Kitabı oku: «Демонология Сангомара. Часть их боли», sayfa 6
Глава 4. Переговоры
К замку путник прибыл на закате, когда в Йефасе вовсю проходили гуляния по случаю весеннего праздника. Одет он был по-летардийски: в шерстяной табард, широкополую шляпу, украшенную желтым пером, и выкрашенный в такой же желтый цвет плащ. Однако вряд ли это был тот самый аристократ, который выехал из Афше, дабы погулять в веселящейся Глеофии и поглядеть на ее пышный королевский двор. Вряд ли были просты и двое его спутников, едущих на полкорпуса позади. Неизвестно, куда делась и вся прочая свита, изначально сопровождавшая этого разгульного молодого повесу от его земель.
Подъехав под стены замка, аристократ переглянулся со спутниками.
Замковую стражу предупредили, поэтому ворота тут же распахнулись. Гости миновали зеленеющий парк, затем покинули у донжона свои седла и передали поводья конюхам. Никто не предложил им ни освежиться, ни отдохнуть. Слуги вместе с подоспевшим управителем лишь глядели на них со страхом и ненавистью одновременно: они знали, что перед ними находится причина злосчастий их хозяина.
– Назовите причину вашего прибытия, – попросил Жедрусзек.
– Переговоры. Ведите! – возвестил гость неприятным голосом.
Его и двух его молчаливых спутников повели по полным мрака коридорам, но не в подземелья под замком – они были священны и предназначены исключительно для вампиров, – а в зал, где в резном кресле, будто на троне, восседал Летэ. Помещение с высокими потолками вдоль стен окаймляли колонны, которые украшали красно-черные гобелены, и такими же гобеленами были завешены все окна, отчего вечный холод пронизывал здесь все, стелился сквозняком по ногам.
Зайдя в зал, аристократ снял шляпу с желтым пером. Он положил ее на один из столов и в деловой манере высказал приветствие. Голос его звучал странно – вынужденно сухо, будто старый его владелец любить и петь, и веселиться, а нынешний сделал все, чтобы этого не заметили. Летэ остался недвижим, холоден, не удостоив гостя даже кивком. Его руки величаво лежали, будто прилипнув, на вырезанных из дуба подлокотниках. После недолгого молчания аристократ оперся поясницей о стол, сложил руки на груди.
– Я слушаю вас, – произнес он.
– Кто ты? Мне необходимо удостовериться, что передо мной стоит тот, кто нужно, – заявил Летэ, не поворачивая головы.
– Человек решился бы сюда войти?
Летэ продолжал в ожидании молчать. Аристократу осталось лишь усмехнуться, и он представился удивительно-громким голосом:
– Я – Гар’тромехор! Дитя первичной Матери, пятый джинн в поверьях мастрийцев, высший демон, кровавый Гарозул, ставший Праотцом Гааром, Граго, а также еще сотни имен, о которых тебе ничего не известно. И это не я стою перед тобой, а ты передо мной, своим отцом!
– Отцом? Неужели? – Летэ растянул полные губы.
– Я представился, как ты того просил. Теперь к делу! Время не ждет!
– Время всегда подождет… Здесь, в стенах моего замка, время не властно… Этот замок выстоял все эпохи и выстоит впредь. И для нас сей обмен лишь мимолетный миг в нашей бесконечно долгой жизни. А вот все твои имена – пустой звук, который действительно для нас ничего не значит, ибо мы стоим выше всех человеческих божеств…
– Еще раз спрашиваю. Что вам нужно? Я пришел сюда не для пустых прений, а для обмена! Назовите условия, чтобы я получил взамен карту с нужными мне сведениями.
Щеки Летэ подобрались, и он глухим голосом произнес:
– Теух. Я желаю узнать все о них.
– Я ничего не знаю о них.
– Так узнай.
