Kitabı oku: «Цикорий», sayfa 3
Мысль сия поразила Герасима Ивановича. И он к ней многократно возвращался. Необходимо заметить, что в селе основное население занималось кузнечным ремеслом. В поле их жёнам часто приходилось трудиться одним. Куропатов отдавал свою долю в аренду «плебеям». Кузнецов там уважительно величали по имени-отчеству. Село в старину никогда не принадлежало помещику, жители имели статус государственных крестьян. Его жители всегда гордились своим положением.
С того времени, как Герасим познакомился с интересными сведениями по истории, у него в голове постоянно крутилось открытие, сделанное им для себя. «Я патриций!» – вдруг приходило ему на ум совсем некстати во время работы в кузнице или при уборке навоза в хлеву. И вот фантазия ему как-то подсказала попробовать прокатиться на носилках. Те, что стояли обычно возле сарая, не годились, так как использовались для уборки опять же скотского навоза. Тогда он сделал новые из струганых досок. Как-то на праздник опрокинул две рюмашки и пошёл по деревне. Нашёл четырёх плебеев, которым зверски хотелось выпить, да вместо денег у каждого была «вошь в кармане, да блоха на аркане».
Мужики, конечно, удивились странной просьбе односельчанина. Впрочем, только в первый момент. Затем с энтузиазмом приняли предложение. Герасим Иванович постелил на новенькие носилки красно-чёрно-белый коврик, узоры на котором напоминали ему изображения древних воинов, царей и прочих фараонов. И помчали плебеи сельского патриция вдоль по улицам. Какой русский не любит быстрой езды! Такие «выезды» стали повторяться.
Мальчишки всегда приходили в восторг при выносе «царственного тела» и бежали следом, образуя как бы почётный гвардейский эскорт. Почему же носильщики соглашались на унизительное, казалось бы, ношение односельчанина? Причина тому была веская: Герасим обещал им бутыль самогона, которая находилась у него дома. Вот и сейчас они, начав почётный выезд с одной горки, миновав ложбину, поднимались на другую гору, приближаясь к вожделенной цели.
Артём однажды стал свидетелем того, как дядю носильщики доставили домой, он вспомнил подробности и поведал семье о них, а Василий живо представил эту картину.
Вот, наконец, и дом фараона, то бишь патриция. Избу он выстроил с двумя входами-выходами: один в ограду, а другой – чистый, так сказать, парадный вход. Пробежав мимо высоких ворот, украшенных наверху коваными петухами, носильщики завернули за угол и поставили носилки с повелителем на широкое крыльцо. Отдуваясь и вытирая пот, стали ждать вознаграждения.
– Сегодня быстрее донесли, Герасим Иванович! – хихикнул Прошка, мужик со спутанными белёсыми волосами на маленькой голове, голубовато-серыми глазами, вздёрнутым носом и редкой бородёнкой. Один рукав на грязной рубахе у него был надорван.
– Ладно, нешто, молодца, молодца! – ответил важно Герасим. Встал не спеша, расправил широкие плечи, оправил новую косоворотку из синего сатина. Взошёл в избу. Мужики, улыбаясь в предвкушении удовольствия, убрали носилки за крыльцо. Появился хозяин с четвертью, полной мутноватой, как глаза Прошки, жидкостью.
– Оооо! – раздался одобрительный возглас мужичков.
– Ура-а-а! – дурашливо воскликнул Прохор.
– Пошли ко мне! – принимая огромную бутыль, пробасил Степан, здоровенный мужик с густыми волосами и большими глазами цвета корицы.
Максим Иванович рассказал кстати, какая однажды со Степаном вышла история. Когда-то Герасим выпивал с двумя дружками детства. Половину бутыли выпили, решили прогуляться вдоль села. Заткнули покрепче четверть пробкой, привязали к ней верёвку, к ней ещё две лямки и поволокли её за собой. Идут, горланят песни. При их виде веселится и ликует весь народ встречный. Увидел «бурлаков» Степан, не будь дураком догнал, отхватил ножом верёвку и побежал от них с криком: «Свободу бурлакам!» Кинулись друзья за ним, да не догнали. Правду сказать, не особо и старались бежать, рассудив, что целая голова на плечах всё-таки лучше упущенной «баржи». Больше Куропатов не "бурлачил". Да и пить с некоторого времени перестал, а угощать любителей зелья ему нравилось.
