Kitabı oku: «Я – убийца», sayfa 5

Николай схватил хозяина за ноги и рванул вниз, одновременно зажал рот рукой и поднес к глазам тускло сверкнувшее железо крышки.

— Один звук — и ты в гостях у Аллаха…

Николай кивнул Эдику, и тот перехватил хозяина.

Николай начал подниматься по лестнице. Лампу он предусмотрительно держал за спиной. К счастью, прибалт убрался в комнату. Николай снял со стены веревку и кинул вниз.

— Свяжи… — коротко бросил он, памятуя о том, что может произойти в случае их поимки жителями этого селения. Самое главное для него было сохранить жизнь. Он чувствовал свое предназначение и хотел его выполнить до конца, а это означало жить, жить хотя бы несколько часов, дней, недель…

Они вышли во двор. Не говоря ни слова, Николай показал Эдику в сторону сортира и подтолкнул.

— А ты? — шепотом и стараясь унять дрожь в голосе, спросил товарищ.

Он очень боялся остаться один. Без этого угрюмого, больше похожего на зверя человека ему не выжить.

— Иди, сволочь, рви проволоку… — еще раз толкнул в спину Николай, и Эдик сделал несколько шагов вперед.

— Иди…

Николай посмотрел на небо. Как хорошо, что сейчас не полнолуние и серп луны показывался между облаков только на несколько секунд.

Он направился к пристройке, где жила ТА женщина.

Женщины, да и мужчины, у которых в семье случилось большое горе, не спят ночами. Не спала и исполнительница казни. О чем она думала? Может, о своем муже, брате, детях? Николай не знал, да и знать не хотел. Его на эту войну не приглашали. И она эту войну не затевала. Оба они были ее рабами. Но она свободным рабом войны, он — пленником. И потому незримая черта неравенства делила их общее человеческое сущее на две части, на две чаши. А весы колебались вне зависимости от них самих. Сегодня на чаше Николая было больше.

У входа стоял бак с водой. Эту воду он наносил сам. Ее использовали, чтобы поить птицу. Николай отвернул кран, и она побежала в выдолбленную ложбинку. Когда воды наберется с небольшое озерцо, звук падения струи станет ясно слышен в тишине ночи.

Не успело собраться достаточное количество, как кто-то тронул его за плечо! Николай захватом с поворота бросил неожиданного свидетеля на землю и, взмахнув крышкой банки, полоснул по тому месту, где должно было находится горло. Человек без крика повалился на землю, и в тишине забулькало. Человек с перерезанным горлом заперхал, выбрасывая вверх фонтаны черной, блестящей крови.

— О, господи… — прошептал Николай.

Это был полоумный Женя.

Но осознавать содеянное времени у него не было. В темноте угасает зрение, развиваются другие чувства. Николай услышал, как скрипнула кровать.

Женщина услышала непонятный звук на пороге.

Их отделяла друг от друга только ситцевая занавесь на двери.

Капала в ложбину вода.

Булькала кровь.

Женщина вышла. Увидела непроглядную черноту ночи. Почувствовала запах двора. Разошлись облака, и молодой месяц осветил двор. Длинные тени тянулись по земле, причудливо преломляясь и создавая фантастический лабиринт. Все они были неподвижны. Все, кроме одной. Эта тень раздробилась и накрыла ее.

Это было последнее, что увидела женщина на земле.

Глава 10

В длинной мрачной подворотне по пути с улицы в следственный корпус Бутырского следственного изолятора, в зале, где принимают передачи, родственники и друзья задержанных обменивались новостями, готовили передачи, записывались в какие-то очереди. Древняя старуха, видать помнившая еще дореволюционные порядки, шамкала беззубым ртом и все спрашивала у каждого проходящего:

— А погонят-то их, чай, по Владимирке? Завсегда тут гнали. И сейчас… Соколика-то мово…

— Куда гнать-то будут? — смеются над ней молодые бычки с бритыми затылками.

— Знамо дело, — поучает их бабка, — в Сибирь, на каторгу… Мой-то соколик соседу… душу отпустил. Грех на себя принял. Прости его, Господи, и помилуй…

— Муж? — мимоходом поинтересовался Гордеев.

