Kitabı oku: «Мифы и общество Древней Ирландии», sayfa 3

В ирландских мифологических преданиях мы также находим примеры описания строительства грандиозных дорог, сооружение которых приписывалось потусторонним существам, сидам. Предание, записанное в VIII—IX вв., «Сватовство к Этайн» повествует о непосильной задаче, которую возложил король Темры Эохайд Арем на правителя Сида Бри Лейт Мидира – проложить дорогу-гать через болото Мойн Лавраге. Стоит отметить, что гать строится сидами одну ночь, и никто из смертных не должен выходить в эту ночь из дому. В этом эпизоде мы сталкиваемся со своеобразным феноменом «концентрированного времени», который часто встречается в островных кельтских памятниках. Дорога-гать просто «появилась» бы для окружающих, возникнув из небытия, если бы не королевский управитель, подсмотревший строительство:

Никто дотоле не ходил по этому болоту.

Потом поручил Эохайд своему управителю посмотреть, как осилят они гать. Пошел управитель на болото. Показалось ему, будто сошлись на болото люди всей земли от восхода солнца до заката. Все они сделали один холм из своей одежды, и взошел Мидир на этот холм. Целые деревья, стволы с корнями, закладывали люди в основание гати. Мидир стоял и выкрикивал во все стороны приказания работникам. Казалось, что люди всей земли поднимают шум у него под ногами. Потом свалили на болото глину, гальку и камни⁶³.

Несомненно, кроме мифологической стороны этого рассказа, в нем содержится и вполне историческое описание строительства гати через болото общими усилиями нескольких туатов, подобно строительству, описанному в житии св. Бригиты. В то же время в «Сватовстве к Этайн» строительство гати можно воспринимать и как ритуал, осуществляемый под руководством некой духовной власти (в данном случае – Мидира). Гать появляется на этом месте впервые, подобно тому, как пять дорог, ведущие в Темру, появляются впервые в ночь рождения Конна. Можно сравнить схожие формулы в начале рассказов о появлении дорог в «Сватовстве к Этайн»: «Никто дотоле не ходил по этому болоту»; и в «Ночном бдении Фингена»: « …Ни кони, ни колесницы не ездили… »⁶⁴. Если принять гипотезу о важной роли корпорации друидов в строительствах, подобных сооружению дороги в Корли, Мидира в средневековом предании можно рассматривать как некоего «образцового» друида.

Глава II
Ирландские реки в «Географии» Птолемея и средневековых преданиях⁶⁵

В этой главе мы попытаемся дать некоторые сравнительные оценки топонимических данных по Древней Ирландии у греческого географа II в. н. э. Клавдия Птолемея и соответствующей им топонимико-мифологической традиции из средневековых ирландских источников. Мы вполне осознаем, что такая тема, как «Птолемеева Ирландия» служила предметом исследования многих историков, лингвистов и историков географии⁶⁶. Маргинальность этой темы, ее пограничное положение на стыке классических исследований, индоевропеистики и кельтологии, истории географии и исторической лингвистики делает ее одновременно и весьма трудной, и привлекательной для пытливого исследователя. Мы, несомненно, понимаем, что наши короткие комментарии на эту тему затрагивают лишь некоторые отдельные вопросы, но могут привлечь внимание наших коллег, историков и лингвистов, к определенным «точкам притяжения» (gravitation’s centres) в географии Птолемеевой Ирландии.

Нам практически ничего не известно о жизни знаменитого астронома, математика и географа Клавдия Птолемея (Claudius Ptolemaeus, после 83 – ок. 168 н. э. )⁶⁷. Судя по позднейшим источникам, он работал в Александрии. Птолемеевский корпус весьма объемен и содержит данные по нескольким дисциплинам. Большую известность Птолемей получил благодаря своим астрономическим и хронологическим работам, своей геоцентрической (или даже океаноцентрической?) системе мироздания, отраженной в сочинении «Великое построение» (Η Μεγάλη σύνταξις), известном под названием «Альмагест» . Его географическое сочинение «Руководство по географии» (Γεωγραϕικὴ Ὑϕήγησις) в восьми книгах состоит из описания известной к тому времени ойкумены и атласа, содержит множество географических названий и основано на утерянной работе более раннего географа, Марина Тирского, и других римских и, возможно, персидских источниках. Глава II второй книги работы посвящена крайнему западному острову античной ойкумены, Ирландии, которая у Птолемея названа ’Ιουερνία⁶⁸.

