Kitabı oku: «Уроборос. Проклятие Поперечника», sayfa 5
Искренний смех утоплен, никто его не заметит – и не приведи Господи! – на этом свете не осталось ни одного живого человека, слышавшего этот смех, глубокий, утробный, блеющий, словно кишечником издаваемый, – кто слышал его, невольно морщился, потому что – ломило зубы, как от чего-то очень кислого; ни один нос пришлось разбить дразнящим, пока не научился подавлять этот жуткий смех ценой невероятных усилий, прятать внутри себя, – в такие минуты Дорогин замирал, ничего не видя, не слыша и не понимая, не в силах пошевелить даже пальцем, по всему телу пробегали судорожные волны, руки дрожали, лицо менялось от напряжения, это было немного похоже на предсмертную агонию и поначалу пугало тех немногих людей, которые становились свидетелями этого – потом привыкли.
– Водов! – вскрикнул Дорогин, проглотив весь свой смех без остатка, придя в себя и вновь обретя способность думать, говорить и двигаться, намеренно делая ударение на первую букву "о" в фамилии пресс-секретаря, что очень тому не нравилось и он всегда и всех, включая президента, вежливо и с лукавой улыбочкой поправлял, терпеливо объясняя, что в тартарских фамилиях ударение всегда делается на последний слог "ов". В фамилии президента такого слога не было: это слегка его обескураживало – вот же, есть что-то у другого человека, чего нет у меня, – хотелось это отнять и присобачить к своей фамилии, сделав её Дорогинов, а ту лишить этого слога, – мысль об этом забавляла.
Пресс-секретарь в бесконечный уже раз терпеливо поправил президента, объяснив, как надо правильно произносить его фамилию, – это вошло уже в привычку – после чего сделал внимательный вид, демонстрируя, что теперь готов его выслушать.
– Давай признавайся немедленно! – намеренно грозно повысил голос Дорогин. – В прошлый раз ты мне какую-то пургу гнал, свою придумку-чиканутку представил… Всех чудиков исчерпал уже, многие пошли по сотому разу, выдумал сам какую-то ересь и мне подсунул на блюдечке… И ведь человека нашел, который весь этот бред согласился мне на уши повесить. Колись, сколько ему забашлял за этот цирк – надо признать, довольно забавный.
– Ни копейки сверх той суммы, которая оговаривается заранее и оплачивается за каждую презентацию. Люди трудятся всё-таки…
– Люди? Теперь они у тебя люди. Ты же их чиканутиками называешь.
– Правильно. Они чиканутики где-то там у себя, в своих дебрях и подворотнях, но как только попадают сюда, становятся людьми… На какое-то время, пока трудятся здесь на благо Тартарии, они – госслужащие. Людьми их делает зарплата, которую мы им даем за проделанную работу и ничего больше.
– А-а! Спасибо за разъяснение! Теперь я знаю, кто такие люди… И что, ты хочешь сказать, что капропоклонники реально существуют?
– Конечно, существуют. В прошлый раз вы видели главного адепта этого необычного культа. Предупреждая ваш вопрос, отвечу: их довольно много разбросано по всей нашей необъятной родине. Пробовали их запрещать и строго наказывать, но тогда их становится только больше, уходят в подполье и там множатся, – видимо, среда способствует. Поэтому все запреты и ограничения сняли, теперь их количество держится в пределах расчетной нормы.
– Спасибо, кстати, что предупредил и снабдил ароматическими затычками для ноздрей, хотя даже сквозь них вонь чувствовалась. Насколько я понял, они любым экскрементам поклоняются, даже шкалу разработали. На каком там месте человеческие экскременты в их системе ценностей?
– На семьдесят восьмом, – не задумываясь ответил Водов.
– Ага. Не шибко они человека ценят. А напомни-ка, на первом месте кто у них?
– Утка.
– Почему утка? Не потому же, что есть поговорка "Ты как утка – ешь и сразу какаешь". Неужели всё дело в скорости процесса? Честно сказать, я так и не понял философской подоплеки этого культа: что-то адепт бубнил мудрёное себе под нос… Переиначил библию, в которой говорится, что последние станут первыми. Так там же, насколько я знаю, говорится о людях, а тут – о веществе. По их мнению, скоро наступит время, когда последнее вещество, то есть экскременты, станут первым веществом. Золотом, что ли? Так?
