Kitabı oku: «Таинственный сад. Маленький лорд Фаунтлерой», sayfa 7

Глава 13
«Я – Колин!»

Вернувшись к ужину, Мэри показала Марте записку, которую она захватила с собой.

– Ну и ну! – сказала Марта с гордостью. – Я и не знала, что наш Дикон такой умный. Это у него птичка сидит в гнезде – до чего похожа!

Тут только Мэри догадалась, что Дикон хотел ей сказать. Пусть она не волнуется – он сохранит её тайну. Этот сад был как бы её гнездом, а она – птичкой. Нет, правда, этот странный парнишка очень ей нравился!

«Завтра он снова придёт», – подумала она и заснула в предвкушении утра.

Однако погода в Йоркшире ненадёжная, особенно весной. Ночью её разбудил шум дождя – тяжёлые капли стучали по окну. Дождь лил как из ведра, а ветер выл за стеной и в трубах огромного старого дома. Рассерженная и недовольная, Мэри села в постели.

«Ветер злится, как я когда-то, – подумала она. – Он мне назло разбушевался».

И она зарылась лицом в подушку. Она не плакала, просто лежала и ненавидела дождь за окном и ветер. Ей не спалось. Вой ветра и шум дождя не давали заснуть – на душе у неё было тяжело. Будь у неё на душе спокойно, дождь бы её только убаюкал. Как выл ветер, как дождь хлестал в окно!

«Будто кто-то потерялся на пустоши, бродит там под дождём и плачет», – думала Мэри.

Целый час Мэри лежала с открытыми глазами и беспокойно ворочалась с боку на бок, как вдруг что-то заставило её сесть в постели. Она повернула голову к двери и прислушалась.

– Нет, сейчас это не ветер, – прошептала она. – Это не ветер. Это другое. Кто-то плачет, я это уже слышала раньше.

Дверь её спальни была приоткрыта – плач доносился из дальнего коридора. Далёкий приглушённый жалобный плач. Она прислушалась – с каждой минутой её уверенность возрастала. «Я должна выяснить, что это такое», – думала она. Это было ещё загадочнее, чем спрятанный сад и зарытый ключ. Её охватило забытое было раздражение, – возможно, оно придало ей храбрости. Она высунула ногу из-под одеяла и стала на пол.

– Я выясню, что это такое, – сказала она. – Все в доме спят. Мне всё равно, что скажет миссис Медлок, мне всё равно!

Возле кровати горела свеча, Мэри взяла её и тихо вышла из спальни. Коридор был такой тёмный, бесконечный, но она не испугалась: она была слишком взволнована. Кажется, она помнит, куда надо завернуть, чтобы попасть в коридор с дверью, завешенной гобеленом. В тот день, когда она заблудилась, из неё вышла миссис Медлок. Плач раздавался оттуда. Мэри продвигалась вперёд почти ощупью, освещая коридор своей тусклой свечой; сердце так громко стучало у неё в груди, что ей казалось, будто она слышит его удары. Плач звучал глухо и далеко – она шла на этот звук. Иногда он вдруг на миг смолкал, а потом снова возобновлялся. Кажется, надо свернуть направо? Она остановилась, припоминая. Да, направо. Пройти вперёд, повернуть налево, подняться по двум пологим ступенькам, а потом снова направо. Вот и конец коридора и занавешенная дверь.

Мэри тихонько отвела гобелен и прошла дальше. Здесь плач звучал яснее, хотя и не громче. Он слышался слева за стеной. В нескольких шагах она увидела дверь. Из-под неё пробивался свет. В этой комнате кто-то плакал, и этот кто-то не был взрослым.

Она подошла к двери, распахнула её – и шагнула в комнату!

Просторная комната была обставлена красивой старинной мебелью. В камине тускло догорал огонь, возле высокой резной кровати с шёлковым балдахином горел ночник, а в кровати лежал и плакал мальчик.

Мэри подумала, что она, верно, незаметно заснула и всё это ей снится. Неужто это происходит на самом деле?

Лицо у мальчика было худое, нос и подбородок – заострившиеся, кожа изжелта-бледная, глаза огромные, чуть не в пол-лица. И большая шапка густых встрёпанных волос, отчего лицо казалось совсем маленьким. Видно, он был нездоров, но плакал больше от тоски и раздражения, чем от боли.