Предполагается, что данные по Ирландии Марина Тирского восходят непосредственно к сведениям или труду географа Филемона, писавшего, вероятно, между 20 и 70 гг. н. э., непосредственно перед вторжением римлян в Британию при Клавдии в 43 г. н. э. Филемон, очевидно, использовал сведения купцов, посещавших Ирландию⁶⁹.

Список ирландских топонимов у Птолемея включает 15 названий рек, 20 названий племен, 11 – «городов» и три – островов. Некоторые из этих топонимов явно кельтские, некоторые возможно кельтские, другие же сложно объяснимы⁷⁰. Британские и римские путешественники и купцы были лучше всего знакомы с прибрежными районами Ирландии, а точнее, с южным и восточным побережьями. Северное и западное побережья острова были труднодоступны для мореплавателей из-за сильного течения. Поэтому птолемеевская Ирландия, судя по всему, ограничена восточными и южными прибрежными зонами.

Мы же обратимся к некоторым гидронимам из Птолемея, которые могут быть достаточно точно локализованы и упоминаются в средневековой ирландской литературе. Важность комплексного сравнения древнейшей топонимики со средневековыми данными очевидна, поскольку в случае с Птолемеем мы имеем дело с единственной картой древней дохристианской Ирландии, страной, практически не затронутой античным влиянием, сохраняющей кельтское жреческое сословие друидов и языческое мировоззрение. Сложность здесь заключается в том, что у Птолемея мы можем найти только аутентичный топоним, а все описания, ученые и народные этимологии и мифы, относящиеся к этому топониму, находятся лишь в средневековых текстах, записанных уже в христианское время. Однако эта ситуация более перспективна, чем в Галлии, где мы находим массу аутентичных кельтских теонимов и практически ни одного нарратива, относящегося к этим богам.

Один из птолемеевских гидронимов, несомненно поддающийся локализации и имеющий средневековый аналог – название реки Βουουίνδα (возможно Βουο<ο>υίνδα или Βωουίνδα)⁷¹, совр. р. Бойн (Boyne), на восточном побережье, др.-ирл. Boänd (арх. Boёnd), название, которое средневековые ирландские literati объясняли как «белая корова». Согласно де Бернардо Штемпель, этот топоним представляет собой древний «сравнительный композит» со значением «белая, как корова» (т. е. река или соответствующая богиня)⁷², который позднее был переосмыслен как «белая корова» после перестановки элементов⁷³. Другая этимология была предложена Э. Кампаниле на основании предположения М. Диллона: Кампаниле сравнивает гидроним с вед. govindú- (RV 9. 96. 19), эпитетом Сомы, «который находит коров», предполагая, что оба композита восходят к и-е. прототипу⁷⁴. На древнеирландском уровне второй элемент сложного слова может относиться к глаголу ro-finnadar ‘находит’: возможно др.-ирл. гидроним и теоним лишь со временем был переосмыслен в процессе народной этимологизации как ‘корова + белая’. Ясно, что теоним восходит к сочетанию двух компонентов: bó (^*g^wōu-) ‘корова’ и более проблематичного второго.

На континенте в Галлии засвидетельствована посвятительная надпись из Утрехта (III в. н. э.?), обращенная к богине *Borvobo(v)indoa: DEAB(US) BORVOBOE(N)DOAE COBBAE; BORVOBOENDOAE⁷⁵. Первый компонент имени связан с другим гал. теонимом Bormō (Borwo-) ‘кипящий, бурлящий’, маркирующим божество термального источника⁷⁶. Второй – соответствует гойдельскому (обще-кельтскому?) Βουουίνδα, отраженному у Птолемея. Таким образом, галльское божество, подобно его ирландскому аналогу, зооморфно (корова) и связано с бурлящей водой. Характерно, что это реконструируемое кельтское божество ассоциируется с космогонической дихотомией белорогого и темного быков, отраженной в древнеирландском эпосе «Похищение быка из Куальнге»⁷⁷. Белый цвет богини делает ее одним из божеств белого верхнего мира.

