Kitabı oku: «У нас в посольстве, или дипломаты тоже люди!», sayfa 4
У нас в посольстве
Ночь тянулась долго. Павлик мирно посапывал, свернувшись калачиком в уголке нижней полки, а нам с Мариной не спалось даже под мерное постукивание вагонных колёс, мучили волнение и неизведанность, ведь всё происходило в первый раз. Поезд периодически останавливался на границах, и в голову настойчиво лезла одна банальная мысль – какая она, Европа, однако, маленькая, шлагбаум на шлагбауме, и какая огромная, просторная, вольготная родина наша, великан рядом с карликами. Пограничники и таможенники разных стран монотонно проверяли проездные документы с визами, в соседних отсеках, судя по обрывкам фраз, препирались, от кого-то требовали открыть чемоданы. Наше купе, заваленное двумя десятками коробок с пожитками для многолетней загранкомандировки, пощадили – очевидно, не столько из-за спящего малыша, сколько благодаря зелёным дипломатическим паспортам, пару дней назад полученным в управлении кадров и отныне «дубликатом бесценного груза» предъявляемым по первому требованию.
Ранним майским утром состав подкатил к перрону большого вокзала, которому было суждено стать чуть ли не вторым родным домом в этом новом городе нашей жизни. Шесть с лишним лет подряд мне придётся здесь бывать едва ли не каждую неделю, встречая и провожая коллег, диппочту и всевозможные делегации. Пока же я с изумлением вглядывался в какую-то слишком приглаженную, размеренную картину вокзальной суеты, непривычную для советского отечества, надписи на чужом языке и разодетых не по-нашенски, но всё так же, как и на родине, спешащих пассажиров. Посольские работники, мастерски обученные ремеслу загрузки и выгрузки, в два счёта перебросили на перрон и теперь поочерёдно таскали к выходу многочисленные коробки. На финальном этапе длинного железнодорожного путешествия наша внутренняя возбуждённость передалась, по всей видимости, двухлетнему сынишке, и тот, всю дорогу проявлявший образцовое поведение, неожиданно разрыдался и заголосил сиреной, испугав, как нам показалось, полвокзала. Успокоился Павлик только в посольском автобусе, вместившем и новых сотрудников с их стандартным для загранпереездов багажом, и привыкшую к встречам-проводам бригаду встречавших их сослуживцев. Нам с Маринкой ещё тогда почудилось: плач сыновний – плохой знак, не сложится, ох, не сложится, знать, командировка.
Нас поселили в небольшой, метров под тридцать, двухкомнатной квартире громадного, многоэтажного дома, возведённого отечественными строителями по отечественным стандартам. Здесь обитала основная часть посольского персонала. Ещё несколько семей проживали непосредственно в служебном здании, а остальные снимали за госсчёт квартиры в городе. Последним, как вскоре выяснилось, все завидовали – они могли уходить и приходить когда хотели, без опаски быть занесёнными в кондуит дежурных комендантов, который ежедневно ложился на стол офицеру безопасности. Правда, самих «вольников» как раз тянуло под общий кров, где было с кем пообщаться, посмотреть программу «Время», пообедать в столовой, сходить в баню, поплавать в бассейне или, на худой конец, постирать бельё.
Бросалась в глаза своеобразная планировка посольской территории. Между жилым домом и административно-служебным зданием была сооружена высокая кирпичная стена с колючей проволокой наверху. На все вопросы «Почему так?» следовал, как правило, один стандартный ответ «Так надо!». На небольшом и как следует не обустроенном, но общедоступном дворике нашего жилища росли две хилые берёзки, между бассейном, фигурировавшим в балансовых ведомостях под рубрикой «противопожарный резервуар» (бассейны как класс в посольствах были запрещены), и волейбольной площадкой, на которую вечерами выстраивалась очередь, мирно расположились несколько старомодных скамеек и пара примитивных детских качелей, вызывавших драки между претендентами на их использование. Подрастающее поколение и в колясках-то выгулять негде было, а не то чтобы дать ему в прятки или догоняшки развернуться, зато к главному посольскому комплексу примыкал обширный и ухоженный сад с фонтаном. Доступ в это райское место открывался только для иностранцев во время приёмов, которые примерно раз в месяц устраивал посол, появляться там «своим», причём не то что в рабочее, но даже и в свободное время, строго-настрого запрещалось – намусорят, разобьют что-нибудь, убирай потом. Предназначенными исключительно для торжественной встречи гостей со стороны считались и шикарные залы в стиле сталинского ампира, а собственные вечера отдыха почему-то в плюшкинских традициях проводили в душном спортивном зале школы или столовой. В те далёкие 80-е годы прошлого столетия такой подход считался на советской дипломатической службе весьма распространённым и вполне обыденным явлением.