Мэри застыла в дверях со свечой в руке. Потом неслышно переступила порог. Она подошла ближе, и огонёк привлёк внимание мальчика – он повернул голову и уставился на неё огромными, широко раскрытыми серыми глазами.

– Ты кто? – прошептал он испуганно. – Привидение?

– Нет, – тихо ответила Мэри, сама немного струсив. – А ты?

Он не отводил от неё взгляда. Мэри невольно заметила, какие необычные у него глаза. Серые, как агаты, они казались огромными потому, что их окаймляли густые и тёмные ресницы.

– Нет, – ответил он, помолчав. – Я – Колин!

– Какой Колин? – смешалась она.

– Колин Крейвен. А ты кто?

– Я – Мэри Леннокс. Племянница мистера Крейвена.

– А я его сын, – сказал мальчик.

– Сын! – изумилась Мэри. – Мне никто не говорил, что у него есть сын! Почему?

– Подойди ко мне, – произнёс он, не отрывая от неё тревожного взгляда.

Она подошла к кровати – он протянул руку и прикоснулся к ней.

– Ты мне не снишься? – спросил он. – Мне иногда снятся такие ясные сны. Может, ты тоже сон.

Мэри протянула ему край накинутой на плечи шерстяной шали.

– Пощупай, – сказала она, – какая плотная и тёплая материя. Если хочешь, я могу тебя ущипнуть, чтобы ты убедился, что я живая. Мне тоже сначала показалось, что ты мне снишься.

– Откуда ты взялась? – спросил он.

– Из своей комнаты. Ветер так выл, что я не могла заснуть. Я услышала, что кто-то плачет, и решила узнать, кто это. Почему ты плакал?

– Мне тоже не спалось, и голова разболелась. Скажи ещё раз, как тебя зовут?

– Мэри Леннокс. Неужели тебе не сказали, что я приехала?

Он всё ещё сжимал в руке край её шали, но, видно, начинал верить, что всё это ему не снится.

– Нет, – отвечал он. – Не посмели.

– Почему?

– Я бы испугался, что ты меня увидишь. Я не хочу, чтобы меня видели и обсуждали.

– Почему? – повторила Мэри, всё больше и больше удивляясь.

– Потому что я всегда так – болею и лежу в постели. Мой отец тоже не позволяет обо мне говорить. Если я выживу, то буду, наверное, горбатым – только я не выживу. Отец боится, что я буду такой, как он.

– Ах, какой странный дом! – воскликнула Мэри. – Какой странный дом! Всюду тайны! Комнаты заперты, сады заперты – а теперь ещё и ты! Тебя тоже заперли?

– Нет. Просто я в этой комнате живу, потому что не хочу, чтобы меня отсюда переводили. Это очень утомительно.

Мэри подумала и решилась.

– А твой отец тебя навещает? – спросила она.

– Иногда. Обычно когда я сплю. Ему неприятно меня видеть.

– Почему? – снова спросила Мэри.

Лицо мальчика омрачилось.

– Моя мать умерла при моём рождении, ему тяжело на меня смотреть. Он думает, я не знаю, но я слышал, как люди говорили об этом. Он меня прямо ненавидит.

– И сад он ненавидит, потому что она умерла, – подумала Мэри вслух.

– Какой сад? – спросил мальчик.

– Гм… ну… сад… просто сад, который ей нравился, – затруднилась ответить Мэри. – Ты всё время здесь живёшь?

– Да, почти всё время. Иногда меня возили к морю, но я там жить не хотел: там все на меня смотрели. Я раньше носил такую железную штуку, чтобы спина была прямой, но потом из Лондона приехал очень важный врач и сказал, что это глупо. Он велел эту штуку снять и держать меня на свежем воздухе. Только я свежий воздух ненавижу и не хочу выходить.

– Я тоже не хотела, когда сюда приехала, – призналась Мэри. – Что ты так на меня смотришь?

– Некоторые сны так похожи на явь, – отвечал он угрюмо. – Порой откроешь глаза и не веришь, что проснулся.

– Мы оба не спим, – сказала Мэри.

Она обвела взглядом комнату – высокие потолки, тёмные углы и тусклый огонь в камине.

– Всё это и правда похоже на сон. Ведь сейчас ночь, все в доме спят, все, кроме нас! Только мы бодрствуем.

– Я не хочу, чтобы это был сон, – забеспокоился мальчик.

Внезапно Мэри в голову пришла одна мысль.

