Kitabı oku: «Девочка и пёс», sayfa 111
136.
Цыс предложил поехать к нему домой. Он не настаивал, но между прочим заметил, что хоть конечно же совершенно не представляет зачем людям Золы так сильно понадобилась "сэви Минлу", и он даже чуть поклонился в сторону кирмианки, но может со всей ответственностью заверить её, что в городе ей появляться никак нельзя. Если уж "зеленые" и в "Золотом колесе" обосновались, то уж в столице, практически своей вотчине, они будут непременно поджидать девушку у всех ворот, гостиниц, в порту и пр. С другой стороны на севере от Аканурана у него есть симпатичный удобный домик, очень уединенное тихое место, в котором он прожил с любимой женой без малого двадцать лет. Но жена его два года назад умерла и теперь он живет совершенно один и с удовольствием разделит этот большой дом со своими новыми друзьями. После чего, не жалея красок, он расписал какое прекрасное место его "Лиловое облако" и как хорошо им там будет. "Поживете, осмотритесь, решите что делать дальше".
Минлу и Талгаро по началу отмалчивались. Когда чуткий и отзывчивый "сэн Хорвиг" мимоходом коснулся вопроса зачем это собственно страшные бандиты с таким упорством хотели захватить кирмианку, лоя встрепенулся и уставился в затылок девушки. Та почти ощутила сверлящий зуд его любопытного взгляда, но опустив глаза, ничего не сказала. На эту тему она пока ни с кем разговаривать не желала. Но слова "сэна Хорвига" звучали очень разумно, его доводы представлялись логичными и обоснованными. А Цыс не унимался. Предупредил, что надо как можно быстрее убраться с тракта, потому что когда бандиты придут в себя, то первым делом конечно бросятся преследовать их именно по этой дороге. Затем пообещал познакомить их с Булей, очаровательным псом-лентяем, который им обязательно понравится, а также накормить разными вкусностями, которые тут же и перечислил. И вот этим последним попал в самую точку. Девушка и лоя жутко проголодались. И когда они услышали о яблоках, орехах, сырах, тушенных овощах и жаренном с пряностями мясе, то Минлу наконец поворотилась в седле и вопросительно поглядела на Талгаро. После короткого совещания, они решили ехать в "Лиловое облако". Ибо было очевидно что в столицу соваться нельзя, а укрыться где-то нужно и "сэн Хорвиг" казался подарком судьбы. Не говоря уже о том что именно он организовал всё их освобождение из "Колеса".
Цыс совершенно искренне обрадовался их решению и горячо заверил, что они ни о чем не пожалеют и смогут отдохнуть и набраться сил в его доме как ни на каком постоялом дворе на свете. На осторожный вопрос кирмианки почему он всё же принимает такое участие к ним, Цыс пустился страстно рассказывать какой лютой ненавистью он пылает к "зеленым". И поведал леденящую душу историю о том как пьяные молодчики Золы однажды заявились к нему домой. В пьяном угаре они измывались над ним и его супругой, последнюю утащили в амбар, где надругались над ней, а затем случайно убили. Его же тяжело избили, а признав в нем возничего, работающего у графа Ливизана, захотели выведать как можно пробраться в Шикольский замок и где именно там граф, по слухам, хранит огромный запасы каворской соли, за которую как известно авры готовы платить чистым золотом. Бандиты пытали его до самого утра, подвешивая на мясницких крюках и под конец ушли решив что он сдох. Цыс задрал тунику и рубаху и продемонстрировал потрясенным слушателям жутчайшее шрамы, исполосовавшие всё его подреберье. Минлу пришла в настоящий ужас, представив что пришлось перенести этому человеку. Никаких сомнений на счет искренности словоохотливого сэна Хорвига уже ни она, ни Талгаро не испытывали. И когда Цыс свернул с главной дороги на широкую, уводящую в лес, тропу, Минлу последовала за ним без малейших колебаний, добровольно предавая себя и Талгаро в руки настолько чудовищного человека, что по сравнению с ним жестокие бандиты Золы представлялись всего лишь озорными мальчишками.