– Все именно так, как вы сказали. Слово в слово. Что касается уток, капропоклонники не просто так их выбрали. Я специально выяснил. Оказывается, утки обладают чрезвычайно сильным обменом веществ, коротким кишечником и ускоренным пищеварением. Это им необходимо для полета: быстро поели, быстро переварили, освободили кишечник и полетели дальше. Зачем с собой таскать лишний груз и тратить на это силы? Так что, в каком-то смысле, это абсолютно верный выбор. Неясно только, почему этот выбор пал именно на утку, а не на какую-нибудь другую птицу, например, не на лебедя, ведь пищеварение у всех птиц одинаковое. Но тут уж, как говорится, дело вкуса, и, к тому же, чужая душа – потёмки.
– Странные ребята, если, конечно, ты их не выдумал. А если выдумал, тогда ты странный. Теперь давай колись, что сегодня покажешь новенького? Какого чиканутика на этот раз притащишь?
– Вам прекрасно известно, что раз в неделю производится плановый повтор, приглашается один из отказников для проведения своей презентации. Сегодня такой день.
– А напомни-ка мне, дорогой Водов, кому в голову пришло такое дурацкое правило? Уж не тебе ли? Только ты мог придумать такую глупость. Скучища-то какая! Всё время повторять одно и то же, – Дорогин прекрасно знал, кем придумано это правило, но ему нравилось подзуживать пресс-секретаря из непреодолимого желания послушать, как ловко, порой даже – изощрённо – тот отвечает.
– Я был бы по меньшей мере безумно счастлив, приди ко мне в голову такое правило, ведь это означало бы, что я обладаю почти государственным мышлением. Но, увы, природа обделила меня этим. А вот вас наградила с избытком. Именно вы, когда мы впервые столкнулись с отказом одного из чиканутиков упоминать наши многострадальные спички в своём богослужебном действии, предложили выделить день недели для того, чтобы доставлять сюда отказников – снова и снова – и так до тех пор, пока они не сделают то малое, о чем мы их просим. Скажу более: есть документ с вашей подписью и печатью, подтверждающий принятие этого правила и регламентирующего его. Если хотите, могу вам его при следующей встрече предъявить.
– Обязательно предъяви. Хочу посмотреть, насколько хорошо вы там научились подделывать важные документы.
Иначе и быть не могло: Дорогин, как всегда, хладнокровно припер пресс-секретаря к стенке – да так, что тот стоял и молчал, готовый абсолютно на всё, демонстрируя это всем своим видом – надо уволить – увольняйте, надо расстрелять – расстреливайте, надо миловать – милуйте; важно здесь не только сделать так, чтобы за тобой осталось последнее слово, но и само это слово, – чем глупее, нелепее и абсурднее оно, тем лучше, потому что на это почти нечем ответить, останется только молчать. Дорогин прекрасно помнил, что сам настоял на создании этого странного документа, регламентирующего и устанавливающего дополнительное время для повторных презентаций, – без него вполне можно было обойтись, но почему-то вдруг захотелось сделать его не просто каким-то временем, блуждающим в графике, но узаконить его в документе, имеющем непререкаемое значение внутри административной бюрократии, намертво привязать к определенному дню недели и даже часу, – с тем, чтобы он никуда не смог ускользнуть и скрыться, забыться и затеряться, а вместе с ним и те чиканутики, которые каким-то невообразимым образом нашли в себе силы пойти наперекор целой государственной машине Тартарии, за рулем которой сидит сам Дмитрий Дмитриевич. Все соглашаются и трепещут, находят в себе какие-то удобоваримые объяснения происходящему с ними, вписывают в свои бредовые концепции миропонимания непонятные сгоревшие спички, кем-то подкинутые на инаугурации, молятся и просят своих богов или, кого там ещё, о скорейшем обнаружении и поимке злоумышленников – подумаешь, какие-то спички, не бомбы же. Помнил то он помнил об этом прекрасно, но Водова лишний раз пришпилить, как бабочку, было приятно; к тому же, этот документ, пылящийся где-то в бесконечном архиве, не давал расслабиться и самому Дмитрию Дмитриевичу, обязывая не забывать о том, что истинный враг Тартарии и его лично не дремлет, ждет удобного случая, чтобы превратить эти две несчастные спички во что-то катастрофическое, ведь океан начинается с капли – на неё можно не обратить внимания, а потом будешь навеки вечные погребен под непроглядной толщей воды – а тут целых две спички!