– Ты говоришь, что не любишь, когда на тебя глядят, – начала она. – Может, ты хочешь, чтобы я ушла?

– Нет, – отвечал он и легонько потянул за край шали, зажатой в его руке. – Если ты уйдёшь, я буду думать, что ты мне приснилась. А если ты мне не снишься, то сядь на ту скамеечку и поговори со мной. Я хочу про тебя знать.

Мэри поставила свечу на столик возле кровати и села на мягкую скамеечку. Ей совсем не хотелось уходить. Ей хотелось остаться в этой таинственной, скрытой от посторонних глаз комнате и разговаривать с этим таинственным мальчиком.

– Что тебе рассказать? – спросила она.

Он всё хотел знать: когда она приехала в Мисселтвейт; какой коридор ведёт в её комнату; чем она здесь занимается и ненавидит ли, как он, вересковую пустошь; и ещё – где она жила прежде. Мэри ответила на все эти вопросы и на множество других, а он слушал, откинувшись на подушку. Он заставил её рассказать об Индии и о том, как она приплыла на пароходе через океан. Оказалось, что из-за болезни его ничему не учили, как других детей. Когда он был ещё маленьким, одна из нянек научила его читать – теперь он без конца читал и разглядывал иллюстрации в великолепно изданных книжках.

Хотя отец навещал его редко, у него было множество всяких чудесных игрушек. Только он редко в них играл. У него было всё, что он ни пожелает, и его никогда не заставляли делать ничего, к чему у него не лежало сердце.

– Меня все должны развлекать, – произнёс он спокойно. – Сердиться мне вредно. Никто не верит, что я останусь жить.

Он давно смирился с этой мыслью, и она его совсем не волнует, объяснил он Мэри. Звук её голоса был ему, видно, приятен. Она говорила, а он внимательно слушал, прикрыв глаза. Уж не засыпает ли он, подумала Мэри. Но тут он снова задал ей вопрос:

– А сколько тебе лет?

– Десять, – отвечала Мэри и, не подумав, прибавила: – Как и тебе.

– Откуда ты знаешь? – удивился он.

– Когда ты родился, дверку в сад заперли, а ключ зарыли в землю. Сад заперт десять лет.

Колин слегка приподнялся и, опершись на локоть, повернулся к ней.

– Какую дверку заперли? Кто запер? А ключ куда зарыли? – прокричал он с внезапно вспыхнувшим интересом.

– Это… это сад, который мистер Крейвен ненавидит, – отвечала Мэри с тревогой. – Дверку запер он. Никто… никто не знал, где зарыт ключ.

– А что это за сад? – не отступался Колин.

– Туда десять лет никому входить не разрешали, – осторожно ответила Мэри.

Но было поздно. Он слишком походил на неё. Думать ему было тоже не о чем, и потому мысль о спрятанном саде захватила его. Он засыпал Мэри вопросами. Где этот сад? А дверку она не нашла? А садовников не расспросила?

– Они ничего не говорят, – объяснила Мэри. – По-моему, им велено молчать и на вопросы не отвечать.

– Я бы их заставил ответить, – заявил Колин.

– Правда? – спросила Мэри неуверенно. Ей стало не по себе. Если он умеет заставлять людей отвечать на свои вопросы, чем это может кончиться?

– Меня все должны ублажать. Я же тебе говорил, – сказал Колин. – Если бы я остался жить, здесь всё когда-нибудь стало бы моим. Они это знают. Захочу – заставлю их мне всё рассказать!

Мэри не отдавала себе отчёта в том, что её в своё время избаловали, но она ясно видела, что этот странный мальчик был очень избалован. Он думал, что всё на свете принадлежит ему. Какой он странный! И как спокойно говорит о своей смерти!

– Ты думаешь, что умрёшь? – спросила она отчасти из любопытства, отчасти для того, чтобы отвлечь его от мыслей о саде.

– Должно быть, – ответил он спокойно, как и раньше. – Сколько я себя помню, все только об этом и говорят. Сначала они думали, что я маленький и не понимаю, а теперь – что я не слышу. А я всё слышу. Врач, который меня лечил, – двоюродный брат моего отца. Он бедный, и, если я умру, после смерти моего отца Мисселтвейт достанется ему. Зачем ему хотеть, чтобы я выжил?

– А ты сам этого хочешь? – спросила Мэри.

– Нет, – отвечал он хмуро. – Но умирать я тоже не хочу. Когда мне нехорошо, я здесь лежу, думаю об этом – и плачу… плачу.

