Kitabı oku: «Роксет. Классификация безумий», sayfa 8
Учитель
Я не понимаю, что происходит. Такое ощущение, что все привычное едет из-под моих ног, как подтаявший лед на весенней реке. И пока я еще держу равновесие. Но если не предпринять хоть что-то, то волна захлестнет меня с головой.
Двух появившихся детей с радостью приняли в свои заботливые руки Жрицы сада Рождения. Пустоцвет придали огню. Я выступил с краткой речью, что нам стоит быть внимательными, потому как ребенок из этого бутона может появиться позже и абсолютно где угодно, но толку от этого обычно чуть. Эти дети зачастую погибают из-за нелепых случайностей до того, как их успеют найти. И хоть они появляются с базовыми навыками жизни, о месте, куда приходят, практически ничего не знают.
Пустоцветы – огромная редкость. Так что раз в двадцать пять поколений мы вполне можем себе позволить недосчитаться какого-нибудь малыша. Но все дело в том, что на моей памяти это впервые: появление пустоцвета через два поколения после предыдущего, который, как ни странно, умудрился выжить несмотря на то, что появился посреди ночи и решил искупаться в ручье. Кордэ тогда спасло чудо в виде Роксета, зачем-то в это время собравшегося идти в пустыню Иллюзий… Он ее из воды и выловил. Кордэ о той ночи ничего не помнит почти.
И вот я полдня бегаю по всему замку в поисках своей ученицы, но проще, видимо, дождаться ее прихода на праздник. Но это будет поздно. Мне нужно знать, что у нее на уме, чтобы вовремя направить в нужное русло. Я всегда подчеркивал в Кордэ ее уникальность, однако поощряя стремление учиться. А с перспективой утратить свое звание выжившего пустоцвета-вундеркинда девочка подросток может впадать в две крайности: или почувствовать полную свободу и послать всех авторитетов подальше от Гармонии, или наоборот удариться в абсолютное желание не терять позиций и стараться угодить наставникам, превращаясь в мягкий пластилин. Мне предпочтительнее второе.
Что примечательно, Роксета сейчас в замке нет. Вцепился в своего человека и понесся с ним в мир людей исполнять условия договора. Что с ним происходит вообще? Откуда эта прыть взялась и таинственность? Еще два дня назад он почти рассыпался в ничто на ходу. Я боялся, что он до момента ухода в сон не дотянет – в Свет попросится. Лучше б и попросился…
Иду по Бесконечной библиотеке, прислушиваясь к редким тихим разговорам. Сегодня тут почти нет никого. Все готовятся к празднику. Те, кому сегодня предстоит впервые надевать Маски, вообще слились со стенами от волнения. Остальные свободные заняты на общей кухне и украшением Ритуальной поляны. Проводники почти всем составом сидят в Пустыне Иллюзий среди своих лабиринтов. Ну а Жнецы разбежались по мирам.
– Здравствуйте, Учитель! – навстречу мне выходит Ордиз с такой большой стопкой книг, что он аж слегка приседает от их веса. Ему четырнадцать, и он учится с Кордэ в одном классе, но выглядит намного старше. Из-за высокого роста и мощного костяка его все принимают за взрослого.
– Добрый день, Ордиз. Тебе не тяжело?
– Пойдет. Я же сильный… – гордо улыбается подросток, перехватывая свои книги поудобнее.
– А почему ты не готовишься к празднику?
– А что к нему готовиться? – резонно спрашивает Ордиз, однобоко улыбаясь мне, – суетись – не суетись, он все равно настает.
– Справедливое замечание… – киваю ему, – ты, кстати, Кордэ не видел случайно?
В ответ он сосредоточенно хмурит лохматые брови, и мне хочется его поторопить…
– Мне кажется, она лезла по стремянке вверх в разделе метеорологических условий разных миров… – наконец говорит он, и я мысленно машу рукой на попытки отыскать ее до праздника. Этот раздел размером с большую площадь, и там такой лабиринт, что библиотекари не рискуют туда ходить поодиночке. А уж если она поднялась наверх, на какую-нибудь платформу, которая отнесла ее к самому потолку…
– Спасибо, Ордиз… – разворачиваюсь в сторону своего кабинета.