Правильно выразился Водов: отказников сюда, в зал презентаций, именно доставляли в отличие от перворазников или завсегдатаев: многие сами напрашивались, умоляя письменно и устно через доверенных лиц, чуть ли не слезно, позволить им провести ещё одну презентацию, объясняя это тем, что в неё внесены некоторые важные изменения, проведены предварительные бдения, жертвоприношения и так далее, и что на этот раз всё, почти наверняка, сработает – поджигатели спичек будут наконец найдены; более того – они сами придут и сдадутся. Были и такие чиканутики, которых просили приехать, чтобы провести повторную презентацию: предыдущая не сработала, ничего страшного – сработает следующая и так далее, нельзя останавливаться, надо давить и давить, пока где-то там, если оно – это где-то – вообще существует, не обратят внимания на потуги жалких людишек из грешного мира и не соизволят оказать помощь. Приезжающие по просьбе были особой категорией: они вели себя увереннее, спокойнее, вдумчивее, что, несомненно, не могло не способствовать более глубокой проработке темы, влияло на искренность и целеустремленность адептов – особые знаки признательности от государства в виде поощрительных премий, подарков, поблажек и так далее, способствовали разрастанию их интереса к проблеме, – что же касается её решения, то оно давно находилось не в руках человеческих, а значит и не могло появиться обычным образом – только пройдя сквозь время, всевозможные препятствия, непонимание, неприятие и отторжение. Отдельному человеку, целому коллективу или даже государству решить эту проблему было не под силу; люди старались по мере сил, государство со всем его бюрократическим аппаратом поддерживало и подстегивало их, не давая отчаяться и отказаться от попыток достигнуть цели, – но лишь высшие силы могли поставить в этом деле точку или не поставить – и неважно по какой причине – их не существования или существования, желания или не желания принимать участие в этом.
Казалось, нет ничего ценнее для чиканутиков, чем быть полезными государству хоть в чём-то, – и что ими движет отнюдь не корысть или страх быть репрессированными за отказ, а глубоко искреннее желание оказать посильную помощь, тем более от них не требовали ничего сверхъестественного, лишь то, что они хорошо умели, в чем являлись профессионалами. И вот вдруг, однажды, появился первый отказник, грянул как гром среди ясного неба – тогда ещё даже предположений не существовало, что подобное может случиться, поэтому и адекватной ответной реакции предусмотрено не было; и отказник-то явился оттуда, где его, казалось, ну никак не могло быть – из тартарского неоязычества, так называемого родноверия, пришедшего не откуда-то из-за океана, а рожденного здесь, в Тартарии, в обычной народной среде, основанного на забытых, дохристианских верованиях предков, – их словно бы вытащили из архива памяти, сняли с самой верхней полки, достали из дальнего угла, стряхнули с них вековую пыль и предъявили миру как нечто такое, что было когда-то несправедливо свергнуто и заменено чем-то чуждым и вредным, но теперь пришло время вернуть его на место. Это всё казалось нелепым, театральным и даже почти смешным, так что Водов периодически прыскал ехидным смехом в усы, предвкушая предстоящее действо и таким образом настраивая президента на весёлый лад, вплоть до того момента, пока на сцену, предназначенную для презентаций, не вышел волхв и не начал говорить; представился как Радомир – это был молодой человек лет тридцати, словно сошедший с картинки, изображающей древнего тартарца: крепкого, почти богатырского, телосложения, с густыми, чуть вьющимися, светло-русыми волосами и бородой, в свободных штанах и рубахе-вышиванке, на голове войлочная шапка, лицо настолько открытое, что дальше некуда. Никаких необычных атрибутов своей веры он на презентацию не принес: ни книг, ни свитков, ни истуканов, ни каких-либо других предметов, – на прямой вопрос об этом из зала от Дорогина ответил, что у древних тартарцев не было богослужебных книг, в том числе и Велесовой, которая является грубой подделкой человека по фамилии Миролюбов, преследовавшего при её создании корыстные интересы, – что для общения с богами не нужны истуканы, барабаны и так далее, древне тартарские жрецы у жертвенных капищ даже одежды с себя сбрасывали, омывали свои тела родниковой водой, чтобы предстать перед высшими силами в чистом виде, обращались к ним не заученными молитвенными фразами, а своими словами, которые исходили из глубины сердца, поэтому язык общения с богами не похож ни на тартарский, ни на какой другой, и хотя понять его никому, кроме богов и жреца, не дано, но от звука его у внимающих пробегает мороз по коже.