Счастливые, мужики потопали, унося заслуженную награду и оживлённо переговариваясь. Герасим Иванович с отрадой, многим не знакомой, смотрел на их удалявшиеся фигуры с высокого крыльца.
Глава 11. Судьба
Герасим Иванович Куропатов считался хорошим кузнецом. Частенько мужики звали его подковать коня. А дело это нелёгкое, требует напряжения, умения, сноровки и опыта. Дом Куропатов имел небольшой, усадьбу – небогатую. Зато владел ружьём и слыл заядлым охотником. И собаку держал верную. Пегая, лохматая, по кличке Стрельба. С ударением на первом слоге.
Эта Стрельба однажды спасла своему хозяину жизнь. Отправился как-то зимой Герасим Иванович в соседнюю деревню за три версты к куму в гости. Кум встретил очень радушно. На радостях употребили они изрядное количество горячительного напитка. Как ни уговаривал кум гостя остаться, тот отправился домой. А морозило тогда сильно. Шёл Герасим, покачиваясь, рассказывал что-то верной Стрельбе. А потом споткнулся, упал и подняться не мог. Заснул на обочине дороги. Стрельба пыталась растормошить хозяина. Когда из этого ничего не вышло, кинулась в село. Примчалась к дому, стала царапать дверь, лаяла, выла. Вышедшую хозяйку потянула за полу шубы. Привела её к мирно почивающему на снегу Герасиму.
А в охоте собака была весьма смышлёна. Поднимала зайцев и гналась за ними. И в охоте на водоплавающую дичь годилась: подбирала подстреленных уток на озёрах. Всему её хозяин научил.
Жена Куропатова сердилась на мужа за охотничью его страсть, которая иногда мешала работе, да за «вынос тела» её благоверного. Однако, несмотря на странности мужа, любила его. Одна только дочь была у них. Похожая на мать, с волосами, чёрными как ночь. Как будто про неё говорится в Некрасовской «Тройке»: «Сквозь румянец щеки твоей смуглой Пробивается лёгкий пушок, Из-под брови твоей полукруглой Смотрит бойко лукавый глазок». Держал её отец в строгости. Уговор с другом заключил: как подрастёт дочка, отдаст её в жёны за его сына. Да не удержал свою драгоценную. Полюбила она парня из соседнего села. Зимой посадил тот любимую в сани, и умчались они венчаться. Когда жена прибежала в кузницу с этой вестью, Герасим Иванович кинулся домой, схватил ружьё, запряг коня, прыгнул в сани и погнался вслед за беглецами. Настёгивал коня вовсю. Если бы настиг – застрелил бы вора. Однако влюблённые умчались уже далеко. Не успел отец помешать им венчаться. Потом смирился, простил непослушную дочь.
По прошествии нескольких лет сам Герасим рассказывал, улыбаясь в усы: «Мчусь, понимаешь, не замечаю, как от меня прохожие шарахаются, кто-то на санях еле увернулся от моего коня. Я, понимаешь, как Русь – птица-тройка, несусь, всё отстаёт и остаётся позади, на всех ужас наша скачка наводит, ветер гремит и рвётся на куски!»
Вот такую историю рассказывали о двоюродном прапрадеде Василия. А теперь он сам стал свидетелем явления «патриция».
Коробов начал толковать, что напрасно, мол, дядя так поступает. Как бы потом не обвинили его в издевательстве над народом.
– Кто обвинит? Да энти мужики только рады, что их Герасим водкой угощает! – вздохнул Максим Иванович.
Василий помнил, что ему рассказывали о дальнейшей судьбе «патриция» и его «рысаков».
Прошка, который когда-то с большим желанием участвовал в ношении Герасима Ивановича, оказался членом комбеда. Благодаря его стараниям Куропатова объявили кулаком, который эксплуатировал трудовое крестьянство, унижал достоинство бедняков. Вместе с женой Герасима сослали в Сибирь. Герасим Иванович вспоминал потом, как ехал в поезде, глядел на пролетающие леса, станции и полустанки, вспоминал детство, юность, молодость, любимую охоту и строки из «Псовой охоты» Некрасова: "Чуть не полмира в себе совмещая, Русь широко протянулась, родная! Много у нас и лесов, и полей, много в отечестве нашем зверей!" Это он потом родственникам расскажет о своих впечатлениях той лихой поры.