Цыс решил на этот раз не мудрить как с семейством Эмеров, а отравить обоих своих гостей прямо за ужином. Причем использовать он намеревался яд, приводящий к летальному исходу. Он резонно решил, что лоя просто ему не нужен, и оставлять его в живых как свидетеля и вообще помеху не имеет никакого смысла. О судьбе девушки он размышлял несколько дольше. Палата готова была выплатить 20 тон и за живую кирмианку и за мертвую. И как не крути с мертвой конечно возни-то всё-таки поменьше. Завернет её в саван, положит в телегу и спокойно отвезет в Дом Ронга. У него правда опять промелькнула мысль о фривольных забавах с симпатичной девицей, но он отмахнулся от этого "баловства".
Прибыв к дому Эмеров, он всё еще размышлял каким именно ядом осуществить задуманное. При этом он весело болтал со своими спутниками, рассказывая им о доме и знакомя с добродушным Булей. Тиская Булю, Минлу вспомнила о Ките и загрустила: "Как-то он там?" Она убеждала себя, что ничего плохого с металлической собакой случится не может и главное это освободить Элен, а девочка потом уж конечно придумает как быть, она лучше знает на что способен её замечательный пёс. Правда как подступиться к спасению самой Элен из лап алчного герцога она пока не имела ни малейшего представления. К тому же теперь всё усложнялось еще и тем, что за ней самой охотятся бандиты. Над вопросом почему они это делают она пока решила не мучиться, оставив эти непростые размышления до завтра, сойдясь на том что "Один час утром стоит двух вечером".
Цыс раскочегарил печь и занялся готовкой. Минлу вызвалась помогать и в конце концов Талгаро тоже присоединился. Попутно Цыс потчевал их веселыми историями из жизни якобы своих знакомых и девушка и лоя искренне смеялись. Со стороны они являли живую картину истинного приятельства и доброжелательности. Трое людей дружно и радостно готовят для себя ужин, сердечно и с удовольствием помогая друг другу и общаясь.
Когда всё было почти готово, "сэн Хорвиг" настоял что дальше он всё сделает сам, а гости пусть усаживаются за стол. Ему нужно было остаться на кухне одному. Минлу и Талгаро, оживленно болтая, ушли в гостиную. Цыс достал мешочек с "ноготковой пудрой", изготавливаемой из перламутровых лепестков ужасного Рогатого цветка, способного убивать мелких зверей и даже маленьких детей одним лишь недолгим прикосновением своих длинных, похожих на жуткие пальцы, лепестков. Это был очень надёжный яд. К тому же Цыс отлично знал, что далеко не все яды одинаково воздействуют на Омо и Лоя, но "пудра" без сомнений убьет обоих.
Однако, развязав мешочек, его вдруг одолели сомнения.
Опасно будет везти тело кирмианки прямо завтра утром в Дом Ронга. Взбешенные "зеленые", у которых из-под носа увели 20 золотых, скорей всего устроят там настоящий заградительный отряд, проверяя каждого охотника за головами. Сначала, конечно, следует сходить на разведку и, если люди Золы действительно там, то нужно будет переждать или даже искать какой-то обходной путь, например договорится с кем-то из судейских, что ценное тело доставят в один из Сводов Палаты, такое иногда практиковалось. И значит на всё это понадобится неизвестно сколько времени, а ведь труп начнет портиться, разлагаться, куда же это годится? Искать где-то лед и срочно устраивать "холодную" Цыса совсем не вдохновляло. К тому же ему на ум пришло еще и такое обстоятельство. Он отлично знал насколько судейские прижимистые. Эти скупердяи будут цепляться за любую смехотворную причину, чтобы отказать ему в выплате. Если он привезет труп, да еще и подпорченный, да еще и без этой проклятой катаны, они вполне могут покривиться, заявить, что сходство с рисунком весьма отдаленное, что это никакая не Минлу Такулада Хин, жуткая дикая убийца, устроившая в Туиле резню или во всяком случае в этом нет полной уверенности, а допросить мертвую невозможно. А потому никакой награды не будет. "И останутся в абсолютном выигрыше, сволочи", хмуро думал Цыс. И преступник мертв, и 20 золотых целые. Он даже похолодел при мысли, что все его сегодняшние тяжкие труды пропадут даром. И чем дольше он об этом размышлял, тем более убеждался, что кирмианка нужна ему живая. Может так и немного больше возни с её содержанием, но зато уж он точно получит свои 20 золотых. Даже если она вздумает отнекиваться, умельцы из Дома Ронга быстро вытянут из неё всю правду.
