Kitabı oku: «Я закрыл КПСС», sayfa 3

В памяти остались, конечно, и потрясающие красоты Грузии: Сванетия с царственной горой Ушба, живописные дороги и водопады, море, заполненное светящимся планктоном. Позднее я узнал и полюбил Грузию еще больше, побывав в Кахетии и Душетии, Аджарии и Имеретии, Ахалцихе и Ахалкалаки, Южной Осетии и Абхазии.

Самые добрые воспоминания остались у меня об Эдике Григорьянце и Мише Ильине (эти двое, позавтракав и выкурив по сигарете, входили в море, уплывали и возвращались часов через пять-шесть), Мише Езерском и Павлике Гиргвлиани.

Эдик, человек необыкновенно компанейский, сердечный и отзывчивый, обладал дивным даром увлекать за собой детей и подростков в бесконечные байдарочные походы. Как своих, так и чужих. Дети, в том числе мои, его обожали. Он был свидетелем на нашей свадьбе. Увы, рано, в 2005 году ушел из жизни.

Дня на три удалось отскочить в Молдавию, город Оргеев на свадьбу нашего институтского друга Яши Кардунера. Веселье и непросыхание непринужденной еврейской свадьбы в маленьком молдавском городке – тоже из ярких воспоминаний того времени. Много прошло лет, когда я снова оказался в Молдавии, но уже не в мирном Оргееве, а в Тирасполе и Бендерах, ошпаренных братоубийственной войной¹⁴.

Институтская учеба мерно катилась к завершению. Должен сказать, что, к моему удивлению, многие знания, полученные в те годы, мне впоследствии пригодились, за что особое спасибо преподавателям Валерию Ямщикову и Петру Тютюннику, Владимиру Именитову (в очаровательную дочку которого, Лену, я был в школе влюблен, как и все парни класса) и Готфриду Новику.

С двоюродным братом Андреем Зубовым и другом Алексеем Салминым ходили в походы по Каргопольскому краю – заповедному и прекрасному, с одной стороны, загадочно влекущему к себе Плесецкому космодрому – с другой, и обильно заставленному лагерными зонами – с третьей. Там однажды нас обчистил в плацкартном вагоне поезда Сыктывкар – Москва только что вышедший на волю мужичок, перед тем одолжившийся у нас кружкой для понятных целей. Поймав вора, пытался вбить в его голову мысль о порочности избранного пути, но был остановлен сердобольными женщинами. Сдал в линейный отдел милиции, а он оттуда сбежал. Все через пень-колоду. За неурядицы был вознагражден наблюдением забавной сцены на Вологодском вокзале: пожилой сухопарый человек с поразительно прямой осанкой твердой походкой подошел к аптечному киоску и купил пузырек одеколона «Шипр». Щедро набрызгал в оба парусиновых ботинка, выпил остаток, но не до конца. Предложил последнюю четверть флакона женщине поблизости. Та испуганно отшатнулась, а он, пожав плечами: мол, ну как знаешь, допил, вышел в центр вестибюля и стал громко называть «г…м» одного за другим всех руководителей коммунистической партии и советского государства, от Сталина до Брежнева. Пытавшихся урезонить его молоденьких милиционеров отшил жестко: «Кого запугать хотите?! Старого зека?! Я сидел при Ягоде, Ежове, Берии, Серове, Шелепине, Андропове. Все они – г…о!» Народ, конечно, вслух не поддерживал, но в душе одобрял – видно было.

За студенческие и последующие годы по стране поколесил немало. Таймыр, Кемеровская, Магаданская, Свердловская, Иркутская и Челябинская области, Чукотка, Хабаровский край, Бурятия, Казахстан, Армения, Азербайджан, Нагорный Карабах, Грузия, Молдавия, Украина, Узбекистан, Белоруссия, республики Прибалтики и, конечно, Центральная Россия… Неугомонными непоседами были и мои родители, срывавшиеся каждое лето на стареньком «Москвиче-403» в путешествия. Самое памятное – пробег с транспарантом на лобовом стекле: Москва – Минск – Вильнюс – Рига – Таллин – Ленинград – Москва.

