Kitabı oku: «Перевернутый мир», sayfa 2

Коля

Маман пропихнула меня в МГИМО. Сначала хотела оправить в какой-нибудь Оксфорд или Гарвард. Эти названия у нее в ранге тараканов в голове. Но я сказал, что не собираюсь ни зубрить в такой степени язык, чтобы нормально с ребятами общаться, ни бросать то, что у меня есть здесь. Друзья, девчонки, наши места, развлечения. Мамин «оксфорд» мы пролетели с левой ноги. И дело даже не в том, что моя мать директор. За нас всех все решено и оплачено с рождения. Нет, за них всех, кроме меня. Но я, конечно, на эту тему не распространяюсь. Как вспомню свое «счастливое детство», так вздрогну. Отца вечно нет, мать постоянно злая и дерганая. Слипшиеся макароны, дохлые пельмени после садика, где в туалете бегали тараканы.

Все у нас вдруг изменилось, как в сказке. И только мой папаша – режиссер не для всех – может считать, что дело в мамином таланте организатора и воспитателя. Он и институт считает моей заслугой. Папа далеко не дурак, я бы даже назвал его умным. Но ему так удобно – не заморачиваться, что откуда берется. Я обожал те редкие случаи, когда отец приходил в школу. Он выделялся на фоне других отцов, как гость из будущего. Классный, сдержанный, загадочный. И многие его узнавали, особенно девчонки: они смотрят такое кино. Я всю эту интеллектуально-психологическую муть не люблю, но признаю ее право на существование в одном случае – на папином достойном и неповторимом уровне. У отца в этом смысле нет конкурентов – он слишком не похож на других.

Остальные отцы – это сборище папиков или наглых мажоров. И никто не знал, что мой «папик» появляется в школе в образе супер-пупер попечителя «Нашего Оксфорда» Павла Тихоновича Макарова. Для мамы он Паша, а я его вообще никогда никак не называю. Когда разговариваю, обхожусь без обращения. Ему, кажется, все равно. Я ему вообще сам по себе до лампочки, хотя именно он стоит за всем, что мама для меня выбивает и покупает. То, что этот Паша, надутый дымом пузырь, мамин любовник, я понял очень быстро. Примерно после того, как узнал, что дважды два – четыре. И я считаю, мать нормально все устроила. Мы с ней вообще неплохо ладим. В одном пока никак не сойдемся. Я хочу свою квартиру, причем желательно подальше от родительской. Не собираюсь там жить постоянно, но у меня должно быть свое место для встреч с друзьями и девушками. Всем нам будет только удобнее. Но мамаша жутко ревнива в отношении меня. Ей нужно видеть, каких я женщин привожу. Дошла до того, что сказала: «Я не против, если к тебе будет приходить девушка, когда мы дома. И даже оставаться на ночь».

Она не против! А мне такой цирк нужен? Мамин любопытный нос и чуткие уши. Папа с его взглядом на людей: «Это брак, вырезаем». Короче, я пока кое-что снял, но это не вариант.

Но в интересном месте, оказывается, снял. Приехал как-то вечером с Надей, подругой, паркуюсь у двора, а мимо проезжает машина отца. Я Надьку послал в квартиру с ключами. Сам, говорю, за сигаретами сбегаю. Прошел несколько домов – стоит папина тачка. А у нее он с девушкой. Попрощались, он ее в щечку поцеловал. Я одно унаследовал от отца: у меня глаз-алмаз. Увижу кого-то, сразу запоминаю. А тогда посмотрел на адрес дома и по-тихому свалил. А девушка… Как вам сказать… Это не Надька. Это вообще не наши телки. Волосы длинные, почти до талии, густые, вьются. Глаза… Я не мастер описаний, но если бы мне такую, хоть на час… но, видно, не с нашим счастьем. А ночь с Надькой прошла отлично. Я папину девицу себе представлял. Может, конечно, просто подвез, но я уже говорил: он не дурак. И мужик не совсем обычный. А мама… Я люблю ее, благодарен за все, но похожа она на продавщицу из галантерейного отдела, как ни крути. И ничего не помогает – ни тряпки, ни косметика. Да и Паша у нее или у нас с ней. Так что тут все справедливо. Но дорого мамаша заплатила бы мне за такую инфу. Может, даже квартирой.