– Я три раза слышала, как ты плакал, – сказала Мэри, – только не знала, кто это. Ты из-за этого плакал?

Ей очень хотелось, чтобы он забыл про сад.

– Должно быть. Давай поговорим о чём-нибудь другом. Расскажи мне про этот сад. Тебе разве не хочется на него взглянуть?

– Хочется, – призналась Мэри тихо.

– И мне хочется, – не отступался он. – Мне кажется, я ничего никогда не хотел увидеть, но на этот сад я бы посмотрел. Я хочу, чтобы вырыли ключ. Я хочу, чтобы дверку отперли. Я разрешу им отвезти меня туда в кресле-каталке. Вот и буду дышать там свежим воздухом. Я их заставлю отпереть эту дверку.

Он возбудился, его огромные глаза засверкали и стали ещё больше, чем прежде.

– Меня все должны ублажать, – повторил он. – Я их заставлю меня туда отвезти. Тебе я тоже разрешу пойти со мной.

Мэри крепко сжала руки. Всё было испорчено – решительно всё! Дикон никогда больше не придёт. И она никогда больше не почувствует себя птахой, сидящей на хорошо спрятанном гнезде.

– Нет, нет! Пожалуйста… не надо! – закричала она.

Он посмотрел на неё, словно она рехнулась.

– Но почему? Ты же сказала, что хочешь посмотреть.

– Да, сказала, – всхлипнула она, – только если ты заставишь их отпереть дверку и отвезти тебя туда, это уже не будет тайной.

Он ещё больше подался вперёд.

– Тайной? – переспросил он. – Как это – тайной? Объясни.

– Понимаешь, – заспешила Мэри, – понимаешь, если никто об этом не знает, кроме нас… если там есть дверка, скрытая под плющом… если она там есть… мы могли бы её найти… войти туда и закрыть её за собой, и никто бы ничего не знал, и это был бы наш сад. Мы были бы вроде как птицы, а это наше гнездо; и играли бы там хоть каждый день, копали, посадили бы семена – и он бы ожил…

– А разве он мёртвый? – прервал её Колин.

– Будет мёртвым, если никто о нём не позаботится. Луковицы выживут, а вот розы…

Он снова прервал её.

– Какие луковицы? – быстро спросил он. Он разволновался не меньше, чем она.

– Нарциссов, лилий, подснежников. Они сейчас трудятся под землёй: толкают наверх зелёненькие побеги, ведь скоро весна.

– Скоро весна? – повторил он. – А какая она, весна? Когда болеешь, её в комнатах не видно.

– Весна – это когда солнце сквозь дождь, а дождь сквозь солнце, а под землёй всё оживает и лезет наружу, – ответила Мэри. – Будь у нас тайный сад, мы бы туда каждый день ходили и смотрели, что там нового выросло и сколько роз ожило. Не понимаешь? Ах, неужели ты не понимаешь, насколько лучше сохранить всё в тайне?

Колин откинулся на подушку и лежал неподвижно со странным выражением на лице.

– У меня никогда не было тайны, – сказал он. – Вот только я про себя знал, что долго не проживу. Они не знают, что я это знаю, значит это вроде как тайна. Но твоя тайна мне нравится больше.

– Если ты не велишь себя туда отвезти, – уговаривала Мэри, – я… я почти уверена, что смогу узнать, как туда проникнуть, и тогда… если твой врач хочет, чтобы тебя вывозили в кресле на воздух, и если ты можешь всегда поступать по своему желанию… мы бы нашли какого-нибудь парнишку, он бы тебя вёз, и отправились бы туда одни, а сад был бы нашей тайной.

– Это… было бы… хорошо, – медленно проговорил Колин, мечтательно глядя вдаль. – Очень хорошо. Свежий воздух, сад и тайна – я не против!

Мэри перевела дух, – похоже, мысль о том, чтобы держать сад в тайне, пришлась Колину по душе. Теперь, если постараться описать ему сад таким, каким его видела она, ему там так понравится, что он и сам не захочет, чтобы туда входили все, кто только пожелает.

– Я тебе расскажу, как там, по-моему, будет, если удастся туда попасть, – сказала Мэри. – Этот сад так долго был заперт, что, должно быть, весь зарос.