Первая служебная квартира за рубежом остаётся в памяти на всю жизнь. Сколько лет прошло, а я и сейчас с закрытыми глазами смог бы, наверное, преодолеть дистанцию из спальни площадью чуть больше кровати в кухню-крохотульку с тараканами, упорно не желавшими выселяться, или от ванной с почему-то вечно протекавшим унитазом до окна так называемой большой, но пустой комнаты. Я хорошо помню и обветшалую меблировку нашего первого пристанища – раздолбанное сооружение из разбухших ДСП, которое когда-то носило гордое имя «шкаф», протёртый до дыр диван, полуразвалившиеся кровати с матрасами, разрисованными жёлтыми кругами детских неожиданностей, шатающиеся стол и стулья. Всё это добро полагалось выбросить на свалку ещё лет десять назад, но оно продолжало верно служить советской дипломатии.
Правда, в столь плачевном состоянии находились отнюдь не все посольские апартаменты. Высшие чины обеспечивались более достойно (что создавало хороший стимул стремиться наверх), а супруга чрезвычайного и полномочного вообще раз в год полностью меняла обстановку в кулуарах своей драгоценной обители. Одному из разонравившихся ей сервантиков строгий завхоз как-то разрешил переселиться в нашу квартиру, став её единственной достопримечательностью. Разительный контраст между внешним и внутренним, между золочёными представительскими помещениями и фешенебельной резиденцией посла, с одной стороны, и крайним убожеством всего остального, с другой, в точном соответствии с культивировавшейся в центре установкой «пустить пыль в глаза» долгие десятилетия составлял основу образа жизни большинства советских дипломатических учреждений за рубежом.
Первый рабочий день за границей – не знаю, как у других, а в моей памяти он прописался навсегда. Дежурный комендант с суровым лицом за бронированным стеклом нажимает на кнопку, открывает дверь в святая святых, лестница, коридоры, кабинеты по обе стороны, огромная дацзыбао – доска объявлений с грозными внутрипосольскими приказами, вырезками из «Правды» и прочей регламентирующей информацией, незнакомые лица, с любопытством оценивающие новобранца, и кульминация – посещение самого заветного для всего персонала места – кассы бухгалтерии. В обмен на вручённый в центре «расчёт-аттестат» с указанием денежного содержания, назначенного государством, впервые в жизни – в качестве полагающегося подъёмного пособия размером в половину месячного заработка – мне выдали на руки вожделенную капиталистическую валюту, хрустящие, словно рубли, бумажки с незнакомыми изображениями. Так вот, значит, как заурядно, ничем не примечательно выглядит эта самая хитрая штука, даже простое хранение которой на родине «преследуется по закону»! Не впечатлили и некоторые другие элементы предстоящей жизни. В моём воображении посольство представлялось чем-то необычным, загадочным, возвышенным, торжественным, а тут всё оказалось так элементарно, разочаровывающе-обыденно, всего-навсего типичная советская контора. Ну, может быть, чуть-чуть поопрятнее да попросторнее скученности Смоленки. Грандиозно выглядела разве что предназначенная для очарования глаз иностранцев представительская часть, которая, как я понял позднее, в любом загранпредставительстве непременно должна была хоть чем-то напоминать Московский Кремль и его величественные башни с красными звёздами.