Сообщение Птолемея о реке/богине Βουουίνδα свидетельствует о большой древности ее культа. Интересно, что в долине реки Бойн еще в эпоху неолита (ок. 2500 г. до н. э.)⁷⁸ были возведены знаменитые курганы Ньюгрэндж (Síd in Broga), Ноут (Cnogba), Доут (Dubad), имевшие, кроме всего прочего, астрономические функции и почитавшиеся как жилища богов в дохристианской Ирландии. При строительстве Ньюгрэнджа использовались обкатанные в воде камни среднего размера со дна реки Бойн⁷⁹, что явно говорит о ее почитании еще в эпоху неолита.

Если древняя форма теонима, восходящая к I в. до н. э., к сожалению, не сопровождается никаким нарративом, то относительно поздние средневековые ирландские тексты доносят до нас несколько вариантов мифа о богине Боанн. Один из наиболее ранних вариантов мифа отражен в древнеирландском предании IX—X вв. «Ночное бдение Фингена» (Airne Fíngein). В нем появление реки связывается с расчленением тела богини в ночь рождения общеирландского короля Конна. Однако в метрическом и прозаическом вариантах коротких этиологических преданий (Dindshenchas), посвященных богине/реке Боанн, отсутствует упоминание ночи рождения Конна в контексте появления реки из пострадавшего одноглазого и одноногого божественного тела (Gwynn, Met. Dind., III, 27)⁸⁰. Таким образом, древний миф о богине-реке, скорее всего, является позднейшей вставкой в легенду о рождении Конна в Airne Fíngein. Тем не менее стоит привести и прокомментировать фрагмент предания, посвященный Боанн:

Innocht dano brunnid srúaim sainemail dar airmag n-Érenn for slicht na bangalgaite .i. mná Nechtain mic Núadat Snáma, óthá Síth Nechtain sairthúaid co moing mara; .i. tipra fil fo dícheltaib la trí deogbaire Nechtain, .i. Flesc ┐ Lesc ┐ Luam; ┐ is í adrullai úathib iar coll a geisi, co nderna sruth sainemail dí, condat imda a ilbúada etir daire ┐ maige ┐ móinti ┐ átha ┐ linne ┐ inbera ┐ srotha sin, acht cena bid rót imbais; bid hé in sithbe findruine tar sin clár n-óir fhorloiscthi in sin, for sisi, .i. Bóand a hainm⁸¹.

В сию ночь изливается чудесный поток на восточную равнину Ирландии по следу воительницы, жены Нехтана, сына Нуаду Снава, от Сида Нехтана на северо-восток до моря, т. е. источник скрывали три виночерпия Нехтана: Флеск, Леск и Луам. Женщина бежала от них, нарушив свои гейсы, и превратилась она в чудесную реку. Так что многочисленны ее дары: дубравы, равнины, болота, броды, пруды, устья и потоки. Но и без того она будет дорогой великого знания, жезлом из белой бронзы на равнине из очищенного золота, – сказала она. – Боанн имя ее⁸².

Как мы видим, в «Бдении Фингена» и более явно в ренской версии старины мест реки Бойн можно найти следы широко распространенного мотива «странствующего расчленения божественного тела», отмеченного в древнеирландском материале П. Мак Каной⁸³. Старина мест уточняет гейсы (табу), связанные с источником: кто бы ни подошел к нему, не ушел бы с целыми глазами, кроме Нехтана и его виночерпиев. Ренские диннхенхас повествуют о печальной судьбе Боанн: «Три волны из колодца обрушились на нее, ей оторвало бедро, руку и глаз» (…┐ máidhid tri tonna tairsi don tobur, ┐ fosruidbed a sliasait ┐ a lethlaim ┐ a lethsuil)⁸⁴. В этом случае появление реки описано как жертвоприношение и расчленение божественного тела. В то же время это и некое овеществление с помощью поименования: обретая определенное божественное имя, река появляется в реальности племени или народа. Мы не будем здесь подробно останавливаться на важности односторонности (одноногости, однорукости и одноглазости) богини. Возможно, это знак ее принадлежности обоим мирам и превращения в универсальную реку.