Колин лежал не шевелясь и слушал, а она говорила о розах, которые, верно, обвили деревья и свисают с веток, о птицах, которые, верно, свили там гнёзда, ведь там так тихо. А потом она рассказывала ему о малиновке и о Бене Везерстафе. О них столько всего можно было рассказывать, что она совсем забыла о страхе и говорила легко и без опаски. Малиновка Колину понравилась. Он заулыбался и вдруг похорошел. А Мэри-то казалось, что он ещё неприглядней, чем она!

– Я не думал, что птицы могут быть такими, – признался он. – Конечно, если всё время лежишь, то ничего не видишь. Сколько ты всего знаешь! Мне прямо кажется, будто ты уже побывала в этом саду!

Мэри растерялась и промолчала. Впрочем, было видно, что он и не ждал ответа. Вдруг он её удивил.

– Я, пожалуй, позволю тебе взглянуть на одну вещь, – объявил он. – Видишь над камином шторку из розового шёлка?

Раньше Мэри никакой шторки не заметила, однако сейчас подняла глаза и увидела её. Шторка из мягкого шёлка закрывала что-то, висевшее на стене. Судя по очертанию, это была картина.

– Да, вижу, – сказала Мэри.

– Рядом с ней шнурок, – продолжал Колин. – Потяни за него.

Мэри встала, нашла шнурок и с любопытством потянула: шторка отдёрнулась, открыв картину. На ней была изображена смеющаяся девушка. Голубая лента схватывала светлые волосы, а прелестные весёлые глаза были точь-в-точь такими же, как грустные глаза мальчика, лежащего на кровати, – огромные, серые, как агаты, с длинными чёрными ресницами.

– Это моя мама, – произнёс Колин так, словно жаловался на неё. – Не понимаю, почему она умерла. Иногда я её за это просто ненавижу.

– Как странно! – воскликнула Мэри.

– Если бы она не умерла, я бы, по-моему, так не болел, – продолжал Колин хмуро. – Я бы тогда, верно, выжил. И отцу не было бы противно на меня смотреть. Может, и спина у меня была бы крепкая. Задёрни шторку.

Мэри повиновалась.

– Она гораздо красивее тебя, – сказала она, снова усевшись на скамеечку, – но глаза у неё совсем такие же, по крайней мере формой и цветом. А почему там шторка?

Колин смущённо отвернулся.

– Это я им велел, – признался он. – Мне иногда неприятно, что она на меня смотрит. Я болен, мне нехорошо, а она себе улыбается. А потом, она моя, и я не хочу, чтобы все на неё смотрели.

Наступило молчание. Мэри нарушила его вопросом:

– А что миссис Медлок сделает, если узнает, что я здесь была?

– Она сделает то, что я ей скажу, – отвечал Колин. – А я ей скажу: хочу, чтобы ты каждый день приходила и со мной разговаривала. Я рад, что ты пришла.

– И я тоже, – призналась Мэри. – Я буду приходить, как только смогу, только… – она запнулась, – я ведь должна каждый день искать дверку в тайный сад.

– Правильно, – согласился Колин. – Вот и будешь мне об этом рассказывать.

Он задумался, а потом произнёс:

– А ты будешь моей тайной. Я им ничего не скажу, пока сами не догадаются. Сиделку я всегда могу из комнаты выслать – скажу, что хочу побыть один. Ты знаешь Марту?

– Да, и очень хорошо, – сказала Мэри. – Она за мной ходит.

Он кивнул в сторону коридора:

– Сейчас она там спит. Вчера сиделка ушла к своей сестре и осталась там на ночь. Она, когда уходит, Марту вместо себя оставляет. Марта тебе скажет, когда ко мне приходить.

Теперь Мэри поняла, почему Марта так тревожилась, когда она спрашивала, кто там плачет.

– Значит, Марта всё время про тебя знала? – спросила она.

– Да, она часто за мной смотрит. Сиделка не прочь от меня отдохнуть, а Марта тогда её заменяет.

– Я давно уже у тебя сижу, – сказала Мэри. – Я пойду, ладно? У тебя глаза сонные.

– Вот бы мне заснуть, пока ты здесь, – проговорил Колин робко.

– Закрой-ка глаза, – сказала Мэри, придвинув скамеечку поближе. – Я сделаю, как моя айя в Индии. Буду тебя по руке похлопывать и поглаживать и тихонько спою что-нибудь.

– Это, должно быть, хорошо, – пробормотал он.