Увиденное в эти годы могло остудить романтизм любого адепта системы: нищета и взяточничество, пустые полки магазинов и полное равнодушие народа к официальной пропаганде, абсолютная оторванность властей от народа, приписки и воровство. Везде очереди, отсутствие самого элементарного, продуктов питания, даже детского. И, конечно, пьянство. Пил народ в полном смысле слова до изумления, до потери ума, штанов, до смертного боя.

Самые же главные впечатления сводились к двум тезисам. Первый: гибель коммунистической плановой экономики и, следовательно, политической системы – неизбежна. Стройки, заброшенные на середине работы. Станки, годами ржавеющие на улице. Неспособность к внедрению новых идей (при том, что на предприятиях существовали БРИЗы – бюро рационализаторов и изобретателей). Абсолютно нерациональное сельское хозяйство – с громадными потерями и без того небольших урожаев. Система распределения товаров, в которой деньги почти не играли роли, а значение имели только связи с директорами магазинов, продовольственных и промтоварных баз и вытекающее из них умение «доставать» мясо, импортную одежду, мебель и т. п.

Второй: СССР – исторически, этнически, культурно – настолько неоднороден, что распад его неизбежен.

А везде и всюду плакаты и лозунги: «Планы партии – планы народа», «Коммунизм – это молодость мира, и его возводить молодым», «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». Я, читая эти лозунги, воспринимал знак «–» не как тире, а как математический минус.

Зреют гроздья гнева

Третий случай моей общественной активности как преддверие будущей политической жизни приходится уже на период послеинститутской работы в Академии наук, в Секторе физико-технических горных проблем Института физики Земли (ИФЗ). Вообще-то хотел сначала в закрытый Акустический институт, который занимался в основном проблемами, связанными с военными задачами в области гидролокации и передачи сигналов под водой. Но что-то не срослось. Думаю, поскольку институт был режимный, поизучали там мою персону внимательно и о настроениях моих нонконформистских узнали. А может, просто кого-то другого нашли. И уже второй раз судьба меня решительно повернула. От звезд и океанов – под грешную землю.

Наш сектор в ИФЗ был «белой вороной», скопищем специалистов-прикладников. Позднее, в 1977 году, его руководитель академик Николай Васильевич Мельников добился создания на базе сектора отдельного Института проблем комплексного освоения недр АН СССР (ИПКОН). Поиск названия для института Мельников сделал предметом конкурса. Вариантов было много, а выиграл его собственный. Тут-то и обнаружилось в словаре Даля значение слова «недра» как главного женского детородного органа. Поставленную руководством задачу его комплексного освоения коллектив института, особенно его молодежная часть, воспринял с энтузиазмом, творчески и дисциплинированно…

Лабораторию проблем горного давления, в которую меня приняли на должность младшего научного сотрудника, возглавлял профессор Сергей Васильевич Кузнецов. Участник Великой Отечественной войны, крупный ученый-геомеханик, он обладал острым умом, мгновенно и очень точно оценивал самые разные события и процессы, включая и выходящие далеко за пределы его специальности. Свойственное ему свободомыслие определило подбор сотрудников: в лаборатории (уникальное явление для нашей страны того времени) вскоре не осталось ни одного коммуниста, кроме секретарши. За исключением самого заведующего лабораторией и доктора технических наук Сергея Васильевича Ветрова, сотрудники были молоды, конца сороковых – начала пятидесятых годов рождения: Владимир Одинцев, Виталий Трофимов, Николай Осипенко, Михаил Слоним, Вячеслав Бобин, Маргарита Помаскина и Светлана Трумбачева.

Основная задача – изучение геомеханических и геофизических процессов, связанных с горными ударами и внезапными выбросами угля и газа на глубоких рудниках и шахтах. Объекты – рудники Талнаха и Северо-Уральска, Джезказгана и Зангезура, угольные шахты Украины, Сибири и Казахстана. Эта проблема усугублялась с каждым годом, поскольку за рудой и углем приходится идти на все большие глубины. И хотя успехов в управлении горным давлением и в прогнозировании горнодинамических явлений (горные удары, обрушения, выбросы угля и газа) достигнуто немало, мы по-прежнему яснее видим, что происходит в десятках миллиардах километров в космосе, чем в километре под землей.

Значительная часть времени проходила в экспедициях и командировках, так что жизнь глубинки мы знали не понаслышке. Ну а когда собирались в Москве, то проводили вместе многие вечера и выходные. Под гитару и водочку говорили и о работе, и о политике. При том, что по многим вопросам иногда расходились радикально (так, ввод советских войск в Афганистан большинство моих коллег готовы были поддержать), беседы велись совершенно свободно и были хорошей интеллектуальной гимнастикой.