Ладно, что-то я в последнее время слишком на ней сосредоточился. Пусть побудет одна, поварится в своих мыслях. Лишним это не будет, а я пока отдохну. Сегодня предстоит тяжелый вечер. Двадцать Масок – это вам не шутки… Десять оденут их впервые. Остальные – молодые Жнецы, обрётшие свой путь совсем недавно, надеющиеся снова попытать удачу. Кстати, думаю, почти у всех есть шанс сегодня их снять… За год, проведенный в облике Жнеца, меняется многое. И возможно, кто-то из них сможет сложить с себя эту миссию. Одно плохо – Жнецы довольно быстро привыкают к своему положению. И проносив Маску лет восемь-десять перестают пытаться ее снять, хотя надежду и не теряют.
Взгляд сверху. Комната Роксета
– Итак, что мы имеем? – Роксет обрушивается на свой гамак, по привычке закидывая руку за голову и сгибая в колене одну ногу, второй отталкивается от пола, принимаясь раскачиваться. Свободной рукой он разбрасывает паутину карты судеб на всю комнату. И линии судьбы буквально оплетают Сэма, что в человеческом обличие развалился в кресле.
– Чарли Кларксон, тринадцать лет, учится в музыкальном лицее, специальность – фортепиано, готовится к конкурсу по игре на нем же… – бодро рапортует Сэм, вытягивая скрещенные в лодыжках ноги и с шумом отпивая из стакана с трубочкой кока-колу.
– Отлично. Его линию судьбы отличить от остальных можешь? – Роксет поворачивает к нему свою Маску.
– Ну-у-у…
– Ладно, не мучайся. Вот она, – Жнец тычет пальцем в одну из сотни окружающих их линий, и та, вздрогнув, превращается в образ сидящего у рояля кудрявого мальчика, который с плотно сжатыми губами играет довольно мудреную композицию, – так удобнее?
– Да, спасибо. Видимо, для просмотра судеб зрения Жнеца недостаточно, – Сэм покачивает стаканом с колой, и в нем глухо бултыхается лед.
– Нет, достаточно, у тебя просто опыта видеть нет. Да и не нужен он тебе. Всего-то два с половиной дня тебе осталось продержаться.
Во тьме, где по идее должны быть глаза Роксета, на мгновение мелькает что-то неясное, но Сэм не успевает понять, что именно.
– Ладно, к делу. Мальчик хочет выиграть конкурс…
– У меня сразу вопрос, – человек поднимает указательный палец вверх, – что конкретно он хочет? Выиграть конкурс? Порадовать маму? Или приставку?
– О, да ты делаешь успехи! – усмехается Жнец, разворачиваясь к нему. – Он действительно перечислил все это. Но сделку будет заключать на первое. Он готов отдать самое дорогое, чтобы мама им гордилась.
– Вообще странное заявление. Складывается ощущение, что ничем другим в его исполнении у него мама гордиться не может, и, если он проиграет, настанет конец света…
– Ему вообще-то только тринадцать, а ты судишь о нем с высоты своего возраста. И потом не исключено, что все действительно именно так. Мало ли фанатичек, которые пытаются самореализоваться за счет других…
– У тебя какой-то слишком пессимистичный взгляд на жизнь…
– Да? – Роксет в очередной раз толкается ступней от пола, – ну ок, давай промотаем с начала его жизнь, посмотрим в ускоренном темпе. Может ты и прав.
Он глухо щелкает пальцами, и образ играющего на рояле парнишки смазывается, как кадр на перематываемой кассете. Неожиданно размытые черты обретают форму и появляется красивая женщина с аккуратно собранным узлом золотистых волос, качающая на руках младенца туго завернутого в одеяло. Ее голос звучит мелодично и убаюкивающее: «Вот ты вырастешь большим и талантливым… станешь пианистом… будешь покорять мировые площадки… играть Шопена… Гайдна…. А я буду тобой гордиться… я всем буду говорить, что это я тебя вырастила, и что это мой любимый сыночек…»
Снова начинается перемотка, но через пару мгновений замирает. Трехлетний малыш сидит возле разноцветного электронного пианино и, изображая звук едущей машины, катает туда-сюда по полу пластмассовый трактор. Проходящая мимо мать приподнимает сына, отталкивает трактор ногой, так чтобы он укатился в коридор, и усаживает ребенка лицом к пианино, целуя в макушку.
Опять несколько секунд ряби. Пятилетний Чарли восторженно смотрит в экран телевизора, где идет передача про службу спасения. Поворачивается лицом к матери и тараторит, что хочет быть пожарным. У той вытягивается лицо, и она отвечает, что пожарный слишком опасная профессия, и что ей бы очень хотелось, чтобы сын стал музыкантом. Тем более что в детском саду у него нашли отличный слух, да и его первая преподавательница говорит, что он явно делает успехи в гаммах, так может не стоит расстраивать маму такими желаниями, а лучше усерднее заниматься на пианино?