Валерий

Я брюзга, неврастеник, перфекционист в маниакальной степени. Возможно, профессионально непригодный. Режиссер всю жизнь рассказывает о человеке. О том, как он отвратителен в своей красоте, как прекрасен в уродстве. Какое бедствие его любовь, каким утешением в безумном беге за иллюзией станет провал и окончательный крах – единственная возможность остановиться и наконец остро и ясно все понять.

Примитивно говоря, я должен любить человека, каждого в отдельности и всю толпу в целом. Но я не люблю даже своих актеров. Если все получается, я люблю их образы на экране. А это, наверное, самолюбование. Хотя за пределами монтажного стола и экрана я и себя не люблю. Только иногда, в своем самом уравновешенном состоянии (для многих это и есть напряжение нервов и бурление в мозгах), я допускаю мысль, что прав: видеть важнее, чем тупо блеять от нежности. Что понимать – это значит пройти по осколкам чужого, отталкивающего, вывернутого наизнанку сознания. Что самый темный, жестокий и режущий собственные вены протест с проблеском крошечного, сурового, но вырванного из собственного сердца сострадания, – и есть любовь. Это, а не лубочная картинка, вбитая в слабые мозги и неразвитые эмоции. Да, понимание иногда возникает, но проблема человеческих отношений остается. Мне тяжело с людьми, ради которых я вроде бы живу и работаю. Я легче выношу любые рабочие столкновения, чем ежедневные контакты с женой и сыном. С Алисой, утратившей свою нежность, золотисто-бежевую мягкость и заматеревшей в уверенности и грубости крутой тетки, которая нашла способ выйти к приличным деньгам. Я соглашусь с тем, что это такой талант, но вычту все заработанные Алисой деньги из ее женского и человеческого образа. И у меня останется дешевая спекулянтка, которая дорого продает в том числе и то, что должна раздавать по долгу и призванию. Алиса – не просветитель, не воспитатель, не целитель робких душ. Она что-то вроде главаря то ли секты, то ли банды. И она бы очень удивилась, узнав, что я так подробно о ней думаю. В последние годы мы почти не разговариваем. Все свелось к нескольким отработанным дежурным фразам.

Сын Коля. Был когда-то прелестным пацаненком – и вдруг взрослый человек посмотрел на меня изучающим и подозрительным взглядом. И по каким-то фразам, реакциям я понимаю, что он начинен с головы до пят чужими и неприятными для меня качествами. Расчет, алчность, цинизм и с удовольствием растоптанная доверчивость. Впрочем, каждый имеет право выживать, как у него получается. Я допускаю свою вину или преступление в том, что мой сын никогда не искал у меня поддержки, совета, понимания. В самом сложном и мучительном возрасте взросления рядом с Колей была только мама, и от нее Коля узнал, что все двери открываются золотым ключом. Сейчас у него наверняка есть женщины, и он их, конечно, просто покупает. И это самое простое решение темы любви-нелюбви. Скорее всего, Коле повезло, что он не набрался моих сложностей и терзаний. Надеюсь, он это понимает и не держит зла.

Я выехал сегодня со студии в два часа ночи. Катя уехала на метро часов в одиннадцать. Я ехал медленно, пытался не думать о ней, потому что это бессмысленное занятие. Тот единственный случай, когда мысль сразу парализует желание каждого нерва ласкать ее образ. И что еще невероятнее – не на экране.

