Kitabı oku: «Прости, но я хочу на тебе жениться», sayfa 6

Глава семнадцатая

Алекс паркуется в нескольких метрах от двери подъезда, где живет Ники.

Смотрит на часы. Половина десятого. Она сказал, что у нее лекция в десять, должна уже скоро выйти из дома. И как раз в этот момент дверь открывается. И она выходит… Ники. Она выглядит старше, уже взрослой женщиной. Ну конечно… Это Симона, ее мама! «О боже, а вдруг она меня застукает? „Алекс! Это ты! А мы-то думали, что в этой паре ты старший. Зрелый и надежный. А вместо этого… Что ты делаешь? Шпионишь за моей дочерью?! Но разве она плохо себя ведет? Заставляет тебя сомневаться в ней? Хорошо, у нее новые друзья, это нормально, у нее новый университет…“ Но все это неважно…»

Алекс медленно сползает по сиденью, почти скрывается под рулем, ему стыдно за свои мысли. Он немедленно начинает искать аргументы в свою защиту: «Извините, синьора… Любовь подразумевает и ревность…»

«Ревность… Чем больше гонишь ее прочь, тем ближе она подбирается… Вот она, тут, змея, среди нас, пожирает твое сердце, как спелый помидор, сводит с ума, как красная тряпка для быка, я и сам, как бык, увы, отметаю все доводы разума…»¹⁹

«Что я делаю, пою песню Челентано? Нет! Вот! Я должен объяснить все намного проще: „Синьора, я здесь… Из-за любви“».

Алекс опять смотрит на Симону, маму Ники, и видит, что она садится в машину, опускает стекло и машет рукой девушке на скутере. Да. Это она. Ники!

Алекс заводит машину и трогается с места, отворачивается, проезжая мимо Симоны, которая едет в противоположном направлении. Он сворачивает за угол и едет за скутером. «Не верю. Все в лучших киношных традициях. Следуй за этой машиной. – Алекс смеется. – Но на самом деле это мопед…» На секунду ему хочется бросить все это, просто улыбнуться и смириться – да, это нормально, она свободная и независимая девушка, у нее есть свои знакомые, с которыми она переписывается, и мы сами должны выбрать, оставаться вместе, несмотря ни на что, или разойтись, здесь не должно быть никакого принуждения. «На самом деле даже хорошо, когда есть из кого выбрать, можно сравнивать, и если она останется со мной – значит я оказался лучше других». Слишком легко выиграть, если с тобой не соревнуются.

«Да, такими темпами я приеду в офис пораньше и смогу быстрее разобраться с этим фильмом».

Но вдруг происходит нечто странное, знак свыше – громкость радио сама собой увеличивается, и музыка врывается в мысли Алекса, стирает улыбку с его лица. Радиостанция Ram Power, 102.7, «Волна жизни, волна памяти». «Ты ошибаешься, ты видел другую… Нет, это не Франческа. Она дома и ждет меня. Это не Франческа… С ней рядом другой… Нет, это не может быть она…»²⁰ Могол и Баттисти становятся дьяволами-искусителями, и Алексу на ум приходят разные образы, будто фильм, снятый величайшим режиссером всех времен. Любовь. Предательство. Обман. И вот оно. «Осторожно, двери закрываются», когда Гвинет Пэлтроу по странной прихоти судьбы возвращается домой раньше и застает его с любовницей. Затемнение, смена кадра, и вот уже «Неверная», Ричард Гир получает штраф на машину своей жены, которая оставляет ее на улице, где живет парень, продающий подержанные книги… И выясняется, что они часто видятся, только вот книги тут ни при чем…

Еще одно затемнение, и вот «Мужчины» Дорис Дёрри, когда муж возвращается домой за папкой с документами и замечает, как его жена, минуту назад лежавшая в постели с бигуди на голове, выходит на улицу, он идет за ней и видит, как она валяется на лугу с каким-то хиппи, дитя цветов… Затем Алекс думает об Энрико и его жене, сбежавшей с адвокатом, знакомым ее мужа. О Пьетро и всех его любовницах. И Алекс перестает сомневаться, уверенно нажимает на педаль газа и едет дальше. Ну да. Челентано прав. Я ревную.

Глава восемнадцатая

Алекс видит, как Ники слезает с мопеда, блокирует колесо и быстро заходит в университетские ворота. Алекс в отчаянии. Где припарковаться? Как понять, куда она идет?