Цыс поглядел на мешочек. "Значит только коротышку", решил он. А для девицы следует приготовить хорошее усыпляющее зелье, дабы спокойно снести её в подвал и приковать там к стене. Но и снова засомневался. Куда подсыпать "пудру", так чтобы быть совершенно уверенным, что яд никак не попадет в желудок кирмианки? Он отлично знал что жизнь очень непредсказуемая штука и сколько ни загадывай, ни строй планов, ни высчитывай верного пути, судьба-злодейка всё равно найдет способ посмеяться над всеми планами. На столе не будет такого блюда, от которого бы у лоя текли слюнки, а кирмианцы бы на дух не переносили. Это разве что конина, которая для лоя почти лакомство, а кирмианцы её терпеть не могут. Но зато они едят собачатину, а лоя считают это варварством. Еще лоя очень любят яйца вонючей ахунду, а кирмианцы, впрочем как и почти все из народа Омо, такую пищу считают мерзостью, хуже падали. Но даже если подсыпать яд прямо в тарелку лоя, где гарантия, что Минлу вдруг не захочет что-нибудь попробовать из неё. По-своему ли желанию или по просьбе лоя. О да, жизнь непредсказуема. "Тьфу ты!", подосадовал на себя Цыс. Зачем такие сложности? Усыпить их обоих, а лоя потом уже во сне и прикончить. Это было самое просто решение и он завязал мешочек с "ногтевой пудрой" и пошел за порошком из маковых семян, которые усыпляли до такой степени, что казалось человека хорошенько огрели по голове. "Всё будет хорошо", подбодрил себя Цыс, "всё будет хорошо. Ибо наше дело правое". Он уже давно пришел к выводу, что единственное "правое дело" для любого человека, это лишь то дело, которое служит его личному благополучию, направлено на созидания его маленького индивидуального счастья.
За столом царила невероятно благожелательная атмосфера. Люди вкусно ели и увлеченно беседовали. Цыс развлекал гостей историями из своей бурной жизни, в то время как они стремительно уплетали щедрое угощение их заботливого хозяина. После ужина Цыс объявил десерт, который будет состоять из розового чая и илирийского шоколада. Минлу от радости захлопала в ладоши. Правда затем она и Талгаро попытались отказаться, прекрасно зная что это очень дорогое угощение. Но Цыс настоял. Он ушел на кухню, разогрел воду, заварил чай, налил кружку себе, а затем щедро всыпал порошок из маковых семян прямо в чайник и хорошенько перемешал. "Всё будет хорошо", повторил он снова и разлил напиток с ударной дозой снотворного еще по двум кружкам. Вернувшись в гостиную, он увидел что девушка бродит по комнате и разглядывает развешанные по стене предметы. Вдруг она засияла. "Это ведь келинга?", сказала она, указывая на небольшой струнный музыкальный инструмент. Цыс утвердительно кивнул, припомнив как Эмеры хватались, что Тойра неплохо играет на нём. Да вот только послушать ему не довелось. "Талгаро, сможешь?" подначивая, воскликнула Минлу. Талгаро попытался откреститься, но не тут-то было. Девушка принялась упрашивать его, попутно объясняя хозяину дома, что Талгаро удивительно красиво поет, просто сердце замирает. И затем уже с гордостью объявила, что он Певец Рода. Цыс действительно удивился, он много слышал о Певцах рода от черных лоя, у которых он провел несколько лет. Черные лоя говорили о певцах с исключительным уважением и чуть ли не благоговением, что уже само по себе безмерно изумляло Цыса. Он знал насколько сильно черные лоя презирают и ненавидят своих белых соплеменников, якобы