Однажды в гостях у Миши Слонима я познакомился с его соседкой Ирой Давыдовой. Она привела с собой красавицу подругу, ее звали Юля Гордеева. Наши отношения быстро переросли во взаимную влюбленность. В то время многие наши знакомые то и дело разводились. Насмотревшись на это, мы договорились пожениться на год. Юля Гордеева стала Юлей Савостьяновой. И длится эта «женитьба на год» до сих пор.

Семья наша приросла двумя малышами – Кириллом (1980 год) и Алексеем (1984 год). Хорошие ребята, замечательные сыновья, радуют нас. Уже и сами стали папами: их жены, Кристина и Таня, родили нам внуков и внучку. Их имена – Дмитрий, Евгений и София-Эмили – самая сладостная музыка в наших сердцах.

Если учесть мои частые командировки, вся забота о детях, в целом о доме лежала, конечно, на Юлиных плечах. Она ведь еще и работала! Если бы не бабушки Ирина Евгеньевна и Надежда Константиновна – не знаю, как бы мы справились.

А в это время происходили события, позволившие с большой точностью оценить близкое будущее страны. Становилось очевидным, что присущая социалистической системе черта – стремиться ТРАТИТЬ (как тогда говорили, «осваивать») деньги, а не ЗАРАБАТЫВАТЬ их, – неминуемо приведет к скорому краху. Анализируя рост объемов неустановленного оборудования, незавершенного строительства, вкладов населения, не обеспеченных товарами, пришел к еще одному выводу: скрытая инфляция в стране составляет 7 % и постоянно растет с попыток экономической реформы 1965–1970 годов, которую инициировали тогда премьер-министр Алексей Косыгин и его экономический советник Евсей Либерман. Много позднее ЦЭМИ (Центральный экономико-математический институт) дал свою оценку: 6 %.

Очевидными были снижение производительности труда, фондоотдачи и других базовых показателей. Но более всего бросалось в глаза нарастающее технологическое отставание. Когда мы смотрели иностранные профильные журналы, вроде The Mining Magazine, то видели, насколько отстает наша промышленность, наша повседневная жизнь практически по всем направлениям. Помню очерк инженеров из Южно-Африканской Республики о поездке в СССР. В магазинах их потрясли счеты – диковинный, первобытный для них инструмент. Дело было году в 79-м или позже. Вообще-то даже в Москве их можно было увидеть еще и в середине 90-х. Иностранцев счеты и то, как продавщицы ими бойко пользовалась, привели в экстаз.

Помню изумленные лица норвежских коллег во время встречи с ректором МГИ Владимиром Ржевским, когда он им объяснял (а я переводил), что в Западной Германии выпускают всего 9 горных инженеров в год, а в СССР – тысячи. И не беда, что многие все равно потом работают шахтерами: шахтер с высшим образованием рубит уголь лучше. Несчастные норвежцы не могли понять, почему мы так незамысловато шутим. Что это не шутка, им и в голову не приходило.

Открытие колоссальных нефтяных и газовых месторождений Западной Сибири в начале 60-х продлило агонию коммунистического эксперимента на 10–15 лет. В руководстве СССР спорили: инвестировать ли столько, сколько нужно, чтобы обеспечить нефтью СССР и страны соцлагеря, плюс еще немного для импорта оборудования, или затянуть пояса, залезть в долги и сильно вложиться в добычу, чтобы потом покупать все, что душа пожелает. Выбрали второй вариант. Так страна села на нефтяную иглу. Деньги от продажи нефти и газа за рубеж позволяли закупать продукты питания, одежду и бытовую технику. Эти блага доставались не всем, в основном москвичам, но поддерживать определенную стабильность помогали¹⁵. Заверения Никиты Хрущева, возглавлявшего государство в 1957–1964 годах, что к 1980 году в стране будет создана экономическая основа коммунизма, с приближением к этому самому 1980 году стали темой бесчисленных анекдотов.