Очередная перемотка. Шестилетний Чарли уныло плетется за мамой по дороге. «Мам, я хочу заняться карате…» – ноет он.
«Тебе там руки все переломают, и я умру от беспокойства, а у тебя музыка! Как ты играть будешь тогда, а?» – мигом откликается она, твердо беря его за плечо и подталкивая к музыкальному лицею…
– Все, хватит, – Сэм кривит губы, – ты меня убедил. Тут, по-моему, мать надо специалисту показать.
– Это не ко мне… – Роксет возвращает в пространство образ занимающегося на инструменте мальчика, – психотерапия, терпение и понимание всех и вся – явно не мое. Я души чищу, а не ставлю людям мозги на место…
– Звучит неправдоподобно, учитывая, какая между нами заключена сделка, – тихо хмыкает Сэм, снова хлюпая колой, – ты говорил о вариантах.
– Прежде чем выбирать, ты должен понять, что именно ты будешь забирать у него. Что для него самое дорогое?
– Ну ты спросил… Откуда же я знаю?
– О, Сэм, не разочаровывай меня, я же считаю тебя достаточно умным человеком.
– Это комплимент?
– И не надейся… Это призыв включить мозги и фантазию, – Роксет отворачивает Маску в потолок, – вся прелесть работы с детьми и подростками заключается в том, что обычно они точно понимают всему цену. Заключая сделку с малышом, просящим чтобы папа вернулся домой от любовницы, на вопрос «что ты готов отдать за это», они смело протягивают мне любимых плюшевых мишек или только что выклянченный истериками у родителей такой желанный Чупа-Чупс.
– Этот сказал только, что хочет, чтобы мама им гордилась и любила бы его.
– Ну и что тут непонятно тебе?
Секунд пять висит напряженная тишина.
– Не-ет… – тянет Сэм, отрицательно мотая головой, – Роксет, ты в своем уме! Ты хочешь забрать у него любовь его матери, которой ему и так не хватает?
– Не я, а ты. Но суть ты уловил верно.
– Так нельзя! – Сэм отставляет стакан и скрещивает руки на груди.
– Почему?
– Это бесчеловечно! – Рявкает Сэм, подскакивая с кресла и подбегая к Роксету. – Он ребенок и не понимает, что именно предлагает взамен.
– А этого никто не понимает почти. Разве что совсем маленькие дети с их игрушками, которые просто хотят счастья и всех любят, потому что они такими рождаются, – Жнец равнодушно пожимает плечами. – Чарли хочет сделку. И называет конкретную цену. Его душа требует очистки от всей той тяжести, что он в себе таскает и вот-вот начнет гнить.
– Ты не посмеешь! Я тебе не позволю!
– Серьезно? – Роксет поднимается на ноги одним текучим движением. – Интересно как? Что ты вообще можешь мне сделать, а?
Тяжелая вязкая тьма заполняет пространство, мешая дышать, заставляя чувствовать себя маленьким и уязвимым.
– Я разрываю нашу сделку…
Роксет смеется так, что кажется, будто из-под раскаленного песка пустыни начинают прорезаться спрятанные там вулканы.
– Не выйдет. Я свои обязательства перед тобой уже выполнил, – Жнец картинно разводит руками.
– Как? Когда?? – опешивший Сэм вытаращил на него темные глаза. Он хватает воздух ртом, как загнанный зверь.
– Я не человек, Сэмми, – он смотрит своей Маской с пустыми глазницами с такой злой издевкой, что кажется, от этого дрожат стены комнаты, – ты хоть представляешь себе, сколько тысяч лет я вылавливаю вас, идиотов, и чищу от всей той мерзости, что вы в себе растите? Если бы на каждого из вас я тратил бы столько времени, сколько сейчас валандаюсь с тобой, то никогда бы ничего не успел. Моя работа по твоей сделке заняла две секунды. Полторы на поиск и оценку вариантов того, как лучше это устроить. И половина на исполнение. Как раз столько уходит на произнесение фразы, скрепляющей договор. Так что теперь твоя очередь делать что обещал.
