«Утренняя заря» kitabından alıntılar, sayfa 2
Подражание, обезьянничание составляет древнейший, собственно человеческий характер, оно доходит до такой степени, что мы едим только такую пищу, которая нравиться другим. Ни одно животное не настолько обезьяна, как человек.
Наша юность истрачена даром, потому что нас силой заставляли изучать математику и физику, вместо того, чтобы заинтересовать нас и указать на тысячу проблем, возникающих в нашей маленькой ежедневной жизни, в наших ежедневных занятиях, во всем том, что совершается каждый день в доме, в мастерской, на небе, на земле, - указать на тысячу проблем, возбудить в нас желание разгадать их и потом сказать, что для этого мы прежде всего должны учить математику и механику, и затем уже сообщить нам научное увлечение абсолютной последовательностью этой науки!
Власть и сила требуют признавать различие. Слабость хочет равенства. Жажда власти и силы составляет признак прогрессивного хода развития, уступчивость - регрессивного
Я мог бы оправдываться, и тут, и в сотне других дел, да презираю удовольствие, заключенное в оправдании: все эти дела для меня недостаточно важны, и уж лучше пусть на мне будут пятна, но я не доставлю хамского удовольствия мелким душонкам...
Нет, жить в безвестности, даже подвергаясь легким насмешкам, слишком скромно, чтобы пробуждать зависть и вражду, с ясной, без лихорадки, головою, с горстью знаний и котомкой, полной опыта, быть как бы врачом для бедных духом, помогая любому, чей ум поврежден мнениями, но не давая ему заметить, кто помог! Не демонстрировать перед ним свою правоту, не стремиться одержать над ним победу, а говорить с ним так, чтобы, следуя еле уловимому намеку, вскрытому противоречию, он сам нашел правое и ушел, гордясь собою!
В великом молчании.
Вот море! Здесь можем мы забыть о городе. Правда, и здесь еще его колокола доносят до нас звуки Ave Maria, но это только еще одну минуту! Теперь все молчит! Расстилается бесцветное море – оно не может говорить! Играет небо свою вечную немую вечернюю игру красными, желтыми, зелеными цветами – оно не может говорить! Сбегают в глубину моря каменистые мысы, как бы ища уединения, – они не могут говорить! Эта страшная, вдруг объявшая нас тишина прекрасна, величественна и наполняет чем-то сердце. О! притворство этой немой красоты! Как хорошо могла бы говорить она, и даже зло, если бы захотела! Ее связанный язык и ее счастье на лице – это притворство, чтобы насмеяться над твоим сочувствием! Пускай! Мне не стыдно быть предметом насмешки таких сил. Но я сострадаю тебе, природа, в том, что ты должна молчать, хотя бы тебе и связывала язык твоя злость; да! я сострадаю тебе из-за твоей злости! Вот становится еще тише, и чем-то большим наполняется сердце: оно боится новой правды, оно тоже не может говорить, оно само насмехается, оно само наслаждается сладкой злостью молчания. Мне не хочется не только говорить, но даже думать: должен ли я слушать, как за каждым словом смеется ошибка, воображение, ложь? Не должен ли я смеяться над своим состраданием, над своей насмешкой? О море! о вечер! Плохие вы учителя! Вы учите человека переставать быть человеком! Должен ли он вам отдаться? Должен ли он стать, как вы теперь, бесцветным, блестящим, немым, величественным, покоящимся в самом себе, возвышающимся над самим собою?
Модничанье.
Модничанье есть страх показаться оригинальным, след., недостаток гордости, но не непременно недостаток оригинальности.
Только в конце познания всех вещей человек познает самого себя: вещи только границы человека
Деньги-власть, слава, честь, ранг, влияние, они создают теперь моральные предрассудки для человека
Человечество существует благодаря моральным суждениям и чувствам! Сомнительно, животные существуют без них, многие племена в следствии моральных различий, стараются уничтожить своих соседей.