– Я похож на мальчика на побегушках? – в неудовольствии заметил гость. – Теух разбросаны по всему Южному континенту, жалкие остатки тех, кто уже ничего не решает. Не списывайте свою немощность на меня. Я не буду решать ваши застарелые проблемы, добывая сведения о ныне сгинувшем клане. Если вы хотите вернуть два ваших бессмертия…
– Не два, – прервал его Летэ вскидыванием ладони. – Из полусотни наших старейшин пропала добрая половина. Явно вашими трудами. Верни мне дары всех тех, кто исчез из моего клана. Двадцать пять даров. Когда я говорил о Теух, я говорил не про сведения о них, а о них самих. Добудь мне также всех некогда выживших из этого клана, в том числе воевод Ровенгара и Баммона, которые перед нашей атакой поднялись к войску, поэтому успели сбежать. Либо найди их потомков и доставь сюда. Помимо них, сбежало еще семеро. Тебе понятны мои требования?
Аристократ напряженно замер. Нельзя было сказать, что столь невыполнимое требование удивило его. Скорее всего, он предполагал, что и такой вариант событий возможен, однако некоторая медлительность была заметна и в его движениях, и в движениях его спутников.
– Это слишком много, – наконец заметил он.
– Я огласил тебе условия. Выполняй их.
– Это не условия. Это абсурд!
– Тогда обмена не будет. Что есть для нас сей обмен? Лишь мимолетный миг в нашей долгой истории.
С лицом как у мраморной статуи Летэ откинулся на бархатную подушечку кресла. Его обвитые перстнями пальцы обняли подлокотники, а взгляд устремился куда-то вдаль и одновременно в никуда, как у величественных божеств.
На лице Гаара, однако, промелькнуло отвращение.
– Никто не сможет исполнить то, о чем ты просишь.
– Разве не ты Гар’тромехор, дитя первичной Матери, джинн, высший демон, Гарозул и еще сотни ничего не говорящих имен? Разве не сижу я перед своим всесильным отцом? – неприятно рассмеялся Летэ. – Повторяю. Мне нужны Генри, Юлиан, все пропавшие дары из нашего клана в количестве двадцати пяти, а также все старейшины Теух, которые бежали после падения клана.
– Это произошло тысячу лет назад. За это время часть из них исчезла из-за неудачной передачи дара или чрезмерного разрушения тела носителя. Простые цифры и подсчет. Ты смекаешь? Но даже если ты в этом не смыслишь, то все равно должен понимать, что все дары не смогли бы дожить до нынешних дней. Это невозможно! Это же касается твоего клана, так как некоторые его участники пропали из-за череды случайностей, а не из-за нашего вмешательства.
– Я огласил тебе условия для обмена. Как только все будет сделано, ты получишь карту.
– Я не смогу дать тебе то, что ты хочешь! Ты думаешь, говорящее бревно, что время на твоей стороне? О нет, время полностью на нашей стороне. И каждый миг твоего упрямства приближает твою смерть, как и смерть твоего клана. Если я не получу сестру до зимы, то вы потеряете последнее, что имеете…
– Тогда поторопись, – снова перебили его.
Гаар промолчал. Затем вдруг развернулся и быстро вышел прочь вместе со своими немыми спутниками, схватив перед этим свою прекрасную шляпу с желтым пером. Неприятно хлопнула дверь, предупреждая. Когда все стихло, дубовая дверь зала, где все так же величественно продолжал сидеть Летэ, открылась. Вошел граф Тастемара, одетый в свое бессменное зеленое котарди и плащ, скрепленный фибулой в виде ворона из серебра. Он посмотрел на главу совета, на его словно высеченное из камня лицо и заметил:
– Сир’ес…
– Ничего не говори, Филипп, – важно перебил его глава. – Я помню о долге перед тобой, но я думаю и о клане.
– Они и правда могут быть не всесильны.
– Тогда это их проблемы. Когда все пройдет как должно, мы получим Юлиана. Даю тебе слово. А вместе с ним получим и старых, и новых старейшин, и окончательно сотрем клан Теух, оставив его лишь в нашей памяти. И тогда клан Сир’Ес сможет восстановить все утерянные земли и приобрести другие, расплатившись за них «дарами» и клятвами верности. Север будет наш. Снова целиком наш, как и положено. Мы вернем славные добрые времена, Филипп!