Внезапно одна из машин выезжает, освобождая место на парковке. «Именно сейчас! Невероятно. Это судьба. Что это значит? Что мне хочет сказать судьба?» И на этот вопрос снова отвечает радио. Кармен Консоли. «Первый луч солнца на рассвете, я ждала тебя и тихо напевала, не в первый раз я следила за тобой украдкой, поверх и остатков вчерашнего дня, и что-то в воздухе над пустыми стульями подсказало мне в конце концов – не надо спешить, и я ласково гладила эту идею, собирала знаки… Объясни мне, что я упустила, где то недостающее звено, источник всей неопределенности, объясни мне, что ускользнуло от моего взгляда…²¹»

«Да, знаки. Ники, я что-то упустил? Странно, как иногда самые невинные слова превращаются в оправдание нашим поступкам…»

Но у Алекса больше нет времени на раздумья. Или на волнение.

Он глушит мотор и выходит из машины. А через мгновение уже бежит по дорожкам университета. «Боже мой… Я потерял ее». Он оглядывается по сторонам и замечает Ники. Вот она, прямо перед ним, идет в толпе других студентов, почти вприпрыжку, он видит, как ее собранные в хвост волосы шевелятся от ветра. Ники улыбается, трогает правой рукой ветки кустов, словно хочет приласкать их, стать частью этого маленького кусочка природы, который с трудом, но существует на этом клочке земли, все еще дышит, зажатый в тиски огромными кусками белого мрамора и цементом.

– Привет, Ники… – Кто-то обращается к ней по имени.

– Красотка Ники! – зовет другой.

«Красотка Ники. Странное прозвище. Что оно значит? Конечно, она красотка… Я знаю, но зачем об этом орать? Да и вообще, кто ты такой?»

Но времени додумать нет. Внезапно рядом с Алексом раздает визг тормозов. Из окна автомобиля тут же выглядывает пожилой синьор:

– Браво, поздравляю! Витайте в облаках и дальше! Вам же на все наплевать! Если вы умрете, это же вашим родителям придется плакать, не вам, так? – И он продолжает кричать, как сумасшедший.

– Тс… пожалуйста…

– А… можете только это сказать? «Пожалуйста…» Откуда вы? Совершенно не владеете искусством аргументации.

Алекс начинает волноваться. Ребята, которые сидят на парапете, смотрят на него с любопытством и явно наслаждаются происходящим. Ники идет дальше. «Фух! К счастью, она меня не заметила».

– Извините, вы правы… Я отвлекся.

Алекс торопится дальше, стараясь не упустить из виду Ники, которая сворачивает направо. Он проходит мимо группы ребят, которые раньше с ней здоровались. Один из них, видевший, что случилось с Алексом, слезает с парапета:

– Такой уж он человек… Псих, мы его хорошо знаем…

– Да, – говорит другой парень: – Вечно нас третирует… И наши зачетки!

– Да, синьор, не переживайте!

Алекс улыбается. Не слабо. Они назвали его синьором. Синьор. «Мама дорогая, ну надо же! Синьор. Большой. Взрослый. Даже старый! Синьор… Меня впервые назвали синьором!» И Алекс только сейчас замечает, сколько вокруг ребят намного младше его. Молодых, как Ники. Он идет дальше. «Вот так, я для них синьор. Синьор – старпер, старик, старикан, древняя развалина… Ники тоже так думает?» И с этими мыслями он входит в здание литературного факультета.

Глава девятнадцатая

Большая аудитория, профессор ходит туда-сюда перед кафедрой, активно жестикулирует, он явно увлечен своей лекцией.

– «Как ревнивец, я мучим четырежды: поскольку ревную, поскольку себя в этом упрекаю, поскольку боюсь, что моя ревность обидит другого, поскольку покоряюсь банальности; я страдаю оттого, что исключен, агрессивен, безумен и зауряден»²². Так писал Ролан Барт во «Фрагментах речи влюбленного». Он говорил о ревности. Что может быть более болезненным, более сложным для принятия? Ревность существовала всегда… Думаю, это оттого, что у нас в организме есть какая-то молекула, выделяющая гормон ревности, и она работает как шпион под прикрытием, индикатор опасности, а точнее – ошибки… И наш Барт, эссеист, литературный критик и французский лингвист, дает, как мне кажется, отличное определение.

Алекс не верит в то, что слышит. Лекция о ревности. Сегодня и правда необычный день! Он тайком пробирается в аудиторию и вдруг замечает Ники, она сидит немного ниже. Алекс садится на заднем ряду и, пробираясь между партами, не спускает с нее глаз, пока не оказывается позади студента с рас-трепанной копной волос, похожего на Джованни Аллеви²³, – отличное укрытие.