за то что те ходят в любимчиках у Сандары и строят с Королевой различные козни, желая сжить со свету своих уродливых собратьев. И вдруг оказывается, что кое к кому из стана своих врагов черные лоя относятся вполне лояльно и даже с почтением. Черные лоя восторженно рассказывали ему что Певцы рода обладают божественными голосами, настолько мелодичными и многогранными, что способны передать практически любой существующий на свете звук. Их дивные голоса отрывают от земли, утихомиривают боль, останавливают время, прекращают страдание, приносят покой и радость в любую утомленную измученную душу. А главное этот голос, его звучание создает жизни, говорили черные лоя и Цыс с удивлением видел что у них в глазах блестят самые настоящие слезы. До этого он вообще никогда не видел чтобы лоя плакали. Главным образом черные лоя страдали и переживали из-за того что среди них Певцов рода не существует и потому в отличии от белых лоя они больше не в состоянии зачинать детей и их племя, пусть и медленно, благодаря своему долгожительству, но неуклонно исчезает. И естественно Цысу было очень любопытно услышать пение настоящего Певца рода и потому он также присоединился к просьбе кирмианки. Талгаро, немного смущенный, в конце концов взял в руки келингу и некоторое время осторожно перебирал струны и чуть-чуть подтягивал колки. Затем он заиграл грустную, проникновенную мелодию и негромко запел. Он пел очень старую песню, которую обычно именовали "песнь беглеца" и повествовала она о сбежавшем рабе. Но Цыс уже через несколько секунд уверился, что для такого голоса слова уже не важны в принципе. Он пронзал навылет и в тоже время застревал где-то в самых костях и крови и казалось, что всё тело сладостно дрожит и вибрирует от переполнявшего счастья и восторга. "С облаками домой плыву, Хоть и в яме, подобный зверю. И Тебя ли, мой Бог, зову, Если больше в Тебя не верю?" Голос обволакивал и поглощал и тут же отпускал, освобождал, будто говорил "лети, лети выше" и сердце то приятно замирало, то начинало биться как могучий прибой и объятья чего-то неуловимого, но непередаваемо прекрасного крепко стискивали грудь, а по спине бежали зудящие мурашки, словно там из плоти выпрастывались зачатки крыльев и радостный трепет проходил по телу, которое одновременно переживало и упоение и страх как будто стоишь у бездонной пропасти и смотришь в неизмеримую светлую даль. "Моя жизнь – на ветру свеча, Моя доля – глухая глыба, Но с любой стороны бича, Говорят, существует выбор." Цыс, словно напуганный вроде бы хотел отстраниться, откинуться назад, отвернуться, укрыться от голоса, но то что яростно и сладко пульсировало в глубине его живота изо всех сил тянулось к этому сказочному звучанию и Цыс тянулся вместе с ним. "Говорили, что цепи снять Может только одна могила, Но рабом мне не умирать, Мне и жизни такой хватило"
И когда Талгаро замолчал у Цыса щипало в глазах и он с каким-то совершенно незнакомым ему стыдом и раскаяньем понимал что вот-вот из глаз проступят слезы. Кое-как придя наконец в себя, Цыс тихо сказал: "Пейте чай, пейте, а то остынет".
И после того как оба гостя, провалившись в крепкие сети Морфея, бесчувственно сползли под стол, Цыс еще долго сидел за столом и глядел куда-то в стену. Его мысли бродили по мрачным закоулкам памяти, вызывая к жизни воспоминания о том как именно он получил свои жуткие шрамы на животе.
137.