Мэри стало его жалко – ведь это так грустно лежать и не спать! – и, наклоняясь над кроватью, она тихонько запела индийскую колыбельную, поглаживая его по руке.

– Как хорошо, – пробормотал он сонно.

А она всё пела и поглаживала его по руке, а потом подняла глаза и увидела: чёрные ресницы опущены, глаза закрыты. Колин крепко спал. Мэри осторожно встала, взяла свечку и неслышно выскользнула из комнаты.

Глава 14
Юный раджа

Утром пустошь затянул туман; дождь всё лил и лил не переставая. Выйти из дому было невозможно. Марта так захлопоталась, что Мэри не могла с ней словечком перемолвиться. Однако днём она попросила Марту посидеть с ней в детской. Марта пришла, прихватив с собой вязанье, за которое бралась, как только у неё выдавалась свободная минута.

– Ну, в чём дело? – спросила она, стоило им усесться. – Видать, ты мне что-то сказать хочешь.

– Да. Я знаю, кто там плакал, – объявила Мэри.

Марта уронила на колени чулок, который вязала, и с изумлением уставилась на Мэри.

– Не может быть! – воскликнула она. – Нет!

– Ночью я услышала плач, – продолжала Мэри. – Встала и пошла на поиск. Это плакал Колин. Я его нашла.

От испуга Марта вся покраснела.

– Ах, мисс Мэри! – вскричала она со слезами. – Не надо было этого делать, не надо! Я тебе ничего не говорила, но всё равно мне теперь достанется. Потеряю место, что тогда матушка будет делать?

– Ничего ты не потеряешь, – успокоила её Мэри. – Он обрадовался, что я пришла. Мы с ним долго разговаривали, и он сказал, что рад моему приходу.

– Правда? Ты точно помнишь? Ты не знаешь, какой он, если его что рассердит! Он плачет, как ребёнок, хотя и большой уже, но если его рассердить, такой крик подымает, нарочно, чтобы на нас страху нагнать! Знает, что мы люди подневольные.

– Он не рассердился, – повторила Мэри. – Я его прямо спросила: «Может, мне уйти?», а он говорит: «Останься!» Он меня расспрашивал, а я сидела на скамеечке и рассказывала ему про Индию, про малиновку и про парк. Никак меня не отпускал. Показал мне портрет своей мамы. Я его убаюкала, а потом ушла.

Марта ахнула от удивления:

– Ну просто не верится! Ты прямо как в львиное логово зашла. Будь он такой, как всегда, он бы так закатился, поднял бы на ноги весь дом. Он не позволяет, чтобы посторонние на него смотрели.

– А мне позволил. Я всё время на него смотрела, а он – на меня. Мы во все глаза смотрели! – заявила Мэри.

– Не знаю, как быть, – пожала плечами Марта. – Если миссис Медлок про это узнает, она решит, что я ослушалась и всё тебе рассказала. Меня в тот же час уволят.

– Миссис Медлок он пока ничего не скажет. Это будет наша тайна, – твёрдо сказала Мэри. – Он говорит: все должны исполнять его желания.

– Да, это правда. До чего же своевольный! – вздохнула Марта, утирая лоб фартуком.

– Он говорит: миссис Медлок тоже должна его ублажать. Он хочет, чтобы я каждый день к нему приходила. А ты будешь мне передавать, когда он меня позовёт.

– Я?! – всполошилась Марта. – Да я место своё потеряю, как пить дать потеряю!

– Не потеряешь, если будешь делать, как он тебе велит, ведь его все должны слушаться, – возразила Мэри.

– Неужто он с тобой по-доброму говорил? – спросила вдруг Марта, широко раскрыв глаза.

– Мне кажется, ему было со мной приятно, – отвечала Мэри.

– Значит, ты его околдовала! – заключила Марта с глубоким вздохом.

– Околдовала? – переспросила Мэри. – Я в Индии много слышала о колдовстве, но я этого не умею. Я просто вошла к нему в комнату и до того удивилась, когда его увидела, что просто встала как столб и смотрю. Он решил, что я сон или привидение, а я про него то же самое подумала. Вот странно было! Никого нет, мы ничего друг о друге не знаем, а кругом ночь! Мы и стали друг друга расспрашивать. Я его спросила: «Мне уйти?», а он сказал: «Нет».

– Чудеса, да и только! – охнула Марта.

– А что с ним? – спросила Мэри.