Графу осталось лишь склонить седую голову, покорившись сюзерену. Единственное, на что оставалась надежда, – это появление того, кто смог бы переломить старика Летэ и заставить поумерить свои желания. Филипп ждал Горрона де Донталя, который помог бы провести переговоры как должно. Ну а пока переговоры были перенесены до лучших времен, и в замке снова воцарилось гнетущее ожидание.
* * *
«Дочь моя. Ни в какой век жизнь не была спокойной. Пока в наших отчих землях, Солраге, царил мир, в других землях в эти дни лилась реками кровь. Когда же наш Солраг вступал в борьбу с захватчиками, дабы сохранить свою целостность, то в других землях мог временно наступить мир.
Детство твое, Йева, в нашем родовом замке Брасо-Дэнто никогда не было омрачено тяготами войны. Тебе не довелось видеть толпы повешенных на Вороньей площади, не довелось слышать скорбные плачи по погибшим от матерей, жен, сестер и дочерей. Ты не была подвержена печали войн и цвела, как роза, в таком же тихом и благоухающем саду. Однако все в этой жизни преходяще. Так и сейчас мир в нашем доме пошатнулся. По большей части это заслуга твоего упрямого отца, который осознает свое упрямство, но не видит иного выхода, кроме как следовать по пути справедливости.
Дочь моя, скрывать не буду, нам грозят трудные времена. Коль ты думаешь, что твое укрытие в лесах Офурта – это и есть трудности, то я тебя разуверю: это лишь подготовка к ним. Именно поэтому я не желаю более читать от тебя писем, в которых ты молишь меня позволить тебе вернуться в Брасо-Дэнто. Не расстраивай меня снова своим непослушанием. Слушай отца своего, и тогда, быть может, если обмен пленниками случится ровно и без проблем, мы еще встретимся, уже втроем…»
Филипп писал это во второй раз. Его первое письмо, строго официальное, напоминало скорее не обращение отца, а сухой приказ военачальника и дальше скрываться в тайном месте. Но, засомневавшись, граф решил переписать текст более сердечно. Его не покидала смутная тревога, что завтрашний день может принести много горестей. Увидит ли он еще свою маленькую Йеву? Жив ли этот недокормыш Ройс? Судя по донесениям, в Офурте всю эту зиму буйствовала страшная болезнь, унесшая жизни тысяч детей. Уж не с этим ли связано настойчивое желание дочери вернуться в отчий дом?
Вздохнув с надеждой, он скрепил письмо родовой печатью. Затем дождался, пока она высохнет, и скатал его в трубочку, подозвав гонца. Он должен будет доставить письмо не в поселения и даже не в замок. Гонец обязан доставить его в сосновый темный лес, на прогалину, где письмо подберут вурдалаки и отнесут к хозяйке. Этот способ сообщения кажется весьма безопасным, ибо людям уже веры нет, а над зверями велисиалы имеют весьма посредственную власть.
* * *
В этот душный и тяжелый день, когда лето вступило в свои права, Филипп сидел в кресле и читал послание, прибывшее к нему с гонцом из Йефасы.
Лука Мальгерб докладывал:
«Милорд. Мы до сих пор пребываем в трех постоялых дворах Йефасы, в восточной части города. Никаких проблем не имеем. Дисциплина твердая. О конях заботятся сносно. Но пытались давать плесневелый овес. Дошли слухи, что у стен нашего отчего дома стоит вражеское войско. Не необходимо ли нам [тут текст был подпорчен чернилами, ибо Лука не знал, как деликатнее спросить, и долго думал, пока с пера не капнуло] озаботиться этими слухами?»
Слушая шум громко щелкающих в саду ножниц, будто у самого уха, Филипп взялся за гусиное перо и, нахмурившись, написал краткий ответ: «Нет. Ждите приказа». Вместе с письмом в руке он поднялся, чтобы отнести его местному гонцу, когда услышал, как скрипнули замковые ворота. Граф подошел к окну, отодвинул тяжелую гардину. В гостевую спальню, полную мрака, ворвался слепящий луч солнца, и Филипп прищурился.
На просторы сада въезжал путник на хрипящей и роняющей пену пегой лошади. Стоило ему снять капюшон, как по этой вечно вежливой улыбке он узнал Горрона де Донталя. Тот отдал поводья, отряхнул плащ и вошел в замок быстрым шагом. Когда Филипп спустился из своих покоев в холл, приехавшего гостя уже окружила толпа слуг.
