Kitabı oku: «Майские страсти», sayfa 4
Как и всегда, поток его мыслей об Искупниковой прерывался страданиями о матери. Но теперь было по-иному. Чувство к Алине заглушало его скорбь. Он старался поглядеть на себя со стороны, отчего погружался в ужас. Андрей Яськов ненавидел Андрея Яськова так, что был готов застрелиться. Он на миг даже хотел бы стать Дмитрием; то ли от того, что не мог совершить грех; то ли от того, что про грех забыть не мог. Но эти мечты не искажали реальность. Яськов видел свою боль, но она его не терзала. Он мучился уже не от боли, а лишь от её созерцания.
Глава 6. В изгнании
В том возрасте, когда девушки в страстном томлении перестают спать по ночам, часами смотрят на фотографии полюбившихся юношей, начинают красить губки розовой помадой, пятнадцать раз меняют дату рождения на своей странице «В контакте», чтобы парни их поздравляли постоянно, без повода громко смеются, проходя мимо одноклассников. Алина, как будто заранее устала от жизни и порой умышленно, порой невольно с прохладой во взгляде посматривала на молодых людей.
У всех её знакомых появлялось впечатление, словно она их презирала до того, что ни с кем не хотела вступать в близкие отношения. Искупникова не избегала шумных, пышных вечеринок, но в какой-то момент стала вести себя там до странности грубо, а зачастую даже вовсе не удосуживаясь грубить.
Поведение её обрело стандартные формы. Обстоятельства на вечеринках всегда сводили её с каким-нибудь парнем. Он ей льстил, ласкал взглядом, трогал за руку, а она молчала или резко отвечала, и в, самом деле, искренне его призирая. Этот неудачник уходил, вскоре приходил другой молодой человек, и с ним Искупникова вела себя точно так же, ненавидя его, как будто по инерции.
Никто не думал, что Алину стесняло шумное общество друзей. Все видели, что была иная причина, по которой она имела множество знакомых парней, не имевших с её друзьями общих интересов и взглядов. Мало кто из её близких ведал, что это были за люди. Догадки строились разные, но вслух никто не говорил о своих предположениях, боясь ошибиться.
Все друзья Алины полагали, что причина одна, в то время, как причин было несколько. Самое страшное могло бы прозвучать по её адресу, если бы она была из бедной семьи. Искупниковы жили богато, и гнуснейшие из обвинений даже не начинали созревать в умах её близких людей.
Магдалинская страсть её души была стихией, порывом, поэзией блуда. Искупникова и сама видела что-то бунтарское в своём поведении. Она с удивлением наблюдала, что все знакомые парни уважали её до подобострастия, до мужского самозабвения, и никто из них ни одним пошлым словом о ней не отозвался. Кто знает, может, и были на то основания.
Яськов – единственный, к кому она временами теплела. Многие, в том числе некоторые из её тайных знакомых, которым она рассказывала о нём, поражались и посмеивались. Андрей принимал её поведение с исключительным смирением. Он даже не гордился таким её отношением, чем ужасно бесил всех общих с ней знакомых.
Бывали случаи, после которых Алина вдруг начинала сердиться, краснеть, материться и почти драться с Андреем, хотя тот никогда не ввязывался в прения с ней, отчего она его ещё сильней его била ладонью по голове, а Яськов ещё более слабел душой.
«В любви, как в злобе, верь Тамара, я неизменен и велик»– писал поэт. Очень типичное поведение всех страстных людей. Они начинают любить и не могут остановиться до тех пор, пока не устанут; начинают злиться, и тоже до тех пор, пока не утомятся.
С Алиной было иначе. Если брать только её отношения с Яськовым, то она была велика лишь в злобе. Её чувство любви к нему пряталось за чем-то нежным, почти бесстрастным, почти оберегающим. После вспышек такой ласковости наступал порыв злобы, уничтожающий любовь заодно с презрением и превращающийся в огненную, беспощадную, самоубийственную ненависть.
Как раз такая ненависть и опустилась на сердце Искупниковой в апреле 2014 года, когда она возвращалась из университета. Она жила с родителями в большом доме довольно далеко от того района, где находился особняк Романа.
Жарким апрельским днём в задумчивой озлобленности Искупникова шла по улице, когда услышала крики и ругательства. На перекрёстке метров за сто от дома родителей стояла толпа подростков.
– Не твоего ума дело!.. – Ой, отстань ты от меня!..
– Да пожалуйста!
– Хватит орать на всю улицу.
– Да мне плевать на всех. И на тебя.
– Ну давайте ещё подерёмся!
Они о чём-то надрывно спорили и толкались. Искупникова быстро просквозила мимо подростков. Те только мигом взглянули на неё и продолжили своё дело.
Алина ещё сильней задумалась и не сразу поняла, что подошла к дому и что именно оттуда слышался оживлённый, страстный разговор двух мужчин.
Алина тихо отворила калитку и вошла во двор. На ней было лёгкое зелёное платье, одного цвета с изумрудной лужайкой перед кирпичным домом. Справа от него располагался большой бассейн.
Искупникова от удивления разомкнула алые губки и даже остановилась на мгновение, как будто спрашивая разрешения войти.
Спиной к дочери в кресле сидел, покуривая трубку, отец. Напротив него, наблюдая за Алиной, расположился мужчина средних лет со стаканом виски в руке. Оба были в шёлковых халатах.
Судя по голосу отец прилично выпил:
– Я тебе скажу… Ерунда это всё.
– Ну, может быть, и не ерунда,– ответил его сосед и сдерживал улыбку, следя за подкрадывавшейся сзади к отцу Искупниковой.
– Я всё… Я с ней всё… Я с ней вообще сейчас не общаюсь. Она мне, вон, только по паспорту дочь теперь. Как она живёт? Другие пашут, как лошади на работе, сутками пашут, а она, как королева. Какая она мне доченька теперь?.. Всё, не хочу… Я вот ей даю на морковку, чтоб с голоду не умерла и всё… Не хочу…
– Разве так можно?
– Только так и нужно…
– Всё ж дочь,– мужчина, тоже весьма хмельной, продолжал еле заметно ухмыляться.
В это время в бассейне плескались две голые девицы лет двадцати. Обе блондинки, обе звонко о чём-то своём хихикали.
– Ну и что?.. Какая дочь! Что за дочь! Не хочу… всё… Надоело. Вот придёт, сейчас точно решил, выкину ей в лицо все тряпки и пусть гуляет, чтоб глаза мои не видели… Всё, не хочу! Всё!..
–Ты что тут устроил?– Алина схватила его за ухо так сильно, что отец вскрикнул, как баба.
– Доченька,– отец, раскрасневшийся от алкоголя, сладко заулыбался и повернул лицо к Алине.
– Ты, что, вообще сдурел?
– Милая,– он потянул к ней загорелые руки.
– Как хоть ты…
– Помню,– отец с прежней улыбкой повернулся лицом к другу,– маленькая совсем была, ножками брыкается. А сейчас глянь какая принцесса!
– Какая я тебе принцесса?– Искупникова начала его бить по спине.
– Не кричи, доченька. Помню,– он снова повернулся к гостю,– маленькая, как куколка была, ножками брыкается.
– Фу…
– Дай я тебя поцелую…
– Фу, отстань…
Алина тяжко вздохнула и провела ладонью по лицу, как будто смахивая паутину ужаса.
– Какая красивая, а?
– Где мама?
– Малюсенькая совсем была, помню… Ножками топ-топ по полу, маленькая.
Искупникова дала ему пощёчину и пошла к дому. Когда проходила мимо бассейна, её остановила одна из девиц. Она вылезала из воды вслед за подругой.
– Куда же ты милая?– хохоча спросила гостья, поправляя волосы.
– Отстань.
– Почему так грубо?
– Пошла вон!
Алина толкнула её в грудь, и девица, визжа, вновь очутилась в воде. Отец, цокнув языком, с видом мудрейшего из священников выпил стакан виски и опять закурил.
Искупникова ощутила новую злобу: эта злоба была не без цели. Убегая то ли от неё, то ли от той сцены, которая была позади, Алина влетела в дом. В прихожей на стуле сидела её мать, раскрасневшаяся и в слезах.
– Алина!..
– Ах, мамочка!
Искупникова села на колени к матери и, целуя, обняла её за шею.
– Мамочка… Как же это?
– Не знаю, деточка, не знаю…
– Что же делать?
– А ничего не поделаешь…,– вздохнула мать и, словно ей от этого стало тяжелее.– Тихо… Дай отдышаться.
– Тебе плохо?
– Нет, всё нормально…
– Слава Богу.
Алина поправила воротник халата, висевшего на матери, как будто этим её хотела успокоить.
– Что же дальше будет?
– А ты чего хочешь?– мать с какой-то решительностью высморкнулась в платок.
– Как?.. В смысле? Я не поняла?
– Может, и я тебя пока не понимаю?
– Я говорю о том… что с отцом-то? Что с вами? Как ты со всем этим сейчас живёшь?
– А что я могу поделать, Алиночка?– мать поднесла платок к глазам и заплакала.
– Ах, мама, как можешь себя так вести!– Алина вскочила с колен матери и на два метра отшатнулась назад.– Как ты можешь теперь со всем этим жить! Как ты дальше мне в глаза смотреть будешь?
– А что ты предлагаешь?
– Да выгони ты их всех в шею отсюда… Чего ты терпишь?… Ты же жена! Ты – мать! Как я могу смотреть на это, я же дочь твоя!
– Выгнать?.. Не могу…
– Ах, Господи, да что же это?– Искупникова закружилась по прихожей, хватаясь за голову.– Мне, что ли, ты предлагаешь их выгнать?
– Нет, нет. Не связывайся,– мать испугалась, причём опасаясь своего этого состояния.– Не нужно…
– Смотреть на всё это?
Алина схватила мать за руки.
– Ну чего же ты молчишь, мама?.. Действуй!
– Не могу.
– Всё, не могу больше, ухожу отсюда,– Алина опять закружиалсь, и если бы нашла уже упакованный чемодан со своими вещами у себя перед носом, то тотчас убежала бы из дома.– Есть на свете покой или нет?..
– Алина, успокойся.
– Я убегу. Убегу из дома.
– Да… Так, наверное, будет лучше. Нечего делать в этом… доме.
– Вот и хорошо, мама. Браво,– Искупникова захлопала в ладоши; её лицо выглядело портретом сильнейшей в мире злобы.– Конечно, этого я от тебя и хотела…
– Поскорее бы всё закончилось.
– Ты, что, и в самом деле меня вот так отпускаешь? Я не верю.
– Клянусь, дочка… Что делать?
– Да как ты можешь!
– Что ж ты кричишь на меня? Я же дала тебе… свободу.
– Мама, опомнись, какую свободу ты мне дала! О чём ты? Да если б мне надо было, я бы у тебя и не спрашивала, ты же меня знаешь… Я бы и без тебя ушла…
Алина на минуту выбежала во двор и, не видя ничего перед собой, тяжело дышала. Взгляд её стремился куда-то вдаль, куда-то в вечность. Мать украдкой вышла за ней и посмотрела на мужа и на девиц. Супруг пил, путаны сидела на стульях закинув одну ногу за другую и покуривая сигареты.
Мать Алины вернулась домой и ждала дочь.
Искупникова, отдышавшись, вновь подошла к матери. Та тут же закинула левую ногу за правую и исподлобья начала глядеть в глаза дочери.
– Я пойду наверх, соберу вещи, так надо, ты же знаешь,– слабым голосом проговорила Алина.
– Послушай меня,– мать медленно выдохнула из души какое-то едкое презрение, как из груди выдыхают табачный дым. Впрочем, и из груди она тоже что-то кокетливо выдохнула, как будто тот самый табачный дым.– Поговори-ка с отцом.
– Не могу,– Алина уже подходила к лестнице и вдруг остановилась, словно опомнившись.– Не поняла, о чём мне с ним поговорить. Разве не ты с ним должна поговорить, мама? Ты не собираешься говорить?
Мать захихикала и замахала на дочь руками:
– Не о том, не о том, дурочка. О новом поговрить…
– О чём новом?
– Ох, не так… Как же это?
– Да как есть давай.
– Что ж… Ну ты поговори с ним… А то вон видишь и девоньки эти тоже…
– Что тоже?..
– Они, что, виноваты? Ты поговори с отцом. Если уж на то пошло…
– О чём поговорить? При чём тут эти девчата?..
– Пусть он с ними и… кувыркается.
– Мама, что с тобой? Очнись ты, наконец! Что это-то значит?
– Ах, Алина, ну я же дала тебе помогла!..
Мать всерьез разозлилась и вскочила со стула, по-настоящему трясясь от гнева и досады.
– Я чего-то не понимаю?
– Ты!…– мать надрывно вскрикнула. – Нет, прости меня. Я не буду кричать. Ты, что, действительно, не понимашь? Как так?
– Нет,– Алина выкатила нижнюю губку и виновато пожала плечиками.
– Ну смотри… Я – тебе, а ты… а ты мне!– она вновь вскрикнула.
– Ах, мама,– Алина в ужасе прикрыла ладонью рот.– А ты ещё и опередила, получается… Стоп! Вот это уже перебор… А теперь ты хочешь, чтобы я вас развела. Да тут и разводить некого!..
Алина, заревев, побежала вверх по лестнице.
Через пять минут она тащила за собой по двору тяжелый серый чемодан, набитый её вещами. Он был плохо закрыт и предательски распахнулся; из него вывалились на газон джинсы, футболки, колготки…
Всхлипывая, Искупникова, как будто с беспричинной злостью, монотонно складывала их обратно. Девицы смеялись. Смеялся, в пьяной сне, и её отец. У его друга началась истерика. Алина нарочно ещё медленнее, чем прежде, шла к калитке. В какой-то момент ей показалось, что она вовсе раздумала уходить…
В тот же день Искупникова поселилась у брата. С тех пор в доме родителей она не бывала. Поначалу жена Романа её уговаривала хотя бы изредка навещать их, но Алина лишь загадочно улыбалась ей в ответ, и Оксана, начиная бояться, тоже улыбалась в лицо Искупниковой.
Брат нарочно не говорил с сестрой о родителях, не очень талантливо пытаясь её забавить выдуманными историями про разругавшихся родителей. Алина ему отвечала, что он не знал всей правды. Брат надменно пожимал плечами и уходил к себе в спальню.
По вечерам Алина раздражалась и кричала, что никогда больше не заговорит ни о матери, ни об отце, поспешно одевалась и куда-то уходила, после чего возвращалась либо в полночь, либо рано утром.
До конца апреля она несколько раз бывала рядом с домом родителей. Алина брала такси и одна подъезжала на родную улицу, затем отпускала водителя восвояси. Она подолгу, часа по два, стояла напротив окон дома, потом прохаживалась по улице, потом опять возвращалась к милой калитке…
Искупникова приезжала к брату, когда все уже спали. Она тихо прокрадывалась в свою комнату и ещё час не могла уснуть, мечтая, ругаясь, злясь и о чём-то по-доброму вспоминая. Это были самые красочные и в то же время самые болезненные мгновения в том апреле.
Случалось так, что Искупникова приезжала к дому родителей два вечера подряд, и впечатление о прошлом вечере всегда звонче отзывалось в её душе, чем те чувства, которые её бередили во время нового визита. Алина стояла перед калиткой, положив руки на грудь. Искупникова не знала, что или кто именно были виноваты в том, что ей была так жаль саму себя,– молчаливые звёзды или ругавшиеся родители, ласковая луна или невольно скрывающий жестокость брат,– но она точно знала, что что-то или кто-то в этом непременно виноват. Алина хотела, чтобы всё складывалось по-иному. Ей желалось быть самой во всём виноватой, но она чувствовала, что это не так.
Искупникова с ядовитой болью глядела на окна и силилась не плакать. Ей всё равно чувствовалось, что она, словно убегая от выдуманной тени совести, не имела права ступать на родной, изумрудный газон или подойти к любимому бассейну: так хозяин дома после долгого и вынужденного отсутствия, которого он не желал, ощущает себя в своём жилище гораздо более чужим человеком, чем самый далёкий гость.
Глава 7. Грязные страсти в семье Романа
После переезда Алины к брату первые дни в доме всё шло благополучно и семейно. Все даже с избытком уважительно говорили друг о друге, перебарщивая с комплиментами и надоедая, в том числе, самим себе.
На третьей неделе случился так и не завершившийся семейный кризис, в котором и Алина, и Оксана, обвиняли Романа, хотя были правы лишь отчасти. Искупников же казнил себя безбожно и не перекидывал грех за разгоравшиеся ссоры на дам, несмотря на то, что ругался с ними допьяна.
Ему иногда казалось, что он был близок к тому, чтобы убить, по крайней мере, одну из них. Но в то же время чувствовал, что эта близость мнимая и, в конце концов, перестал в неё верить.
Одной из удивительных черт его характера было то, что, чем Роман жёстче вёл себя с бандитами, тем он становился мягче с родными. Порой случалось наоборот, но весьма редко.
Когда Роман ложился спать и размышлял о себе в кровати, он всегда ощущал над собой призрак страха за своё поведение с родными. Хотя с ним ещё такого не случалось, но Искупников понимал, что были такие предательства, которые он бы не смог простить никому. Эта мысль его и ужасала, и возбуждала. Если бы святоша предал бы самого подлого на Земле человека, Роман этого бы не простил и точно убил бы согрешившего праведника,– эти убивают не от пустоты сердца, а от полноты души.
Перелом начал ощущаться после свадьбы, а, быть может, после тех обстоятельств, которые стали притоком женитьбы; тот перелом, котрый и привёл к «полноте души».
Оксана оказалось первой женщиной, ему нравившейся, когда он был и трезвым, и пьяным. В первые дни после знакомства Роман вёл себя с ней осторожно, деликатно, что очень злило будущую супругу и впервые дало ей почувствовать безбрежную гордость, на которую она была способна. В их отношениях многое было впервые… (Лишение девственности в опрелённом роде).
Оксана сердилась из-за того, что многие замечали её недовольство Романом. Потому она, словно куда-то торопясь, всё время спрашивала Искупникова о свадьбе, желая побыстрее выйти замуж, дабы не подумали, что в ней горит стремление ему отомстить.
Догадываясь, что Искупников вот-вот должен был ей сделать предложение, Оксана подослала к нему цыганку, объяснив ей, что надо говорить и каким образом себя вести.
Дело обстояло так:
Искупников шёл по центральному рынку города и вдруг его кто-то начал дёргать за рукав.
– Постой,– с акцентом крикнула цыганка.
– Пошла…
– Не спеши… Куда торопишься? Не уйдёт никуда твоя невеста.
– По руке гадать будешь?
– Мне гадать не нужно.
– Что дальше-то?– Роман остановился, но на цыганку не смотрел, словно надеясь, что она чего-то не поймёт.
– Любит она тебя… Даже завидую… Такая любовь.
– Врёшь?– крикнул Роман, со всей силы тряся её за плечи, а сам улабался, как ангел.
– Нет.
– Это ты нарочно… Чтобы меня отвлечь.
– Как ты мне улыбаешься! Уж если мне так улыбаешься…– цыганка захохотала, как-то странно прищурившись. Так необычно иногда щурятся те, кто хотят, чтобы другие поймали их на лжи.
Искупников засмеялся, оттолкнул цыганку и побежал…
В тот вечер он несколько раз принял холодный душ, выкурил пачку сигарет. Затем уехал с друзьями в ресторан. Там Искупников как-то невзначай напился, невзначай ударил кулаком по столу, невзначай разбил графин с водкой, невзначай совратил официантку в подсобке, невзначай уснул в туалете и на следующее утро невзначай сделал Оксане предложение.
В первое время после свадьбы он практически не разговаривал с женой, обходя обсуждение всех важных вопросов, за исключением одного пункта. Искупников постоянно беседовал с супругой о верности, словно смущаясь этого и чего-то стыдясь.
Он несколько раз на её глазах по-бабьи флиртовал с одной старой знакомой. К удивлению этой подруги, Роман разговаривал с ней так, как разговаривают с любовницами в горячей постели после известных гимнастических этюдов.
С каким-то страшным упоением Роман пытался уверить жену в том, что он ей изменял. Настолько сильно Искупников хотел, чтобы у неё не было мучений совести при попытке уйти от него. Своей изменой Роман хотел спровоцировать жену на то, чтобы она сама ему изменила.
В продолжении этих интриг начались театрально-мученические нежности. Это происходило много раз и по одному и тому же сценарию.
Поднимался занавес.
– Ах, Боже, Оксана, как я виноват перед тобой!– говорил Роман.
– Нет, милый, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.
– Нет, это я перед тобой виноват,– говорил Роман.
– Нет, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.
– Ах, ты даже не представляешь, как я виноват перед тобой.
– Нет, милый, это ты не представляешь, как я перед тобой виновата.
– Оксана, ты даже не понимаешь, как я перед тобой виноват.
– Дорогой, ты даже не ощущаешь, как я перед тобой виновата.
– Ох, что же я натворил!
– Ах, что же я натворила!
– Я вижу, как ты обижена на меня!
– Ничего теперь не поделаешь… Я так тебя обидела!
– Проклятая любовь!
– Проклятая любовь!
– Остаётся терпеть мне…
– Буду терпеть…
Они обнимались, целовались друг друга в лоб, щекотали друг другу подмышки и поочерёдно садились друг другу на колени со звериной злостью в глазах и с искажёнными от негодования лицами.
Занавес опускался.
Вскоре неожиданно для обоих они уверили себя, что любили друг друга беззаветно и чисто. Оксана, трепеща, молилась перед сном. Роман, когда ложился спать, по-особенному чувствовал, что она его любила, и, как будто перестал её уважать из-за этого.
После рождения детей Искупников много времени с ними проводил лишь в первые месяцы. Только сразу после появления на свет и мальчик, и девочка волновали его. Затем он от них отдалялся, к удивлению своему не коря себя за это. Жена любила детей так же, как и мужа,– с раздражительной сдержанностью.
Когда девочке исполнился год, между Романом и Оксаной начались ссоры. Они вспоминали свежесть совместной жизни и пользовались старыми методами:
– Ах, Боже, Оксана, как я виноват перед тобой!– говорил Роман.
– Нет, милый, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.
– Нет, это я перед тобой виноват,– говорил Роман.
– Нет, это я перед тобой виновата,– говорила Оксана.
– Ах, ты даже не представляешь, как я виноват перед тобой.
– Нет, милый, это ты не представляешь, как я перед тобой виновата.
– Оксана, ты даже не понимаешь, как я перед тобой виноват.
– Дорогой, ты даже не ощущаешь, как я перед тобой виновата.
– Ох, что же я натворил!
– Ах, что же я натворила!
– Я вижу, как ты обижена на меня!
– Ничего теперь не поделаешь… Я так тебя обидела!
– Проклятая любовь!
– Проклятая любовь!
– Остаётся терпеть мне…
– Буду терпеть…
Но теперь всё это произносилось без оттенка ласковости, а надрывно, громко, с угрожающим размахиванием рук. Уже не садились друг другу на колени, а бросали друг в друга предметы: Роман – тарелки: (Оксана уворачивалась). Оксана – подушки (Роман уворачивался).
Между любовником и любовницей ссоры проходят с оттенком осторожной дерзости. Между супругами они продолжаются гораздо дольше и почти всегда повторяются на следующий день, но уже с меньшей озлобленностью.
Понимая, что конфликтов не было чересчур давно, Роман звонил родителям, чтобы они присмотрели за детьми, пока он будет ругаться с Оксаной. В такие моменты Искупниковы кричали с тем животным остервенением, которое испытывают лишь в отношении родственников.
Между любовником и любовницей может произойти разрыв, после чего они начинают ненавидеть друг друга, как если бы они ненавидели самих себя; так ненавидеть можно или самого себя, или своего самого страшного врага. Странность, которую лучше не понимать.
Роман и Оксана презирали друг друга, как враги и любовники, а ругались, как супруги.
В ту ночь, когда Алина так неожиданно посетила мальчишник, они чувствовали, что близился большой скандал. На это было две причины:
1) довольно давно в семье не ссорились;
2) Искупниковы в последние дни чересчур зарядились провокационной агрессией сестры Романа.
Оксана зашла в их спальню. Искупников смотрел телевизор, развалившись в кровати. Жена расчёсывала только что вымытые волосы, которые после горячей ванны стали ещё объёмнее и насыщенно-чернее.
– Дети спят?– спросил муж.
Оксана, брезгливо бросив расчёску на кровать и чуть не попав ею в Романа, цокнула языком и воскликнула:
– Что ж им ещё делать!
– Точно спят?
– Точно…– Искупникова, как бы одумавшись, поправила воротник красного шёлкового халата, прикрыв высокую влажную грудь.
– Хорошо.
Непосредственно перед бурей они вели себя с вычурной, формальной уверенностью: ни он, ни она не были убеждены в том, что дети спали,– супруги об этом не говорили вслух, а, значит, этого и на самом деле, как будто не было.
– А если бы не спали, тебя бы это тревожили?– Оксана наклонила голову и исподлобья взглянула на Романа.
– Тебя это в первую очередь должно волновать. Ведь это ты сказала, что надо завести, детей а то, мне…
– Ну. Ну что… что тебе?
– Гм… А то семья развалится.
– Так я и сказала?– Оксана с полуулыбкой-полуухмылкой на лице скрестила на груди руки. Зло посмотрев на неё, Роман встал с кровати.
– Ну… Я точно не помню…
– Какой же ты… Ну давай! Чего ты себя сдерживаешь? Ну же! Злись, разгоняйся. Давай! Будь злым, чтобы мне было не так сложно тебя презирать!– Искупникова плюнула эти слова в глаза мужу и, отвернувшись, пошла к окну.
Она оперлась руками на подоконник. Уличные фонари, как мёртвые глаза ночи, бездушно смотрели в лицо Оксаны. Искупникова резко повернулась к мужу:
– Что же ты делаешь! Ты не позволяешь мне тебя любить…
Он кратко засмеялся.
– Ты не позволяешь мне тебя любить,– ещё тише, но более зловеще, произнесла Оксана.
– Может… Может, боюсь этого. Твоей любви. Не знаю, достоин или нет. А. хотя… Глупости это всё. Ничем я тебе не мешаю.
Оксана чуть подождала. Затем на её разрумянившемся лице начала медленно возникать улыбка, как будто долго поднимаясь с самого дна души. Чёрные глаза по-чёрному смеялись.
– Дала мне как-то мама совет один,– она говорила брезгливо, а слово «мама» произнесла, как подчинённые произносят имя-отчество своих начальников,– чётко, с вынужденным отвращением.– Ха, так вот, знаешь, что она мне посоветовал тогда?.. Никогда не выходить замуж, если мужик не смотрит на тебя, как на проститутку. Начнёт нянчится, жена станет сильнее, и всё… Семье конец, пиши пропало, ха… Щедрая она на советы. А твой папашка не такой. Вот он настоящий старичок. За рубль удавится. Я где-то слышала, что люди к старости становятся ещё жаднее.
– Не трогай его сейчас. Это ни к чему,– Роман ходил взад-вперёд по комнате, не глядя на стоявшую у окна супругу.
– Твои, конечно, и нас переплюнули… Хотя… У меня ведь всё нормально бы было, если бы я не вышла за уголовника,– она на миг повысила голос, поднесла ладонь ко рту и начала щуриться, удерживая слёзы. Чуть успокоившись, махнула рукой на Романа и вновь уставилась в окно.
Роман подошёл к ней сзади:
– А ну не ори. Детей разбудишь.
Он крепко схватил её за плечи и повернул к себе. Оксана вырвался из его рук и, сдвинув тоненькие чёрные брови, пошла в другой угол комнаты.
– Ты всегда со мной вела, как…
– Значит, заслуживал!
– Осторожно, Оксана, ты меня знаешь!
– В том-то и дело, что знаю. Ты сейчас ведёшь себя, как… тогда. Ты трусишь! Ты, как первоклассник, стесняешься и забиваешься в угол. Тогда… помнишь?.. Когда ты в морду дал этом грязному… уроду. Тогда в кабаке, помнишь?.. Он прицепился ко мне. Ты же после этого трусил, как девчонка… Ты подойти ко мне не смел… Ох, а ведь ты был с самого начала уверен, что я соглашусь за тебя выйти, как только ты мне предложишь. Ты был уверен в этом и всё равно, как девчонка себя вёл даже тогда… Как же так!– Она, пародируя мужа, широко расставила ноги.– Оксаночка, конечно, за меня выйдет, но почему? Потому что я её спас от этого козла. Награду мне даст она. Что ж это за свадьба будет! А ты… Ты же женился на мне… Так в бордель студентики приходят… Симпатичные, чистые, молодые. Девочки уж тому рады, что эти ребятки им заплатят… А они ещё такие приятненькие… Не как старикашки волосатые. Эти мальчики это понимают и ходят по борделю… нос зщадирают… Девчонки, видите ли рады, что они не противные, как старики… И… ты… тоже… здоровяк да ещё со смазливым личиком. Вот какова у нас свадьба была!
– Я так не… думал,– Роман опустил голову.
– Тьфу, на тебя. Начал притворяться, притворяйся до конца… Опять, как баба. Голову опустил. Не мог он жениться, потому что это вознаграждение. Так, что ли? Как это моя жена ко мне в постели прикасаться будет. Её же вырвет от собственной низости. Да ещё и на меня. Да ещё и меня вырвет.
– Мы с тобой – уроды редкие. Я ведь помощи ждал от тебя тогда. Думал, что и ты мне поможешь.
– Помощи? В чём? Как я могла тебе помочь?– Оксана в отчаянии мотала головой.
– Я, как последний урод, помог тебе тогда по одной причине. Я надеялся, что ты ответишь тем же. Помощью. Только из-за этого. Думал, что… ты поможешь хоть на время забывать тот ужас… в котором я живу.
– Никто тебе не может помочь.
Их тон стал чуть менее враждебным.
– А ведь ты хотела бы…
– Но я не могу.
Роман и Оксана замолчали. Несмотря на вырвавшееся из сердец презрение, им стало ужасно жаль друг друга. Их одновременно охватило сострадание. Даже телевизору, как будто стало их жаль, и музыка, словно сделалась тише настолько, что можно было услышать, как тяжёлые глыбы фраз падали на землю их взаимной ненависти.
Молчание выглядело неприличным.
– Согласись, ты ко мне даже грубее, чем… я к тебе,– Роман закашлялся и осторожно поднял глаз на жену.
– Да… Может быть… Но поверь, я тебе мщу неопасно. Я тебе мщу во всём, кроме любви. То есть, не такой любви, о которой мне мама говорила… Есть другая. Она такую не знает. И ты тоже. Хотя, может, когда-нибудь узнаешь, в отличии от неё.
– Ты думаешь?
– Ну конечно…– Оксану вдруг передёрнуло после того, как она вновь начала понимать, что нельзя же так мягко говорить с бандитами.– Отстань от меня, надоел. Ты сам знаешь, что этого не будет.
– Уже вижу, что не будет. Скажи, а тебе приходило в голову, что ты могла бы быть с другим?
– Приходило! И что? Что из этого?
– Да так…– Роман с облегчением вздохнул, вскочив на ступеньку невиновности, и так обрадовался, что не заметил, как сладко улыбнулся.
– Да так…– повторил он.– Ничего особенного. Но это не повод для развода.
– Так… Ты чего-то от меня скрываешь… Но я не про теперь… Точно скрываешь.
Оксана, не опуская глаз, подходила к мужу и с восторженным упоением вглядывалась в него так, как делают те, кто вот-вот о чём-то догадается.
– Эй, ты чего?– Роман испугался и даже попятился.
– Как чего?.. Ты чего-то боялся и боишься.
– Чего?
– И…случилось как раз то, чего ты боялся. Как всегда такое случается.
– Ты о чём?
Оксана присела и заглядывала в глаза Романа. Он уклонял голову, но глаза не опускал.
– Ты…– прошептала Оксана.– Ты мне изменил, да?
– Да ну тебя…
– Ты мне совсем недавно впервые в жизни изменил, да? Ну скажи, давай!
– Что сказать? Скажи ты.
– Что ж ты за мужик такой! И изменить по-нормальному не можешь! Как ты меня достал! Жизнь тебя, в конце концов, накажет за то, что ты отучил меня любить,– Оксана выкрикнула и упала на кровать, почти не дыша и ничего не чувствуя, словно произнесённые слова были пламенем её души, и эта душа испарилась из-за их губительного жара.
Искупников что-то бормотал под нос.
– А знаешь!.. Знаешь, что мне один человек сказал? Ха-ха,– Оксана чуть приподняла голову с кровати и вдруг, вытирая скользившие по щекам слёзы, громко захохотала.– Мне сказали… Что я тебя ненавижу лишь за то, что ты меня любишь.
Её лицо вновь исказилось гримасой боли. Оксана опять беззвучно рыдала. Губы дрожали, грудь трепетала.
– Не надо было мне на тебе жениться,– спокойно сказал Роман.
– Нет, надо было…– Оксана, пытаясь успокоиться и говорить ровным голосом, задерживала дыхание.– Просто надо было с самого начала быть честными друг с другом. А знаешь, что тогда бы было? Ты бы меня начал унижать, чтобы я захотела тебе изменить… И тогда бы совесть твоя была чистой, когда бы ты стал мне изменять с другой… Вот к чему бы ты меня начал подталкивать. Ты бы заставил меня изменить тебе, чтобы ты сам мог изменять…