Звонок раздался с неизвестного номера. И мужской, незнакомый, требовательный и властный голос произнес:

– Валерий Смирнов? С вами говорит Арсений Васильев, отец Кати. Произошло несчастье: на Катю напали, она в больнице.

– Что случилось? Как? Кто? Что с ней сделали?

– Об этом потом, Валерий. Дело в том, что я следователь, правда, без ног и кабинета. И поверю только тому, что узнаю сам. Соберитесь, пожалуйста, это важно именно сейчас. Вспомните, когда она вышла, с кем, кто вообще перед ее уходом находился рядом. Кто мог испытывать к ней неприязнь… Да, и где вы были в это время – с одиннадцати тридцати до часу ночи. И кто вас видел… Прошу прощения. Но такова процедура.

Я, как зомбированный, отвечал на все его вопросы, чувствовал только боль в скулах, оттого что все кости и мышцы свело.

– Хорошо, – наконец произнес отец Кати. – В больницу вас сейчас не пустят. В ближайшие дни тоже вряд ли. Номер справочного телефона сейчас сброшу по смс. Я надеюсь на ваше понимание: когда нам всем станут известны подробности нападения, последствия, хотелось бы все обсудить до того, как вам придется отвечать на вопросы официального следователя. Здесь есть тонкости. К примеру, следствие может сразу направлять показания свидетелей к удобной им причине.

– Разумеется. Я приеду к вам, как скажете.

Как вылечить больные нервы, воспаленные мозги и постоянно ноющую душу… Наверное, только так, одним ударом, чтобы все уничтожить. И ты весь становишься просто страхом, одной болью, которую испытывает сейчас самое нежное тело. Ты весь – просто ненависть к тому, что увидели сегодня эти доверчивые, распахнутые навстречу радости глаза.

Часть третья

Под знаком беды

На Катю напали на улице, перед оградой двора их дома. Ударили по затылку тяжелым тупым предметом. Она упала, чувствовала, как по шее текут горячие струи крови, слышала мужские голоса. Они произносили грязные оскорбления, угрозы. Катя не потеряла сознание, но профессионально сыграла обморок. Сквозь опущенные ресницы она видела двух парней в куртках с капюшонами, надвинутыми на лицо. Как она рассказала Арсению в больнице, придя в себя, ей показалось, что они в какой-то момент испугались, что она мертва. Запомнила даже такой диалог:

– Смотри, у нее рука падает. Она не померла?

– Так она же теплая.

– Все трупы сначала теплые.

Кто-то расстегнул ей куртку на груди, кажется пытался нащупать сердце. Тут и появилась та машина, из которой вышел водитель и направился к ним. Налетчики убежали. Водитель Игорь Сергеев вызвал «Скорую» и полицию.

Арсений приезжал в больницу со своим другом и соратником – частным детективом Сергеем Кольцовым. Персоналу объяснил, что это просто его помощник в передвижениях. Жене Зине Арсений сказал, что ей незачем дергать девочку и рвать собственные нервы в больнице.

– Рыдать можно и здесь. Не отбирай минуты, в которые я с смогу что-то узнать и понять. Главное – их найти. Еще немного – и будет поздно.

И Зина послушно плакала дома. Она ничего не могла понять. Что-то такое все постоянно рассказывают, но она всегда допускала мысль, которую вслух не каждому скажешь. Такое случается с девицами, которые сами провоцируют, выставляются, вызывающе себя ведут. Поэтому с Катей ничего подобного произойти не могло. Она такая сдержанная, даже слишком отстраненная, чуть высокомерная с чужими. Тут что-то не так. И, насколько Зина понимала Арсения, он тоже думает, что это может быть не случайность.

– Ты их узнаешь, если увидишь? – спросил Арсений у дочери.

– Я очень старалась что-то запомнить. Сейчас в голове все плывет, но когда мозги встанут на место, я смогу, если увижу… Мне кажется.