– Ничего страшного, – Сэм независимо задирает голову, – я обещал это только на три дня. Один почти прошел. Еще два я потерплю…
– А, ну-ну… – фыркает Роксет, упирая руки в бока, – давай, подожди два дня. Не забудь всем здесь сказать, когда они пройдут!
– Что ты имеешь ввиду? – Человек растерянно моргает от неприкрытого веселья Жнеца.
– А то, что договор мы, конечно, заключали в мире людей, где три дня имеют реальный временной отрезок. Но есть маленькая проблема. ЗДЕСЬ ВРЕМЕНИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Только события, которые заставляют великую Гармонию делать так, что Свет и Тьма танцуют обнявшись, создавая иллюзию, что есть день и ночь. Сделано это для того, чтобы живущие здесь легче адаптировались к мирам одушевленных, в которых почти всем нам в той или иной степени приходится работать. Особенно, получившим свободу от Масок. А таких тут, как ты заметил, абсолютное большинство! Сам ты отсюда в мир людей не уйдешь. Я тебя от твоей части договора освободить не могу, да и не хочу, так что ты тут скорее конца Гармонии дождешься, чем двух дней до своей свободы…
– Ну ты и тварь… – шипит Сэм и, развернувшись на каблуках, выбегает из комнаты.
Кордэ
Когда мне нужно подумать или побыть одной, я всегда лезу на крышку стеллажа метеоусловий других миров, предварительно заглянув на кухню и набив свою котомку жареными стебельками люмпы и лапками чилоки. Там у меня припасено старое кресло-подушка и коробка с пяльцами и вышивкой. Я люблю вышивать свои собственные сны. Они у меня красочные.
До праздника осталось часа полтора, и я сейчас иду к комнате Роксета. В этот День особенно к приближению времени Тьмы у него всегда сильно портится настроение, но я намереваюсь уговорить его пойти на ритуальную поляну в очередной раз попытать счастья…
Вылетевший из-за поворота Сэм с такой силой толкает меня всем телом, что я невольно отлетаю к стене и довольно ощутимо бьюсь головой о край факела…
– С-с-с-с-с-с… – морщусь всем телом, держась за пульсирующую болью голову и оглядывая разъяренного Сэма, – тебе бы тараном работать. Ни одни крепостные ворота не устояли бы…
– Блин… – он взъерошивает волосы дрожащей пятерней, ходя кругами и бросая на меня виноватые взгляды, – ты как?
– Нормально, руку дай…
Он легко поднимает меня на ноги.
– Сильно ударилась?
– Ерунда. Пройдет, – одергиваю на себе одежду, – ты откуда такой неуправляемый выскочил, а?
– Не важно. Слушай, а чтобы мне попасть домой, нужно просто выйти в дверь моего мира?
– Теоретически – да. Но это работает немного по-другому, – наблюдаю, как он мечется по коридору, невольно думая о том, что не зря Сайлот столько стребовал с Роксета за свое изобретение. И с животным воплощением личности этого человека он явно угадал на все сто… – Дверь открывает проход в пространство мира. Но вот место и время – это надо выбирать и настраивать самостоятельно…
– А ты это умеешь? – он на секунду останавливается, хищно изворачивая шею.
– Извини, но пока еще нет, – криво улыбаюсь ему, пожимая плечами, – нас этому учат только после первого Дня Сорванных Масок, в котором мы принимаем участие не как зрители. До совершеннолетия мы в одиночку в миры не ходим. Только с провожатым.
– Черт… Черт! ЧЕРТ!!! – он замахивается, чтобы пнуть стену, но я вовремя хватаю его под локоть и оттаскиваю в сторону. Об этот камень недолго сломать себе пальцы на ногах…
– Остановись. Ты можешь объяснить мне в чем дело?
– Я хочу уйти! – рявкает Сэм, буквально стряхивая меня со своей мускулистой руки, – я не собираюсь участвовать в этой пьесе абсурда, ради развлечения одного неадекватного Жнеца!
– А, понятно все… – киваю сама себе, разворачиваясь в сторону своей комнаты, – знаешь, пойдем-ка ко мне. А то ты своими криками сейчас сюда пол- Вселенной созовешь и станет только хуже.
– Да куда уж хуже-то?! – возмущается он, но послушно топает за мной с шумом разъяренного гризли, – хотя лучше не говори, не хочу знать.
– И правильно.
Проходим три поворота, и занавеска из разномастных ракушек встречает меня волшебным шелестом. Я люблю морское дно… Оно мне часто снится, и моя комната постоянно балует меня морскими темами…
– Проходи… – пропускаю Сэма вперед, и сама ныряю следом.