Он хотел обрадовать старушку известием, что таких престарелых, как правило, отпускают под подписку. Да и осуждают… Как малолетних.

— Прапраправнук! — обрадовалась и зашевелилась старушка, почуяв в Юрии чиновного человека. — Такой умница! Такой добрый! И вот — на тебе! Не сдержался! Это у него в крови! И папенька-то мой, и муженек мой крутенек был, раскулачивали всю губернию! И сынок три войны прошел, скока кровищи-то пролил! И финской, и германской, и корейской… Страсть. Внучок тоже — и Вьетнам прошел, и Анголу. Весь род у нас такой. Ты бы заступился за него, а? Молодой он совсем. А сила играет. Его бы на войну, а тут… Уж я бы… Я бы помолилась за тебя. Я уже скоро перед Богом стану. Дойдет моя молитва. Вот те крест!

То, что Гордеев не проскочил равнодушно мимо, что выслушал деревенскую столетнюю бабку, издалека приковылявшую на защиту своего крутого дальнего потомка, обратило на него внимание всех собравшихся. Те, что давно тут или не в первый раз, конечно, сразу распознали в нем официальное лицо. Хотя бы по тому, что он без сумки с передачей, что он, никого ни о чем не спрашивая, сразу направился к ступенькам в следственный изолятор, по уверенному и спокойному выражению лица. Он был человеком с другой стороны баррикад. А новенькие потянулись поближе, послушать, что посоветует, что подскажет опытный человек?

— Бог поможет, обязательно поможет. — Гордеев погладил руку старухи. — И люди добрые не оставят в беде.

— Не оставят, — сразу заплакала старуха. — Люди добрые… Они все простят. Он же не со зла… А по надобности. По бедности нашей. По нищете. Вот и позарился. Дело-то молодое… Кровь играет!

— Вы знаете, куда передачу сдавать? — поинтересовался Гордеев.

— Да она тут уже неделю кантуется, — угодливо сообщил верткий и чумазый цыганенок. — Один день на станции милостыню собирает, с другими старухами дерется, а потом тут сидит. И всем плачется.

— Кыш отседа, кыш, чертененок! — старуха замахала на него руками. — А то перекрещу!

— На мне крест есть! — показал цыганенок. — А на тебе нету! Крест покажи! Покажи крест!

— Заберите ребенка, — строго приказал Гордеев толпе слушателей, собравшихся вокруг него. — Ну-ка, брысь, пока я тебя не отправил в приемник-распределитель!

— И мент — нехристь! — взвизгнул цыганенок. — Мне мамка говорила, что они бесы!

— Уберите ребенка! — повторил Гордеев.

Нахальный цыганенок исчез, а толпа осуждающе, исподлобья оглядела Гордеева с явным недоброжелательством.

— Чужой ты человек, — отвернулась от него и шамкающая старуха. — Не любишь детей.

С неприятным осадком на душе Юрий поднялся в следственный корпус.

Каземат он и есть каземат.

А вот, наконец, и мрачный широкий, как зал, коридор, выкрашенный зеленой масляной краской. По обе стороны почти квадратные двери, за каждой из которых отдельный кабинет для допросов.

Адвокат Гордеев представился ответственному дежурному по корпусу, и тот провел его в кабинет к Антоненко.

— Присоединяйся. — Борис, по всей видимости, уже давно беседовал с обвиняемым.

— Привет! — Юрий сел на стул и снова, как и в прошлый раз, бросил Игорю пачку сигарет.

Уставший Игорь Игнатьев, расслабленно сидевший у стены напротив следователя, благодарно улыбнулся адвокату, сверкнув под лампочкой голым белым затылком.

Следователь недовольно хмыкнул, но промолчал. Продолжил прерванный допрос:

— Ты по-прежнему утверждаешь, что нанес потерпевшему единственный удар?

— Смертельным был единственный удар, — уклончиво ответил Игнатьев, поглаживая наголо стриженную голову своими тонкими музыкальными пальцами.