Через несколько лет пролетарский активист Прошка замёрзнет зимой пьяным в сугробе. Не найдётся никого, кто бы позаботился и спас его. Дочь Герасима Ивановича будет жить в соседнем селе, родит двух дочерей. В конце пятидесятых годов её родители вернутся на родину. Герасим Иванович проживёт 90 лет. Историю о нём будет рассказывать его племянница Нина своему сыну и внуку.
Куропатов всё говаривал, что племянница на него похожа: высокий лоб, цвет глаз, правильные черты лица, брови вразлёт. Вспоминала, как подвыпивший дядя толковал её отцу: "Мы патриции, мы опора державы!" Впоследствии её сын стал преподавателем истории в университете. Студенты не раз замечали, что во время лекций по древнеримской истории Алексей Дмитриевич начинает неудержимо улыбаться, а то и прыскать неожиданно, что вызывало у них ответную реакцию.
В Приречное к родственникам Алексей приезжал часто. Как-то, навещая сельское кладбище, он заметил, что могила прадедушки не ухожена, крест подгнил, покривился. Тогда он заказал мраморный памятник родственнику. На нём велел выбить:
"Патриций Куропатов Герасим Иванович".
И вот Василий Коробов, оказавшийся в роли Михаила, увидел воочию чудачества знаменитого родственника.
В тот день в гости к ним заходили двое бывших фронтовиков, звали к себе посидеть, поговорить «за жизнь». Но Василий отказался, сославшись на нездоровье.
Поздно вечером, когда управились по хозяйству, зашли в дом, сели ужинать. Тут дверь отворилась и через порог шагнул Герасим Иванович.
– Мир дому сему! – провозгласил он, – здравствуйте, дорогие родственнички! Да будет ваша изба как полная чаша изобилия и блага! Здоровьичка вам, Максим и Серафима! О, Миша, эт ты, что ли?
– Здравствуй, брат, – степенно ответил хозяин, – не узнаёшь племянника? Садись за стол.
– Чё-то маленько он изменился как бы. Привет, Тёма!
Гость пожал руки всем мужчинам, приветственно помахал малышам, которые поели раньше и сейчас, хихикая, выглядывали из комнаты.
– Да я так, заглянул повидаться. Поужинал дома. Ты мне, брат, плесни немного самогона, чтоб душа запела, да я пойду, – весело проговорил Герасим Иванович.
– Ладно, плесну, – проговорил хозяин, доставая из шкапчика две бутылки: одну со слегка мутноватой жидкостью, другую – янтарного цвета, – но я лучше пива себе…
Василий тоже попросил пива. Все перекрестились. Затем старшие мужчины выпили и принялись за трапезу. Максим Иванович, прожевав кусок вяленого мяса, обратился к брату:
– Герасим, непотребно ты поступашь, неладно выдумал с энтими носилками. Вон Миша говорит, мол, пошто дядя Герасим над мужиками издеватса?
– Да не издеваюсь я! Они с радостью меня носят, потому как награду после получают! – захохотал Герасим Иванович.
– Дядя Герасим, не надо так делать, а то потом припомнят тебе эти носильщики. Советская власть обвинит, скажут, мол, измывался над народом, – умоляющим тоном попросил Василий.
– Ничё плохого я не делаю! Только радость людям доставляю! – хохотал гость.
Поужинав и поговорив ещё немного, все встали из-за стола, помолились. Герасим Иванович отправился домой.
Стали стелить постели. Василий вышел во двор.
Тишина. На небе сияли в страшной высоте звёзды. Вернее, свет от них, след от давно исчезнувших светил. Где-то вдалеке тишь подчёркивали мелодии, наигрываемые на гармошке и балалайке. В голове вдруг всплыли слова песни группы «Ноль»:
Небо ночное черным-черно.
Нет печали о прожитом дне.
Да… крутая была питерская рок-группа, ещё и панк бацали. И как самобытно, что солирующим инструментом у них выступал баян! А песня называлась «Всё будет хорошо». Ну что ж, буду надеяться… Что там дальше-то? Выплыли строчки: «Мысли тревожные вас не гнетут, Ваш дом – это ваша нора»…
Он даже рассмеялся, представив, как будет отыскивать свою «нору». Даже пёс Буян поддержал его, радостно гавкнул. Василий глубоко вдохнул, выдохнул и зашёл в дом.