Карета подъехала к центральному входу огромного трехэтажного каменного дома. Уже свечерело и многие окна, большие и застекленные, были ярко освещены. Первым из экипажа вышел Бока, затем Элен. Девочка испытывала сильный мандраж. У неё ощутимо тряслись ладони и в коленках сквозила неприятная слабость. Приехавших встречали трое мужчин в круглых шляпах, темных костюмах и вооруженных мечами и дубинками. Немного в стороне, за широкими перилами мраморной лестницы, застыли три тощих фигуры авров. В наступающих сумерках Элен взволновано оглядывала всех этих незнакомцев. Её маленькое сердце тревожно билось, полное дурных предчувствий. Она и сама не знала чего именно, но страх уже не отпускал её ни на секунду. Её взгляд испуганно застыл на ящерообразных гуманоидах. Их внешний облик, её, ребёнка из Звездного Содружества, нисколько не напрягал, но само присутствие обескураживало: "Зачем они здесь?". К ней подошел Мастон Лург и увидев его, девочка почувствовала странное облегчение. Он оставался еще чем-то привычным и знакомым в этом чужом окружении.
– Идите за мной, – сказал Бока.
Судья про себя отметил что никаких лакеев возле парадных дверей уже не было и створки распахивали хмурые стражники в круглых шляпах.
Поднимаясь за Бокой по лестнице, Элен оглянулась и посмотрела на Галкута. "В последний раз", почему-то подумалось ей. Он мрачно смотрел на уходящих людей. Его обезображенное худое лицо казалось еще более угрюмым чем обычно. Но поймав взгляд девочки, он чуть улыбнулся, словно пытался её ободрить. И Элен не зная почему, улыбнулась в ответ. Ей стало грустно и тоскливо. Она, Бока и судья вошли в дом и двери за ними закрылись. В огромном холле кроме них никого не было. По лестнице, с ковром и сверкающей балюстрадой, они в полном молчании поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору и остановились возле высокой двери. Элен изо всех сил пыталась унять дрожь. Эти огромные гулкие безлюдные помещения, с тяжелыми шторами на окнах, трепещущим светом ламп, каменными изваяниями в темных нишах подавляли её, угнетали, заставляли её чувствовать себя еще более маленькой и беззащитной чем она есть.
– Ждите здесь, – сказал Бока, с некоторым трудом приоткрыл дверь и исчез внутри.
Судья и девочка остались одни в пустом коридоре.
Мастон Лург переживал странную смесь эмоций. Вроде бы и облегчение от того что вот-вот всё закончится и вместе с тем сожаление, даже какое-то смутное раскаянье. А еще волнение, совершенно непонятное волнение от мысли что он вероятно видит девочку в последний раз и вскоре они расстанутся навсегда. Не понимая что он хочет сказать, он подошел к ребенку:
– Элен, послушай…, – он не знал что говорить дальше, но остро чувствовал что обязательно надо что-то сказать, как-то попрощаться с этой удивительной девочкой.
Элен глядела на него внимательно и серьезно и от этого судье было еще больше не по себе.
– Скорей всего это последний раз, когда мы можем поговорить и возможно мы больше никогда не увидимся…, – судья снова смолк, с каким-то страхом ожидая от ребенка какого-нибудь язвительного замечания. Но девочка молчала и продолжала смотреть на него. – Я прекрасно понимаю, что для тебя я настоящий монстр, и ни в коем случае не собираюсь пытаться убедить тебя что это не так. Я только хочу сказать… , – но он не знал что хочет сказать, он хотел как-то выразить то глубокое переживание что охватило его, хотел дать понять этой вздорной девчонке, что она для него не просто товар, что она давно стала для него чем-то большим, человеком о расставании с которым он действительно по-настоящему сожалеет. На мгновение ему стало стыдно за весь этот слюнявый мелодраматизм, взрослый мужик и стоит тут кривляется перед несмышлёной малявкой. Но и этот стыд нисколько не смог урезонить то светлое томительное чувство, что наполняло его сердце. – Я только хочу сказать…, – "плевать как это прозвучит", решил он, – что если мне всё же доведется в этой жизни иметь ребенка, я очень хочу чтобы он хотя бы отчасти походил на тебя. – И снова ему стало стыдно за свое откровение и он поспешил добавить более сурово. – И пожалуйста помни, что я не единственный монстр на этой земле, будь очень осторожна. Это очень хорошо что ты видишь людей насквозь, но даже этого иногда недостаточно, чтобы уберечься от них. – Ему очень хотелось пожелать ей напоследок счастья, но это прозвучало бы совсем уж нелепо и двулично: сам отдал её практически в вечное рабство властному герцогу, а теперь желает счастья. И он промолчал.