— Хорошо, — задумался Антоненко. — Давай-ка отработаем мотивировку преступления. Месть… Мне это не кажется убедительным. Ну… Во-первых, ты не знал судью. И не мог знать. Это очевидный факт.

— Я же говорил, что мстил не за себя, а за друга.

— За какого? За того, которого тут же отпустили в зале суда? Во-первых, ты даже не знаешь его имени! И адреса не знаешь. А во-вторых… Жестокий суд! Вы только подумайте! Это же надо? Дяденька своровал, а его!.. — иронически «возмутился» Антоненко. — Судья-изверг… освободил в зале суда! Ну как тут остаться равнодушным? Да у любого человека вскипит! Вот наш добрый молодец и решил мстить. Тут же! Не отходя от кассы! — Борис был возмущен тем, что его принимают за дурака. — За что ты мстил? Кому?

— Я уже говорил. В его лице я мстил всей системе. Экономической, политической…

— Ты хочешь пройти по политической статье? — усомнился следователь. — Диссидентское время кончилось.

— Мне все равно. Я убил судью Бирюкова. И в любой момент могу доказать это.

— Валяй! — милостиво разрешил добрый следователь. — А мы с радостью тебя поддержим.

— Разрешите и мне вопрос задать? Согласно статье пятьдесят первой процессуального Кодекса, — вклинился Юрий Гордеев. — Мне бы хотелось установить последовательность событий. Игорь Всеволодович… Я правильно вас называю?

— Да.

— Скажите мне, пожалуйста, как вы оказались в зале суда? Что вас привело? Где вы были до этого? С самого утра, если можно. Как можно подробнее. Тут может оказаться решающим любой мелкий факт, любая деталь.

Игорь встревожено взглянул на адвоката и замер в напряжении. Невооруженным глазом можно было легко заметить, что он испугался чего-то и мучительно соображает, продумывает, просчитывает.

— Вас что-то беспокоит? — подчеркнул ситуацию Гордеев специально для Бориса.

Но тот, не обращая внимания на окружающее, будто все это нисколько его не касается, увлеченно листал материалы дела, всем своим видом выражая невмешательство в процесс общения обвиняемого со своим защитником.

Гордеев только хмыкнул разочарованно. И снова обратился к Игнатьеву:

— Я помогу вам. Вы проснулись в совершенно гадком расположении духа. Так?

— Нет. Я хорошо помню это утро. После того, что случилось, я перебрал весь день по косточкам, как говорится.

— Получается, что вы совершили этот… поступок без предварительного умысла.

— Почему?

— Потому что иначе вы бы с самого пробуждения, зная, что сегодня произойдет что-то ужасное и важное, обращали бы внимание на знаки судьбы, на мелочи, в которых бы мог открыться замысел рока. Так?

— Чушь какая-то, — смутился Игорь. — Ничего похожего. Просто и обыкновенно. Я встал, умылся, то да се. У меня на работе есть творческие дни, когда я не на производстве, а… Повышаю творческую квалификацию.

Гордеев тут же пометил у себя в тетради: «Проверить творческие дни Игоря Игнатьева. Совпадают ли они с датами аналогичных убийств?»

— У тебя начальство выделяет творческие дни? — Борис, оказалось, все прекрасно слышал и следил за разговором. — Или ты свободно выбираешь в любой момент?

— Практически да, — слегка задумавшись, ответил Игорь. — По закону и трудовому договору, конечно, это все точно по расписанию. Но, сами понимаете, обстоятельства меняются, иногда приходится работать по срочному заказу и в творческие дни, а потом творить в рабочие. Главное, чтобы количество этих дней не было больше, чем оговорено. Но в этих днях заинтересованы все. И я, и родное предприятие.

— Чем же? — Гордеев старательно зачеркнул свежую запись в своем адвокатском досье.

— В эти дни я работаю на престиж фирмы. Готовлюсь к выставкам, прорабатываю новые замыслы, обогащаюсь чужими идеями на показах, на выставках, на просмотрах.

— Короче, ты, художник нитки и иголки, в свои так называемые творческие дни ходишь по показам моделей и тыришь чужие изобретения? — Борис захлопнул папку и обернулся к адвокату. — Опять по твоей теме. Куда ни кинь — всюду проблемы с авторскими правами!