Профессор продолжает:

– Если говорить о Франсуа де Ларошфуко, то ревность – это любовь больше самой любви. Теперь вы хорошо понимаете, сколько есть разных мнений о ревности в литературе, эта тема касается не только ваших коллег с факультета психологии…

Профессор продолжает объяснять, а Ники тем временем наклоняется и вытаскивает из рюкзака большую тетрадь, кладет рядом с собой, достает ручки и разноцветные маркеры. Открывает тетрадь, продолжая слушать лекцию. Иногда она что-то записывает, потом кладет локоть на парту и немного опускает голову. Время от времени зевает, прикрывая рот рукой. Алекс улыбается, но вскоре Ники замечает кого-то чуть ниже слева и машет ему.

«Привет, привет!» – кажется, говорит она, протягивая руку, но не произнося ни слова. Потом делает жест, как будто хочет сказать: увидимся позже.

Алекс, терзаемый любопытством и подозрительностью, сдвигается правее молодого Аллеви и наклоняется вперед, чтобы разглядеть, с кем разговаривает Ники. Как раз вовремя. Девушка показывает ей пальцами ОК, улыбается и отворачивается. Ники недолго смотрит на нее, затем возвращается к лекции. «Какая милая. Это ее подруга. А я уже бог знает, что подумал… Но что я должен был думать? Как глупо». И в этот момент как будто все сомнения Алекса внезапно обретают вес и форму. Он подвигается поближе к Ники, и та, словно почувствовав что-то, выпрямляется и начинает оглядываться по сторонам. Алекс тут же сдвигается за спину студенту с вороньим гнездом на голове, прячется за ним, замирает как статуя, сливается со своим невольным укрытием, превращаясь чуть ли не в тень этого молодого человека. Взволнованно задерживает дыхание. Потом медленно наклоняется вправо. Ники отвернулась, смотрит вперед, на профессора.

– Но наш Франсуа де Ларошфуко не остановился на этом, он добавил, что существует не только одна-единственная разновидность настоящей любви, но еще и тысяча ее копий.

Алекс вздыхает. Слава богу. Она меня не заметила.

– Шеф? Шеф?

У Алекса едва не случается инфаркт. Под соседней партой, опираясь одной рукой о свободный стул, сидит странный парень. Одет в куртку военного образца со звездочками на плечах, его длинные и немного растрепанные дреды собраны в хвост и перевязаны красной лентой.

Парень улыбается:

– Прости, шеф, не хотел пугать… Не хочешь прикупить травки? Гашиш, марихуана, экстези, кокс… Все есть…

– Нет, спасибо.

Парень пожимает плечами и покидает класс, исчезая так же внезапно, как и появился. Алекс качает головой: «Что я ему ответил? Нет, спасибо. Что я здесь делаю?» И он незаметно выходит из аудитории № 44. «Лучше поеду в офис, да…» Алекс быстро направляется к машине. Без проблем выезжает на дорогу, снова чувствуя умиротворение. И даже не представляет, как бы все изменилось, останься он в аудитории до конца лекции.

Глава двадцатая

Олли делает ксерокопии. Прошло совсем немного времени с того момента, как началась ее стажировка. А ей уже скучно. Только встречи в коридоре с Симоном поднимают настроение. Этот парень такой растяпа, просто ужас, но еще он веселый, добрый и искренний. И только он рассказывает ей, как на самом деле все работает в компании. Единственный, кто дает советы.

Олли работает в просторном и хорошо освещенном кабинете. Она поставила на свой маленький стол несколько декоративных фигурок и фотографию Ондэ. Фото Джампи решила не ставить. Может быть, это своего рода скромность, кто знает. В одном ящике стола лежат ее эскизы. Время от времени в конце дня, когда наконец-то заканчиваются все задания, которые ей поручают, – мелочь, совершенно не соответствующая ее амбициям, – Олли садится за стол и рисует, вдохновляясь тем, что видит вокруг. В конце концов, она же работает в штаб-квартире модного дома. Да, вот она, моя работа на низшей должности. Олли вспоминает интервью с Лучано Лигабуэ, которое видела по телевизору. Оно произвело на нее сильное впечатление. Лигабуэ тогда сказал: «Я убедился, что успех совершенно не то, что ты себе представляешь, это не уравнение „успех = счастье“. Да, он может помочь тебе решить множество проблем, получить много всего классного, но в целом это совсем не то, о чем ты думаешь. Именно ради того, чтобы доказать: я заслужил хотя бы малую часть того, что получил, – я написал „Жизнь полузащитника“. Хотел сказать: смотри, успех не свалился на меня из ниоткуда. Я написал эту песню, когда почувствовал необходимость хоть как-то оправдать свой успех, и на самом деле это тоже ерунда. Но я должен был пройти и через это». Олли улыбается. «Эх, даже если сейчас я расстроена, есть надежда, что это все к лучшему. Хотя сейчас я чувствую себя даже не полузащитником. А просто сижу на скамейке запасных!»