– Ты моя дочь. Моя дорогая храбрая девочка. Все будет хорошо. Я говорил с заведующим: еще немного потерпи, потом мы заберем тебя домой. Он тоже, как и я, считает, что тебе полезнее всего домашняя обстановка.

– Папа, один вопрос. Валерий знает?

– Да, я сказал ему. Его просто пока сюда не пустят. Что-то передать? Твой мобильный мне отдали, чтобы тебя никто не беспокоил.

– Нет. Просто я подумала: а вдруг это как-то против него?

– Сейчас можно допускать любые варианты. Но лучше, если это будешь делать не ты. Пока. Тебе нельзя ни напрягаться, ни расстраиваться. Мы все взвесим, постараемся проверить. За дверью Сережа Кольцов, ты же знаешь, какой он профи и ковбой. Но за мысль спасибо. Я ничего не исключаю. Мы договорились с Валерием встретиться.

Валерий приехал к Васильевым, как только Арсений назначил по телефону время. Бросил все дела и только отметил по дороге, что мчится, как исполнитель по приказу режиссера. Другого, очень важного сейчас режиссера.

Все было странно, необычно, почти нереально у этих людей. Валерий никогда не думал ни о Катином доме, ни о ее родителях. А мог бы догадаться, что сложный набор мыслей, чувств, взглядов и принципов имеет начало и причины. Валерию никогда ничего не говорил термин, ставший в быту затертой банальностью: «гены». Без науки это слово можно набить чем угодно. Валерию ближе была теория исключительности и чуда. Он так любит свои редкие открытия. Вдруг из плотного тумана посредственности выходит под свет софита яркий талант, редкий инструмент природы для передачи своих главных задач. Валерий – тот режиссер, который способен отступить на второй план и подарить актеру степень и первенство гения. Или является женщина из пены банальности, примитива, навязчивого сходства всех со всеми. И она одна. О сходстве, предсказуемости, простоте нет и речи. Ее, возможно, никогда не понять, но она твоя. Да, Валерий думает, что такая женщина встречается реже, чем гении. Он даже не знает пока масштабов таланта Кати, может, не нашел для нее роли. Но он оценил сокровища редкой искренности, безусловной естественности и осознанной, почти суровой избирательности. Это все до и после щемящей и томительной притягательности – он даже не знал. Самородок был цельным. Как будто ниоткуда, ни от кого.

И вот перед ним человек, которого никак не определишь стереотипом «отец». Не папаша точно. Выразительное сильное лицо, крепкий, тренированный торс, крупные, какие-то умные руки. В сочетании с инвалидным креслом, с пустыми местами вместо ног от колен, прикрытыми пледом, это производит фантастическое впечатление.

– Рад встрече. – Арсений пожал Валерию руку и показал на стул рядом. – Понимаю ваш шок. Я просто немного затянул. С протезами все будет выглядеть иначе.

– Вы ошиблись, – спокойно ответил Валерий. – Я, наверное, выгляжу немного растерянно, но по другой причине. Никогда не видел такого папу. Как режиссер говорю.

– Да, папаша я никакой. И в том, что случилось с Катей, в первую очередь ищу свою вину. Я всю жизнь ее ищу, когда с Катей что-то не так. Сейчас Зина принесет нам выпить, и мы поговорим – каждый о своей вине.

Мать Кати была до ужаса банальной. Валерий не мог ошибиться по поводу взгляда, которым она его обдала как кипятком. Это ненависть и подозрительность. Вот уж кто наверняка обвинил его во всем. Здороваясь с Зинаидой, он встал, держа руки по швам. О рукопожатии не могло быть и речи. Зина поставила на столик поднос с бутылкой виски и стаканами и вышла. Валерий мысленно поместил рядом с ней образ своей жены. Да, это люди из одной массовки.

Разговор с Арсением был долгим и очень напряженным. Версию Кати о том, что нападение на нее было местью за что-то Валерию Смирнову, они обсуждали подробно и серьезно. Валерий на самые неудобные вопросы отвечал как под присягой.