Позволительно предположить, на что обратил наше внимание Е. В. Головин, что те или иные параметры древнеирландского кельтского язычества совпадают с греческим. То есть в случае этиологического мифа о Боанн мы сталкиваемся со своеобразной манифестацией или фанетией (ϕανητία от ϕανης ‘тот, кто появляется’, ‘тот, кто открывает’⁸⁵ или бог Фанес). Фанетия греческого мифа (напоминающая natura naturata схолий) есть материнская субстанция хаоса, рождающая доступные восприятию явления. Плодородие фанетии зависит от интенсивности сексуально отмеченного процесса, следовательно, феномены возникают эротически (как в случае нашей реки/богини), а не креативно-организационно. Поэтому слово «манифестация» (открытое напоказ, осязаемое) весьма приблизительно выражает изменчивые результаты такого постоянного генезиса в открытой системе.

Интересно, что ни в этом мифе, ни в других древнеирландских мифах о богине Боанн нет ни одного намека на ее «коровью природу». Единственный раз мы сталкиваемся с резонной этимологией теонима в одном из вариантов прозаических Dindshenchas, где имя Bóand возводится к гипотетическим названиям двух потоков Bó и Find, в месте слияния которых и начинается р. Бойн⁸⁶. Возможно, это один из немногих примеров адекватной этимологии в море средневековых ирландских псевдоученых и народных этимологий.

Связь богини Боанн с изливающимся источником напоминает о галльском теониме *Borvobo(v)indoa, первый компонент которого Bormō (Borwo-) ‘кипящий, бурлящий’, как мы отмечали, маркирует божество термального (или просто бурлящего) источника. В то же время в Ирландии известен другой теоним/гидроним Berbae (совр. р. Barrow), родственный гал. Borwo/Bormō. В Chronicum Scotorum Berbae – это одна из богинь-эпонимов Ирландии наряду с Cessair и Ériu: In hoc anno uenit filia alicuius de Grecis ad Hiberniam cui nomen erat hEriu, no Berba, no Cesar («В этом году дочь одного из греков прибыла в Ирландию, чье имя было Эриу, или Берба, или Кесар»)⁸⁷. Т. о. гал. теоним из Утрехта распадается в древнеирландском на два теонима/гидронима Berbae и Bóann. Этимологически имя Berbae связано с др.-ирл. глаголом berbaid ‘кипятить, варить’ (общекельт. *berwja ‘кипящая, бурлящая’< и.-е. *bher-w- ‘кипеть, бурлить’). У Птолемея географически р. Барроу (Barrow), возможно, соответствует гидроним Βιργος. Можно предположить серьезное повреждение текста Птолемея в этом месте, иначе невозможно возвести др. -ирл. Berbae к птолемеевской форме (возможно, следует читать *Βιρουιος)⁸⁸.

Текст Dindshenchas реки Берба, к сожалению, не сохранил мифа о богине, но, подобно ренским Dindshenchas Боанн, сообщает о некогда опасных и вредоносных свойствах этого водного источника. Речь идет о том, как бог Мак Кехт (или Диан Кехт из племени богов) убил Мехе, сына богини войны Морриган. Дело в том, что у Мехе было три сердца и по змее в каждом из них. Змеи эти могли уничтожить все живое в Ирландии, если б выросли. Мак Кехт сжег эти сердца и бросил пепел в реку, тогда течение в ней остановилось, и все живое в воде сварилось (coro mberb) и погибло. Оттого и название реки – Берба⁸⁹. Здесь можно отметить ту же тройственную угрозу и в мифе о Боанн (три волны), и в мифе о Бербе (три сердца, три змеи). Интересно, что согласно Dindshenchas Тростниковой Темры, река Берба излилась/появилась в ночь рождения Конна (что, вероятно, отражает более позднюю ассоциацию всех подобных чудесных явлений с установлением и упрочением верховной королевской власти)⁹⁰.