— Для того и существуют показы. Чтобы обмениваться свежими идеями, — набычился Игорь. — А книжки, журналы? Тоже нельзя смотреть? Никто не берет готовые формы. А идеи!.. Это… У самого изобретателя, может, и не пойдет, а у другого…

— Короче, — оборвал его следователь, — отвечай на поставленный вопрос. Как ты попал в здание суда? Почему ты туда пошел? Кто и зачем тебя туда направил?

— Никто не направлял. Я же говорил уже. И не один раз.

— А вдруг ты соврал? — вытаращил на него «страшные» глаза следователь. — А теперь, запутавшись, что-нибудь не так скажешь. Мы тебя тут-то и поймаем за язык. Давай, давай. Еще не один раз будешь рассказывать. Привыкай.

— Ну… Позавтракал. Пошел на Кузнецкий. Там готовится показ. Известные имена. Краскина… Тюльпаков… Канашкин… Интересные должны были бы быть работы. У них совершенно оригинальный подход к покрою…

— В какое время открылся просмотр? — спросил Гордеев и записал в досье: «Проверить по времени открытие показа на Кузнецком мосту и время заседания суда».

— В какое время? — переспросил Игорь, и казалось, что он просто опешил от неожиданного вопроса.

— Поясняю, — ему на помощь пришел Антоненко, — ты пришел на Кузнецкий к определенному часу?

— Да нет же. Я со служебного. В любое время. Просто пришел поглядеть, потусоваться. Мне же не надо на сам показ. Я же модели смотрю, а не…

— Тебе понятно? — Борис снисходительно поглядел на друга. — Со служебного. В любое время.

Гордеев не вычеркнул эту запись. А даже добавил: «Найти свидетелей пребывания портного Игоря Игнатьева в салоне на Кузнецком! До открытия!»

— Круто заквашиваешь, — подмигнул ему Борис. — А у меня для тебя сюрпризик приготовлен. Как раз для тебя. Уверен, что тебе понравится.

— Я еще хочу спросить подзащитного.

— Валяй!

— Ну так вот. По вашим словам, вы пришли заправиться, так сказать, прекрасным искусством в знакомый вам мир красоты и радости. А вышли оттуда и прямиком побежали на заседание суда резать горло невинного пожилого человека! До этого вы встречались с судьей Бирюковым?

— Нет.

— Вы без предварительного умысла, то есть совершенно нечаянно, перерезали горло незнакомому человеку?

— Да. Выходит, что так.

— Интересно, что же такое случилось с вами в салоне на Кузнецком? Что вас подтолкнуло?

— Ничего. Там почти никого и не было. Рано было, — понурил голову Игорь. — Я на манекенах фасоны поглядел. Что и как сшито. Мне только это и интересно. Я же и сам…

— Короче, — остановил его Борис. И пояснил Гордееву: — Он меня тут так просветил по модельной и швейной части! До сих пор голова гудит. Шаговый шов! Тройной шов от запарки гофре отличаю! Или наоборот? Нам все эти производственные подробности ни к чему. Говори только суть событий. Что? Где? Когда? Кто видел и кто может подтвердить?

— Кто пропустил вас в здание салона на Кузнецком? — спросил адвокат.

— Приятель мой. Старик. По фамилии Якир.

— Знакомая какая-то фамилия? — удивился Борис.

— Да! — оживился Игорь и хотел было рассказать: — Прославленный Якир — это его родной…

— Не надо! — остановил Антоненко. — Необходимые справки мы сами наведем. Где живет? Адрес?

— Не знаю. Но он всегда там работает.

— Хорошо, — удовлетворился таким ответом Антоненко. — У тебя, Гордеев, есть еще какие-то вопросы?

— Полно! Но прежде всего… Опять сначала. Как вы попали на заседание суда?

— Мой случайный товарищ, которого я, конечно, мало знаю, но очень уважаю, попал в дикую историю. Я знал, что его дело будет рассматривать суд. Знал дату и время. Вот и пошел. Чтобы морально поддержать. Уважаемого мной товарища.