Вслед за первыми знакомствами с молодыми и постарше коллегами – аудиенция у советника-посланника. Ещё в Москве меня предупредили, что верховодит здесь он; посол считает себя особо значимой фигурой, которой не пристало марать руки о повседневные заботы, большинство сотрудников он в глаза не знает и в упор не видит, его функция одна – время от времени встречаться с первыми лицами государства пребывания и участвовать в церемониальных съёмках. Главный персонаж – посланник, так что если хочешь спокойствия и душевного равновесия, сумей завоевать его расположение. Наверное, что-то в той вводной беседе пошло не так, в результате чего приглянуться посланнику и стать его доверенным лицом, как ни старался, мне не удалось. Но что поделать – насильно мил не будешь. Вплоть до своего отъезда мне придётся ощущать начальственный холодок, что, впрочем, никак не сказывалось ни на моём самочувствии, ни на должностном росте. Интриги посольского двора касались преимущественно высшей знати – советников и преследующих их на должностной лестнице первых секретарей (те держались обособленно, ибо начальство!), до дипломатических пешек типа атташе дрязги верхов докатывались разве что слабыми отголосками.
Куда более неудачно с самого начала складывались отношения по партийной линии. Секретарь объединённого парткома прослыл не только человеком тяжёлым, но и знатным матерщинником. Сослуживцы утверждали, что редко какое предложение слетает с его уст без вкрапления забористых словечек, и перед моим визитом в комнату, прозванную «морозилкой», с благородной целью «встать на учёт», даже поспорили, каким из двух традиционных напутствий – по батюшке или матушке – меня встретят. Коллеги оказались правы, исключением из общеизвестного правила я не стал, с первых слов послали меня по дорожке женского типа, дав шаблонное партийное наставление «не залупаться». В последующем «морозилка» неоднократно пыталась напустить на меня лютую стужу, но каким-то чудодейственным образом каждый раз мне удавалось прятаться в тёплые, отапливаемые подвалы. Власть парткомов в посольствах в ту пору была весьма объёмной и размашистой, но не безраздельной, в особенности там, где главный босс входил, как у нас, в центральные партийные органы – ЦК или, на худой конец, ревизионную комиссию (существовало когда-то такое образование). В случае чего посол мог одёрнуть самого партийного вожака и даже ставить вопрос о его досрочном откомандировании. Впрочем, наш командир пребывал в полной гармонии со всеми остальными членами неформального посольского «политбюро», куда входили наряду с партсекретарём посланник, торгпред и представители ведомств.
У нас в посольстве, как и везде, парторганизация в лице её лидера претендовала на то, чтобы ведать практически всеми сторонами жизни, в особенности личной. Партвладыку в душе ненавидели большинство жителей нашего посольского городка, круг страстных поклонников его творчества всё время оставался крайне узким, но, естественно, почти никто не позволял себе даже взглядом расшифровывать своё истинное отношение к руководящей и направляющей силе советского общества. Так было, во всяком случае, на старте посольской жизни, но какими же разительно другими оказались эти картинки на её финише! На мою первую загранкомандировку как раз и пришлось то удивительное время перемен, когда после долгого застоя всё в нашей стране, включая её крошечную часть под названием «совзагранучреждения», пришло в движение и покатилось в неизвестность.
В то лето 1985 года наше посольство отличали несколько особенностей. Главной из них, конечно, был крепко сбитый и, в общем-то, сплочённый коллектив, в котором достаточно гармонично соседствовали холодные профессионалы и горячая молодёжь. Заезд середины 80-х оказался на самом деле достойным по всем меркам. Портрет посольской команды и сегодня, спустя три десятилетия, стоит у меня перед глазами, как будто только вчера вечером, после напряжённой работы у дипломатического станка, мы несколькими командами схлестнулись на волейбольном поле, а потом все вместе, под аккомпанемент прибауток о похождениях завершившегося трудового дня жадно осушали здоровенные кружки с холодным пивом. Нет, братцы, что ни говорите, а случаются, на самом деле случаются в нашей жизни времена, которые остаются в памяти навечно, времена, которые иногда так и тянет оживить хотя бы на минутку, на мгновение, вызволить их из мучительного плена прошлого, сказать им «Ну, здрасьте-пожалуйте, дорогие, давненько не виделись», времена, пред которыми надо бы периодически снимать шляпу. Это те незабвенные времена нашей дипломатической молодости, когда всё только начиналось, когда всего хотелось, когда голова шла кругом от ощущений счастливой, беззаботной жизни.