Решающим эпизодом для понимания того, что должно произойти со страной в ближайшем будущем, стал для меня и моих коллег семинар, состоявшийся в первой половине 80-х годов. К нам в лабораторию прибыли несколько сотрудников одного из крупнейших нефтедобывающих объединений страны из Тюменской области. Они объяснили нам ситуацию. Партийные съезды дают задание добывать ежегодно по 620–640 миллионов тонн. Столь интенсивная эксплуатация губительна для скважин: они стремительно парафинировались, пласты обводнялись, их отдача падала до 25 % и ниже. Чтобы компенсировать потери из-за выбывающих скважин, приходилось вводить новые, уходя все дальше на Север. Соответственно росли затраты.

Обсудив возможные аспекты нашего участия в решении проблемы (речь шла об отработке методов повышения нефтеотдачи пластов, в частности, за счет их гидроразрыва¹⁶, внедрение которого в США так сильно ударило по нашей экономике через тридцать лет), мы после отъезда гостей собрались попить чайку и, посмотрев друг на друга, чуть ли не хором сказали: «Все, теперь коммунистам п… ц».

Сугубо техническая, как могло показаться, проблема убедила нас, что надвигаются колоссальные по своим масштабам перемены.

Огромные культурные различия и нараставшая межнациональная напряженность делали очевидным и другой вывод: после краха репрессивной коммунистической власти распадется и Советский Союз. Неясными оставались формы и сроки…

Народ молчал и, на взгляд поверхностный, сторонний, даже был согласен с существующими порядками – из страха перед репрессивной машиной КГБ, Комитета государственной безопасности. Люди по разнарядке выходили на демонстрации, голосовали на собраниях, осуждали инакомыслящих, критиковали страны демократии и свободного рынка, и – молчали… Молчали о пустых прилавках, о злоупотреблениях начальства, о всевластии партийно-советского чиновничьего аппарата. О гибнущих в Афганистане. Наконец, о нежелании жить в нищете.

Но сквозь молчание уже прорывалось недовольство, возмущение в разговорах между своими, близкими, друзьями – за столом, в курилках, у шахтного ствола в ожидании клети на-гора, в бесконечных очередях. И внимательный наблюдатель понимал – зреют гроздья гнева.

Пятилетка пышных похорон

Государство предписывало своим гражданам жить пятилетками.

Раз в пять лет собирались помпезные съезды коммунистической партии, на которых часами шли отчеты об успехах (как правило, мнимых), делегаты убеждали себя в неизбежности загнивания капитализма и, соответственно, победы социализма. Многие из них делали это вполне искренне: отсеченные от правдивой информации, не имевшие в массе своей возможности выезжать в капиталистические страны и своими глазами увидеть и оценить жизнь этих стран, советские люди («хомо советикус») становились легкой жертвой пропагандистских манипуляций.

Раз в пять лет составлялись очередные планы развития народного хозяйства, хронически не выполнявшиеся. Над ними работали министерства, предприятия, научно-исследовательские институты. Причем если в отдельных конкретных случаях от планов была немалая польза, то совокупный эффект оказывался неизменно обратным.

Замыслив взбодрить народ, стали придумывать названия годам пятилетки: «год открывающий», «год определяющий», «год завершающий» и т. п. Пресса и идеологические структуры с восторгом повторяли эти глупости, а народ смеялся… и плакал: по приказу этих м…ков в нищающую страну все шли и шли гробы из Афгана.

Начало очередного отсчета пришлось на 1980 год.

Высшее руководство страны представляло собой постыдное зрелище впавшего в маразм скопления престарелых людей. Их портреты подмалевывались, их речам и действиям пытались придать многозначительность и мудрость, но откровенная ахинея, которую они несли, и полное незнание жизни, которое они демонстрировали, ничего, кроме отвращения, вызвать не могли. В 1981 году я высчитал соответствующую дату, к которой подготовил телеграмму:

МОСКВА, КРЕМЛЬ, ПОЛИТБЮРО ЦК КПСС. ПОЗДРАВЛЯЮ С КОЛЛЕКТИВНЫМ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕМ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ.

Напомню: членами Политбюро ЦК КПСС, то есть высшего руководства коммунистической партии и, соответственно, всего государства, в те годы были 13 человек. Средний возраст – более 70 лет.

Возможно, я бы побоялся прийти в отделение связи с такой телеграммой. А отнес бы – не приняли.