— Как его зовут?

— Кого?

— Вашего близкого товарища, которого вы отправились поддерживать и защищать.

— Там же записано! — занервничал Игорь.

— Он не знает, — хмыкнул следователь.

— А каким образом в вашем кармане оказалось орудие убийства? Вы всегда ходите вооруженным?

— Это было не оружие, а ножницы.

— Ножницы? Что же это за ножнички, что запросто можно голову взрослому мужику отчекрыжить?! Одним махом. Ловкий портняжка! Прямо как в сказке! — подначивал Игоря следователь. — У тебя есть еще вопросы? — обернулся он к Гордееву, складывая бумаги.

— Он не ответил ни на один.

— Как не ответил? — удивился Борис. — Все предельно ясно! Пошел на Кузнецкий мост смотреть чужие работы. Заранее, до открытия. Специально, пока не началась суматоха. Чтобы получше рассмотреть все на манекенах. И нечаянно… А может быть, и чаянно, чтобы стибрить где-нибудь образчики материи, взял с собой профессиональный инструмент — ножницы! А потом заглянул в суд. Пришел, увидел плохого человека, достал из кармана и — ножницами чик!

— Вы нашли этот профессиональный инструмент?

— Работаем.

— Следователь правильно все говорит, — потер музыкальные пальцы Игнатьев. — Так и было. Именно так!

— Допрос окончен! — сказал Антоненко, подавая протокол для подписи обвиняемому и адвокату.

Дверь распахнулась, за Игорем Всеволодовичем Игнатьевым пришел конролер.

— Спасибо за сигареты, — на прощание Игорь поблагодарил своего адвоката.

Когда дверь за ним захлопнулась, Борис недовольно накинулся на товарища:

— Ну что тебе нужно? Хочешь мне «висяк» организовать? Хочешь кровью моей упиться? По-твоему, мало у меня дел и забот? Такое простое дело. Улик — вагон! Свидетелей — в суде все лавки займут! Газеты и телевидение уже сейчас лезут со всех сторон. Тебе почет и слава! А мне — облегчение. Зачем ты путаешь? Ведь мы снова, как в прошлый раз, пройдем по кругу. И опять тут же встанем. Поверь моему профессиональному чутью. Мы идем по правильному следу. Не путай его. И потом… У него такие характеристики из армии! Он же фронтовик! В Чечне служил. Кровь проливал.

— Я знаю. Штабным писарем. Ты на его руки погляди.

— При чем тут руки? Ты опять за свое. Я ему о снисхождении суда и о том, как срок скостить побольше, работаю за него, а он — руки! У них такие ножницы есть, что без всяких рук — сами! Кого хошь прирежут. Любые руки…

— Борис, скажи мне честно, как другу: а тебе самому не хочется правду узнать? Просто из любопытства.

— Это и есть правда. Правда в том, что перед тобой хитрый и опасный преступник. Бессовестный и жестокий. Способный на умышленное убийство. Без ясных причин. Вот кто-то ему не так сказал. Не так посмотрел. А он их — ножницами.

— Что-то ты сочиняешь.

— Ничего я не сочиняю. Знаю я этих меланхоликов! Это ты простодушно желаешь видеть в каждом хлюпике великую душу. Всякие там страсти-мордасти. А жизнь порой бывает до крайности примитивна. Скотина и сволочь убивает людей. И все ему сходит с рук. Просто внешность такая! Ты про мимикрию слыхал? Есть у животных такая способность прятаться.

— Что ты на него катишь? В этом деле еще ничего не расследовано.

— Сюрпризик я тебе приготовил. Намедни тут делишки в архиве пролистал. Нашел еще кое-что. Совершенно такое же убийство! Тем же предметом. Все описания совпадают, приметы внешности, детали одежды убийцы.

— И на него валишь? Вы бы всем МУРом списали бы на него все свои «висяки» за последние сто лет. Вот уж было бы здорово! И так по-нашему. А я-то думаю, что ты задумал? Действительно, ты прав. Пошлая реальность куда страшнее любой версии. Приближающаяся аттестационная комиссия в вашей прокуратуре. Я угадал?