– Один вопрос, – сказал он в конце беседы. – Вам понятно: Катю хотели напугать или убить?

– Это важный вопрос. – ответил Арсений. – Его мы будем обсуждать утром с профессионалами. Приедут мои друзья, уже с материалами дела – заведующий отделом по расследованию убийств Земцов и частный детектив Кольцов. Экспертиза поможет установить, было ли это покушением на убийство. Объясню кое-что, чтобы вам было понятно. Я лишился ног в результате большой, продуманной операции, которая от начала до конца была кем-то спланирована как ловушка для меня. И мы до сих пор в этом не разобрались: я должен был погибнуть или именно стать калекой. Так что рассматривается версия и мести мне. И вновь вопрос: Катю хотели убить или сделать инвалидом, как отца?

– Случай с вами не расследовали?

– Дело именно в этом. Не было такой возможности. Начальство устроил вывод: ошибка операции. Он закрыл все, в том числе мою судьбу.

Семья

Валерий, конечно, в реальной жизни всегда немного посторонний, но конкретного знания у него немало в самых разных областях. Сценаристы ему приносят свою фантазию, сюжет, цель и общую мысль, а достоверность в деталях – забота режиссера. Он всегда должен знать больше сценариста. Успех в его уверенности. Для кино Валерий интересовался психологией на ее самом профессиональном уровне, криминалистикой, реальным положением вещей в поле событий. После беседы с Арсением он возвращался домой с тягостным чувством предопределенности. Вся правоохранительная рать похоронила правду о ловушке и расправе над своим, нужным и сильным человеком. Им оказалось удобнее всего замуровать его в инвалидное кресле между стенами. Чего тогда можно ждать от расследования нападения на обычную девушку? Валерий просто слышал самый универсальный и подлый довод: вы представляете себе, сколько хулиганов за день нападают на девушек, которые возвращаются пешком от метро домой? Тем более поздно вечером. Мы, конечно, ищем, но… И не возразишь. И отмести этот простой вариант невозможно. Это случайность. Скотам было все равно, на какую девушку напасть. Цель – то ли изнасиловать, то ли ограбить, но помешал свидетель. И, возможно, им всем лучше забыть о прискорбном случае навсегда, оттащить Катю даже от воспоминаний. Вряд ли повторение возможно.

Он очень постарался успокоить себя, но тревожная мысль помешала: почему они ее оскорбляли, за что угрожали… Катя ему может не повторить их слов, но Арсений и следователь, наверное, знают.

Валерий медленно прошел двор, посмотрел на освещенные окна квартиры. Как бы ему хотелось, чтобы жена и сын уже спали, но в их доме всегда поздняя жизнь.

Из кухни пахло чем-то жареным. В гостиной сидел в кресле Коля в своей любимой позе – ноги на журнальном столе, на коленях ноутбук, смотрит одновременно в него и на плоский прямоугольник телевизора на стене. На этот стол Алиса обычно ставит ему ужин. Валерий с женой едят за другим столом. Алиса как педагог считает, что общность семьи может иметь разные, и демократичные, и скрытые, формы. Пусть все занимаются своими делами, пусть даже не общаются, но они сохранили главную традицию общих ужинов. «Нет для людей ничего важнее еды, – говорит Алиса. – И нет ничего более домашнего, сближающего». Валерий не спорит, ничего не исключает и старательно скрывает, как ему хочется взять тарелку и уйти к себе. Семейная общность – это, конечно, неплохо, но контакт с самим собой, время размышлений и поисков ответов на самые острые вопросы важнее.

Коля так увлеченно смотрел на монитор, что, кажется, не заметил отца. Впрочем, здороваться-прощаться с родственниками, живущими рядом, он считал нелепостью. По телевизору громко что-то обсуждали неприятные и неестественные голоса. Валерий взял с Колиного столика пульт и выключил звук. Взглянул на монитор ноутбука. И сразу увидел фотографию Кати. Коля читал новости и обсуждения на странице поиска «Нападение на актрису Васильеву».