Наверное, и тогда в прозу будней, которыми жила наша компашка рядовых посольских чинов, вплетались нелады, размолвки и недоразумения. Но все они куда-то подевались, из памяти испарились, будто их и не было. Как ни стараюсь, сегодня, по прошествии многих лет, так и не могу вспомнить ни одного сколь-нибудь серьёзного злоключения. Жили дружно, затасканный в советское время лозунг про товарищескую взаимоподдержку и выручку в том коллективе пустым звуком действительно не был. Двери квартир в посольском общежитии редко где и когда запирались. Пребывание за границей как-то всех незаметно облагораживало. Там дóма, в Москве, опостылели, надоели хуже горькой полыни все вокруг – и коллеги в МИДе, и соседи по лестничной площадке, и пассажиры в автобусе, и покупатели в очереди за колбасой. А здесь вся эта злость зрелого социализма непонятным образом если и бурлила, то большей частью внутри самого тебя, не особенно пробивая выход наружу. Дух открытости и даже свободы, пока непредставимый на родине, у нас в посольстве предпринимал отчаянные попытки прижиться, пустить корни в обход партийной и прочих присматривающих организаций. Над выступлениями стареющих вождей откровенно потешались, на политические темы можно было, не боясь стукачества (явление это, как ни странно, на самом деле отсутствовало), рассказывать анекдоты, но зажатость и закомплексованность, надо признать, всё-таки господствовали.
Осуждение, порицание, навешивание ярлыков, обвинение в адрес товарища, нарушившего якобы некие заповеди подобающего советскому человеку поведения за рубежом, как того требовал партком, – чувства эти были нам преимущественно неведомы. Если что-то и ощущали в критические моменты, то чаще всего сочувствие, сопереживание, но никак не злорадство или язвительность. Ну как, право, было не посочувствовать отправленному досрочно на родину Максиму Тухолеву, набравшемуся смелости заглянуть из любопытства в чуждый советскому мировоззрению публичный дом, где его застукали некие бдительные постовые? Очень всем было жалко доброго, застенчивого паренька Володьку Реброва. Его жена, с виду вроде совершенно нормальная дамочка, на полном серьёзе рассказывала всем и каждому, как ночью забирается в их квартиру и почему-то ложится под кровать, на которой они с мужем спят, причём с её стороны, посольский завхоз, как тайком подсыпает он в их кастрюли с едой всевозможные яды. Невзлюбила девушка заведующего хозяйством по весьма прозаической причине – не выделил он ей, как ни просила, один из пары десятков очаровательных шкафчиков для обуви, неожиданно приобретённых на выделенные посольству деньги. Впоследствии распознали у Вовкиной зазнобы нехорошее душевное заболевание, остался он на руках с тремя дочерьми один. А началось всё, видите ли, именно с завхоза. Расстрельная, между прочим, в загранучреждениях должность! Кого не любят больше других? Везде, конечно, по-разному, но, как правило, завхоза в первую очередь.
А как было не сопереживать Валерке Горожину, не единожды имевшему проблемы с местными правоохранительными органами? Как-то раз посередине ночи звонит дежурный комендант. «Друг ваш Валерий Васильич слёзно просит вас подъехать в управление полиции, что рядом с музеем изящных искусств». Приезжаю, захожу в отделение – сослуживец, мать моя милая, весь в крови. «Валер, тебя били, над тобой эти империалистические сволочи издевались?» Оказалось, ничего подобного, всё просто и куда более приземлённо. Захотелось Валерке после вернисажа в музее немножко добавить, натура русская требовала, как это часто бывает, а дипломаты, они что, не люди? Потом битый час в близлежащих переулках искал машину. Когда пытался её открыть, споткнулся, ударился бровью о камень, а в этот момент по закону подлости подъезжает полицейская машина. Стражи порядка вежливо попросили за руль не садиться, а вызвать на подмогу кого-либо из посольства. Товарищ мой последовал доброму совету. Договорились мы с Валеркой и дежурным комендантом скрыть происшедшее. Но сам герой и не выдержал. Дабы упредить полицейское ябедничанье, которое по знакомому нам из советской жизни обычаю должно было прибыть со дня на день, решил он по собственной инициативе исповедоваться перед парткомом. Для порядка влепили ему тогда выговор, хотя примерно в то же время сам партийный вожак на вечеринке в ГДР-овском посольстве наклюкался так, что его чуть ли не на руках прилюдно через весь посольский двор несли. Так где справедливость? Но что интересно, ни из полиции, ни из МИДа местного никакого доноса на Валерку в посольство так и не поступило.