Список ирландских гидронимов у Птолемея включает также древнее название р. Шаннон, Σήνους ‘старый, древний’⁹¹. Судя по всему, мы также имеем дело с теонимом/гидронимом, которому соответствует древнеирландский этиологический миф из Dindshenchas. Др.-ирл. женское имя Sinann (Sinenn) восходит к более ранней форме Senunā, бриттский вариант которой известен по надписи из Кента⁹². Впрочем, в галльском известно женское имя Sena⁹³. В житийном сборнике VII в. Collectanea Тирехана в описании путешествия св. Патрика по Ирландии мы узнаем о топонимической традиции, согласно которой река Шаннон почиталась как богиня: Et uenierunt per alueum fluminis Sinnæ quæ dicitur Bandea… («И они переправились через русло реки Шаннон, которую называют Бандеа…»)⁹⁴. Речь, видимо, идет о втором названии реки: bandea ‘богиня’ (вспомним, что в Индии реки почитались и почитаются как богини). Тот же эпитет, как впервые предположил Т. О’Рахилли, мы находим и в названии реки Банн (Banda, Banna), которое встречается у Тирехана в форме flumen Bandæ (gen. sing.)⁹⁵. В случае р. Шаннон, и тем более р. Банн, настоящие названия рек, возможно, были табуированы и заменены общим термином bandea ‘богиня’, подобно тому как древнее имя римской «Доброй богини» (Bona Dea) было со временем табуировано. В предании из Dindshenchas дева из потустороннего мира (Tir Tairngire) Шиненн (Sinenn) отправляется к колодцу, скрытому под морем (sic!), чтобы обрести великое знание (imbas, soas). Но вода из колодца, потревоженная девушкой, излилась, утопила ее и стала рекой Шаннон⁹⁶. Миф о Sinenn – это вариант того же мифа о возникновении реки, что мы видели в случае р. Бойн: мифа о происхождении реки из тела богини. В то же время древнеирландские предания о реках можно воспринять и как рассказы о возгордившихся и неудачливых темпестиариях (жрецах, вызывающих бурю). Для средневековых ирландских филидов (или иных literati) возгордившаяся Шиненн, ищущая знания и наказанная за это, могла соотносится с праматерью Еввой, вкусившей от плода Древа Познания⁹⁷.

В позднейшем фольклоре XIX в. сохранилась уникальная история о великом Змее (Ollpéist), «удерживавшем воды» р. Шаннон и проложившем путь реке. Представления о деве, открывательнице реки, странным образом переплелись в ней с архетипическим мифом о речном Змее. Змей прокладывает себе путь от истоков Шаннона, стремясь покинуть Ирландию до прихода св. Патрика, уничтожая множество ядовитых змей на своем пути. Морская дева сначала помогает Змею сразить огромного кита в устье Шаннона, но затем убивает его⁹⁸.

Гойдельская топонимика, сохраненная Птолемеем, в комплексе с галльской эпиграфикой и ирландскими нарративами дает нам уникальную возможность выявить мифологические мотивы, стоящие за ними. Речь, по крайней мере, может идти об определенном континуитете в религиозных и мифологических представлениях носителей кельтских языков на континенте и в Ирландии, в картине мира древних ирландцев до принятия христианства и после. Легенды из старин мест свидетельствуют, что большие реки в древней Ирландии почитались как богини. Более проблематичной, но и перспективной в этом контексте кажется нам проблема взаимного восприятия и влияния греко-римской и кельтской цивилизаций.