Элен собралась с духом и ответила:
– Я не держу на вас зла, честно-честно. Возможно вас действительно оправдывает то что из всех дорог которые мы выбираем, мы всегда выбираем свою. И согласно своей внутренней природе, слепленной обстоятельствами всей вашей жизни и судьбы вы просто не могли поступить по-другому. Но как бы там ни было, вы совершили большую ошибку, господин инрэ. И мне и правда жаль, что вы не смогли от неё удержаться. – Она вдруг подошла ближе и отчетливо проговорила: – "Ослепленный предчувствием большого счастья, я готов был потерять всё. И потерял."
Мастон Лург похолодел.
– Откуда ты…, – потрясенно начал он.
– Вы записали это на полях вашей любимой книги. Наверно это сказал Эри Ярон и наверно о себе. Но почему-то вы захотели это запомнить.
Мастон Лург молчал.
Появился Бока и приказал Элен идти с ним, а судье ждать здесь. Девочка направилась к огромной двери, но на пороге обернулась и сказала:
– Прощайте, господин инрэ.
– Прощай, Элен, – ответил тот.
Сердце девочки взволнованно забилось, она приготовилась увидеть герцога. Но за дверью никого не было. Она очутилась в очень длинной комнате, занятой высоченными стеллажами, все сплошь уставленные книгами. После показавшегося ей немного странным разговора с судьей, она почему-то чуть-чуть успокоилась. Она решила, что ей удалось убедить судью в том что он совершил ошибку, похитив её, и это доставило ей маленькое удовлетворение. А сейчас, при виде всех этих бумажных книг, которые до Каунамы она встречала разве что только в кино и музеях, она приободрилась еще больше. Ей представлялось что человек прочитавший столько книг, ну или хотя бы приложивший усилия чтобы собрать их все у себя дома, не может быть совсем уж законченным чудовищем и садистом. Это было весьма наивное умозаключение, но всё же оно как-то поддержало её. И тем не менее, когда Бока подвел её к еще одной двери, между стеллажами, стоявшими уже непосредственно у стены, Элен снова ощутила страх. И в который раз сжала в кармане куртки вакуумную упаковку "санитра". Этот безумно сложный, высокотехнологичный предмет, явившийся на эту планету из одной с ней реальности, теперь словно был её товарищем и помогал ей не забыть что где-то за этим массивным домом, за этим страшным городом, за этой варварской страной и дикой планетой есть совершенно другой мир, громадный, необъятный, полный пылающих звезд и замечательных людей, где разум уже достиг торжества человечности и научился творить чудеса подобные санитру и Киту. И она вовсе не одна против судьи, Боки, герцога и всей этой Каунамы. За её маленькой спиной и узкими плечиками стоит всё Звездное Содружество со всеми своими бездонными знаниями, необозримой мощью и неисчерпаемой волей к человеколюбию.
Она вошла в кабинет герцога и дверь за ней закрылась. Бока остался снаружи, в библиотеке.
Девочка сделал несколько шагов и остановилась. Кабинет был громаден и даже отчасти величествен. Паркетный, словно бы глянцевый, пол с геометрическими узорами, большой, могучий мраморный камин, в который девочка могла бы войти не наклонив головы, высокие стены, обшитые лакированными деревянными панелями, широченная, будто парившая в вышине, невероятно изукрашенная металлическая люстра с доброй сотней свечей, просторный, массивный овальный стол с белой окантовкой, изогнутыми изящными ножками и гладкой каменной столешницей, на которой был изображен светлый, пасторальный пейзаж, вид с холмов на некую тихую гавань с лодочками и большим парусником, стрельчатые, устремленные ввысь окна, в обрамлении роскошных расшитых вязью портьер, всё это в один момент навалилось на Элен. Вся эта безапелляционная, демонстративная, вызывающая, громоздкая роскошь, созданная ради одного единственного человека, удивили и обескуражили её.