Умный наш помощник посла по вопросам безопасности, или, как его величали, «безопасный офицер», не зря видел свою главную задачу не в том, чтобы «держать и не пущать своих», а в том, чтобы «дружить с чужими». Под ними понимались прежде всего местные правоохранительные органы. Раз в год для всей той полицейской дружины, к услугам которой мы прибегали по различным случаям, от имени посла устраивался приём, посольство не скупилось на скромные сувениры по разным праздникам, зато по некоторым каверзным происшествиям, в особенности ДТП, с нашими доблестными охранниками можно было договориться, разумеется, в пределах дозволенного. Водили сотрудники наши жёстко, зная о своём дипломатическом иммунитете, могли сесть за руль и под градусом, сколько государственного транспорта поразбивали на нашем веку, представить сложно, а тесные связи с дорожной полицией хотя бы иногда позволяли избежать ещё более крупных неприятностей. На моей памяти произошёл один-единственный случай, грозивший обернуться для посольства разрывом этих доверительных контактов. Однажды обвинил нас МИД в тяжёлом дорожном происшествии. По некоторым доверительным данным, полученным полицией, машина с двумя сотрудниками военного атташата посередине ночи где-то на окраине города сбила человека и скрылась с места преступления. Наши ребята в один голос утверждали, что действительно в то время находились в означенном районе (возвращались с охоты), но никого не сбивали, о чём дали клятвенные заверения послу и парткому. Ну мы поэтому и обрушили весь стальной большевистский кулак на гидру вражеской пропаганды, посмевшей посягнуть на честь благородной советской дипломатии. Разгорелся жуткий скандал, совпосольство упрекали в откровенной лжи, но мы («правда – за нами, коммунисты никогда не врут») стояли на своём. И лишь когда страсти поутихли, военные наши тихонько убрали двух возмутителей спокойствия. А уж лет через пятнадцать после всей этой истории я краем уха услышал: да, действительно, было, но было, мол, и ещё кое-что поважнее – надо было честь родины защищать.
Как ни старался партком при участии офицера безопасности периодически заглядывать в души каждого из членов большого коллектива, время от времени выяснялось, что души чужие всё-таки оставались потёмками даже для рентгеновских аппаратов партии и КГБ. Никто до сих пор так и не узнал причину самоубийства жены одного из дежурных комендантов. Так и остался вечной тайной мотив ухода из жизни курьера спецохраны, выбросившегося с седьмого этажа. Разные ходили версии о поножовщине со случайным смертельным исходом, случившейся на пикнике у озера, лихорадило тогда персонал наш жесточайше. Вроде все обыкновенные люди советские были, в никаких семейных скандалах не замеченные, а ведь вот как дело оборачивалось… Подлинным откровением для всего посольства стало передававшееся с уха на ухо известие о разоблачении одного из ведомственных сотрудников в качестве агента иностранной разведки и вынесении ему самого сурового приговора. Сослуживец тот, неожиданно вызванный в Москву в командировку и по непонятным для большинства причинам не вернувшийся в посольскую часть (семье потом помогали собирать вещи), производил впечатление абсолютно ничем не выделявшегося тихони и скромняги в полном соответствии со знаменитой русской пословицей «В тихом омуте черти водятся». Шёл не 37-й год, поэтому сомневаться пришлось разве что в мере наказания, сегодня непредставимой. Тот случай многих в посольстве заставил несколько пересмотреть отношение к набившим, казалось, оскомину предостережениям о попытках местных спецслужб проторить тропинку к сердцам работников посольства. В последующем мне приходилось ещё, к сожалению, не раз сталкиваться с неприглядными фактами предательства со стороны коллег по посольскому делу, но что интересно, все или почти все они касались ведомственных сотрудников из числа так называемых «ближних» или «дальних» соседей.
В нашем сообществе начинающих дипломатов не возникало ярко выраженного деления на «своих» и «ведомственных», хотя конкуренция между ними существовала. Тогда я ещё не понимал, зачем нужно, чтобы из одной и той же загранточки в центр шли сразу несколько не связанных друг с другом информационных потоков, освещавших большей частью одни и те же события. Меня забавляло, что на некоторых интересных для иностранных дипломатов публичных мероприятиях советское посольство представляли аж три-четыре сотрудника. Лишь с годами я уразумел всю пользу от такого негласного состязания аналитики, инициативы и творчества. И сегодня никак не могу разделить ныне доминирующую, как говорят, в мидовской системе точку зрения, согласно которой исключительно посол, Царь и Бог в одном лице, и никто другой ниже ростом в российских представительствах в означенном государстве, вправе доводить до Москвы «выводы и предложения». Это как если бы только губернаторы располагали правом снабжать Кремль достоверной информацией о происходящем в их регионах. О «достоверности» губернаторских докладов президенту в России наслышаны, о посольских депешах знают меньше.