Моя кровать, подвешенная к потолку, напоминает лодку, укрытую от чужих глаз треугольным балдахином из сетей. На стенах из разноцветных камушков сложены рыбы и прочие актинии. Кресла-мешки напоминают сокровищницу… И куча парящих в воздухе моделек кораблей, медуз и чаек медленно разворачивается вокруг своей оси от прикосновений ветра. Сажусь на любимое кресло-мешок и смотрю на притихшего Сэма.
– Ну? Что у вас с Роксетом произошло? Из-за чего поссорились?
– Он сволочь! – Сэм неуклюже опускается в соседнее кресло.
– Бесспорно. А поконкретней можно узнать в чем именно на этот раз? – натягиваю на лицо искусственную улыбку. Все-таки Сэм ужасно красив даже для нас. А уж в человеческом понятии, наверное, вообще суперзвезда… И мне сложно оставаться серьезной рядом с ним и не пытаться поддерживать его во всем, что только можно и нельзя.
– Он меня сюда затащил, предлагает выполнить за него работу, а теперь выясняется, что для этого надо тринадцатилетнего ребенка лишить материнской любви! – снова взвивается человек, заглядывая мне в лицо со странной надеждой.
– М-м-м… – киваю, наблюдая за тем, как он едва не грызет ногти с досады.
– Это отвратительно! Нельзя так поступать! Вот представь, что тебя лишают такого, Кордэ! Как ты будешь дальше жить?
– Легко… – получилось равнодушно пожать плечами.
– Что?!
Вздыхаю со смехом.
– Ты же видел сегодня, как мы появляемся. Нас никто не рожает. У нас не бывает мам или пап. И их любви мы просто не знаем. Вернее, знаем, но теоретически.
– Кстати, это было красиво, – вдруг успокаивается он, и его полные губы трогает мягкая улыбка, – ничего подобного в жизни не видел.
– Вот именно поэтому я вас сегодня и будила чуть ли не пинками. Хотя Роксета это зрелище давно не трогает…
Человек тут же мрачнеет.
– Сэм, послушай меня, – наклоняюсь вперед и беру его за руку. – То, что ты видишь перед собой в моем лице, лишь некая оболочка, прячущая от мира не созревшую до конца истинную суть. Она у меня проявится в мой первый День Сорванных Масок. И если мне будет суждено стать Жнецом, то истинная суть моя будет скрыта Маской и балахоном, пока не найдется хоть один, кто сможет разглядеть во мне гармонию Света и Тьмы даже под этим камуфляжем. И носить мне ее не снимая придется либо пока такой глазастый не появится, либо пока я не сдамся внутренне, либо пока Тьма, породившая меня, не призовет обратно в свои объятия. Если же мне повезет обрести свободу, то для работы я вряд ли выберу человеческий мир. Скорее всего я буду посещать мир Плачущих Звезд. Или Серебристых Океанов. Ну или любых других миров, где много морей, в качестве того, кто будет выстраивать события так, чтобы одушевленные, живущие там, не совершали бы роковых ошибок, ведущих к большим катастрофам… Во-первых, потому что мне нравится вода и все, что с ней связано. А во-вторых, чтобы связываться с неразумным мясом вроде людей, надо иметь даже не каменные, титановые нервы и такое же терпение.
Он неловко улыбается на мое откровение, и я понимаю, что можно продолжать.
– Ты напрасно отождествляешь нас с людьми. Мы другие. В чем-то хуже… В чем-то лучше… Да, мы смотрим на вас, как на подопытных кроликов. Но у нас нет тех чувств, что владеют вами. Мы читаем о них. Смотрим на вашем примере… Но… Поговори со змеей, у которой вместо зрения тепловизор, о красоте рассвета.
– Цветовые сочетания она может и поймет, но всего остального и эмоциональную окраску оценить не сможет, – медленно бормочет Сэм.
– Именно.
– Но я пытался ему объяснить… – он качает головой.
– Зачем? Считаешь, это что-то изменит? Думаешь души людей чистятся его состраданием и желанием сделать твой мир лучше?
Он молчит, отведя глаза к окну, на котором шевелится занавеска из разноцветных камешков на грубых бечевках.
– Хочешь правду, Сэм?