Глава III
Время и традиция

В повседневности европейских народов Нового времени мы, как правило, имеем дело с линейным и историческим временем, однако в случае древних островных и континентальных кельтов речь идет о совсем ином восприятии времени. Если и можно говорить об историческом времени применительно к этим народам, то лишь о его восприятии средневековыми ирландскими и валлийскими анналистами. В основном же мы имеем дело с циклическим временем и так называемым «протяженным временем» (вечностью). Первое обычно связывают со смертными и их календарем, а последнее с богами и установленным ими порядком вещей, но все это не так просто: циклическое время часто воспринимается как отражение божественного порядка, в то время как смертные порой входят в вечность во время своих странствий в потустороннем мире. В кельтской истории, повседневности и мифе мы сталкиваемся как с однородным, так и с неоднородным временем. Так, праздники и пограничные промежутки времени ведут себя особым образом в сравнении с обыденным временем.

Циклическое время характерно для дописьменных обществ. При таком восприятии времени настоящее лишь повторяет прошлое. В Древней Ирландии такое отношение ко времени очевидно в примерах длительного использования знаменитых доисторических памятников Бруга на Бойнне (Ньюгрэнджа), Эмайн Махи или Темры⁹⁹. В то же время, даже после принятия христианства в кельтских землях циклическое время продолжает присутствовать, например, в церковном календаре, в периодических праздниках, упорядочивающих жизнь монастыря или мирян в течение года. Из галльского материала нам известно, что у кельтов до принятия христианства существовал сложный циклический календарь. Самый известный галльский календарь из Колиньи, выгравированный на бронзе, рассчитан на пятилетний срок и основан как на солнечном, так и на лунном счете времени. Подобный пятилетний цикл состоит из шестидесяти обычных и двух добавочных месяцев. Для сравнения с другими кельтскими системами исчисления времени важно, что первая половина года в календаре из Колиньи начинается с месяца samoni(o)s, а вторая – с месяца giamoni(o)s¹⁰⁰. Название первого месяца дублируется др.-ирл. Samain, названием праздника начала зимы, отмечавшегося в течение трех дней с ночи на первое ноября. Месяцу giamoni(o)s, в свою очередь, соответствует др.-ирл. gem ‘зима’. Календарь из Колиньи предположительно использовался друидами, а его пятилетний цикл соответствует свидетельству Диодора Сицилийского о пятилетних циклах жертвоприношений среди континентальных кельтов.

Праздники

В кельтских языках не было как такового собственного слова, обозначающего «праздник». Поэтому когда мы говорим о кельтском праздничном времени или праздничном цикле, мы лишь условно используем русское слово «праздник», обладающее совсем иными коннотациями. Ближе всего к нашему восприятию праздника среднеирландское слово festa от латинского прилагательного festus (dies). Слово это в Средневековье использовалось в основном для обозначения церковных праздников, но и то довольно редко. В древнеирландских и средневаллийских текстах совсем другое восприятие тех временных разрывов в повседневности, что мы называем праздниками. В Ирландии эти временные разрывы различались по своим свойствам: oenach ‘собрание, ярмарка’; feis ‘пир, проведение ночи’; fled ‘пир’ (вал. gwledd); dail ‘собрание, вече’; féil ‘день святого’ (вал. gwŷl, брет. goel, от лат. vigilia)¹⁰¹. Светские «праздники» островных кельтов были своего рода моментами священного времени, скорее освящающими время мирское, чем противостоящими ему.

Праздничный цикл, известный в Древней Ирландии, связан с чередованием времен года. Его следы мы находим и в позднейшем фольклоре. Цикл этот состоял из четырех главных праздников, разделяющих четыре времени года (здесь надо помнить, что эти праздники никогда по-ирландски «праздниками» не назывались). Как показывают некоторые древнеирландские тексты, праздник Самайн воспринимался как начало нового года (например, в предании «Приключение Неры» герой отправляется в сид в ночь на Самайн «в конце года»¹⁰²). Три остальных праздника – это Имболк (1 февраля), Белтане (1 мая; он назывался также Кетамайн ‘Начало лета’, противостоя, таким образом, Самайну, празднику конца лета) и Лугнасад (1 августа). При этом Имболк и Лугнасад были праздниками более позднего происхождения, связанными с аграрным циклом¹⁰³. Впрочем, с точки зрения древнеирландского фермера праздники Белтане, Лугнасад и Самайн обладали особым экономическим значением, поскольку стоимость молодых домашних животных росла именно во время праздника. Например, телка с рождения до Самайна стоила два скрупула, а с Самайна – целых три. На следующий Белтане ее стоимость возрастала до четырех скрупулов, и до шести – к следующему Самайну. Телка достигала максимальной стоимости в двадцать четыре скрупула к ее шестому празднику Белтане. Точно так же стоимость овец и свиней росла во время праздников Белтане, Лугнасада и Самайна¹⁰⁴.