Горрон поглядел поверх их склоненных в почтении голов и поднял руку в приветствии:
– Душа моя была уверена, что первым в этом замке мертвецов я встречу именно тебя, Филипп!
Два старейшины тепло обнялись. Горрон скинул дорожный легкий плащ, уже посеревший от долгой скачки. Волосы его были по-южному коротки, но подбородок, обычно гладко выбритый, сейчас порос густой смоляной щетиной. Сощурившись, герцог заметил:
– Вижу в твоих глазах вопрос. Однако погоди! Все слишком сложно, дабы раскрывать все с порога. Сперва я покажусь нашему глубокоуважаемому главе. Сам понимаешь, он ждет от меня ответов. Те дали, куда я забрался, этот дальний жаркий Юг – он будто заглушал его голос. Мы так и не поговорили нормально. А позже я загонял коня до пены, чтобы успеть сюда как можно скорее.
Поспешив скрыться в направлении левой башни, где жила семья Форанциссов, Горрон пропал за углом. Филипп остался глядеть ему вслед, еще чувствуя витающий в воздухе запах соленой воды и дерева корабельной обшивки, будто герцог не сменял одежды после того, как сошел с трапа. Впрочем, этот запах скоро истончился, а граф вернулся в свои покои.
Лишь когда молодой месяц висел над замком, Филипп тихо, но настойчиво постучал в гостевые покои Горрона. Не успел слуга приблизиться к двери, чтобы открыть ее, как из глубин спальни послышалось тихое одобрение, и граф вошел. Он обнаружил герцога лежащим в постели на боку лицом к стене, укрытым одеялом и дрожащим от бессилия. Его руки, а также глотка были перевязаны, а на полу валялась груда старых бинтов, потемневших от крови. Резким взмахом руки Филипп отослал прислугу прочь. Впрочем, чуть погодя он прислушался, усмехнулся и приоткрыл створку двери – застывшие около угла тени всколыхнулись от страха, чтобы окончательно раствориться в черноте замка.
Теперь они точно остались одни.
– Как вы себя чувствуете? – спросил граф, присаживаясь на край кровати. Герцогу с трудом удалось перевернуться на другой бок, чтобы посмотреть на вошедшего. Лицо его было уставшим, кожа побледнела от малокровия, но глаза продолжали гореть лихорадочным синим огнем, как у всякого, кто даже в моменты бессилия своего тела продолжает путешествовать по чертогам памяти, не приемля отдыха для ума.
– Я мог бы сказать «сносно», если бы не было так отвратительно… – И он поморщился.
– Что за проблема возникла с Гейонешем? Слуги шептались, будто вам пришлось испивать его три раза.
– Не три, а четыре!
Горрон вымученно улыбнулся, попытался лечь на спину, но сразу сдался, чувствуя, что на боку ему и удобнее, и не так болит.
– Скажем так… – продолжил он со вздохом. – Когда ты мнемоник и в твоей голове тысячи и тысячи воспоминаний… Тогда испитие Гейонеша, чтобы показать кому-либо свою память, – это, в общем-то, не лучшая затея. Особенно для того, кто хочет увидеть эти воспоминания и вычленить из них воспоминания владельца. Это сродни ловле вечно ускользающей блестящей рыбешки среди тысяч таких же, запутавшихся в одних сетях.
– Как я понимаю, у сир’ес не вышло?
– Только отчасти. Погляди! – И герцог болезненно осклабился, выгнул шею, которую будто порвал голодный пес. – Потратил весь день, начав с рук и закончив глоткой. Думает продолжить завтра. Таких «завтра» ему потребуется еще тысячи – по дню на каждую оборванную мной жизнь. Но он хотя бы убедился, что я – это я, иначе я бы оттуда совсем не вышел. А еще он хоть что-то, но смог получить из воспоминаний, так что позволил мне пока отдохнуть.
Если герцог лежит здесь, в отдельной спальне, и к тому же имеет посланных к нему сиделок, то это значит, что в неподмененности приехавшего действительно убедились.