– Не уверен, но давай…
– Нам плевать на вас и ваши миры, – произношу то, что каждый из нас тщательно скрывает внутри, боясь осуждения со стороны Вселенной, – каждый, кто здесь появляется, мечтает в День Сорванных Масок обрести свободу и пару. Того, кто будет видеть, как на самом деле ты выглядишь, и принимать со всеми слабостями и недостатками. Смотреть на миры, в которых работаем взглядами друг друга и восхищаться той красотой, что раскидывается перед нами. Да, может мы не влюбляемся, не создаем семьи и не производим потомства. Наше существование подчинено служению другим мирам и поддержанию в них некого подобия порядка. Но даже частично снятая Маска – это конец дикого, оглушающего одиночества, что одолевает нас с момента появления под этим небом. Иметь того, кто видит твою истинную сущность – величайший дар, которого лишены Жнецы. Вместо этого они награждены миссией помогать вам. Частично проживать ваши жизни, надевая личину, и каждый раз утрачивать все обретенное, смывая ее с себя.
По его вытянутому лицу я понимаю, что, похоже, умудрилась задеть его за живое.
– И скажи мне, человек, почему хоть кто-то, помимо исполнения своего долга перед Вселенной, которая, конечно, безмерно нас любит и бережет, но при этом посылает нам испытания по силам нашим, должен еще и думать за вас, тухлое, неразумное мясо? С какой стати мы должны не только исполнять людские прихоти, очищая ваши навозные кучи, в которые вы превращаете свои души злостью, завистью, ненавистью, обидами и миллионом еще разных способов, но еще и делать так, чтобы вам за это ничего не было? Чтобы вы продолжали и дальше себя уничтожать изнутри с утроенной скоростью, понимая, что бы ни случилось, с вами всегда все будет хорошо? – мой голос звучит насмешливо мягко, но это, похоже, пугает его больше всего.
– Но этот мальчик не виноват, что попал под влияние своей фанатичной матери. Он просто хочет сделать ее счастливой.
–Конечно, не виноват. Так бывает, что все вокруг сильнее, мудрее и старше. И на этом основании все решают за тебя, а ты подчиняешься. И постепенно теряешь свои желания, мысли, голос… А потом и жизнь, – откидываюсь в кресле, склоняя голову вправо. – Нет, физически ты все также существуешь, но в себе таскаешь свой собственный труп. И он начинает всех вокруг травить уже ненавистью, презрением и так далее, и тому подобное. Ну сделает он ее счастливой… положит себя на этот алтарь. А дальше что? Что ему самому останется делать?
–Получается, – он произносит это очень медленно. И я невольно ловлю себя на мысли, что мне нравится смотреть, как он думает. Это выглядит так мужественно… – что, если мы лишим его материнской любви, она перестанет на него давить, и он обретет возможность выбирать?
– Возможно, давить она будет раза в три сильнее, надеясь таким образом получить желаемое, и не факт, что он не подчинится. Но у него появится шанс все изменить в своей жизни. Воспользуется он им или нет – решать только ему… Но надежда на человеческое благоразумие – вот в чем наивность Роксета… Учитель считает, что это у него старческое слабоумие развивается. А я думаю, он все же не теряет надежды однажды стать свободным. Впрочем, свобода для него равносильна самоубийству.
– Откуда у Роксета старческое слабоумие? – смеется Сэм, отмахиваясь рукой как от назойливой мухи.
– А ты хоть знаешь сколько ему тысяч лет? – скрещиваю руки на груди. – Он ведь появился на заре рождения этого места. И застрял в Жнецах…
– О, господи, кошмар какой… – человек так откровенно бледнеет, что во мне начинает шевелиться жалость.
– Только не вздумай его жалеть. Он тебе этого никогда в вечности не простит.
– Я в любом случае хочу попытаться его переубедить… Чарли такого не заслуживает. И потом мне же он помогает. Значит и ему может. – Сэм собирается вставать, но я останавливаю его жестом.
– Давай после праздника ты это сделаешь. Не принимай на свой счет, но Роксет просто ненавидит День Сорванных Масок. Особенно из-за того, что ему столько лет приходится принимать в нем участие, а не быть зрителем. И сейчас он может прицельно кидаться вещами своих личин…
– И что? – он непонимающе хмурится.
– А они как факелы черно-белым пламенем сгорают, едва прикасаясь к какой-либо поверхности, – фыркаю я, – хочешь стать живой свечкой?
– М-м-м… Отличная перспектива, но думаю я ее использую, когда мне совсем жить надоест… – в тон мне отвечает Сэм, и я начинаю негромко смеяться.
