла бы иметь роковые последствия, так как все запасы в городе подходили уже к концу.

Между тем канонада то разгоралась, то снова затихала. Так продолжалось всю ночь. Около 4 часов утра я увидел недалеко от броненосца «Ретвизан» яркое пламя горевшего парохода.

Не имея никаких положительных сведений о происходившем, я опять взялся было за телефон, но на этот раз ничего не мог разобрать, так как шёл усиленный разговор между батареями.

Около 5 часов утра канонада окончательно стихла.

Вскоре после этого я поехал на батарею Электрического утёса и там узнал все подробности событий минувшей ночи.

Оказалось, что японцы, отлично зная положение нашего броненосца «Ретвизан», который, полузатонув поперёк прохода, сильно стеснял движение, решили в этом же узком месте шириною около 150 сажен затопить несколько больших старых коммерческих пароходов. Этим они думали совершенно преградить нашей эскадре выход в море и, заперев её в порту, обезопасить себя от её нападения. Если бы японцам удалось выполнить свой план, то они стали бы полными хозяевами на море.

Воспользовавшись полной темнотой минувшей ночи, 5 японских брандеров пошли вдоль берегов Тигрового полуострова, стараясь держаться в мёртвом углу обстрела крепостных батарей.

Для этого, однако, им пришлось слишком прижаться к берегам, у которых два брандера, наткнувшись на подводные камни, затонули.

Один из них совершенно скрылся под водою, а другой еле был виден на каменной косе, недалеко от горы «Белого Волка». На этом последнем брандере позже был найден труп застрелившегося японского офицера и план, по которому должны были двигаться брандеры. Все нанесённые на плане отметки, румбы и т. д. были сделаны английским шрифтом.

Остальные брандеры разделили печальную участь своих товарищей. А именно: третий брандер затонул впереди Тигрового полуострова, четвёртый – у подошвы Золотой горы, пятый пошёл прямо на броненосец «Ретвизан», но, сбитый его огнём, выкинулся у маяка, где и горел целую ночь.

Под влиянием событий последней ночи в городе поднялась утром невообразимая суматоха. Часть оставшейся публики, спешно покидая Порт-Артур, толпилась на вокзале. Китайцы попрятались по домам и, напуганные ночною стрельбой, отказывались выходить на работы. В довершение всего утром в виду Артура появилась японская эскадра в составе 26 судов.

«Баян» и «Новик» вышли из гавани им навстречу и завязали перестрелку. Японцы стреляли очень метко. Особенно досталось крейсеру «Баян», который, к сожалению, со своей стороны не мог причинить японцам какого-либо вреда, так как его снаряды до них даже и не долетали. Гораздо лучше его стрелял крейсер «Новик».

К 12 часам дня японская эскадра, желавшая, очевидно, только узнать результаты ночного предприятия, прекратила перестрелку и скрылась за горизонтом.

Во время ночной атаки все японцы, бывшие на брандерах, успели сойти со своих тонущих судов и, пересев на сопровождавшие их миноносцы, спастись в открытом море. Говорят, правда, что вечером у Электрического утёса были подобраны два дрожащих от холода японца, выплывших сюда со своих погибших брандеров. Как бы то ни было, но необычайная ловкость японцев возбуждает всеобщее удивление.

Повреждение крейсера «Паллада», ставшего наконец в док, оказывается очень серьёзным: почти посредине его корпуса зияет громадная пробоина, площадь которой около 4 квадратных сажен. Работы в доке по-прежнему идут чрезвычайно вяло».

19 февраля:

«Одним из первых распоряжений генерал-лейтенанта Стесселя по крепости при объявлении её на осадном положении было воспрещение продажи спиртных напитков не только нижним чинам гарнизона, но даже и жителям города.

Этот приказ и строгое его исполнение имели самые благоприятные последствия. Пьянства и неизбежно связанных с ним безобразий в крепости почти не встречалось.

Сам генерал-лейтенант Стессель почти ежедневно по утрам верхом объезжал город и осматривал санитарное его состояние, на которое им также было обращено особое внимание.