– Вы в силах рассказать, что узнали? Он жив? Вы его нашли?
– Ты всегда постоянен, Филипп, и всегда о делах. Да, я нашел Уильяма. Он добрался-таки до Элегиара, – печально улыбнулся герцог.
– Давно?
– Весьма, еще в 2150 году. За эти годы он успел побыть и веномансером во дворце, и храмовым Вестником, и даже под попечительством влиятельных придворных особ и был одарен лаской важных дам.
– Что за Вестник? – спросил Филипп.
– Это почетный титул для вампира, участвующего в религиозных церемониях, посвященных нашему общему знакомому Гаару. Там Гаара почитают как божество долголетия и здоровья, поэтому ежегодно приносят ему жертвы.
– И зачем он участвовал в этой церемонии? – граф свел брови на переносице.
– Сложно сказать… Мне кажется, он старался жить на чужбине обычной жизнью, как старается жить всякий, кто настойчиво избегает своего прошлого.
– Вы говорили с ним?
– Довелось. Я успел к нему раньше, чем велисиалы. Мы с ним встретились в саду дворца Элегиара. Туда он вышел прогуляться во время пира. Он не желал идти со мной, не верил ни моим словам, ни моим попыткам убедить его. – Выдержав паузу, чтобы набраться сил, герцог продолжил: – Мариэльд в свое время преуспела обратить его против тебя и против меня как посланца твоей воли…
– Как он мог отказаться уйти?
– Не гляди на меня так… Я не вру.
– Вы ему рассказали о том, что ему угрожает опасность?
– Само собой!
– Поклянитесь, друг мой, что все было именно так.
– Клянусь, – произнес Горрон. – Клянусь тебе, что виделся с ним. Клянусь, что пытался убедить его вернуться к тебе, чтобы спасти его жизнь от нависших над ним туч. Но он отказался, и мне пришлось ненадолго оставить его.
– Почему вы оставили его?
– Ночь, в которую я с ним встретился, в истории Элегиара будет зваться ночью Пламенной птицы. Или еще как-нибудь в подобном поэтическом духе. Пока мы разговаривали, изменники с помощью пиромантии едва не сожгли дворец, а потому мы расстались – он побежал внутрь. Для него куда важнее его южная жизнь, чем его прошлое. Он не собирался никуда возвращаться. Ну а дальше за Уильямом пришли, поэтому я не знаю, куда он делся после рассвета. Не гляди так… – Горрон тяжело вздохнул, увидев острый взгляд родственника. – Клянусь тебе, что он исчез после рассвета.
Большего граф об Уильяме не узнал. До полуночи он просидел у своего родственника, поведав ему о расследовании после пропажи герцога, а также о заточении Мариэльд в горах. В свою очередь герцог принялся с трудом, но рассказывать и про задержку в тюрьме, и про то, как далеко он продвинулся на Юг в поисках вражеских Теух. Он поведал, что дошел практически до одного из великих городов – Нор’Алтела, лежащего в красном ущелье, но не нашел ни единого намека на возрождение кланов старейшин.
– Теух разобщены, – говорил герцог, уже уставший от беседы. – Летэ полагал, что на той стороне залива против него веками зрел заговор. Он думал, что Теух вновь едины и сильны. Искал следы их деятельности… Но Юг не даст старейшинам поднять головы. Поэтому им поодиночке безопаснее. Ведь стоит лишь одному раскрыться, как ненасытные южные златожорцы, у которых есть маги, доберутся и до остальных…
– Надеюсь, он вас послушает. Я видел его, Горрон, в зале после переговоров. Он верит, что его старый враг еще жив.
– Тяжело будет, но постараюсь ему объяснить. Если глядеть назад, а не вперед, то нам не избежать войны сначала в Солраге, а когда мы лишимся его, то велисиал дойдет с войском и сюда, осадив стены этого замка. Но все это завтра… Война начнется завтра: и с Летэ, и с велисиалами. А пока что я хочу хорошо, по-человечески выспаться, чтобы набраться сил…
Оставив своего родственника отдыхать после череды Гейонешей, Филипп покинул покои и вернулся в свои. Там он предался размышлениям, пока над замком бледнел лунный серп. Замок был на удивление тих, спокоен. Пока пальцы привычно поглаживали лежащий у сердца промасленный лист бумаги, граф думал о причинах, по которым Уильям мог отказаться от возвращения на Север. Получается, его родившаяся тридцать лет назад ненависть продолжала зреть, пока окончательно не закостенела?