Одежда Радомира не совсем соответствовала образу языческого жреца, ничего особенного в ней не было – встретив случайно на улице Тобольска такого человека, не сильно удивишься, разве что – его статности и красоте, а не очень современную одежду воспримешь, скорее, как некое естественное дополнение к образу. И голосом волхв обладал соответствующим, уверенным баритоном: неторопливо и напевно, словно читал по памяти былину, он рассказывал о временах дохристианских, о седой старине, да так уверенно, как будто только что сам вышел оттуда: в полнейшей гармонии с природой и своим внутренним миром жили тогда наши предки, умело охотились и рыбачили, грамотно возделывали землю, используя её щедрые дары, принимая с благодарностью только самое необходимое, без избытка, который развращает душу и уродует тело, благодарили богов за доброту и щедрость. Истинными владельцами земли являлись вечные боги, человеку они её передавали лишь во временное пользование, но с тем, чтобы, укрепляя и продолжая свой род, он мог надеяться не быть забытым после смерти потомками и оказывать им незримую поддержку; умершие, живущие и не рожденные тартарцы были таким образом связаны в одно целое, представляли собой единый организм, поощряемый богами, – им они молились, каждому в урочное время, принося жертвы и возжигая костры на капищах; волхвы вещали от всего народа на неведомом языке. Ещё Радомир говорил о том, что тартарцы были по-настоящему свободными людьми, не знавшими закабаления и крепостничества; правителя над собой избирали мудрого и справедливого, – и так продолжалось бы до сих пор, если бы не приход чужой веры, которая не принесла с собой ничего, кроме бедствий, унижения и рабства – духовного и физического.
Пресс-секретарь Водов сидел в своём кресле, похожем на президентское точно так же, как мертвый медведь, с которого сняли шкуру и начали разделывать тушу, на живого, блуждающего по лесу, – ерзал, словно на него напала чесотка, с трудом сдерживая руки от гуляния по телу, часто поглядывал на президента, высматривая малейшие признаки недовольства, чтобы в любой момент прекратить презентацию или попробовать перенаправить её в другое русло, которое и предполагалось изначально, то есть легкое и весёлое, но не видел их, – более того – глава государства, похоже, был в полном восторге от презентации, внимательно вслушивался в каждое слово волхва и почти непрерывно делал заметки в блокноте, а когда речь зашла о пантеоне древнетартарских богов стал записывать непрерывно, как прилежный студент на очень захватывающей лекции. От целого сонма духов, населяющих леса, водоемы и здания, до бога-творца Рода и его многочисленных богов-отпрысков – от Хорса до Морены. С явным уважением в голосе назвав имя очередного духа или бога, волхв давал о нем краткую справку: какое место в пантеоне занимает, на что способен и за что отвечает, как и когда ему следует молиться, а если не следует, то почему; после каждого рассказа произносил, обратив лицо к потолку, короткую фразу, состоящую из непонятных, режущих слух, слов, и называл имя следующего духа или бога – казалось, не будет этому конца, что в языческом пантеоне столько всего, что никакая голова не способна сходу вместить хоть малую часть этого; в какой-то момент Водов перестал воспринимать информацию, исходящую от жреца, и сосредоточил всё своё оставшееся внимание на президенте, пытаясь уловить в нём малейший признак усталости от презентации – с тем, чтобы немедленно её приостановить, но Дмитрий Дмитриевич и не думал уставать – похоже, он вошел в раж, что случалось не часто, и готовился вытащить из волхва всё, что тот знал о старом и новом язычестве тартарцев, как вдруг, совершенно неожиданно, презентация прервалась, словно она проходила в записи, и кто-то нажал на паузу на самом интересном месте, так что даже Водову захотелось возмутиться и потребовать продолжения. Волхв, не поблагодарив за внимание, не сделав ни малейшего кивка головой, не сказав завершающего слова, не попрощавшись, повернулся боком к зрительскому залу и направился к выходу со сцены; Дорогин стремительно повернулся к Водову, пожимая плечами и всем своим видом показывая, что ничего не понимает, – не кричать же президенту вдогонку какому-то адепту язычества, чтобы тот немедленно остановился и объяснил, почему прервал презентацию и куда направился. Что ж поделать, пришлось это сделать Водову:
– Радомир, стойте!