Несколько девушек в кабинете печатают на компьютере, одна оформляет заказ по телефону, другая набирает что-то на КПК. Суета вокруг нового закрытого показа мод. Симон объяснил Олли, что компания полностью переработала концепцию показов и отказалась от всего, что принято в мире высокой моды. Вместо того чтобы заставлять клиентов за несколько месяцев скупать как можно больше одежды, они создали шоурумы по всей Италии, куда регулярно приезжают владельцы магазинов и покупают только несколько образцов из новых коллекций, таким образом, в магазины попадают новинки, которые можно менять так же часто, как обычные сезонные тренды. Только теперь это работает и с высокой модой. Ясно, что главный шоурум расположен в штаб-квартире модного дома. Вот почему такая суета: завтра ритейлеры приедут на встречу, проводящуюся здесь раз в две недели.

Внезапно в кабинет заходит Эдди. Девушки замечают его, здороваются и молча ждут. Вряд ли он часто заходит сюда лично.

Олли повторяет за ними:

– Доброе утро. Что вы тут делаете, спите? Я хочу посмотреть рекламу на завтра.

Одна девушка быстро открывает ноутбук на своем столе, приглашает Эдди подойти ближе и показывает ему что-то:

– Да, постеры уже напечатаны. И, как нам сказал директор, они будут выглядеть вот так… Смотрите…

Эдди бесстрастно смотрит в монитор. Он не говорит ни слова, выражение лица не меняется. Олли смотрит на него. Он стоит далеко, но расстояние не помеха ее злости. Этот человек вызывает у Олли инстинктивное раздражение. И это чувство сильнее ее.

– Отвратительно… И завтра утром мы будем проводить показ вот с этим на стенах?

Девушка сглатывает слюну. Она, очевидно, знает, что произойдет дальше.

– Ну… Да, синьор Эдди… Директор сказал…

– Я знаю, что он сказал. Дело в том, что я смотрю на эти постеры, и они отвратительны. Отвратительны! Вы никак не можете придумать что-нибудь новое, провокационное, отличающееся от всего, что вы делаете обычно. Никак не можете меня удивить…

– Но директору понравилось… – Голос девушки становится все тише и тише.

– А… даже не сомневаюсь. Он подписывает документы. Он вкладывает деньги. Но кто тут отвечает за креатив, а? Кто отвечает за креатив? – Эдди повышает голос.

Все девушки и двое парней отвечают хором, как по команде:

– Вы.

В этот момент в кабинет входит Симон, замечает Эдди и останавливается в дверях.

– Да. Точно. Я. И я говорю, что это отвратительно. И если мне это не нравится, то показа не будет. Только если вы все, замечательные маркетологи, операторы, техники и те, кто делает все остальное, не придумаете к завтрашнему утру что-нибудь новое. И если то, что вы придумаете, мне понравится. На кон-трасте с этим дерьмом.

– Но директор…

– Я сам поговорю с директором. А вы делайте работу, за которую вам платят. Кстати, слишком много.

Две девушки обмениваются взглядами и закатывают глаза.

Кто-то делает жест, стараясь не попасться на глаза Эдди. Как будто говоря: «Эх, ты же сам знаешь, сколько нам платят».

Эдди поворачивается и уже собирается уходить, когда вдруг замечает ее. Олли все время стояла перед своим столом.

– О, гляньте… Детский сад тоже тут.

Олли пытается не реагировать.

Эдди подходит к ней:

– И как дела? Ксерокопирование захватывает с головой?

Олли смотрит на него и изображает улыбку:

– Ну… Да… Я имею в виду… Я бы хотела заняться чем-то другим, например рисованием, но я счастлива… Просто быть здесь…

Эдди меряет ее взглядом. Затем поворачивается и смотрит на других ребят:

– Поняли? Она делает ксерокопии, чтобы просто работать здесь!