Анекдоты, однако, сочиняли, и одной из расхожих шуток 1980 года стала байка-предвидение: «Как будет называться очередная пятилетка?». Ответ – «ППП, Пятилетка Пышных Похорон».

Наступил 1982 год, а с ним пришла «геронтологическая демократия» – последовательная, одна за другой, смерть старцев обеспечивала относительное обновление руководства. В течение года покинули этот мир такие мастодонты, как члены политбюро главный идеолог страны Михаил Суслов, председатель комитета партийного контроля Арвид Пельше, министр обороны Дмитрий Устинов (я потом занимал кабинеты Устинова и Суслова на Старой площади).

В начале ноября мы вместе с Виталием Трофимовым на институтской автобазе в поселке Долгое-Ледово занимались зимней консервацией автомобиля-лаборатории ГАЗ-66, на котором недавно вернулись из экспедиционных работ в Джезказгане. Попами к небу, все в масле, мы не заметили, как подошел главный механик автобазы Шабанов и с лицом скорбным, но неискренним, сказал: «Вот, ребята, какое несчастье-то случилось».

«Кто разбился?» – спросили мы. Какое еще несчастье может быть в автоколонне?

«Умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев», – сказал механик. «Да и х… с ним», – дружно сказали мы с Виталием и нырнули под кабину. Шабанов тут же сделал лицо беспечное (впрочем, столь же неискреннее) и сказал: «А и правда, нам-то какое до него дело». Примерно так же отреагировала страна – с официальной скорбью, но искренним безразличием. Только жалко было, что отменили всенародно любимый концерт по случаю Дня милиции: в нем часто пела Алла Пугачева – великолепная певица и незаурядная личность.

Первый же сменщик вечного генсека (Брежнев правил страной 18 лет, второй после Сталина срок правления в СССР) Юрий Андропов изрядно нас повеселил. За этим старцем, полтора десятка лет возглавлявшим КГБ, претендовавшим на репутацию одновременно и либерала, и беспощадной метлы, и государственника, и поэта, народная молва числила глубинное знание всего и вся, включая положение дел в стране. Но уже в первом своем публичном выступлении он заявил: «У меня нет готовых рецептов… Мы не знаем страны, в которой живем». На следующий день мы хохотали: если ты не знаешь ни того, ни другого, какого же черта ты, парень, взялся страной управлять? Судя по дальнейшим событиям, найти ответа на сакральные вопросы генсек не успел. Народу запомнился тем, что выпустил дешевую водку, «андроповку». Втянул рассыпающуюся советскую экономику в новый виток гонки вооружений, разместил ракеты средней дальности (СС-20 по натовской классификации) в восточноевропейских сателлитах Советского Союза, на что НАТО ответило развертыванием «Першингов» с подлетным до Москвы временем 5–7 минут. Обеспечил, гад Юра, безопасность! Расправился с коррумпированным руководством МВД и семьей предшественника, Брежнева. Провел силами милиции кампанию по отлову прогульщиков в парикмахерских, кинотеатрах, банях. В декабре 1983 года на очередном пленуме ЦК товарищи по партии, ошарашенно глядя на пустую трибуну, слушали текст его обращения: «В силу временных причин я среди вас отсутствую». И умер.

Ему наследовала и вовсе странная личность. Совсем уже бессильный и бесполезный Константин Черненко, бывший заведующий Общим отделом ЦК КПСС, человек, который всю жизнь провел за столом в интригах и прислуживании начальству. Его избрание на пост № 1 можно объяснить лишь беспринципной борьбой в руководстве, когда все думали только о благополучии собственного клана (забегая вперед, отмечу, что сюжет этот повторился в 1999 и 2008 годах). Черненко запомнился стране лишь по одному эпизоду, когда в ходе псевдопредвыборной кампании его поднесли к телекамере и он, очевидно уже ничего не понимая, сказал еле-еле: «Хорошо». И умер.

Была весна 1985 года. Итогом очередной схватки за власть стало появление на посту генсека относительно молодого (ему было 54 года) и уж безусловно здорового и вменяемого Михаила Горбачёва.

Тем временем ситуация в стране и вокруг быстро ухудшалась. Падение цен на нефть, обусловленное согласованными действиями президента США Рональда Рейгана и короля Саудовской Аравии (второй по просьбе первого приказал резко нарастить экспорт дешевой нефти) вынудило сократить закупки за рубежом товаров массового спроса, необходимых технологий и оборудования, были заморожены многие стройки. Быстро стал расти «денежный навес», деньги на руках граждан, не обеспеченные товарами, – специфическая форма инфляции в странах с административно-командной системой экономики.