Конечно, можно было предположить, что такого статного мужчину не способен остановить, коли уж он решил уйти, какой-то там окрик, но волхв всё же остановился, подобно танку, заметившему врага, медленно и грозно повернул в его сторону башню с орудием, и милосердно вместо выстрела-голоса послал в ту сторону вопрошающе-предупредительное молчание.
– Вы по надобности решили отлучиться? – спросил Водов спокойным обыденным тоном, хотя уже начал подозревать что-то неладное. – По физиологической потребности, так сказать. Ничего страшного… За кулисами вас встретят и проводят в заведение. Потом обязательно возвращайтесь. Мы вас ждём.
– Зачем?
– Что зачем?
– Зачем возвращаться? Презентация окончена. У меня есть другие важные дела, которые не потребно откладывать на потом. Или у вас остались какие-то вопросы?
Водов и Дорогин переглянулись: давненько пресс-секретарь не видел в глазах президента настолько сильного недоумения, – ЭТО нельзя было пускать на самотек, ЭТО могло вылиться в нечто разрушительное не только для посторонних, но и для приближённых, следовало срочно предпринять что-то, чтобы не дать президентскому гневу созреть и, тем более, вырваться наружу.
– Конечно. Остались. Масса вопросов осталось. Вы представили нам лишь информативную часть презентации и то, насколько мы поняли, в чрезвычайно урезанном виде… А где же обрядовая? Где, собственно говоря, сам ритуал, жертвоприношение, обращение к богам, камлание или что там у вас ещё?
– Волхвы не камлают. Этим занимаются шаманы.
– А что же делаете вы?
– Мы говорим с богами и духами, используя правильные слова, чтобы быть услышанными. Просим помочь – и они помогают, если хотят и могут. В благодарность мы преподносим им дары, чтобы их задобрить.
– Вот и прекрасно! Задобрите их прямо здесь и сейчас, попросите выполнить нашу просьбу, о которой мы уведомили вас заранее. И если они её удовлетворят, поверьте, наша благодарность будет настолько безмерна, насколько это вообще возможно в бренном мире.
– Что касается ритуала, как вы выразились, то он проводится в строгом соответствии с древними традициями – в определённое время, как правило, связанное с природными циклами, и в специальном месте, отведённом для этой цели не человеком, а высшими силами. На лысой горе, у священных камней и деревьев, на древнем капище, куда приходят духи предков, чтобы посмотреть на молящихся потомков и порадоваться за них или огорчиться, если есть на то причина. Это же помещение, каким бы красивым, просторным и значимым для государства оно ни было, не соответствует статусу языческого святилища – проведение здесь обряда будет прямым оскорблением богов. На это я пойти не могу и вам не советую.
– То есть вы хотите сказать, что пришли сюда только для того, чтобы рассказать нам о забытых богах, которые в своё время проиграли битву за внимание, память и сердце нашего народа, и всё? Вы что же, и не собирались проводить здесь свой обряд, чтобы передать богам нашу просьбу?
Водову всё ещё не верилось, что какой-то чиканутик, посмел отказать в просьбе, которая исходила от первого лица государства, – это казалось даже невероятнее, чем если бы вдруг погасло солнце, – президент молчал, замерев так, как это делают некоторые животные, прикидываясь мертвыми, чтобы на них не обратил внимания хищник; пресс-секретарь и не помнил, чтобы такое когда-нибудь случалось, поэтому не знал, как реагировать; единственно верным казалось – удерживать зарвавшегося волхва как можно дольше на сцене и давить на него всеми правдами и неправдами, вынуждая провести требуемый ритуал, который бы вывел президента из ступора.