Потом он переводит взгляд на стол. Видит ноутбук. Фотографию в рамке.

Снова смотрит на Олли:

– Как дела с детскими рисунками? Уже хотя бы на уровне первого класса?

Олли вздыхает. Нагибается. Открывает ящик. Берет свою папку. Раскладывает на столе несколько эскизов и взволнованно замирает. Тишина. Эдди смотрит на нее. Затем опускает взгляд на стол. Внимательно изучает листы. Берет один. Смотрит по-прежнему бесстрастно. Потом кладет обратно. Смотрит на Олли. Пристально. Олли дрожит. Дыхание прерывается. Сердце колотится, пульс под двести. Ладони вспотели, но она пытается сохранять спокойствие.

– Скажем, второй класс, да… Не заметила, что твои навыки ксерокопирования улучшились?

Он поворачивается, не говоря больше ни слова, не дожидаясь ответа. Выходит из комнаты так же стремительно, как и вошел.

И все снова начинают дышать, будто бы даже облегченно. Две девушки фыркают, одна вешает трубку, парень начинает ломать голову над новой идеей для рекламы.

Симон подходит к Олли:

– Черт! – В его голосе слышится изумление.

– Что «черт»? Я до сих пор трясусь! – Олли только сейчас начинает складывать эскизы на место.

– Это было круто!

– Что именно? Это унижение?

– Какое унижение? Ты разве не заметила, что он тебя похвалил? Слушай, это такая редкость!

– Ах, так это был комплимент такой?

– Уверяю тебя, да. Эдди надо уметь понимать, он художник, говорит на своем языке.

– А… И где можно купить разговорник?

Глава двадцать первая

Лекция только что закончилась, Ники складывает обратно в рюкзак тетрадь и маркеры, как вдруг кто-то садится ря-дом с ней:

– Ну, тебе понравилась лекция?

Ники удивленно поворачивается. Это Гвидо. Она бросает быстрый взгляд в глубь аудитории, будто увидел там кого-то. Потом возвращается к разговору:

– О да… Мне очень нравится этот профессор.

– Правда? И как бы ты его описала: искренний, лживый, деликатный, бесчувственный, оппортунист, альтруист или бабник?

Ники смеется:

– «Бабник», ну что ты такое говоришь?

– Джон Максвелл Кутзее пишет, что «только мужчины ненавидят бабников, потому что завидуют. Женщины любят бабников. Женщина и бабник неразделимы».

– Ну, как бы то ни было, я считаю, что профессор Трасарти любит литературный факультет, он добрый и чувствительный человек и, возможно, возможно… Судя по тому, как он двигается, насколько он женственный, да, короче говоря, он может быть геем… Это, конечно, комплимент…

– Ах так, отлично. Оставь, я понесу… – Гвидо перекидывает через плечо сумку Ники.

– Не надо, я сама.

– Но мне будет приятно понести твою сумку.

– Тогда ладно, – Ники пожимает плечами: – Как хочешь…

Гвидо идет вперед, улыбаясь:

– Куда тебя проводить?

– Мне надо сходить записаться на экзамен и посмотреть, какие следующие.

– Хорошо, отлично, не поверишь, но мне надо сделать то же самое.

– Я и правда не верю.

Гвидо останавливается и смотрит на нее, поднимая бровь:

– Почему ты мне не веришь? Неужели эти сомнения порождены радостью и счастьем, которые я испытал от встречи с тобой?

– Может быть.

– Ты же знаешь, что мы учимся на одном факультете и у меня могут быть те же экзамены, что и у тебя?

– Может быть. Но прежде чем я запишусь, скажи, какие из них ты собираешься сдавать, ладно?

– Хорошо, хорошо. – Гвидо качает головой. – То, что говорят обо мне мои друзья, мне только вредит…

– Тебе? Или, может быть, твоему образу?

– Моему образу?

– Хочешь правду? Только не обижайся.

– Хорошо.

– Поклянись.

– Я клянусь.

– Твой имидж, твой образ…

– Что?

– Сразу видно, что ты… Ты…

– Ну?

– Говоря твоими словами – бабник… Заучиваешь эффектные фразы, чтобы произвести впечатление, одеваешься так, чтобы сразу запомниться, добр и вежлив со всеми девушками, чтобы сразу заметить, кто из них влюбится в тебя…

– Ах так? А ты не думаешь, что ошибаешься?

– Неужели?