Вдобавок, как показали голосования в ООН по поводу вторжения Советского Союза в Афганистан, СССР впервые в истории лишился поддержки всех без исключения ведущих стран мира. Да и подвластные восточноевропейские народы стали выходить из повиновения. Избрание Папой Римским поляка Кароля Войтылы (Иоанн-Павел II) дало мощный импульс освободительному движению в Польше. Нарастало брожение в Восточной Германии, Чехословакии и Венгрии. «Социалистический лагерь» трещал по швам. Но он не мог бы освободиться от власти коммунистов без прогрессирующего внутреннего разложения руководства СССР. С конца 70-х годов это разложение стало вполне очевидным. Деградация, лживость, лицемерие и коррумпированность верхушки, полное отсутствие идей, как вывести страну из позорного состояния «Верхней Вольты с ракетами», бессмысленная афганская война. И… повальное пьянство населения.

Молодой Генеральный секретарь ЦК КПСС Михаил Горбачёв вызывал симпатию. Он говорил не по бумажке. Он мог улыбнуться и пошутить. В общем, не было стыдно, что он возглавляет государство. Всего лишь 15 лет спустя (господи, всего 15 лет!) те же чувства испытывало большинство людей уже в другой стране, Российской Федерации, когда всем надоевшего и неадекватного Бориса Ельцина сменил на посту президента России энергичный и спортивный Владимир Путин.

Горбачёв искал пути спасения от надвигавшейся катастрофы. Постепенно становилось очевидно, что новое руководство страны взяло курс на возрождение в Советском Союзе многих элементов так называемого НЭПа (новой экономической политики), осуществлявшегося большевиками в 1922–1928 годах. Смысл состоял в том, чтобы, при сохранении коммунистами полного политического контроля, дать возможность в ограниченных рамках развиваться квазикапиталистическим рыночным отношениям. Правила этого квазикапитализма писались советской номенклатурой в собственных интересах.

Под эгидой комсомола возникло движение ЦНТТМ (центров научно-технического творчества молодежи). Его идеологи, организаторы и вдохновители Иосиф Орджоникидзе и Вячеслав Копьев, с которыми позднее мне довелось близко познакомиться и работать, пробили для ЦНТТМ особый экономический режим, что позволило им вести достаточно свободную хозяйственную деятельность, реализуя свои услуги по договорным ценам. Они, а также возникшие и стремительно пошедшие в рост многочисленные кооперативы, обеспечили перетекание материальных ценностей из госсектора фактически в частный сектор экономики в колоссальных объемах.

Схема перетока – стандартная. Руководитель госпредприятия (нередко – родственник) передавал руководителю ЦНТТМ сырье, оборудование, отходы производства по фиксированным низким государственным ценам. ЦНТТМ перепродавал их другому госпредприятию уже по свободным ценам, как правило, в несколько раз превышавшим государственные. В кооперативах схема была чуть-чуть другой, но везде – обоюдный коммерческий интерес, взятка, которая передавалась руководителю госпредприятия (сейчас это называется откатом).

Формально общий замысел ЦНТТМ был в том, чтобы стимулировать научный поиск молодых ученых, сняв бюрократические барьеры и сведя напрямую заказчиков исследований и исполнителей на принципах свободного ценообразования. Частично идея сработала. Но эластичные формулировки положения о ЦНТТМ открыли им путь к посредническим операциям, к быстрому обогащению узкого круга молодых предпринимателей, назначенных (часто) их папами – руководителями предприятий. В нашей научной среде популярной формой работы было заключение хоздоговоров по тематике, близкой к основному направлению исследований, что позволяло процентов на 30–50 повысить заработную плату. Но самым предприимчивым это позволяло начать свой первый, по тем временам нешуточный бизнес. Так, однажды ко мне пришел молодой сотрудник «Гидропроекта» Миша Рудяк, взявший у нас в аренду акустический прибор «Гроза-4», под который нашел несколько выгодных заказов (в этом качестве – практическое обучение маркетингу первых советских бизнесменов – ЦНТТМ себя оправдали). С этого начался бизнес будущего миллиардера, основателя и владельца «Ингеокома» Михаила Рудяка, так рано и нелепо ушедшего из жизни.