Эффективность дипломатической работы везде измеряется целой плеядой показателей. Один из самых главных – наличие деловых связей в государстве пребывания. И мы у них, и они у нас – вся дипгвардия изначально, по природе профессии, заинтересована в установлении как можно более тесных контактов во всех слоях иностранного общества и проведении регулярного, доверительного обмена мнениями на любые темы, не исключая и погоду. То, в чём американцы после избрания президента Трампа обвинили наше посольство, есть настоящая патология, отклонение от нормального, закреплённого многовековой практикой состояния, фактически извращение и надругательство над существом дипломатического промысла. Даже в годы холодной войны по обе стороны баррикад никому не приходило в голову столь гадко опошлить смысл и предназначение посольской службы. За все шесть с лишним лет той первой командировки мне ни разу не отказали в просьбе об аудиенции, и буквально все без исключения беседы прошли конструктивно, в атмосфере доброжелательности и доверительности. Слава богу, что Европа пока отделена от Америки большим океаном.
Познакомиться со знающим человеком – для дипломата первооснова успеха, краеугольный камень, альфа и омега мастерства. Не тот по-настоящему служит дипломатии, кто под грифом «секретно» переправляет в центр вчерашние сообщения прессы, а тот, кто располагает деловыми связями в «обычно хорошо информированных кругах» и в состоянии выяснить нечто, о чём не сообщают газеты. Но мало уметь установить знакомство, надо корректно его поддерживать, холить и лелеять. А какое непростое искусство – провести беседу, получив прямые или косвенные ответы на «провокационные» вопросы и не будучи заподозренным в «деятельности, не совместимой со статусом дипломата»! Это ведь не интервью, не обычное talk-show на телеэкране, где один спрашивает, а другой отвечает. Предпосылкой полноценного разговора всегда является то, что сам дипломат может поведать своему собеседнику. Нас в посольстве учили «больше слушать, чем говорить», и такой подход, конечно же, ни к чему позитивному не приводил, а сегодня вообще смотрится атавизмом профессии. Интерес ко встречам возникает только в одном случае, когда «ты – мне, я – тебе», и мы, советские дипломаты новой генерации, весьма достойно, как мне кажется, выдержали это испытание.
Все передвижения по стране, частые встречи и чистосердечные разговоры с местными гражданами, с именем и без, убедили в том, что среди жителей государства, ставшего для меня временным, но надолго запавшим в душу пристанищем, преобладают чувства дружеского расположения к моему отечеству. Картина эта, пёстрая, многопрофильная, но в общем и целом достаточно благоприятная к стране Советов, разительно отличалась от официальной версии, которую тиражировали средства массовой информации во главе с «Правдой» и которую, к сожалению, транслировало в Москву посольство. Будто все здесь полны ненависти к миру социализма, а единственным верным другом нашим является здешняя компартия, выражающая, мол, интересы «всего прогрессивного человечества». Тогда уже пришла мне в голову криминальная мысль – почему мы опасаемся непосредственного взаимодействия отдельных ячеек общества наших стран, так ли нужен тотальный контроль сверху за всем происходящем в двусторонних отношениях, зачем препятствуем установлению прямых контактов между людьми? В конце концов межгосударственное сотрудничество приобретёт стабильность, прочность и долговечность только тогда, когда будет подкреплено плотной сетью межчеловеческих связей. Но даже заикаться об этом на единственно легальном форуме «свободного» обмена мнениями – партсобрании – строго-настрого запрещалось. Из размышлений этого порядка я вынес ещё одну важную констатацию – об исключительной важности позиции посольства для выстраивания единственно правильного, тщательно выверенного курса в вопросах двустороннего взаимодействия. Должны дипломаты соединять, а не разъединять, как это частенько, осознанно или нет, получалось. Соединить – дело всегда маетное, заковыристое, а вот разрушить, разъединить – в одно мгновение, это куда проще, это мы можем. Да и в наши дни не понаслышке знаю, что низкому градусу отношений с отдельными государствами страна наша обязана не в последнюю очередь «нострадамусам» из ряда диппредставительств.