– Да точно никто не знает, – ответила Марта. – Когда он родился, мистер Крейвен прямо рехнулся. Врачи уж думали: придётся сдать его в сумасшедший дом. Это потому, что миссис Крейвен умерла, – да я тебе говорила! На ребёнка даже смотреть не хотел. Только всё повторял, что он тоже будет горбуном и лучше бы он умер.

– А разве Колин горбун? – удивилась Мэри. – Он на горбуна не похож.

– Пока что нет, – сказала Марта. – Только он с самого спервоначалу рос не так, как полагается. Матушка говорит: в доме такое творилось, что любой ребёнок с панталыку бы сбился. А что у него спина слабая, так этого всегда боялись – заставляли его лежать, не разрешали ходить. Одно время велели ему носить железный корсет, только он так мучился, бедный, что совсем разболелся. А потом из Лондона приехал знаменитый доктор и заставил корсет снять. И очень сердито с нашим доктором поговорил – вежливо, но сердито. Слишком много лекарств, говорит, и потакательства.

– Он, по-моему, очень избалован, – заметила Мэри.

– Да, уж дальше некуда! – согласилась Марта. – Конечно, он столько болел! То кашляет, то простужается, раза два чуть не умер. Один раз горячка, другой – тиф. А‐а! Вот когда миссис Медлок перепугалась! Он в бреду лежал, она-то думала, он ничего не понимает, и говорит сиделке: «На этот раз уж он точно умрёт – и ему самому, и всем только лучше будет!» Глядь – а он на неё своими глазищами смотрит и всё-всё понимает, не хуже её самой. Она испугалась, но он только посмотрел на неё и сказал: «Дайте воды и перестаньте болтать».

– Ты думаешь, он умрёт? – спросила Мэри.

– Матушка говорит, ни один ребёнок не сможет жить, если свежим воздухом не дышать и ничего не делать, а только лежать на спине, книжки с картинками смотреть да лекарства пить. Он слаб, а не любит, когда его вывозят на прогулку, – мёрзнет и жалуется, что ему от прогулок только хуже.

Мэри молча смотрела на огонь.

– Не знаю, – проговорила она наконец, – может, ему нужно выйти в сад и посмотреть, как там всё растёт. Мне это помогло.

– А то вывезли его однажды в сад, где розы возле фонтана, так с ним такой припадок приключился, я другого такого не упомню. Он где-то прочитал, что у людей от роз «розовая лихорадка» бывает, и как начал чихать – вот, говорит, лихорадка начинается! А как раз мимо шёл новый садовник, который ничего про него не знал, он возьми да погляди на него с любопытством. Так он нам такой спектакль закатил! Говорит, он на меня так посмотрел, потому что у меня горб растёт. И до того плакал, что у него жар начался. Всю ночь метался.

– Если он на меня рассердится, я уйду и больше к нему ни за что не приду, – заявила Мэри.

– Он захочет – придёшь, – возразила Марта. – Ты так и знай!

Вскоре раздался звонок – Марта сложила вязанье.

– Верно, сиделка хочет, чтоб я с ним побыла. Надеюсь, он смирный сегодня.

Не прошло и десяти минут, как она вернулась с озадаченным видом.

– Нет, ты его и впрямь околдовала, – сказала Марта. – Сидит со своими книжками на диване, а сиделке сказал, чтобы она до шести часов не возвращалась. Только она вышла, как он меня позвал и говорит: «Пусть Мэри Леннокс придёт со мной поговорить. И помни – никому ни слова!» Беги-ка к нему! А я буду ждать в соседней комнате.

Мэри не заставила себя просить. Конечно, Колина она не так хотела видеть, как Дикона, – впрочем, ей и с Колином побыть интересно.

В камине у Колина горел яркий огонь. При свете дня Мэри увидела, что это была очень красивая комната. Ковры и портьеры, картины и книги на полках – всё было такое яркое и нарядное, что, несмотря на дождь и серое небо, нависшее над землёй, в комнате было уютно и светло. Сам Колин тоже выглядел весьма живописно. Он сидел на диване в бархатном халате, облокотясь о большую шёлковую подушку. На щеках у него рдел румянец.

– Заходи, – приветствовал он Мэри. – Я про тебя всё утро думал.

– А я про тебя, – отвечала Мэри. – Знаешь, как Марта испугалась! Миссис Медлок, говорит, подумает, что это она мне про тебя рассказала – и её прогонят.