– Во-первых, я не давал обещаний провести обряд, – в голосе волхва не чувствовалось ни единой нотки волнения, что само по себе было невероятно. – Лишь – презентацию в рамках дозволенного мне, в ходе которой осторожно прозондировать, если можно так выразиться, почву, что я и сделал. Вы не могли не слышать, как я обращался к высшим силам на их языке, непонятном для обычного человека, – сначала я называл имя духа или бога, само по себе это уже открывало им уши навстречу мне, с их разрешения рассказывал вам вкратце о них, после чего задавал им один и тот же вопрос: могу ли я передать им вашу просьбу? Все они ответили отказом: высшие, средние, низшие боги, даже духи этого места – все без исключения запретили мне обращаться к ним с этой просьбой. Такое случается чрезвычайно редко. Можно даже больше сказать: вообще не случается – за всю мою практику ни разу такого не было. Даже в самых крайних случаях один или парочка богов или духов всегда соглашались откликнуться, а тут прямо все дружно сказали нет, даже Маруха с Мокошью…
– Стойте, стойте, Радомир! – поднял Водов руку, ни капли не сомневаясь, что рано или поздно сможет перехватить у волхва инициативу, ведь за ним стояла вся Тартария, всё её политическое, финансовое и военное могущество, а за этим фигляром, возомнившим себя невесть кем, только нелепые выдумки дремучих предков, основанные на страхах перед необузданными и необъяснимыми силами природы. – То есть вы хотите сказать, что ваши духи и боги даже просьбу нашу отказались выслушать? Как такое вообще возможно? Что это за высшие силы такие, которые слушать ничего не хотят? Неужели так трудно взять и просто выслушать, а потом уже, обдумав всё тщательно, принять решение и дать ответ. Если есть желание и возможность помочь – помогите. Если же нет, то на нет и суда нет.
– Я продолжу с вашего позволения, – удивительно, как волхв сохранял спокойствие в такой обстановке: почти грандиозный в своей помпезности зал, построенный явно не для простых смертных, без малейшего намека на экономию средств и не для повседневных надобностей, в зале лишь два зрителя, и не абы каких – самых важных, знакомых по средствам массовой информации всему человечеству, а не только тартарскому народу, позади, за кулисами, несметное количество спецслужбистов, вооружённых до зубов, единственная функция и предназначение которых – любой ценой охранять жизнь и здоровье первого лица государства, хорошо отлаженный государственный механизм, готовый перемолоть тебя в труху своими шестеренками, если ему что-то в тебе не понравится, – в такой обстановке любой человек занервничал бы, но волхв, по крайней мере, внешне сохранял абсолютное спокойствие, невозмутимо продолжая гнуть свою линию:
– Во-вторых! Вы сказали, что духи и боги наших предков проиграли битву за внимание, разум и сердце нашего народа – с этими словами я вынужден согласиться. Проиграли они еврейскому богу и его сыну, вера в которых, как вы, наверное, знаете, насаждалась насильственным путём на протяжении многих веков. Сознание тартарцев ломалось, можно сказать, через колено. Я бы не имел ничего против, если бы чуждая нашему народу религия пришла с миром, заняла бы подобающее ей место среди других верований, как это сделал, например, буддизм или ислам: так нет же, она вломилась в чужой дом, растолкав всех локтями, выгнала хозяев, уселась за стол и стала пировать, пожирая то, что ей не принадлежит. Ярким подтверждением этих слов является большинство православных священников, особенно в столице – они просто с жиру бесятся, в прямом и переносном смысле слова. Пируют и думают, что пришли навсегда, но вот что я вам скажу: выиграть одну битву – не значит победить в войне; присвоив чужое, даже само название православие, еврейская вера расслабилась, зажирела вместе со своими служителями, которым, по большому счёту, уже всё равно кому служить, лишь бы денег и еды побольше, но чужое добро ещё никому не приносило счастья. Языческие боги не дремлют, копят силы, проникают в дом через все щели, отвоевывают потихоньку внимание, разум и сердце нашего народа – заметить не успеете, как они прогонят зарвавшегося захватчика из своего дома.
Волхв резко замолчал, так что после его голоса тишина разверзлась, как будто красивый табун лошадей несся по степи, набирал скорость и, вот, наконец, взмыл в небо перед самой пропастью, а всем остальным, кто его отчаянно преследовал, оставалось лишь свалиться в неё, пожав таким образом плоды своего неумения и неготовности летать; президент продолжал находиться в ступоре, нельзя было понять – слушает он волхва или думает о чём-то своем, не желая ни на что отвлекаться. Водову ничего не оставалось, как одному отдуваться за всю Тартарию, избравшую некогда православие своей государственной религией: пресс-секретарь ощущал ответственность, как ненужное бремя, которое взвалено на него кем-то неведомым – да так, что при всём желании нельзя его с себя скинуть; не очень-то понимал он, за что ему всё это, не проще ли прогнать вон этого чиканутого волхва, задвинутого на своих упертых богах и в следующий раз пригласить какого-нибудь более покладистого язычника, но было совершенно ясно, что этот вариант стал невозможен ровно в тот момент, когда этот чертов волхв решил начать кочевряжиться вместе со своими духами и богами – не существующими, по мнению Водова – впрочем, как и все остальные, сколько бы их не напридумывали ловкачи, научившиеся извлекать из этих фантазий немалую выгоду, – поэтому оставалось одно: бить именно в эту точку, надеясь, что фанатизм, каким бы твёрдым он ни был, рано или поздно, сломается под давлением материальной выгоды.