* * *
Незадолго до возвращения герцога из южных земель к Молчаливому замку прибыл человек из Йефасы – обычный ремесленник. Ремесленник казался пьяным, речь его была спутанной, похоже, он сам себе не отдавал отчета в своих действиях. Однако сообщил, что является звеном, через которое старейшины смогут оповестить об изменениях сделки. Когда вернулся Горрон и всем стало известно о малочисленности вражеского клана, обитающего на Юге, Летэ послал своего вестника в Йефасу, к этому зачарованному ремесленнику.
Все это значило ровным счетом одно: Летэ осознал абсурдность своих притязаний и готов уступить. Оставалось лишь удивляться способности Горрона решать любой вопрос без кровопролития.
Буквально на следующий день явился все тот же аристократ в широкополой шляпе с желтым пером, хотя и в другом табарде. Он прибыл один, без помощников, просто выйдя пешком из дубовой рощи. Его сопроводили в огромный зал с троном, на котором снова восседал неподвижной статуей Летэ фон де Форанцисс. Переговоры длились долго. И на этот раз в ближайшей комнате притаился сам герцог Донталь, которому пришлось ради этого больным покинуть постель. Филиппа там не было.
– Выходит, в общей сумме к Саммамовке я обязуюсь доставить сюда шестерых бессмертных, в числе которых должны быть Юлиан и Генри. Правильно? – спросил аристократ, подытоживая.
Величественно кивнув, Летэ устремил взор вдаль. В его глазах гость был лишь приглашенным просителем, но никак не равным и уж тем более не превосходящим его. На это аристократ только иронично усмехнулся, прекрасно различив застарелое высокомерие.
– Хорошо, что мы наконец пришли к единому мнению, – голос его сделался хитрее. – Но я хочу предупредить.
– О чем же? – глава поглаживал подлокотники.
– Дело в том, что вашими усилиями, когда вы оторвали меня от моих дел, бессмертный паразит внутри Генри… Как бы выразиться… С ним не получилось, – снова ухмыльнулся аристократ. – Его дни сочтены. Спустя пять, десять, может быть, двадцать лет с большой вероятностью он окончательно умрет.
– Почему же? – Летэ впервые взглянул на гостя.
– Вас это не касается, но, помимо Генри, я хотел бы оставить у себя Юлиана. Конечно, я могу отдать их вам. Только один из них почти мертвец, а второй больше похож на южанина, чем на северянина, к тому же бывший человек, из-за чего многие из совета в свое время проголосовали против.
– К чему все это сказано? – нахмурился Летэ.
– Я просто хочу предложить кое-что другое. Я все-таки осведомился насчет Теух. Их действительно почти не осталось. Но в далеких южных горах, там, куда не дотягиваются ваши соглядатаи, где почти нет письменности, уже долгие века прячется бывший воевода Теух. Его имя Баммон. Ему служат несколько потомков тех, кто бежал вместе с ним. Как насчет того, чтобы вместо Генри и Юлиана, бесполезных для клана, доставить сюда шестерых южных паразитов, в числе которых будут Баммон, его нареченный сын и последователи? – глаза аристократа сверкнули.
Оплывшее лицо Летэ тут же вспыхнуло гневом: он вспомнил былые войны, в которых Баммон из клана Теух иссушил многих соратников Летэ. Долго он молчал. Взгляд его был хмур, тяжел, а толстые белые пальцы крутили рубиновый браслет, выдавая внутреннее колебание. С каждой минутой губы аристократа все шире и шире растягивались в улыбке победителя, будто и не могло быть иначе, будто он знал, что почти любого можно купить, сыграв на слабостях.
Шесть бессмертных?
Или десять и в том числе один злейший враг?