Портьеры на окнах были раздвинуты и сквозь чистое стекло в комнату лился мягкий, алеющий, уже гаснущий свет вечерней звезды. Возле центрального окна стоял человек и неотрывно глядел на девочку. И Элен, несмотря на все страхи, тревоги и переживания с нестерпимым любопытством уставилась на него. Он был худощав, немного выше среднего роста, с чуть вытянутым, сужающимся от высокого, широкого лба к маленькому подбородку, лицом, на котором внимание в первую очередь на себя обращали небольшие, но весьма выразительные, темные почти до черноты, глубоко посаженные глаза. Глядели они холодно и пронзительно, но в целом приятные, правильные черты его ухоженного, чистого лица немного сглаживали цепкость и жесткость этого взгляда. Томас Халид был гладко выбрит за исключением аккуратной тонкой полоски усиков, которые девочка сочла омерзительными. Его длинные, волнистые, темные волосы, тщательно расчесанные и уложенные, красиво и продуманно обрамляли худое лицо. Черный, приталенный камзол, украшенный тончайшими, сложными узорами из серебряных нитей и с не больше не меньше как алмазными пуговицами и с такими же тремя запонками на каждый манжет, безукоризненно лежал по фигуре. На указательном пальце правой руки пламенел перстень с большим рубином, на груди сверкала булавка с огромным чистейшим бриллиантом.
Элен с волнением изучала ауру мужчины. Каких-либо пугающих расползающихся черных блямб и извивающихся багровых жгутов кровожадности, извращенного сознания, садистских наклонностей, безумствующей злобы и т.п. она не увидела. Но всё же в целом фон ауры был затемнен и издерган. Этот человек определенно не знал покоя и уже не умел получать удовольствие от простых удач бытия, радуясь доброму здравию и солнечному деньку, он мучил и себя и других, увлеченный какими-то запредельными устремлениями. Элен видела холодные, словно кристаллические образования жестокосердия и равнодушия, темно-красные, беспокойно шевелящиеся червячки многочисленных сомнений и безостановочно пульсирующие пятна неуёмных желаний. В этой ауре совсем не было тепла, в ней звучало напряжение и хищность.
Герцог не понравился девочке и ей стало очень неуютно и тревожно.
В его ауре она также увидела две темных четких кляксы, пронизанных желтоватыми и красными прожилками, кляксы слегка шевелились. Одна располагалась в области сердца, другая возле левого запястья. Элен знала что это признаки какой-то болезни или повреждения, но мало в этом разбиралась. На Макоре ей практически не доводилось встречать людей с недугами и о болезнях она знала в основном только из кино и уроков биологии. А потому и не имел большого опыта диагностирования хворей по ауре, хотя некоторые недомогания уже умела определять. Впрочем, информация о том что у герцога есть какие-то проблемы со здоровьем не вызвала у Элен никакого сочувствия и она равнодушно пропустила её мимо своего внимания.
Верховный претор отошел от окна, взял один из стоявших вкруг овального стола мягких стульев, передвинул его на свободное пространство между столом и окнами и аккуратно, сохраняя спину прямой, с достоинством присел на него.
– Подойди ближе, – приказал он.
Голос у него был ровный, с вполне приятной глубиной и звучностью.
Элен подошла и остановилась метрах в трех от сидящего мужчины. Она не смела поднять глаза, всем своим естеством чувствуя как пристально и цепко её разглядывают.
– Ты знаешь кто я?
– Да, Ваша светлость, – ответила Элен. Ей было до того не по себе, что она чуть не присела в каком-то нелепом реверансе, как видела в фильмах про средневековых королей и рыцарей.