Горе тому, кого генерал Стессель встретит пьяным или даже слегка выпившим. Обыкновенно таких несчастливцев ожидала довольно неприятная участь: их через полицию посылали на несколько дней либо чистить улицы, либо на оборонительные работы крепости.

Простолюдины и, впоследствии особенно, мастеровые порта всячески избегали попадаться на глаза генералу Стесселю и предпочитали при встрече с ним поскорее юркнуть в первый попавшийся переулок.

На оборонительных работах и на верхах крепости генерал Стессель бывал очень редко и вообще обращал на них мало внимания, как будто не придавая им особенного значения.

Я слыхал даже, что, когда число китайцев, работавших на укреплениях, доведено было до 7000 человек, он велел сократить число рабочих. К счастью, однако, его приказание не было исполнено, и работы продолжались при прежних условиях.

При слабости гарнизона (около 15 000 чел.) и полной незаконченности оборонительных сооружений сокращать число рабочих являлось делом более чем рискованным».

22 февраля:

«Около 11 часов дня мне пришлось заехать по делам службы к командиру 28-го Восточно-Сибирского стрелкового полка полковнику Мурману.

Полковник оказался крайне озабоченным, почему и не пожелал выслушать моих служебных донесений. Причиною его волнения была только что полученная из штаба крепости телефонограмма с приказанием немедленно отправить один батальон его полка в бухту «10 кораблей» ввиду высадки там японцев.

В ту минуту, когда я пришёл, полковник Мурман как раз отдавал последние приказания командиру назначенного батальона, подполковнику Киленину, который был сильно взволнован и горячо критиковал начальство за слишком слабые силы, которые собирались выслать против десанта японцев.

Телеграмма, полученная в штабе крепости от вольного телеграфиста из бухты «10 кораблей», содержала в себе следующее донесение:

«Японцы высаживаются южнее бухты „10 кораблей“. Ближайшие деревни уже заняты японцами. Семь кораблей у берега, два ещё в море. Беру аппарат, бумаги и оставляю станцию».

Естественно, что по получении такой телеграммы в крепости поднялась тревога. К вокзалу спешно был подан экстренный поезд для отправки совершенно готовых к отъезду войск.

«Новик», «Баян» и «Аскольд», как самые быстроходные наши крейсеры, были высланы на разведку, а броненосцам было приказано развести пары и быть готовыми к отплытию по первому требованию.

К часу дня, крайне встревоженный всем виденным и слышанным, я приехал к своим товарищам, думая узнать от них какие-либо подробности. Но они оказались осведомлены не более меня.

Побывав затем в разных местах, мне только к вечеру удалось окончательно выяснить это происшествие.

Дело объяснилось чрезвычайно просто: один из телеграфистов вблизи бухты «10 кораблей» до того напился, что ему, под влиянием всеобщего тревожного настроения и постоянного ожидания японцев, померещились корабли в море, высадка японцев и т. д. Он сгоряча возьми да и пошли телеграмму, наделавшую такой переполох.

Телеграмма эта обошлась нам очень дорого, если сосчитать даже только стоимость угля, сожжённого эскадрой, собиравшейся выйти в море.

Телеграфист за свою пылкую фантазию был, как говорят, по приказанию генерал-лейтенанта Стесселя просто высечен.

Сегодня состоялся суд над бывшим командиром погибшего крейсера «Боярин». Мягкое решение суда (виновный был отрешён от командования судном и списан на берег) объясняется отчасти тем, что капитан Сарычев состоит Георгиевским кавалером за бой при Таку».

24 февраля:

«Приехал наконец новый командир эскадры, адмирал Макаров. Вместе с ним приехали из Петербурга скороспелые мичманы и механики. Прибытие адмирала Макарова вселяет во всех уверенность, что наконец-то флот наш выйдет из своего упорного бездействия и проявит более активную деятельность.

Броненосец «Ретвизан» благодаря удачно подведённому кессону снят с мели и введён в Восточный бассейн.