Летэ молчал, застыв статуей. Горрон де Донталь в соседней комнате все слышал и тоже хмурился, а взгляд его был чрезвычайно серьезен, каким никогда не бывал при посторонних. Аристократ продолжал улыбаться, сжав тонкие губы, и хитро поглядывал из-под шляпы с желтым пером, которую в этот раз даже не удосужился снять.
– Десять даров… К Саммамовке… – наконец глухо сказал Летэ.
Переговоры продолжились, но обсуждали уже сам процесс передачи наделенных бессмертием тел и карты, чтобы под конец обменяться обещаниями придерживаться данного соглашения. Соглашение подразумевало и заключение мира, если обмен пройдет успешно.
Когда солнце стало клониться к закату, гость сухо попрощался и покинул зал бодрым шагом. Вслед за ним, колыхаясь под мантией, неторопливо вышел и сам Летэ. Увидев укрывшегося в тени герцога, который прислонился к стене от усталости, он задержал на нем свой ледяной взор: оба понимали, что граф Тастемара с заключенным соглашением будет не согласен.
* * *
После отбытия гостя в дверь графа постучали. Вошел слуга, который известил, что хозяин замка требует его к себе. Поднявшись, Филипп последовал за молчаливым вампиром. Блеклый свет едва лился сквозь высокие, но узкие коридорные окна, но не оседал вниз. Там колыхалась тьма, по которой графа и вели в другое крыло. В дверях покоев он столкнулся с еще одним слугой, выносящим на руках иссушенный труп. Голова юной девушки была запрокинута; рубаху ее жадно разорвали выше живота, оголив вместе с лебединой шеей и белоснежную грудь. В глубине темной комнаты, где не лежало ни единого ковра и все было холодным и пустым, как склеп, сидел на постели Летэ. Он вытирал полными пальцами свои мясистые губы, доводя их до обычной мертвой белизны.
В углу, в кресле, сидела, сложив руки на коленях, Асска. Она не шевелилась и даже будто не дышала, лишь едва повернула голову, когда гость вошел. Этой бледностью и неподвижностью она походила на саму комнату и своего супруга. Красота ее оживала красками лишь среди роз и под лучами солнца, да и то ненадолго.
Филипп поклонился им обоим.
– Вы звали, – сказал он.
Вместо того чтобы подойти к своему вассалу, Летэ двинулся к Асске. Его грузное тело колыхалось под мантией. Подойдя, он покровительственным жестом вытер толстым пальцем губы Асски, где еще виднелись следы крови. Затем взял ее черный локон, лежащий у тонкой шейки, прокатил его между пальцами и, не отрывая от него взора, произнес:
– Они согласились – у них нет выбора. На этом твоя роль стража карты заканчивается. Ты сделал достаточно.
– Сир’ес, – заметил граф. – Я до совета и на самом совете был назначен вами хранителем карты до обмена.
– Обмен скоро случится… Очень скоро…
Волоча за собой черное длинное одеяние, Летэ прошел от своей дочери обратно до постели и замер напротив Филиппа, уставив на него свой взор. Глаза его, серо-синие, казались пустыми, будто высеченными из камня рукой скульптора.
Он медленно вытянул вперед руку, требуя карту.
– Демона устраивают договоренности, к которым мы пришли, – произнес он. – И он не станет их рушить. Не станет и пытаться отнять карту. Так что твоя роль закончена, Филипп, и ты можешь вернуться в Брасо-Дэнто. Там ты нужнее…
– В войне всегда нужно готовиться к худшей подлости со стороны противника…
– Отнюдь… Мы заключили с демоном уговор, после которого весьма ясно, что его интересует честный обмен. Демону нет нужды рисковать, если он и так получит свое.
Летэ опять едва заметно тряхнул рукой. Звякнул его пылающим красным браслет. Повинуясь порыву почтения, Филиппу пришлось склонить свою седую голову, почти касаясь груди подбородком, но он не уступил, лишь положил на сердце руку, как бы предупреждая.
– Ты – мой вассал, – напомнил глава.
– А вы – мой сюзерен. Я помню об этом, сир’ес! Но сейчас меня с вами, помимо священной клятвы на крови, которую давал мой предок Куррон фон де Тастемара, связывает и ваша собственная клятва, данная вами на суде. Согласно ей, я буду носителем вплоть до завершения обмена. Вы уже имели возможность убедиться, что я держу клятвы. И если я увижу опасность для того, что мне было вверено, я без промедления все сделаю как должно. Так разве клятвам не должно иметь крепость?