Дж. Кетинг, ирландский антикварий XVII в., пишет о четырех главных праздниках в географическом контексте и связывает их с четырьмя сакральными центрами центральной же области острова – Ушнехом, Тлахтгой, Темрой и Тальтиу (причем странным образом он связывает с этими центрами только три праздника: Белтане, Лугнасад и Самайн)¹⁰⁵. Это наблюдение Кетинга свидетельствует о своеобразной связи времени и пространства в ирландской традиции. История порой следовала подобной модели, как, например, в случае короля Диармайда, сына Фергуса Керрбела, который восстановил празднование пира в Темре в ночь на Самайн в 560 г. Восприятие времени, отраженное в таком годичном цикле праздников, связано с аграрным циклом, хотя его начало зимой и ночные праздники напоминают о значении ночи и зимы в галльском календаре из Колиньи. Более того, древнеирландская литература показывает, что мифологические события концентрируются во время праздников, особенно это наглядно демонстрирует пример пира в ночь на Самайн.

Два древнейших ирландских праздника, Белтане и Самайн, делили год на две половины по шесть месяцев каждая. Причем первой половиной, очевидно, считалась темная и холодная, зимняя, начинавшаяся в ночь Самайна, вторая же, теплая и светлая, летняя, отсчитывалась с праздника Белтане. В темную зимнюю половину года, начинавшуюся с Самайна, молодежь возвращалась с пастбищ в родительские дома. Долгие зимние вечера проводили у очагов, занимаясь домашними ремеслами, слушая длинные предания искусных рассказчиков. Летом же, начиная с Белтане, молодые люди покидали зимние жилища, перебирались во временные летние и пасли скот на холмах. Так же проводили год и фении (молодые неженатые воины и охотники, составлявшие особые мужские сообщества). Согласно преданию «Разговор старейших» от Самайна до Белтане они жили с оседлыми людьми в их поселениях, а в летнее время охотились и разбойничали в лесах¹⁰⁶. Праздник Белтане, начинавший светлую половину года, был, помимо всего, связан и с началом летнего выпаса скота. По древней традиции, друиды с заклинаниями прогоняли скот между двумя «благоприятными» кострами, чтобы уберечь его от болезней¹⁰⁷. Дуальное деление времени года двумя основными праздниками соответствовало дуальному же делению суток, которые начинались в кельтском восприятии с ночной половины.

Ночь и лунный календарь

Основное свидетельство в пользу такого счета мы находим у Цезаря. Он пишет о галлах, что «они исчисляют и определяют время не по дням, а по ночам: день рождения, начало месяца и года они исчисляют так, что сперва идет ночь, а за ней день»¹⁰⁸. Так же относятся к ночи и в средневековых ирландских текстах, например в «Ночном бдении Фингена», где ночь рождения короля Конна становится фактически началом его правления и началом некой вторичной космогонии¹⁰⁹. Более того, языковые данные подтверждают особое отношение к ночи у кельтов. Так праздник Самайн, о котором у нас пойдет речь, чаще всего в древнеирландских памятниках обозначается как «ночь Самайна» (adaig Samna). Более древнее название того же, по-видимому, праздничного действа было найдено на бронзовых табличках галльского календаря из Колиньи – trinoxtion Samoni sindiu ‘три ночи Самония сегодня (начинаются?)’¹¹⁰. Неудивительно, что Самайн, судя по некоторым древнеирландским памятникам, праздновался в течение трех дней перед Самайном, самого дня Самайна и трех дней после него, так что речь идет о «триадах Самайна»¹¹¹. По-валлийски wythnos ‘восемь ночей’ обозначают неделю, а pymthegnos ‘пятнадцать ночей’ – две недели. По-бретонски же antronoz ‘назавтра’ буквально означает «по ту сторону ночи».