– И кто же?
Элен со страхом ощутила как промелькнуло желание съязвить, мол, неужели он сам не знает кто он такой, и еще сильнее вперившись в пол, торопливо проговорила:
– Герцог Этенгорский, верховный претор Агрона, глава Судебной Палаты.
– Подними глаза на меня.
Девочка, преодолевая внутреннее сопротивление, подчинилась.
Томас Халид какое-то время с интересом вглядывался в удивительные большие ярко-синие глаза ребенка.
– Ты знаешь зачем ты здесь?
– Да, Ваша светлость. Из-за моей способности видеть правду или ложь говорит человек.
– И ты действительно это можешь?
– Да, Ваша светлость.
Верховный претор чуть усмехнулся и удовлетворенно покачал головой.
– Говоришь вполне твердо. Это хорошо. Я очень надеюсь, что это нечто большее чем ярмарочный фокус.
– К фокусам это не имеет никакого отношения. Это моя естественная способность, как способность птицы летать, а кошки видеть в темноте. Она у меня с рождения. – Голос Элен прозвучал увереннее и она даже позволила себе обойтись без "вашей светлости".
Герцог смотрел на неё с любопытством.
– Хорошо. Ты готова к маленькому испытанию?
– Вполне.
– Мой возраст сорок девять лет.
– Вы лжете, – спокойно сказала Элен.
– Пятьдесят девять.
– Ложь.
– Пятьдесят пять.
– Ложь.
– Пятьдесят четыре.
– Ложь.
– Пятьдесят один.
– Это правда.
Томас Халид улыбнулся.
– Ты могла знать это заранее.
– Могла, – спокойно согласилась Элен, чувствуя себя все более уверенно. – Но вы ведь и не считаете это настоящим испытанием.
– Сходи к письменному столу и принеси мне бумагу, папку и карандаш, – приказал он.
Элен послушно исполнила, отметив про себя что на огромном столе из темно-красного дерева, уже всё лежало подготовленным. Приблизившись к герцогу, она передала ему принесенное, снова остро чувствуя как он пристально разглядывает её. Она вернулась на прежнее место.
– У тебя очень необычная куртка.
– Такие шьют в моей стране.
– И что это за страна?
– Макора.
– Никогда не слышал о такой.
– Так бывает, – грубовато ответила девочка и тут же прикусила язык, испуганно увидев как сверкнули на неё темные глаза герцога.
– Прошу прощения, Ваша светлость, – торопливо произнесла Элен.
– За что?
– За мою… дерзость.
Герцог чуть качнул головой, как бы принимая её извинение и посмотрел на белый лист, лежавший на твердой папке у него на колене.
– Отвернись, – потребовал он.
Элен повернулась лицом к стене с входной дверью. У стены стояли два роскошных кресла, маленький позолоченный столик, а на нем большие часы с чудесными фигурками незнакомых животных.
– Я написал слово: "дом", – сказал Томас Халид.
– Прошу прощения, Ваша светлость, но я должна обязательно видеть человека чтобы узнать лжет он или нет.
Герцог молчал, словно обдумывая услышанное.
– То есть одного звука голоса недостаточно?
– Совершенно недостаточно.
– Жаль. Это весьма ограничивает твое магическое умение.
Девочка пожала плечами, чувствуя себя нелепо, разговаривая с человеком, стоя к нему спиной.
– Мне не пришлось выбирать. И это никакая не магия, это физиологическая особенность моего тела.
– Повернись. И что, все из твоего народа имеют эту физиологическую особенность? – Герцог смотрел на Элен с усмешкой. Его позабавило, что этакая малышка использует столь мудрёные слова. "Судья не солгал, девчонка весьма необычна", подумал он, испытывая удовольствие от мысли что становится обладателем столь удивительного создания.
– Нет, только я, насколько мне известно.
– И откуда же у тебя эта особенность?
– Я не знаю. Игра природы.
– Итак, я написал слово "дом".