Колин нахмурился:

– Позови её. Она в соседней комнате.

Мэри пошла за Мартой. Бедняжка задрожала от страха. Колин мрачно взглянул на неё.

– Ты мне должна угождать или нет? – спросил он сурово.

– Я все ваши желания должна исполнять, мастер², – проговорила, запинаясь, Марта и залилась краской.

– А Медлок?

– Мы все должны, сэр, – отвечала Марта.

– Значит, если я прикажу тебе позвать мисс Мэри, как может Медлок тебя за это прогнать?

– Уж вы не допустите этого, сэр, – попросила Марта.

– Я её саму прогоню, если она хоть слово скажет, – важно произнёс Крейвен. – Она у меня узнает!

– Спасибо, сэр, – сказала Марта, присев. – Я только свой долг выполняю, сэр.

– Твой долг – выполнять мои желания, – ещё величественнее произнёс Колин. – А об остальном не беспокойся. Теперь иди.

Когда за Мартой закрылась дверь, Колин заметил, что Мэри задумчиво смотрит на него.

– Что ты на меня так глядишь? – спросил он. – О чём ты думаешь?

– О двух вещах.

– О каких? Садись и рассказывай.

Мэри уселась на скамеечку и начала:

– Во-первых, вот о чём. Когда я ещё в Индии жила, я видела мальчика, который был раджой. Он весь был в рубинах, изумрудах, алмазах, а с людьми говорил так, как ты сейчас с Мартой. И все должны были ему повиноваться – немедля! По-моему, он бы их казнил, если б они промедлили.

– Ты мне потом про раджу ещё расскажешь, – сказал Колин. – А во‐вторых, о чём ты думала?

– Я думала, какая разница между тобой и Диконом!

– Кто это Дикон? Какое странное имя!

«Почему бы не рассказать ему про Дикона», – подумала Мэри. Ведь о потаённом саде при этом можно не упоминать. Как она слушала Марту, когда та ей про Дикона рассказывала! Да ей и самой хотелось о нём рассказать. От этого Дикон как бы ближе станет.

– Дикон – это брат Марты. Ему двенадцать лет, – объяснила она. – Он совсем особенный. Он может лисиц заклинать, и белок, и птичек, совсем как в Индии змей заклинают. Играет тихонечко на дудочке, а они выходят и слушают.

Рядом на столе лежали большие книги, Колин вдруг повернулся и вытащил одну из них.

– Вот здесь изображён заклинатель змей, – сказал Колин с жаром. – Посмотри!

Это был роскошный том с превосходными цветными иллюстрациями – Колин быстро нашёл то, что искал.

– И Дикон так умеет? – спросил он с любопытством.

– Он на дудочке играет, а они слушают, – повторила Мэри. – Только он говорит, что не колдует. Просто он столько времени проводит на пустоши, что изучил все звериные повадки. Иногда ему кажется, будто он сам птица или кролик, до того он их любит. По-моему, он малиновку о чём-то спрашивал. Они оба почирикали тихонько – и договорились.

Колин откинулся на подушку – глаза у него раскрывались всё шире, а щёки горели всё ярче.

– Расскажи ещё про него, – попросил он.

– Он про гнёзда и птичьи яйца всё знает, – продолжала Мэри. – И где барсуки живут, и выдры. Только он всё держит в тайне, а то другие мальчишки найдут норы и всех распугают. Он про всё, что на вересковой пустоши есть, знает.

– Ему нравится пустошь? – удивился Колин. – Как это может быть? Она такая огромная, пустая, однообразная!

– Ах нет, она красивая! – запротестовала Мэри. – И столько всего красивого на ней растёт! И столько всяких зверьков и птичек – кто гнёзда вьёт, кто ходы и норы роет… Поют, щебечут, переговариваются! Трудятся себе – и так им весело, под землёй ли, на деревьях или в вереске. Это их стихия!

– Откуда ты всё это знаешь? – спросил Колин и, облокотясь, повернулся, чтобы было удобнее на неё смотреть.

– Если честно, так я ни разу сама пустошь не видела, – опомнилась Мэри. – Однажды только проехала по ней в темноте. Мне она показалась ужасной. Но мне сначала Марта рассказывала, а потом Дикон. Когда Дикон говорит, кажется, будто всё видишь и слышишь: будто стоишь по колено в вереске, а солнце сияет, и дрок пахнет мёдом, и бабочки кругом, и пчёлы.