В валлийском эпосе «Мабиноги» часто указывается срок, отпущенный герою на то или иное деяние. Срок этот – «год, начиная с сегодняшней ночи» (blwyddyn y heno)¹¹². Сродни этому валлийскому представлению – древнеирландский термин innocht ‘в сию ночь’, часто обозначающий ночь праздника или ночь решающего события в жизни героя.

Ночь в ирландской и валлийской мифологии всегда чревата событиями, именами, героями, рождениями. Ночь – это ничто, потенциальная пустота, подлежащая заполнению. Такое отношение к ночи связано и с использованием среди кельтов в дохристианскую эпоху лунного календаря. На лунном календаре в Ирландии было основано деление времени на трех-, пяти-, десяти- и пятнадцатидневные периоды. Следы такого счета времени сохранились в древнеирландских законодательных трактатах, причем семидневная неделя в дохристианский период была неизвестна. Христианские миссионеры в Ирландии, начиная с V в., вводят юлианский календарь с семидневной неделей, который постепенно на протяжении раннего Средневековья вытесняет дохристианскую практику.

От той переходной эпохи, когда христианские термины и христианское восприятие времени только начинали приживаться на ирландской земле, до нас дошел список древнейших ирландских названий дней недели. Список этот состоит как из ирландских, так и из латинских терминов: dies scrol, diu luna, diu mart, diu iath, diu ethamon, diu triach, diu satur¹¹³. Первое название, относящееся к воскресенью, объясняется в «Словаре Кормака»: Sroll .u. soillsi, unde est aput Scotoss diu srol .i. dies solis («S., т. е. свет, отсюда diu srol среди ирландцев, т. е. воскресенье»)¹¹⁴. Однако, по-видимому, здесь мы имеем дело с ложной ученой этимологией, а слово scrol/srol, чудом попавшее в список и словарь, не встречается больше в других древнеирландских текстах. В то же время еще три древнеирландские названия из списка (diu iath, diu ethamon, diu triach) вполне могли обозначать тот самый трехдневный период лунного календаря, особенно если diu triach – это третий день периода.

Самайн

Как уже было сказано, Самайн, судя по древнеирландской литературе, был границей между старым и новым годом и временем больших собраний в королевских центрах (одна из возможных этимологий слова Samain, предложенная Ж. Вандриесом, связывает его с др.-инд. samana ‘собрание’¹¹⁵). Собственно выражение «праздник Самайна» неизвестно древнеирландским источникам, иногда встречаются фразы вроде «пир Самайна» (feiss Samna), «собрание Самайна» (oenach Samna), но чаще всего речь идет о «ночи Самайна» (adaig Samna). То есть праздником Самайн, как, впрочем, и Белтане, Имболк и Лугнасад, называть можно довольно условно. Самайн, подобно Белтане, был поворотным моментом скорее скотоводческого, чем земледельческого цикла. Как мы упоминали, Самайн соответствовал завершению летнего пастбищного сезона. Овец и крупный рогатый скот пригоняли с холмов, собирали в стадо и вели на убой, щадили лишь часть животных – на размножение¹¹⁶. Таким образом, устроить обильный пир для короля пятины не составляло особого труда.

Ночь на Самайн была самым напряженным и значимым временем в году. В средневековой ирландской литературе пир Самайна (в ночь на первое ноября), как пограничное время, отмечал начало зимы, темной, неблагоприятной половины года, с которой он начинался. Потусторонний мир и сиды были открыты в ту ночь, и злые силы хаоса господствовали в мире. Своеобразные аналоги Самайна можно найти в Древнем Риме, где в особые дни (24 августа, 5 октября и 8 ноября) налагался запрет на определенные виды деятельности (военные дела, мореплавание, свадьбы), поскольку считалось, что в эти дни вход в Иной мир был открыт (mundus patet).