Народ все понимал. Понимал избранность допущенных к «кормушке», молчал и пропитывался циничной отстраненностью.

На мой взгляд, это наша историческая традиция: столетиями власть презирает народ, а народ это терпит – смиренно, покорно, безгласно. А потом … Раньше за этим мог быть «русский бунт». Но это всегда был бунт вольных людей, казаков. Кончилась казачья вольница – кончились и бунты. Только когда в верхах раскол, накопившаяся ненависть низов находит выход. Потому-то никогда власти у нас не могут опереться на народ – только на силовой аппарат. А бунт у нас – всегда «на коленях».

Россияне традиционно равнодушны к тому, что называется гражданскими и политическими правами. Дай хлеба и зрелищ, казни бояр да не глумись чересчур открыто – и будешь популярным и любимым руководителем. Не сможешь дать – не обессудь.

На излете коммунистического правления это уравнение равновесия все стремительнее рассыпалось. Пропадали из официальной продажи основные товары – от детского питания до швейных иголок, гвоздей и бензина, не говоря уже о мясе и рыбе. Все можно было купить на легальных и нелегальных рынках, но по другим, в 2–4 раза более высоким ценам. Провалы экономической политики власть стремилась компенсировать идеологическим запечатыванием общества. Картина до смешного стала повторяться после 2014 года, когда сырьевое благоденствие перестало обеспечивать видимое благополучие путинской экономики, а «бояр» больше не наказывали.

Из Афганистана все шли гробы. Гробы замалчивали, калек игнорировали («не я вас в Афган посылал, не с меня и спрос» – таким был обычный ответ на законные просьбы о законных льготах). И тут уже забеспокоилась российская глубинка (на войну из столиц меньше отправляли), старшее поколение, десятилетиями жившее по принципу: «Все стерпим, лишь бы не было войны». Ситуация поменялась примерно в 1984 году, когда США стали поставлять исламским борцам с советской оккупацией современное стрелковое оружие, минометы, гранатометы и – главное – переносные зенитно-ракетные комплексы «Стингер»¹⁷. Они сбивали наших «Грачей» и «Крокодилов» (штурмовики СУ-25 и вертолеты Ми-24), которым пришлось работать с больших высот в ущерб эффективности.

Итак – ни хлеба, ни зрелищ. А тут еще всех шарахнуло «сухим законом» – правильным по замыслу, но бездарным по исполнению.

И в верхах нарастал раскол. То ли менять курс? То ли держаться до последнего? Возникли очевидные противоречия между коммунистами-говорунами (номенклатура идеологического и организационного отделов ЦК КПСС) и коммунистами-хозяйственниками (номенклатура промышленных, сельскохозяйственного и строительного отделов). Через 10 лет, в начале 90-х, кадровым итогом нашей революции стал переход власти от первых ко вторым, повернувший перестройку, как они думали, в своих интересах.

Так и получилось, что почти весь комплекс объективных условий для революции в России тех лет был налицо:

● часть «верхов» видела, что управлять страной по-старому нельзя;

● молодежь, среднее и часть старшего поколений согласны были, что «так жить нельзя»¹⁸.

Замечу, что не классовый, а именно поколенческий перелом играет ключевую роль в революции. В обычной ситуации среднее поколение – балансир консерватизма стариков и революционности молодежи. Когда и если среднее поколение тоже требует радикальных перемен – считай, ситуация созрела. Особенно этому способствуют сдвиги в технологиях, которые старшее поколение уже не может усвоить в полном объеме, войны и падение уровня жизни. К середине 80-х все эти обстоятельства в СССР были налицо.

Не хватало одного – того, что Ленин назвал «субъективным фактором революции», организованного политического движения, в этот раз по иронии судьбы уже антикоммунистического. Да и откуда ему было взяться в стране, где 72 года существовал неограниченный диктат одной группировки – коммунистов, десятилетиями выкорчевывавших инакомыслие и инакомыслящих¹⁹. За неимением организованной политической оппозиции в 1989 году такое объединение предстояло создать. И случилось, что жизнь швырнула меня самым неожиданным и причудливым образом в самую гущу формирования и деятельности организованного антикоммунистического движения.