– Миша, я тебе постелила на сундуке, – проговорила мать.
Огромный сундук зелёного цвета, обитый железными полосками, которые перекрещивались, образуя ромбы, стоял в малой комнате, где ночевал на топчане и Артём. В сундуке хранилась одежда и ещё кой-какие нужные вещи.
Васе долго не спалось. Всё думал, сможет ли попасть обратно в своё время. А если не получится? Но там ведь Татьяна, только отношения наладились. Неужели никогда они не встретятся больше? Не дай бог, застрянет он в прошлом. Так из этого не поймёшь, что выйдет. Если приедет настоящий Михаил, то он самозванцем окажется, за мошенника ещё примут или за колдуна какого…
Глава 12. На покосе
На другой день, встав пораньше, мужчины втроём поехали на ближний покос. Прапрадед Василия, отец Михаила, правил конём. Мнимый Михаил и Артём сидели на телеге, посматривали по сторонам. Коробов с интересом глядел на полевую дорогу, приближавшийся лес. Вроде бы знакомые места, но во многом и отличались от тех, к которым привык. Вот проехали мимо заросшего ряской озерца, на котором хлопотали дикие утки. Спустя век его не станет. Лес в это время находился ближе к селу.
Показав на растущий у дороги цикорий, Василий заметил:
– О, сколько цикория растёт! А это ценное растение!
– А, Петров прут или кнут, – усмехнулся отец, – бают, что Апостол Пётр им как хворостиной овец гонял своих. Хо-хо-хо, – чем же он полезен? – Максим Иванович, до того сохранявший сугубо серьёзный вид, развеселился.
– Правда, тятя: цикорий очень полезный продукт. Из его корней делают порошок, который вместо кофе можно пить.
– Стало быть, в России кругом кофий растёт, а мы не знали! Тёма, можа, кофий нам делать из цикория да продавать? Купцами станем!
Артём посмеивался в ответ. Василий подумал, знал бы прапрадед, что его потомки вовсю кофе станут пить. А внучка его будет покупать цикорий, он ей больше понравится, потому как, по её словам, «вкусный, не хуже кофе, да к тому же давление не поднимает, и спится после него таково славно». Васе припомнилась песня группы «Ноль», названная в честь этого растения или напитка из него. Песенка шутейная, незатейливая, некоторые приятели называли её бессмысленной. Про некоего Цикория (именно так, с большой буквы), который сошёл с ума… И вот сейчас думает Василий, может статься, он сошёл с ума, не чудится ли ему ситуация, в которой он оказался? И не сошли ли с ума люди, начинающие войну внутри России? Проехали по лесной дороге, вскоре открылась большая поляна. Вот здорово! Это же покос, где Вася бывал с детства.
Василий косить научился в детстве, деревенским родственникам помогал на сенокосе. Так что это дело ему не в диковинку. Они приладили косы к древкам. Трава выросла высокая, поляна пестрела разными цветами.
– О, иван-чай разросся, – показав на гряду растений у леса, проговорил Василий, – мне очень нравится напиток из него пить.
– Да, мать собират на сушку всякого разного цвету… Но мне больше по ндраву зверобой и душица, шибко они духмяные, – заметил Максим Иванович.
– Лучше, тятя, не просто сушить, а над огнём на железном листе подвяливать листья иван-чая, тогда замечательный чай выйдет, не хуже купленного. В старину русские купцы в Англию возили его на продажу.
– Скажешь тоже – подвяливать. Нам некогда возиться, и так дел полно, – наладив косу, отец семейства начал точить её лезвие. Ритмичный звон раздался над лугом. Парни занялись своими косами, которые в селе называли также литовками.
Максим Иванович сделал широкий прокос и пошёл вперёд, трава покорно ложилась широким полукругом перед ним. Василий двинулся за ним, Артём – следом. Вжик! Вжик! Косы в умелых руках как будто сами срезали травы, словно исполняли мелодию. Солнце сияло, пели птицы. Хорошее сено будет! Взор радовался разнотравию. Тут и костёр со стройным стеблем, узкими листьями, метёлками из колосков, в которых виднелись мелкие цветки. Может быть, название этого растения родственно названию «коса», подумалось Василию. Овсяница луговая с бледно-фиолетовыми колосками. Житняк показывал свои серо-сизые, как будто мокрые, листья, покачивая узкими длинными соцветиями-колосьями. Клевер красовался красными цветами.