В комнату вошла Алиса, улыбнулась мужу и поставила поднос с едой на стол Коли.

– Добрый вечер, Валерик. Ты мыл руки? Сейчас подаю нам.

Валерий продолжал стоять рядом с сыном.

– Прости, Николай, мне просто интересно: ты так подробно изучаешь каждое происшествие или тебя интересует конкретно эта актриса?

Коля откинулся на спинку кресла и ответил с довольным, почти торжествующим выражением лица:

– Меня интересует конкретно эта актрисуля. А тебя? Тут пишут, что какие-то чуваки ее не поделили. А в другом месте, что не поделили тебя. Тебя другие актрисули, само собой.

– Коля, – строго произнесла вошедшая в комнату Алиса. – Что за тон? Какой мерзости ты начитался? Должен же что-то соображать. Девушка работает вместе с папой. С ней случилась беда. Валерий, не обращай внимания. Ты же знаешь, что в голове у ребят. Один стеб.

Валерий задумчиво стоял посреди комнаты, сделав несколько шагов в сторону от сына, как будто пересек границу.

– Алиса, извини, я не хочу есть. Устал. Что касается содержимого голов абстрактных ребят – не моя тема. Стеб моего родного сына такого качества, что это не то поле, на которое я мог бы ступить. Я к тому, что необходимый для семейной общности контакт состоялся. Спокойной ночи…

В своем кабинете Валерий долго пытался предупредить близкий взрыв гнева. Как здорово бы было вернуться и вмазать наконец этому обнаглевшему цинику! За всю жизнь пальцем не тронул, так и повода такого не было. Ребенок вырос рядом и стал неприятным, даже враждебным человеком. Но Арсений прав: всегда надо искать свою вину. В его ситуации больше для усмирения эмоций. У него не было возможности повлиять на сына, даже если бы он к этому стремился. Таков уклад их дома: здесь царят воля и решения матери. И ее любовь. Если это так называется.

– Валерик… – Алиса вошла почти бесшумно и обняла его за плечи, настойчиво глядя в глаза: – Не нужно держать зла на мальчика. Его можно понять: не очень приятно читать такое об отце. Это просто защитная реакция, такой протест. Заметь. Я ничего не говорю о собственном положении в связи с этой историей и, скажем так, сплетнями. Но разве нам нечего обсудить?

– Точно нечего, – отрезал Валрий. – Ты сама произнесла слово «сплетни».

– Хорошо. Посиди со мной на диване. Хочу сказать еще одну вещь. Коля вырос из пеленок, детских штанишек, наших нотаций. У него есть девушка, с которой ему нужно где-то встречаться. Пока он снимает то тут, то там. Но я считаю, что ему нужна небольшая отдельная квартирка. Как ты думаешь?

– Никак, – пожал плечами Валерий. – Купи ему, если хочешь. Мое участие вообще может быть только теоретическим.

– Понятно. Ты ждешь, чтобы я ушла? Но я соскучилась. У меня редко бывает возможность даже сказать тебе это. Давай пойдем в спальню или я останусь здесь… Валера, я забываю даже твой запах… – Алиса страстно обняла мужа, стала целовать его лицо.

– Боже, Аля! – Валерий встал. – Ты просто ищешь выход из наших проблем. Но это не он, поверь мне. Такой ужасный вечер, я устал, угнетен, мне нужно побыть одному.

– Да, разумеется, – сухо произнесла Алиса. – Тебе нужно побыть одному. Не сомневаюсь, что ты сказал бы только это сейчас любому человеку. Любой женщине.

Валерий смотрел на дверь, которую жена закрыла с другой стороны, как на выход из их общего плена. Или вход на тропу войны.