– Конечно, кому знать, если не мне, так? И что плохого в том, чтобы быть вежливым с женщинами? Чтобы заставлять их чувствовать себя красивыми? Достойными уважения? Внимания? Я не бабник. Может, я последний бог романтики.

Ники смотрит на него и улыбается:

– Ну вот, если какая-то девушка тебя и отошьет, ты, по крайней мере, сумеешь выставить себя в хорошем свете.

– Ах так? – Гвидо тоже улыбается. – Тогда я скажу тебе еще кое-что. Профессор Трасарти женат, а в прошлом году он встречался с одной студенткой, Лючиллой, и вроде бы уговорил ее бросить своего парня, а когда она забеременела, заставил сделать аборт.

– Да, конечно, ни слову не верю.

– Ну да, речь, наверное, о его сыне… И про аборт наверняка вранье.

– А все остальное?

– Остальное правда, эту девушку звали Лючилла, у нее был парень, и она целый год встречалась с этим профессором.

– Да? И как ты узнал это?

– Легко. Я был ее парнем. – Гвидо улыбается, разводит руками и кладет сумку Ники на парапет. – Мне жаль, но я вспомнил, что должен кое с кем встретиться. Бабник прощается с тобой.

И он уходит. Ники стоит на месте, она сконфужена и огорчена. Обижать Гвидо совсем не хотелось. Ники берет свою сумку и поднимается по лестнице – и вдруг сталкивается с профессором Трасарти.

– Здравствуйте. – Он приветливо улыбается. – Вам что-нибудь нужно?

Ники тут же вспоминает историю Гвидо и представляет, как профессор смотрит на нее по-новому, видит в нем волевого человека, уже не чувствительного и деликатного, и невольно краснеет:

– Нет, нет, спасибо, профессор, я просто пришла записаться на экзамены. – И, не оставляя ему возможности ответить, Ники обходит его. – Простите, я уже опаздываю.

И быстро уходит, злясь на себя. Оглядывается в конце коридора. Слава богу, профессора не видно. Она сбавляет шаг и улыбается: «Кто знает, может, эта история просто вранье. Я слишком впечатлительная. Но она должна быть правдивой. Иначе зачем бы Гвидо мне ее рассказал? Чтобы я прониклась к нему состраданием из-за подлого поступка той девушки, которая бросила его ради профессора? Да нет же… – Ники открывает журнал со списком экзаменов. – Конечно, друзья говорили, что Гвидо способен на все, лишь бы произвести впечатление на девушку. Она записывается на следующие экзамены и закрывает журнал. – Однако, чтобы произвести впечатление, ему не нужны все эти штучки. Он хороший парень, милый, веселый… И со мной вел себя так обходительно…»

А потом приходит другая мысль: «Ники, что ты такое говоришь? Ты с ума сошла? В таком случае, Алекс прав… – она улыбается, когда ей приходит на ум одна мысль. – Точно! Потрясающе. Я и правда хочу это сделать. Он заслужил».

Ники выбегает из здания, спускается по лестнице, перепрыгивая последние ступеньки. Поворачивает на лестничной площадке, бежит дальше, опять прыгает со ступенек… и бам! Налетает прямо на профессора Трасарти, который валится на пол от столкновения:

– Ай…

– Ой, простите, профессор, – Ники помогает ему подняться.

Профессор принимается чистить брюки, хлопает по ним ладонями, отряхивает от пыли:

– Кажется, вы не просто опаздываете… А очень опаздываете!

Ники улыбается, она тоже немного огорчена. Профессор, впрочем, не сильно переживает.

– Я могу подвезти вас, если хотите.

– Нет, спасибо. У меня есть скутер… Может быть, в другой раз. Она обходит его и снова убегает.

– Конечно!

Профессор смотрит ей вслед с улыбкой на лице.

«Ники, черт возьми. Сегодня у тебя все из рук валится! Мало того что сбиваешь его с ног, так и потом, когда он предлагает подвезти, отвечаешь: „Может быть, в следующий раз“. При чем тут это „может быть“?» Вероятность, надежда, желание… Прокатиться! Черт возьми! Вот уж чего она точно не хотела. Ники качает головой. В одном она уверена, Гвидо ей не солгал. Некоторые вещи чувствуются инстинктивно. Бедняга, он не заслужил такого. Надо опять с ним встретиться. Ники думает о новой встрече уже гораздо спокойнее. Может быть, даже слишком спокойно. И понятия не имеет, что снова ошибается.