И он поднял голову, встретившись прямым, испытующим взором с Летэ. Летэ молчал. Он понимал, что сам себя загнал в угол своей клятвой, пусть и не на крови. Некоторое время он раздумывал, рассматривая Филиппа тяжелым, будто прибивающим к земле взглядом, в котором отражались сменяющие друг друга эпохи.
– Хорошо… Иди… Иди, храни карту, как я тебе повелевал.
Филипп покинул холодные покои, подходящие скорее для упокоения мертвеца, нежели для жизни и сна. Вслед ему посмотрела вечно юная Асска, едва повернув голову, и ее черные локоны соскользнули с плеча и упали на спину. Затем она повернула вспыхнувшее любопытством лицо уже к своему господину, но тот никак не отреагировал – лишь остался стоять, будто мраморная статуя.
* * *
Теперь граф чувствовал уже не нарастающую тревогу, а ясную беду. Привычно коснувшись груди, он направился скорым шагом к Горрону де Донталю.
Вошел без стука. Махнув, отослал всех присутствующих слуг. Затем снова вслушался в коридор, но прислуга, уже ведающая, что граф обладает на редкость чутким слухом, благоразумно удалилась. Граф нашел герцога лежащим в постели и сложившим руки на груди. Он отдыхал, пытаясь восстановить силы, ибо предчувствовал, что пытка Гейонешем может оказаться не последней.
Филипп присел на край кровати.
– Говорить можете? – спросил он жестким голосом.
– Смогу… – произнес Горрон.
– Скоро обмен с новыми условиями. Наш глава пытался забрать у меня карту под явно обманным предлогом. – Тут голос его стал глуше: – Вы знаете, какова суть новых условий.
После затянувшейся паузы Горрон вздохнул.
– Филипп, веками я хранил свой Крелиос. Я цеплялся за него как за единственно верное, что держит меня в этой жизни. Я цеплялся за него, когда погиб Куррон. Я продолжал цепляться, когда потомка Куррона сменил следующий потомок. Меня мало что заботило, кроме моего дела, и я верил, что, рухни оно, я сгину следом. Я платил чрезвычайно высокую цену за то, чтобы сохранить его, и год от года и цена, и мое душевное напряжение росли. В конце концов все равно все рухнуло. Вот скажи, Филипп… Скажи мне честно, как единственному твоему родственнику. Ты проделал большой путь, восстановил свою честь в глазах совета и хоть и не предупредил обман, но сделал то, что не под силу кому-либо из нас. Или даже мне. А сейчас у твоего сердца лежит то, что медленно иссушает тебя. Но если вдруг окажется, что все твои жертвы и старания были зря?
– Уильям… Уильям мертв? Или его выменяли?
– Выменяли, предложив за него троих. Один из них – Баммон, о котором ты весьма наслышан.
Хотя Филипп и достойно выдержал этот удар, но от герцога не укрылось, что это далось ему нелегко. Он некоторое время сидел, пока не потянулся к сердцу, достал из-под отворота, специально подшитого под котарди, сложенную в несколько раз промасленную карту. Затем посмотрел на нее, будто увидев впервые, и принялся поглаживать ее, разравнивать погнутые края сухими пальцами.
– Тогда… Сир’ес дождется окончания обмена, пока не свершится его клятва… И принудит меня уже священной клятвой на крови передать карту велисиалу… У меня не будет выбора, но Уильям все равно останется у них… – голос графа осип.
– Да. Ты проиграл, друг мой.
– Что ж… – сказал скорее сам себе граф. – Я ждал от врага всего. Но не закрадывалось даже мысли, что Летэ будет подкуплен ими… Или я просто не хотел в это верить?
Еще некоторое время Филипп молчал, только продолжал гладить обожженный уголок карты, уронив голову на грудь, пока наконец не произнес неожиданно спокойным, можно сказать, мертвым голосом, в котором вдруг иссякли все чувства, делающие его живым:
