Kitabı oku: «От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945», sayfa 6

Время моего дежурства тянулось медленно, и, вместе с усталостью, росла тревога, затем она отступала и снова возвращалась. Все еще было много шумов, которые я не мог ни распознать, ни определить, откуда они исходят. Вот почему они всегда так беспокоят. Пытался рассмотреть что-либо на другом берегу, но безуспешно. Слишком темно. Кажется, справа от себя виден бледный контур лица, высунувшегося из ячейки. А слева, со стороны позиции, где находятся несколько человек, мне показалось, будто смутно доносятся какие-то звуки. Что вполне возможно, поскольку там установлен легкий пулемет и там же находился командир наряда. Передо мной – ни звука, ни движения. Бывают моменты, когда тишина до такой степени угнетает, что я предпочел бы ей ожесточенную перестрелку. Однако время шло, и в тот самый момент, когда услышал звук и моментально определил его источник, я различил приближавшийся ко мне пригнувшийся силуэт. Это был солдат, который направлялся ко мне, чтобы дать знать, что я могу поспать, но, желательно, вполглаза. Он пробрался к следующему окопу, потом возвратился туда, откуда пришел. Теперь на часах мой сосед, и на этот раз я, кажется, могу угадать расположение его позиции там, где его только что разбудил посыльный. Он что, только один спал? Что до меня, то не уверен, что смогу заснуть. Мне казалось, что нужно быть еще бдительнее на дежурстве, чем до сих пор, поскольку появление посыльного едва не застало меня врасплох. Несмотря ни на что, я немного подремал, однако малейший шум заставлял меня выпрямляться и открывать глаза. Так проходит и уходит ночь, и меня неожиданно разбудило солнце. Так, значит, под конец я все же крепко заснул! Я выпрямил руки и ноги, дабы избавиться от онемения, и взбодрился. Наступило 18 июня.

Теперь надо изучить топографию участка при дневном свете. Что он на самом деле собой представляет? Надо мной, в просвете бруствера моей позиции, на фоне голубого неба вырисовывались ветви нескольких деревьев. Однако, чтобы изучить местность вокруг себя, мне придется высунуться – очень осторожно, дабы не стать слишком легкой мишенью для тех, кто на другом берегу. Поэтому я потихоньку приподнялся, ровно настолько, чтобы мои глаза оказались на уровне бруствера, и первым делом посмотрел на реку и противоположный берег, в попытке разглядеть позиции противника. Но там не было никакого движения, ничто не выдавало позиции напротив меня. Затем, очень медленно, я изучил горизонт вокруг себя, при этом всматриваясь так пристально, что было больно глазам. И только с четвертой или пятой попытки наконец пришел к выводу, что обнаружил пару небольших холмов, которые могли скрывать русских, но они не выдавали себя ни малейшим движением.

Погода была ясная и уже стало жарко, поскольку солнце, несмотря на ранний час, быстро поднималось над горизонтом. От одиночного окопа, прикрывающего меня, до Северского Донца всего несколько метров, и окоп всего на 2 или 3 метра выше уровня воды. Оба берега реки покрыты травой, кустами и редкими деревьями. Я только что заметил два русских окопа, потому что засек движение в двух разных местах противоположного берега. Ближайшая из двух неприятельских позиций в 40–50 метрах от моей. Мне даже показалось, будто я различил голоса. Все время слышался плеск воды в реке, очень тихий, и можно было лишь догадываться о силе течения. Немного погодя мое внимание привлекли два непонятных силуэта среди мертвых ветвей, упавших с деревьев и теперь принесенных рекой. Только сейчас до меня дошло, что это такое: два запутавшихся в ветвях тела. На них не Feldgrau (цвет серой полевой немецкой формы. – Пер.), это два мертвых русских солдата! Жуткое соседство, но тихое и неподвижное. Вопреки самому себе я время от времени поглядываю на них.

Внезапно я услышал выстрел и свист пули… о господи! Да это же в меня стреляли! Я не сразу сообразил, что это такое, но дошло до меня достаточно быстро. Стоило мне безрассудно высунуться, чтобы разглядеть этих Маккавеев (видимо, имеются в виду ветхозаветные мученики, семеро Маккавеев, почитаемые и католической, и православной церковью. – Ред.), и в наших рядах могло бы стать одним меньше, если бы тот, кто стрелял, не оказался таким неловким. Будь он настоящим снайпером, я был бы убит. Хороший урок! Нельзя терять бдительность даже на мгновение, это может привести к смерти. Они, конечно, устроили засаду, стараясь сделать со мной то, что я сам сделал бы с ними, и оборвать мою жизнь! Но довольно. Они должны перестать караулить меня и ослабить свое слежение, поскольку им теперь точно известно мое местонахождение. А я должен передвинуть свою ячейку на пару метров левее или правее и сбить их с толку. Определил несколько подходящих мест на ночь и положил винтовку на бруствер. Все время я продолжал осматривать участок противника перед собой, но теперь более осторожно и время от времени подавал незаметные сигналы своим соседям слева и справа. До того, что справа, добрых 20 метров, а тот, что слева, немного дальше. Там установлен пулемет.

Чтобы как-то скоротать время, перекусил; день тянулся медленно, и больше никаких проблем не возникло. Ждал отдыха в тылу, который позволил бы мне выкурить сигарету; здесь, на позиции, курить было запрещено и крайне опасно, тем более что не было ни малейшего ветерка, способного развеять дым, который из-за жаркого воздуха застаивается на месте. Не стоило облегчать задачу русским. Мне хотелось бы послать в их сторону несколько точных выстрелов, но для этого не предоставлялся случай, а устраивать беспорядочную пальбу было просто глупо. Я решил избегать стрельбы этой ночью, поскольку вспышка от выстрела позволила бы им точно засечь мою позицию, а это слишком рискованно. В этот вечер на позиции я чувствовал себя увереннее, чем вчера, потому что знал местность и природу теней вокруг себя. Вчера все это было мне незнакомо. С другой стороны, я знал, что русские действительно рядом и расслабляться, пожалуй, более опасно, чем казалось вчера. Поэтому я говорил себе «Жди и наблюдай», по-немецки, конечно! Как только совсем стемнело, я услышал шум, который очень быстро приближался. Несомненно, это была смена, но я оставался настороже. Действительно, я увидел, что это один из наших. Через несколько минут товарищ сменил меня в ячейке, и, хлопнув его по плечу, я спустился со склона и свернул вправо, чтобы присоединиться к командиру наряда и пулеметному расчету. Несколько минут спустя мы были уже на тыловых позициях, где нас накормили горячей пищей. К нашему возвращению все оказалось приготовлено. Это хорошо, ведь у меня зверский аппетит. Затем, усевшись рядом с палаткой, выкурил сигарету. Полчаса спустя лег и заснул.

19 июня. Побудка была, когда солнце уже взошло, однако совсем неплохо было выпить горячий кофе к завтраку, который я съел в нескольких шагах от палатки. Мы делились впечатлениями, говорили о позициях противника и сравнивали, какие из них каждый из нас смог вычислить. Мои товарищи тоже видели в реке трупы среди ветвей деревьев и больше не пили воду, взятую ниже по течению. Кое-кто из них видел еще трупы, которые несла река. Лично я ничего такого не заметил. Вечером мы возвратились на передовые позиции, снова на сутки. В эту ночь русские дали несколько залпов в нашу сторону. Наверняка нервничали, и я отвел душу, когда, используя наблюдения предыдущей ночи, выпустил в их сторону пару обойм; я был доволен, и у меня поднялось настроение. В эту ночь, на дне своей ячейки, тщательно скрывая огонь, я раскурил трубку и потихоньку наслаждался ею. Так время бежало быстрее. Как и позавчера, часть ночи я находился на часах, а ее остаток – в полудреме.

20 июня – день начался, и трупы все еще на месте; похоже, с того дня ничего не изменилось. Все по-прежнему, только казалось, будто расстояние до противника чуть-чуть уменьшилось. Сегодня, левее нас, я услышал отдаленную артиллерийскую и ружейную стрельбу. Не помню, чтобы вчера ее было слышно. Мы остались на часах. Все было так же, как и прошлой ночью. Это уже рутина. Смена и возвращение в тыл. В эту ночь случилось необычное происшествие, плохо закончившееся для одного из наших товарищей. Двух «бургундцев», доставлявших рационы питания из тыла по дну «балки» – неглубокого оврага, врасплох застали русские, которые то ли пробрались в наш тыл, то ли отбились от своих³⁰. Нагруженные рационами, ребята, как обычно, шли по оврагу. Мы полагаем, что русские затаились на краю балки и, когда те проходили мимо, спрыгнули прямо на них. Один из товарищей, Ламот, незадолго до этого коротко постригся, что спасло ему жизнь. Русские, набросившиеся на них, попытались схватить ребят за волосы, и в руках у того, кто напал на Ламота, осталась только его фуражка, а сам русский пролетел над его головой и приземлился прямо перед ним. У маленького Ламота, ошеломленного, растерянного и не знающего, сколько всего нападавших, сработал один-единственный рефлекс – бежать что есть духу и без оглядки. После беспорядочных блужданий он добрался до окопов, потеряв лишь фуражку, наши рационы и набравшись страху. Может, нападавшие просто оголодали? Отправленный сразу же на то место патруль не обнаружил никаких следов пропавшего товарища. Он больше не вернулся. Это предупреждение всем нам и еще одна причина не ослаблять бдительность.

21 июня, вместе с двумя товарищами, я ненадолго навестил могилы двух «бургундцев», погибших ранее на Северском Донце: Матиаса Бросселя и Г. Совье. Два деревянных креста, увенчанные их касками. Просто и трогательно. Для них все закончилось, для нас только начиналось! Здесь я ощутил, что та затаенная неприязнь, которую питали к нам некоторые «старики», исчезла. Нас признали. Тем вечером, около 23:00, мы оставили позиции и, южнее Изюма, переправились на понтонах через Северский Донец. Не встречая сопротивления, по топям и пескам мы двинулись к расположенному в 22 километрах Купянску³¹. Той ночью, в 2:50, Изюм должен был быть обойден с фланга и атакован. Миновав Купянск на реке Оскол, мы выдвигаемся к Капитоловке, до которой добираемся после выматывающего – девятнадцать с половиной часов! – марш-броска³². Наконец разбиваем палатки в каком-то лесу в предместьях Изюма, но, поскольку город уже пал, в нашем участии более нет необходимости. Смертельно уставшие и вымотанные, мы спали сколько хотели. У некоторых даже не было сил поесть, и они мгновенно заснули.

26 июня мы выдвинулись из нашего лагеря к Браховке, до которой добрались после нового 35-километрового марша. Мы оставили эту деревню девять дней назад, и я узнал ее, но теперь меня поселили в другой избе. Постой длится недолго, и 28 июня мы уже направляемся к Шуркам (Щурово. – Ред.) в 15 километрах северо-восточнее Славянска. В это время между Северским Донцом и Доном не стихали бои, и мы находились в резерве 97-й легкопехотной (егерской) дивизии. Деревня эта раскинулась вдоль холмов, и она меньше Браховки. Подразделения в очередной раз переформировывают, и мы усиленно тренируемся. Сегодня, 30 июня, обучение атаке под огнем тяжелых пулеметов. Они прочно закреплены на своих станках – по крайней мере, я надеюсь на это, – пристреляны до миллиметра, проверены и опробованы инструкторами. Наконец, когда все готово, идем в атаку под огнем пулеметов, пригнувшись, стараясь не распрямляться из-за риска быть срезанными очередью. Никто не знает, что линия огня установлена точно на высоте метр семьдесят. Лучше не подниматься выше полутора метров. Эта разница в высоте не так уж велика. Она необходима, чтобы солдаты привыкли и закалились, но я из тех, кто уже прошел крещение огнем. В последующие дни снова занятия. Индивидуальные броски en slalom – зигзагом, к мишеням в виде фанерных солдат, которые валятся от удара штыком. Военное руководство даже позаботилось доставить эти пособия сюда, где до фронта всего с десяток километров! Выбранная для тренировок местность изрыта неглубокими балками и канавами и заросла кустарником. За каждым поворотом мишень. Нужно как можно быстрее пройти дистанцию, стреляя в одни мишени и поражая штыком другие. Также мы стреляем по неподвижным мишеням лежа, с колена и стоя.

Наш немецкий инструктор демонстрирует нам свое sangfroid – хладнокровие. Он становится на холмике и велит нам укрыться в соседних балках и канавах. Затем берет гранату и перед тем, как выдернуть зажигательный шнур, откручивает колпачок на рукояти. Помещает гранату, которая уже на боевом взводе, на свой шлем и стоит неподвижно, считая до шести. Инструктор предупреждает, чтобы мы укрылись до того, как он досчитает до пяти, потому что на счет шесть граната взорвется. И действительно, на счет шесть слышим взрыв. Мы тут же поднимаем головы, чтобы посмотреть, что получилось. Инструктор на месте, над нами, в целости и сохранности, только верхняя часть шлема почернела от пороховой гари. Впечатляющая демонстрация самообладания! Совершенно очевидно, что не должно быть ни ветра, ни малейшего движения, граната должна устойчиво покоиться на шлеме. С круглыми гранатами подобные опыты производить не стоит!

Затем инструктор с улыбкой спрашивает нас, нет ли желающих испытать это на себе? Несмотря на дрожь в коленках, попробовать хочу я, однако мешкаю от пришедшей в голову мысли, что даже самая незначительная дрожь может заставить гранату упасть прямо мне под ноги. Тут вызывается менее рассудительный парень, и я, сам не знаю как, присоединяюсь к нему. Теперь уже нельзя пойти на попятную, иначе прослыву трусом. Думаю, что мой товарищ – то ли Кобу, то ли Кобю – чувствует то же, что и я, но теперь ничто на свете не заставит нас сознаться в собственном страхе. По крайней мере, я знаю, что мне страшно, и не думаю, что мой товарищ избежал того же чувства. Инструктор внимательно оглядел нас и пристально посмотрел в глаза, и тут у меня появились сомнения – может, он и вовсе не рассчитывал найти хоть одного желающего? Но после своего, может, и опрометчивого вызова он тоже не может пойти на попятную! Поэтому ему остается лишь спросить нас: «Вы точно уверены, что хотите этого?» Он смотрит на нас обоих, и наши одновременные кивки подтверждают наши намерения. Если было бы необходимо что-то сказать, то, вполне возможно, мы не смогли бы выдавить из себя ни звука.

Легкая неуверенность нашего фельдфебеля улетучилась, а мы частично забыли о своем беспокойстве, когда он давал нам инструкции: дышать глубоко и спокойно, пока нервы не успокоятся, но не слишком тянуть время; для лучшей устойчивости слегка расставить ноги, поставить гранату на боевой взвод и, взяв ее за основание, поставить на шлем рукояткой вверх; не шевелиться, не дышать, напрячь мускулы шеи. Не забыть считать – медленно и не торопясь, до шести. Когда он закончил, то велел всем укрыться. Сам он готов сделать то же самое, но ждет до последнего момента и остается рядом с нами, видимо, чтобы вмешаться при необходимости. Ведь он же несет полную ответственность за таких новобранцев, как мы. Я первый. Уже не знаю, страшно ли мне, но, кажется, я немного дрожу. Откручиваю колпачок, расставляю ноги и дергаю за шнур – у меня такое впечатление, будто проделал я все это очень быстро. Убеждаюсь, что граната устойчиво покоится на моем шлеме, и медленно, очень медленно разжимаю пальцы, надеясь, что она не опрокинется или не останется у меня в пальцах, как только я опущу руку. Похоже, осталась на месте; я не слышу звука падения, а о том, чтобы опустить голову и убедиться в этом, не может быть и речи. Это было бы величайшей глупостью. Я считаю и дохожу до шести – видимо, слишком быстро, потому что ничего не происходит. Слышу шум, но это наш фельдфебель прячется в укрытии. После краткого перерыва я возобновляю счет и на счет восемь: бабах! По голове ударяет, словно молотком, однако не так сильно, как я себе представлял. Может, потому, что взрыв произошел так быстро? Грохот? Похож на выстрел пушки, только отдаленный и раскатистый, словно приближающийся, – и все закончилось!

Я даже не сразу понял, что инструктор уже рядом со мной и со всего маху хлопает меня по спине. Думаю, он испытывает такое же облегчение, что и я! Появились головы моих товарищей, они смотрят на меня. Я же, в свою очередь, прячусь в укрытие на время испытания Кобю. И снова могу спокойно дышать, без того, чтобы думать, как бы не совершить ошибку, но, кажется, я все еще слегка дрожу. По крайней мере, в самый ответственный момент я точно не дрожал! Но вот я слышу взрыв гранаты Кобю, и очень хорошо, что я в укрытии, ибо мои мысли до сих пор блуждают где-то далеко от происходящего в данный момент. Мои товарищи встали, я тоже. Кобю также прошел испытание. Мы устроили перекур и обсуждали события перед тем, как вернуться в деревню.

3 июля. Вечером нам объявили о завтрашней церемонии. На немецком или французском нам велено: привести в порядок форму, начистить ботинки, вычистить оружие. 4 июля вся наша пехотная группа выстраивается на площади для парада. Генерал Рупп, командир 97-й егерской дивизии, к которой относимся и мы, вручает множество наград и орденских ленточек Восточного фронта «старикам» из контингента 8 августа. Наши знамена, прислоненные к составленным в пирамиду винтовкам, придавали окружающей село степи атмосферу праздника и торжественности. Немецкий капеллан отслужил мессу, и мне кажется, что все, даже не верующие вроде меня, приняли в ней участие. А в это время немецкие танковые соединения с севера продвигаются восточнее Северского Донца в сторону нижнего Дона, чтобы окружить Ростов-на-Дону, который продолжает сопротивляться перед тем, как оказаться в полной осаде³³.

Глава 5. Только вперед!

7 июля в 16:00 мы выходим из Щурова, после ночного марша расквартировываемся в Славянске, в парке. Здесь несколько белых оштукатуренных домов, обветшалых, как и все остальное. Штукатурка тут везде. В парке несколько статуй с отбитыми головами, в беспорядке валяющимися на земле. Было бы несложно вернуть их на соответствующие туловища, словно в детской головоломке; все статуи стереотипны. Все эти Сталины, Ленины и прочие вожди режима столкнулись с сильным противником. Вахмистр Тинан делает перекличку и раздает почту. Впервые за все время в России я получил известия из дома и несколько бандеролек с сигаретами. Максимальный вес – 100 граммов. Но у меня таких добрая дюжина, и я делюсь ими со своим товарищем де Брином. Тут я должен сделать небольшое отступление. Во время нашего обучения он как-то показал мне фотографию своей дочери, светло-русой блондинки, и я сказал, что она очень даже в моем вкусе. Хотя, только между нами, у меня брюнетка. На что де Брин, посмеявшись, парировал, что она не для меня, но тем не менее дал ее адрес. Пойманный на слове, я написал девушке шутливое письмо, что я, бедный и несчастный, обижен ее отцом, который не делится со мной содержимым своих посылок, особенно сигаретами, с той щедростью, на которую я рассчитывал. В то время я действительно не получал никаких посылок. Я и думать забыл о том письме, как вы понимаете. Прошло четыре месяца, и я ни разу об этом не вспомнил. Каким же приятным сюрпризом было получить эти бандероли и письмо, где она очень мило объясняла, что в наказание отцу за нежелание поделиться сигаретами с товарищем она отправляет предназначенные ему сигареты мне. И, на беду, поскольку я надеялся, что она все же выслала отцу сигареты, он не получил ни единой бандероли. Вот почему, сгорая от стыда и смущения, я поделился сигаретами с де Брином. Наши ребята здорово повеселились по этому поводу!

Здесь же я встречаю нашего Prévot – наставника, вынужденного вернуться в полевой госпиталь из-за болезни. Истощенного, с явными следами недуга на лице. Еще тут есть что-то вроде соленого озера с такой плотной водой, что можно держаться на ней безо всяких усилий, и я крайне изумляюсь, впервые видя купающихся русских женщин, причем без бюстгальтеров! На следующий день, 9 июля, среди дня мы покинули свои квартиры, чтобы отправиться к берегам Северского Донца, где разбили лагерь на ночь. 10 июля мы свернули лагерь, чтобы форсировать реку. Одна часть обоза переправилась по понтонному мосту, построенному немецкими саперами. Другая, с которой был и я, форсировала Северский Донец вброд.

Берега в этих местах исключительно песчаные, но, поскольку они с одного берега покатые, мы без особых усилий преодолели этот берег и спустились. На другом берегу оказалось все наоборот. Повозки у нас большие и тяжелые, поэтому лошади, хоть это и померанцы (порода тяжеловозов. – Пер.), крепкие, как слоны, не могли продвигаться более чем по нескольку сантиметров за шаг, пока и вовсе не смогли двинуться с места! И снова тяжкие испытания легли на наши плечи! Никто из тех, кто пережил такое, не забудет до самой смерти, и, когда бы мне об этом ни напомнили, я покрываюсь потом при одной только мысли об этом. Нам пришлось не только забирать с повозок свои ранцы и снаряжение, но и выгружать все остальное: провиант, амуницию, оружие, которое далеко не пушинка. Короче, все, что необходимо любой армии для кампании, должно было быть взято с собой. Это означало, что нам пришлось тащить все на себе, проваливаясь в песок по самый верх ботинок. Песок попадал внутрь, идти становилось еще тяжелее. Солнце палило немилосердно, песок вокруг раскалился. Пот лил ручьем, пропитывая нас с головы до ног. Все работали обнаженные по пояс. Мы должны были подталкивать повозки по песку к броду, а потом по крупным валунам, которыми было усеяно дно реки. Повозки раскачивались и опрокидывались, сбрасывая своих возчиков в воду, и нам приходится ставить повозку на колеса при помощи слег, которые нужно было вырубить топором. Лошади нервничали и вставали на дыбы, и нам приходилось управлять этими животными весом более 500, а то и все 700 килограммов. Снаряжение, все что находилось в повозках, нам приходилось переправлять вброд, спотыкаясь о валуны, соскальзывая с них или проваливаясь в ил, при этом всю дорогу до противоположного берега нас терзали мириады комаров и слепней! Честное слово, мы запросто могли рухнуть там замертво. Это был титанический труд. Мы калечили себя, наши пальцы и наши ноги дробились под колесами повозок. Крики, ругань, удары, чтобы заставить лошадей двигаться. Все мы находились на грани полного изнеможения. Тем не менее мы должны были сделать все возможное, чтобы форсировать реку. Должны двигаться дальше! Моя глотка пересохла, а вода в фляге стала такая же теплая, как и воздух. Повсюду песок, он хрустел у меня на зубах. Впивался в кожу и перемешивался с потом. Дыхание тяжелое и прерывистое, я задыхался! И здесь тоже были трупы русских солдат, прибитые к берегу, ну и плевать! Мы шли туда, где есть течение, и споласкивали рты! Я начинал завидовать каторжникам в каменоломнях Кайенны!

После многочасовой работы вся поклажа и повозки, весь обоз, наконец-то оказались на другом берегу. Мы попытались сдвинуть с места пару груженых повозок, но все впустую! Они не сдвигались ни на метр, а лошади, которым досталось не меньше нашего, просто падали. Снова приходилось разгружать и тащить на себе груз, который тяжелее свинца, метр за метром, за край дюн! Жара стояла такая, что форма тех, кто падал в воду, или штаны тех, кто намочил их, пересекая брод, высыхали за четверть часа, но этого было вполне достаточно, чтобы вызвать раздражение кожи, которая обветривалась и трескалась, что заживает совсем не быстро! 10, 20, 30 раз приходилось идти вброд, чтобы все переправить. То, через что мы прошли, просто бесчеловечно! Даже лошадям это не под силу! Пришлось некоторых из них пристрелить. Надо успокоиться, взять себя в руки, дабы сдержанно и благопристойно описать все то, что мы перенесли тогда. На самом деле это просто неописуемо. Это выходит за рамки человеческих представлений³⁴. И это еще не закончилось!

Как только повозки заново нагрузили за линией дюн, их пришлось подталкивать вместе с поклажей еще 8–10 километров. Мне казалось, что я стал похож на скелет с нервами, костями, мышцами и кожей, покрывавшей их, полностью лишенный всякой жидкости или даже влаги, если бы не пот, который высыхал не сразу! Можно было напиться воды, но она тут же выходила через поры. И разумеется, мы все время тащили на себе наше снаряжение: ранец на спине, сухарный мешок, противогаз, саперную лопатку, винтовку и подсумок с патронами – по меньшей мере 30 килограммов, но наверняка чуть больше, – и постоянно, в качестве довеска, дабы облегчить жизнь лошадям, мы подталкивали тяжелые повозки и орудия! Но кто придет на помощь нам? «Infanterie! Du bist die schönste aller Waffen»? – «Пехота, вы самые лучшие из всех родов войск». Тогда я отдал бы что угодно, лишь бы оказаться в люфтваффе.

Те, в ком еще остались силы шутить и ругаться, все равно шагали и толкали, точно так же, как и те, кто больше не зубоскалил и не богохульствовал. Так нам пришлось тянуть и толкать еще 8–10 километров, но теперь уже с передышками, потому что временами мы выбирались на участки дороги с более или менее твердым грунтом. Это слегка облегчало нам жизнь, но никоим образом не давало отдыха. И нам казалось, будто мы движемся уже целую вечность. Многие из нас набили водяные мозоли на ногах. Ну вот, дабы отвлечь нас, появилась новая пытка, еще более выматывающая! В конце концов, неудивительно, ведь наши ноги промокли после многих часов хождения по броду. Лопнувшие мозоли обнажали плоть, которая немедленно начинала гноиться. Мой товарищ Мол более не в состоянии это терпеть и получил разрешение старшины Шено остаток пути проехать на повозке. Он не толстый, но кажется, будто со вчерашнего дня сбросил с десяток килограмм. Нет, правда, черты его лица заострились и в них осталось только усталость и страдание. А на что похож я? Понятия не имею, и меня это мало волнует. Лучше не знать! Мне тоже приходится беспокоиться о мозолях и постараться найти хоть какой-то способ, чтобы ступать по земле было не так больно. Бог его знает, почему эти усилия только прибавляли усталости и делали передвижение еще ужаснее! Еще я спрашивал себя, почему у меня на правой ноге две водяные мозоли, а на левой только одна? У нее что, какие-то привилегии? Я шел по дороге, шаг за шагом, километр за километром, и теперь мой товарищ Бьюринг шагал, если можно так выразиться, в ногу со мной. Ближе к вечеру, выдохшиеся и смертельно уставшие, мы вошли в деревню, чье название у меня не нашлось сил спросить. Обезвоженные, мы пили все, что попадалось под руку, в основном воду, немного молока и падали на землю. Мне кажется, я заснул прежде, чем коснулся земли. Спали без задних ног. На следующий день, 11 июля, наш марш продолжался, но через боль, поскольку мои мозоли кровоточили.

Наконец мы добрались до Красного Лимана³⁵. Через небольшую площадь из утрамбованной земли, затененную несколькими деревьями, к нам направились женщина и юноша. Они сразу же заговорили с нами на чистейшем немецком! Мы вопросительно посмотрели на них. Женщина, которой где-то от 40 до 50 лет, объяснила, что они немцы по происхождению и надеются как можно скорее вернуться в Германию. Ее муж, инженер, много лет проработал в России, но перед войной был депортирован. Она не знает куда, поскольку с тех пор от него не было никаких известий. Жив ли он еще? Их с сыном отправили сюда на поселение. Прежде они жили в Ростове-на-Дону. На них была вполне приличная одежда, и в глаза бросалась благородная манера поведения, поразившая нас, когда они подошли к нам поближе. Приглядевшись, я заметил, что их одежда пережила много чисток и ремонта с тех пор, как была новой! Видимо, это все, что осталось от их прежней жизни.

Затем женщина спросила, как ей следует поступить, чтобы их с сыном репатриировали на родину. Я посоветовал подождать, пока в городке не будет размещена Kommandantur – комендатура, чтобы обратиться в нее. За этим дело не станет, поскольку сам видел установление правления немецкой военной администрации еще до того, как боевые части полностью занимали населенные пункты! Немецкой организованности нет равных, и она оставалась такой до самого конца войны. Мы еще немного побеседовали с нашими собеседниками, а они засыпали нас вопросами о Германии и войне. Они были удивлены, видя иностранных добровольцев в рядах немецкой армии. Мы говорили им слова ободрения, и на прощание они обнимали нас, а женщина поцеловала. На пороге избы русские жители предложили нам воды, и мы никак не могли напиться. Потом немка с сыном помахали нам на прощание с дальнего конца площади. Уверен, я выпил 2 или 3 литра воды, и выпил бы еще, но надо было продолжать путь. Нужно лишь следовать за войсками, которые уже проследовали в том же направлении. Мы прошли через Красный Лиман, но дальше идти оказались просто не в состоянии. Как только потные ноги немного подсыхали, носки становились жесткими и немедленно прилипали к ранам от лопнувших водяных мозолей. Мы решили немного передохнуть и постучались в ближайшую дверь. Нас радушно, как и полагается по обычаю, приняли и предложили поесть. Совершенно вымотанные и больные, мы решили переночевать здесь. Нет, правда, идти дальше не было никаких сил. На гноящиеся раны невозможно было смотреть без содрогания! Мы сполоснулись в бочке позади дома, и после этого, отмывшись от дорожной пыли, я почувствовал некоторое облегчение, да и сам я стал легче. Принялись стирать нижнее белье, которое явно в этом нуждалось, но хозяйка и обе ее дочери вызвались сделать это за нас. Мы позволили им промыть и перевязать наши раны, после чего упали и заснули мертвецким сном.

Когда мы проснулись, солнце давно встало и было уже очень жарко. Умылись, и я побрился впервые за три дня. Теперь мне и вправду стало намного лучше. Наши хозяева угостили нас жареной картошкой с курицей, от такой еды ни один из нас двоих даже и не думал отказываться, а на десерт еще и curds – кислое молоко, настоящее пиршество! Я сделал открытие, что здесь на завтрак часто едят горячую пищу. Наше нижнее белье было уже чистым и сухим. И это приятно. А как насчет того, чтобы обуть ботинки! Это стало просто мучением. Тем не менее крайне осторожно и через боль мы наконец обулись. Уже 12 июля, и мы должны идти дальше!

За ночь на наших ранах образовалась корочка, и первые несколько километров давались нам наиболее болезненно. Как только мы сделали несколько шагов, корки неизбежно отрывались, и требовалось время, чтобы если не привыкнуть к боли, то хотя бы притерпеться к ней. Шли весь день под палящим солнцем и в пыли, поднятой нашими ботинками или обгоняющими нас повозками. Само собой, мы не в состоянии быстро двигаться, и я понятия не имею, сколько километров мы прошли, прежде чем добрались до Лисичанска³⁶. Искали и нашли вполне приличную избу, несмотря на наши скромные запросы. Как обычно, теплый прием, на столе скудная еда, которой привыкли обходиться эти люди. Мы уже научились довольствоваться таким скромным угощением и, в то же время, ценить некоторые блюда. Тушеная капуста и несколько кусочков вареного мяса. Но перед тем как приняться за еду, мне, как обычно, необходимо было избавиться от дорожной пыли, поскольку есть в таком виде невозможно. Каждый вечер в конце пути одно и то же – смешавшаяся с потом пыль образует корки на всех выступающих частях тела. Во всем остальном – мы загорели на солнце, кожа стала бронзовой. Однако ноздри и горло забиты пылью, не говоря уж о глазах, на которых пыль оседает, как на липучку для мух. Несколько ведер воды – средство для избавления от грязи, и русские, которые организуют едва ли не целую бригаду по обеспечению нас водой, не уходят, дабы посмотреть, как мы расходуем эту жидкость. Все их потребности покрывает кружка воды. Я ничего не выдумываю, это истинная правда. Из литровой кружки в рот набирается вода, которая затем выпускается парой струй в сложенные в форме раковины ладони и тут же брызгается на лицо. В соответствии с понятиями о личной гигиене эту операцию могут повторить и еще один раз. Все, туалет закончен. На голову возвращается кепка или шапка – если их снимали перед умыванием, – которая остается на голове весь остаток дня. Что касается женщин, то эти головные уборы у них заменяют неизменные косынки, завязанные под подбородком или вокруг шеи, более или менее искусно, если не сказать изящно, часто на разный манер в разных местах.