— Да пошел ты! Раскаиваюсь, что вообще позвал, то есть пустил тебя в это дело. — Следователь Антоненко вышел из кабинета допросов, громко хлопнув массивной дверью.

Глава 11

В этот раз ассистентка ждала Гордеева в аквариуме студийной проходной. Они встретились, как старые знакомые, и вместе направились в просмотровый зал.

— С монтажом Вадим Викторович успел раньше, чем я предполагала. Он очень торопится. Хочет успеть подать заявку на фестиваль. — Нюша разрумянилась от быстрой ходьбы. — Фильм получился очень смелый. Я думаю, мало кто у нас сейчас может оценить его по достоинству.

— Но это, как мне кажется, — заметил Гордеев, — и не так уж важно. Фильм рассчитан не на нашего, а на европейского зрителя, разве не так?

— Грубо говоря, так. Мы ведь обязаны вернуть деньги с проката. Наши вкладчики…

Они прошли по холодному серо-мраморному коридору, поднялись на следующий этаж, прошли мимо базы съемочной аппаратуры, где на громадных сказочных лавках механики в перекуры играют в шахматы, мимо железных ворот павильонов.

— Вот вы где! — Вадим Викторович неожиданно появился навстречу из-за поворота и сразу направился к Гордееву. — Здравствуйте, Юрий. Все готово к просмотру. Прошу вас! — Он распахнул обитую дерматином дверь перед гостем. И обернулся через плечо к ассистентке: — Спасибо, Нюшенька. Ты будешь с нами смотреть? Или пойдешь в группу?.. Там неплохо было бы подготовить монтажные листы.

— Я в группу пойду.

— Вот и умница. Нам нужно поговорить.

И режиссер закрыл за собой звуконепроницаемую дверь.

Гордеев осмотрелся в небольшом зрительном зальчике с несколькими рядами обыкновенных кинотеатровских стульев с откидными сиденьями, человек на двадцать. А в последнем ряду — мягкие кресла и перед ними столик, на котором расположена низкая настольная лампа с металлическим отражателем, телефонная трубка и панель с крупными серыми кнопками.

Локтев расположился за столиком, аккуратно разложил под лампой бумаги, разноцветные ручки, поднял телефонную трубку и властно распорядился:

— Начинайте!

Гордеев, чтобы не мешать работе отечественного классика, скромно сел сбоку среднего ряда.

Но хозяин радушно позвал его к себе:

— Юрий, садитесь ближе. Тут пепельница. Да и… Не кричать же через весь зал.

Гордеев пересел в соседнее с режиссером кресло.

Настольная лампа потухла вместе с верхним светом в зале.

Вспыхнул белый экран — замелькали какие-то киношные кресты, звезды, разметки.

— На пленке сейчас мало кто монтирует, — доверительно сообщил режиссер. — Сейчас все гонят подешевле, на видео. На видео и монтируют. А пленка только на чистовой монтаж. Если планируется кинопрокат. В редчайших случаях. Тогда уж все на пленке. И сразу в тираж.

На экране появилась великолепно убранная комната в стиле раннего итальянского Возрождения. Камера плавно двинулась в легкое колыхание кисейной занавески, полет — как дуновение воздуха. Плавно проплыла над широкой постелью под бархатным балдахином, вышла к открытой двери на солнечную террасу, откуда было видно и далекое живое море, искрящееся на солнце, и голубые горы со снежными вершинами в клубящихся серых тучах.

Хищная птица пролетела над головой, явив только свою черную тень, как ускользающий крест, на залитых солнцем каменных плитах пола террасы.

И зазвучала величественная, торжественная и бесконечно печальная музыка.

— Стоп! — яростно крикнул Вадим Викторович в телефонную трубку. — Вы что, работать разучились? Почему такое расхождение с фонограммой? Крестов на пленке не видите? Я вас, лодырей, загоняю, пока заряжать не научитесь!

Экран потух, оставив зал в темноте. Режиссер зажег хилую настольную лампу.