– Я не большой знаток всех этих религиозных премудростей, оппонент для вас никудышный, – постарался Водов своим непрошибаемым спокойствием передавить невозмутимость волхва. – Вам бы с нашим патриархом всея Тартарии святейшим Доримедонтом встретиться. Могу, кстати говоря без шуток, организовать вашу встречу. Языческие и еврейские боги, а также их представители на грешной земле, сойдутся в последней решающей схватке – по-настоящему решающей, ведь проигравшего вместе с его верой и богами ожидает позор и забвение, а победителю достанется всё – весь этот мир с его бесчисленными благами, вся Тартария вместе с вниманием, разумом и сердцем её народа. Что на это скажете, готовы бросить вызов целому патриарху и всей православной церкви?
Водов понимал, что зашёл слишком далеко в своём желании поставить волхва на место, взял на себя слишком много ответственности в ситуации, которая, явно, не благоприятствовала этому: президент находился в каком-то странном ступоре, завороженный то ли бархатным голосом волхва, то ли содержанием его речи, то ли тем и другим, и неизвестно было, как его из этого состояния вывести, способен ли он выйти из него самостоятельно или требуется какое-то вмешательство; лишь слабое изменение наметилось – изредка он едва заметно кивал головой, словно после глубокого раздумья соглашаясь с чем-то; ничего в этот момент Водов не желал сильнее, чем отказа волхва бросить вызов патриарху – ведь это не какой-то там провинциальный попик с грязной бородой до пупа, способный наводить ужас только на местных старушек, а целый прожженный патриарх всея Тартарии, прекрасно образованный, привыкший побеждать в словесных баталиях, абсолютно уверенный в себе и своей миссии, облачённый лишь не намного меньшей властью, чем президент, обладающий почти такими же возможностями казнить и миловать, и практически не ограниченными финансовыми ресурсами – всё говорило о том, что пресс-секретарь сделал правильную ставку, которая не может быть бита ничем и никем, что волхв пойдёт на попятные, придумает какую-нибудь хитрую уважительную причину, почему им с патриархом ни в коем случае нельзя встречаться. И как же жестоко он просчитался! На лице проклятого язычника не дрогнул ни один мускул, а уста громогласно, словно на весь белый свет, изрекли:
– Слава Роду и всем богам высшим и низшим, даровавшим мне такую честь, которая не выпадала ещё ни одному из смертных на этой земле тартарской! Я бросаю вызов патриарху всея Тартарии Доримедонту и всей церкви православной! Можете передать это им всем и назначить время для баталии: уж поверьте, я с великой радостью приму в ней участие.
– Стойте, стойте, Радомир! – пресс-секретарь не мог не попробовать остановить волхва, готового, похоже, прямо сейчас наброситься на старика Доримедонта, если бы тот был поблизости. – подумайте, прежде чем делать такое заявление. Только представьте масштаб этой баталии: сколько православных храмов и монастырей построено и действует по всей Тартарии, сколько епископов и священников работает, дьяконов, чтецов и хористов, сколько простых прихожан – это даже не тысячи, а миллионы. И все готовы умереть за веру православную, не то что там вступить в какой-то теологический спор, умнейших голов с высшим образованием столько, что счесть невозможно. Они порвут вас, как тузик грелку – вы даже заметить не успеете, как от вас одни клочки останутся. А у вас что есть? Лысая гора с черным камнем где-то в лесу, деревянные истуканы под открытым небом, омываемые дождем? Пара десятков или сотен адептов, фанатиков, безграмотных и нищих, не нашедших себе применения в этой жизни, маргиналов, которых не то что ветром интеллектуальным, а даже лёгким сквозняком сдует. Проиграв, а это вопрос практически решённый, вы потеряете уважение и этих своих последователей, останетесь один никому ненужный и всеми забытый. Вам это надо? Подумайте.