И, конечно, больше всего восхищал своим ароматом донник. Трава донника радовала гордо стоящими ветвистыми стеблями, изящными листочками, длинными кистями соцветий, как будто облепленных маленькими жёлтыми бабочками. И горьковато-сладкий медовый запах… Вася подумал, что дивная сладость – это символ красоты природы, а горчинка – напоминание о риске невозможности его возврата в своё время.
Вася заметил под скошенным кустиком клевера клубнику, нагнулся, откусил несколько красно-белых ягод. И двинулся дальше. Несмотря на возраст, Максим Иванович косил мощно и быстро. Косари дошли до сосен, повернули назад. Тело радовалось работе на свежем воздухе. Скосив половину луга, решили пообедать.
Вася процитировал:
«Солнце жарко палит,
А работа кипит:
Под косою трава нагибается
И ложится волной;
Жарче солнце горит-разгорается.
От раздольных лугов
Сильный запах цветов
И душистого сена разносится.
Где-то птичка поёт.
Но не слышит народ
Звонкой песни, – работать торопится
Травку нужно сушить –
К ночи в копны сложить
И убрать, чтоб дождём не смочилася» –
Говорят мужики. И от взмаха руки
Полоса за полоской ложилася.
– Дельные стихи, – проговорил отец Михаила, – надо же, запомнил! Некрасов, что ли?
– Нет, Спиридон Дрожжин.
– И фамилия хорошая, настоящая русская, – заметил Максим Иванович и стал пить квас из кружки. Выпив, крякнул:
– Ядрёный!
Парни тоже с удовольствием глотнули кваску.
Артём спросил брата:
– Вася, а чего это чехословаки в нашей стране распоряжаться стали?
– Ну, ты же знаешь, наверно, что чехи и словаки в австро-венгерской армии против России воевали. Славяне они, родственные русским, а вот попали под власть венгров да немцев-австрияк. Призвали их в армию, воевать пришлось против нас. Много их в плен попало, не шибко хотелось им за императора Австро-Венгрии жизни свои губить. Собрали их здесь в корпус, чтобы отправить на поездах до Владивостока. А там союзники наши их должны были принять на пароходы и направить воевать против австро-венгров. Чтобы освободить чехословацкие земли. Вооружили их. Советская власть потребовала, чтобы они без оружия ехали. А те взбунтовались. В городах свергли большевиков. Екатеринбург захватили, Челябинск, Омск, Томск. Тут и другие враги советской власти поднялись. А им на подмогу другие страны пошлют войска.
– Хана большевикам! – воскликнул Максим Иванович и добавил с печалью – а можа, и России конец придёт…
– Нет, тятя! Не придёт. Победят большевики. Они не вечно будут править, а Россия вечно будет существовать.
– Ну, всё прям ты знашь!.. Пророк, еттить твою…
Максим Иванович опять назвал выдумками объяснения того, кого он принимал за сына. Он сменил тему беседы:
– Миша, ты чё-то на девок не глядишь. Пора бы выбрать себе, какая по ндраву, да жениться. А если нет на примете никого, так я сосватаю тебе хорошую девку.
– Тятя, пока не выбрал. Есть, правда, в городе одна девица добрая…
– Ну, зачем тебе городскую? Лучше свою, деревенскую, найди.
– Погожу пока. Да и события наступают тревожные.
Василий вспомнил о той, что осталась в том, его мире, и сердце у него сжалось от боли.
Когда ехали домой, Максим Иванович поглядывал на цветы цикория, растущие вдоль дороги и, улыбаясь, подзадоривая, говорил:
– Вот они, апостоловы хворостины, только поработай маленько, и барский напиток будет. Да, Михаил? А мы-то, темнота, и не знали, что кофий бесплатный растёт кругом.
Артёмка посмеивался, поддакивая отцу:
– Да, кофей кругом растёт, некогда только заняться его приготовлением.
Василий молчал, сидя в задумчивости. Подумалось, что в случае с Герасимом Ивановичем цикорий напрашивается как символ замены чего-то ценного чем-то другим. Синдром самозванца. Такой способ потешить себя осуществлением амбиций. Затем на ум пришли слова хозяина семьи о женитьбе. Это вызвало много воспоминаний.