— Уходит мастерство, — вздохнул он, — даже в мелочах. Вот, было время, мы не ценили наших механиков. А теперь… Каждый день приходится учить, преодолевать элементарную безграмотность! Людей, имеющих представление о производстве, можно по пальцам пересчитать.

— А мне понравилось, — признался Гордеев. — Такое красивое изображение. И камера так плывет. Тень птицы — и вдруг музыка. Сама музыка — как тревожная тень птичьей черной тени. Что-то эдакое… Страшное и завораживающее.

— Да вы поэт! Именно так и задумано. Но музыка начинается раньше, а там, где вы так правильно почувствовали, будет музыкальный акцент. И очень приятно, что есть зритель, способный оценить изображение. У меня снимал молодой парень. Наш. Учился в Голливуде. Вот, у меня его первая картина. Старается. Ну и… Наши возможности. Мы не скупимся на качество изображения. Аппаратура только самая-самая! Берем, не считая, сколько стоит.

Экран снова засветился, и изображение возникло вместе с музыкой. Но, увы, эффект чуда пропал.

— Все это снято в павильоне! И дворец, и прекрасные итальянские дали с морем. И тень коршуна, — похвастался Вадим Викторович. — Все это спецэффекты!

— Если не секрет, сколько уже потрачено на производство? Могу ли я ознакомиться со сметой? — спросил Гордеев.

— Сожалею, но это невозможно. Смета у нас составляется только как отчетный документ. Что-то выбить, получить. Выплатить. Списать. Закрыть статью. И никогда никакой реальности за собой не имеет. Потому что по-настоящему все выглядит совсем иначе. Намного… Гораздо более, чем…

— Золотое дно для всяких… волшебников, — понимающе усмехнулся Юрий. — А откуда берутся огромные цифры? Неужели есть кто-то, кто действительно под всю эту мистификацию дает реальные, да еще такие громадные, деньги?

На экране появилась весенняя зеленая лужайка, полная цветов, укрытая со всех сторон цветущими кустами жасмина. В ярких солнечных бликах на траве лежит прекрасная женщина — камера подплывает к ней ближе, склоняется — и Гордеев с удовольствием узнал в ней ту самую красавицу, что в прошлое посещение студии в гримерке произвела на него такое неизгладимое впечатление. Она, видимо страдая от любовной истомы, невольно сбрасывает с себя полупрозрачные одежды и, оставшись совершенно обнаженной, сначала едва-едва, а затем, распаляясь, все сильнее и яростнее ласкает себя…

— Вас интересует сумма как основа для вычисления процентов вашего гонорара? — тихо спросил Вадим Викторович.

— И это тоже… волнует.

— Как я вас понимаю, — проникновенно произнес великий режиссер, не отрывая глаз от экрана. — Эта сцена — начало сложных взаимоотношений Отелло, Яго и Кассио с единственной женщиной, с Дездемоной.

Раздвинув ветви, за женщиной наблюдает широкоплечий блондин с арийским профилем эсэсовца.

— Наверное, это Кассио? — блеснул догадкой адвокат.

— Сейчас у них будет сцена борьбы-любви. Именно так — борьбы-любви. Для каждого из нас в понятии «любовь» заключено что-то глубоко интимное, свое, особое. То, что мы не доверим другому. И вот… У каждого своя любовь. Непримиримая с другой.

Женщина ласкает свою грудь, гладит живот, бедра. Глаза ее полузакрыты, и губы увлажнены желанием.

Кассио неслышно выходит из кустов и приближается к ней.

Она не замечает его.

Кассио склоняется, ловя ее страстное дыхание.

Дездемона в ужасе открывает широко глаза — испуганно видит перед собой лицо Кассио, пытается закрыться руками, но не в силах побороть страсть! Она обнимает его жадными руками, увлекает к себе. И уже на траве, осыпая арийское лицо упругими, горячими поцелуями, обхватывает Кассио такими длинными, такими прекрасными, стройными ногами…

Гордеев, как околдованный, горящим взором следил за происходящим на экране. Особое удовольствие ему доставляло то, что он совсем недавно видел исполнителей — живыми! Что он слышал их живые голоса. И они для него не пустые тени персонажей, а живые знакомые люди.