У нас в посольстве не существовало деления на дипломатов и обслугу. Во многих других загранучреждениях такое бывало сплошь и рядом – белая привилегированная кость дипломатического сословия и холопствующая челядь. А вот у нас ни-ни, вместе и радости и горести, хорошее и плохое. Может быть, потому, что и среди административно-технического персонала почти все как на подбор выдались люди смекалистые, душевные, с золотыми в своём жанре руками. От техсостава в любом посольстве многое зависит, хозяйство заграничное, как правило, хлопотное, во многом автономное, нужны и электрики, и сантехники, и механики, скрывающиеся в штатном расписании под незамысловатым термином «квалифицированный рабочий» (коротко – кавэ-рабочий), и столяров хорошо бы иметь, резьбой по дереву владеющих, техник-реставратор антиквариата, часовых дел мастер, бывает, тоже ещё как потребуются. А садовник? Есть в посольстве грамотный, неравнодушный человек, круглогодично заботящийся о посольском саде-огороде как о своём собственном, так есть и чем восхищаться – английскими газонами, обихоженными цветниками, причудливо подстриженными кустарниками. А если вместо оного какой-то жук из кадров пришлёт блатного, но желторотого невежду, черпающего сведения по агрохимии и почвоведению из книжки «В помощь любителю-садоводу», тогда пиши пропало, загублены будут и ваш холёный розарий перед парадным входом, и мини-дендрарий на вилле посла, но зарплату в валюте ему плати и не греши в полном объёме – как предписано сие расчётом-аттестатом, трудовой кодекс иного не предусматривает.
В дипслужбах многих стран большинство технических должностей замещались гражданами государства пребывания. Это куда выгоднее, чем присылать специалиста из центра, везде в мире командируемый за границу служащий посольства обходится – сумма суммарум – крайне, невероятно дорого, поэтому цифры эти, как правило, не разглашаются, дабы не сердить исправных налогоплательщиков. Нанять опытного специалиста на месте – значило существенно сэкономить. Мы по соображениям безопасности такой подход разделить не могли. Рабочие, водители, повара – всех подбирали в Москве. Знающие руководители совзагранучреждений поэтому насмерть бились в кадрах за отдельных представителей мидовского пролетариата, тогда как кандидаты на «дворянские» дипдолжности интересовали в куда меньшей степени. Вот работал у нас, к примеру, маленький такой, тщедушный паренёк лет под 30, Коляном звали. Знаете, жизнь заграничная иногда такие задачки подкидывает, что десять человек пять дней разгадывать будут, и ещё неизвестно, добьются ли нужного результата. А Колян всё в один момент схватывал, ему было достаточно прийти, взглянуть, повертеть, и вроде как задача решена, победа достигнута, точь-в-точь по Юлию Цезарю. Был у нас такой случай. Устроил как-то посол у себя на вилле знатный ужин на полтора десятка важнейших персон. И вот где-то буквально за час до начала мероприятия по закону подлости (есть, увы, есть закон такой) в помещении над торжественным залом прорывает трубу, вода через люстру заливает празднично накрытый стол с белоснежной скатертью, выключается электричество и как назло заклинивает электрические ворота резиденции – ни войти, ни выйти. Посол в панике-истерике, что делать со знатными гостями, которых пришлось долго уламывать принять приглашение и которые вот-вот начнут прибывать в своих «мерседесах». Спасло то, что неподалёку оказался Колян. В один момент нашли решение и по драпировке пострадавшего зала, и свет включился как по мановению волшебной палочки (на деле результат манипуляции несколькими Колькиными пальцами), и как раз за минуту до прибытия первого визитёра пришли в движение ворота, иначе пришлось бы, как предлагал главный инженер, сооружать с помощью перекидных лестниц некие приспособления для обеспечения неординарного доступа на резиденцию. Вот был бы эпизод для учебников дипломатии – дабы попасть в гости к советскому послу, министры и депутаты с дамами в вечерних платьях мужественно перелезают через ограду в человеческий рост с натянутой по верху спиралью Бруно.