— Стоимость проекта, — спокойно сказал режиссер, — определяется не затратами на его производство. А его коммерческой перспективой. Так наш проект, который у вас перед глазами, мы планируем реализовать в Европе и в Канаде. Оба договора о прокате уже подписаны, все решено, спланировано. Общая сумма — пятнадцать миллионов. Остальное — проценты от прибыли. Но это мы опускаем…

На экране события развиваются самым неожиданным образом: Дездемона всевозможными ухищрениями пытается склонить Кассио к близости. Но тот все время ловко увертывается, оставляя в руках распалившейся Дездемоны лишь части своей одежды.

И вот они, оставшись совершенно голыми, борются на траве. И кажется, что Дездемона вот-вот достигнет желаемого. Это так близко!.. Она берет руками и…

— Это я понимаю, — судорожно вздохнул Гордеев, — но неужели наши богачи дают деньги на это рискованное предприятие? Ведь может и не получиться? Канадцы и англичане, наверное, подписывают контракт только после просмотра хотя бы материала? А его не так дешево снимать? Это тоже павильон?

— Нет. Это натура. Ботанический сад в Неаполе. Трава, листья, солнце, состояние воздуха, — объяснил Вадим Викторович. — Без вот этого, что вы видите, было бы уже не искусство, а простая подзаборная порнуха.

На экране Дездемона изящной ручкой схватила изгибающийся от напряжения фаллос Кассио и прижалась к нему нежными розовыми губами…

— А с так называемыми спонсорами или инвесторами дело обстоит крайне просто и примитивно, — продолжал невозмутимо комментировать Вадим Викторович. — Для них все это — чисто коммерческое предприятие. Вложили. Прокрутили. Вытащили. Им безразлично, какого качества изображение, о чем повествует наша картина, что она несет человечеству? Их интересуют лишь банковские гарантии возврата вложений. И прибыль. Когда, сколько, кто гарантирует, чем?

Лицо Кассио между изящными коленями женщины, он блаженно улыбается — утопает в наслаждении.

Дездемона губами и пальцами ласкает его…

Перед глазами Кассио две нежные выпуклости ее ягодиц, изгиб их соприкосновения и ниже… Как половинки абрикоса.

Кассио жмурится в сладком страдании.

— И чем же вы гарантируете возврат таких денег? — спросил Гордеев, стараясь скрыть волнение.

— Каких это «таких» денег? — презрительно переспросил Вадим Викторович. — Они дают сущие гроши. Механика простая — по договору проходят громадные деньжищи. И они действительно получены. Но тут же большая их часть возвращается владельцу. Слыхали про отмазку? Вот куда идут деньги. А кино снимаем на сдачу — на сущие копейки.

— Банальная отмывка.

— Конечно. Если бы простые работяги знали, какие бешеные суммы списываются в качестве их зарплаты! По акту проведения работ. Или эта поездка в Италию. Пять человек ездили на три дня. А официально, как я подозреваю, бумаг на всю группу — человек на тридцать. На две недели. Как положено по производственным нормативам.

— Да… Нормативы-то советские еще никто не отменял, — согласился Юрий.

— И не отменят. По крайней мере, пока это экономически выгодно. Для всех участников. Но вы не отвлекайтесь. Сейчас вот начнется самая решительная схватка в борьбе любовей. Минет — это только нечто мимолетное, что едва объединило их противоречивые стремления. Лишь на мгновение. А вот и…

Дездемона откидывается на траву, увлекая на себя Кассио. И тот, дрожащий от возбуждения, оказывается сверху.

Его эрегированный фаллос вот-вот войдет во влажную и трепещущую Дездемону…

Но тут — с невероятным изгибом — Кассио выворачивается из объятий Дездемоны, хватает ее за руки, прижимает к себе, разворачивает, стараясь повернуть Дездемону спиной и поставить ее на колени.

Но она всячески исхитряется остаться снизу. Сначала это кажется забавной любовной игрой.

Наконец-то Дездемона поддается неистовым усилиям Кассио!