Kitabı oku: ««Черный тюльпан». Повесть о лётчике военно-транспортной авиации», sayfa 3
– Да, мама, всё хорошо, уже выхожу.
– Вода ведь совсем холодная.
– Не переживай, я уже иду. Иди в дом.
Мама ушла, я оделся и тоже пошёл в дом. От предложенного чая я отказался и пошёл в свою комнату. Не раздеваясь, я лёг на кровать и закрыл глаза. Подошла мама и села рядом.
– Павлик, я догадываюсь, что произошло. Не говори ничего. Сынок, пойми, Людмила тебе не пара. Забудь её. Она предала тебя.
– Ну почему, за что?? Она обещала ждать меня.
– За этот год, Павлик, она несколько раз заходила ко мне. И каждый раз от неё несло спиртным. Вокруг неё часто крутились какие-то парни. Я сама видела, как кто-то провожал её домой. Они были оба достаточно пьяны. Как возвращался тот парень, я не увидела. Наверное, он остался ночевать у неё. Павлик, выброси её из головы, я понимаю, что это непросто сделать, но это необходимо. Ты молодой, тебе ещё учиться четыре года. За эти годы много воды утечёт. Не нужно сожалеть о ней, она тебя недостойна.
– Мама, ты тётю Дусю, её маму, давно знаешь?
– Давно, очень давно. Мы вместе начинали строиться. Мы с твоим отцом и она со своим Петей. Дружили. Вместе праздновали новоселье. Потом Петю перевели – он ведь был офицером – в другую часть. Дуся должна была поехать к нему, как только он устроится. Но она загуляла. Водка, проклятая, её и сгубила. Как сгубила её отца и мать. Правда я их не знала, но люди говорили, что отец Дуси сгорел от водки, а мать зимой где-то замёрзла. Вот и Дуся начала пить, у неё появились мужики. Когда Петенька за ней приехал, они прожили ещё месяц, и вместо того, чтобы с собой её забрать, они развелись. Любил он её сильно. Вот от этой любви и появилась Людмила. Твой отец, Сергей, к той поре уже погиб, попал в аварию. Ты у нас появился поздно, мне уже было 32 года. Я ведь, почитай, на десять лет старше Дуси. А как она сейчас выглядит?
– Петя – это Пётр Сергеевич?
– Да. Хороший мужик. Если бы Дуся не пила, хорошо бы жили. Вот, сынок, что говорят в народе. Яблочко от яблоньки недалеко падает. Ой, боюсь, что Людмила повторит судьбу матери. Петя после выхода на пенсию сюда вернулся, видимо надеялся, что сможет образумить Дусю. Но поздно уже было. Спилась совсем.
– Мама, а мне Люда говорила, что у неё был другой отец, а с Петром Сергеевичем они не были женаты.
– Ну, я не знаю, зачем ей это Дуся говорила. Пётр Сергеевич её настоящий отец.
Мама поднялась: «Ладно, Павлик, тебе спать пора, я тебя совсем заговорила. Завтра работать будем, горевать не когда. Дел невпроворот».
Мама вышла, а я разделся и долго не мог заснул.
Проснулся утром рано, но мама была уже на ногах. Готовила завтрак. Сегодня она решила начать побелку комнат. Хотя, как мне казалось, этого не требовалось. Просто она решила загрузить меня работой, что бы некогда было предаваться раздумьям. Ну что ж, побелка так побелка. Мы с ней достаточно быстро управились, хотя на самом деле был уже вечер. Оставалось вымыть полы. Про Люду я сегодня совсем не думал, и только к вечеру засосало в груди. Я вышел на улицу, чтобы незаметно для мамы заглянуть в её двор – дома ли она. Но не успел я дойти до её калитки, как Люда сзади окликнула меня. Она возвращалась с работы.
– Паша, привет. Чем занимаешься?
– Да вот, в комнатах побелили с мамой, осталось полы вымыть.
– Иди домой, я переоденусь и через минуту зайду к вам, – как ни в чём не бывало сказала Люда.
Я вернулся домой и сел на стул. И точно, через минуту Люда была у нас.
– Вера Николаевна, я пришла помочь вам. Давайте я полы вымою.
– Да не нужно, Людмила, мы сами управимся.
Но Люда уже схватила ведро и пошла на улицу за водой, затем, вернувшись с полным ведром воды, она взяла у мамы тряпку и сноровисто начала мыть полы.
– Вера Николаевна, не беспокойтесь, я всё вымою, а вы лучше пока что-нибудь на ужин сготовьте.
Мама вздохнула и пошла на кухню. А я стал помогать Люде передвигать стол и стулья, менять воду, протирать мебель. Не прошло и часа, как всё было готово. В комнатах пахло свежестью, полы блестели, вся мебель сверкала чистотой. Ни соринки, ни пылинки. Мама к тому времени сварила картошку в «мундире», нарезала солонину и хлеб. Мы сели ужинать. Разговор как-то не клеился, всё больше молчали. Правда, Люда напомнила мне, что необходимо прийти в военкомат и встать на временный учёт, о чём я совершенно забыл. Я пообещал завтра с утра непременно зайти. Люда предложила, чтобы она с утра зашла за мной и мы вместе пошли в военкомат. Я согласился. Поужинав, Люда пошла домой. Ни я не вызвался её проводить, ни она не предложила этого. Мы с мамой остались одни. Быстро убрав посуду, я начал маме хвастать своим сочинением, которое я писал на курсовом экзамене и которое было признано лучшим по курсу. Мама внимательно его прочла и говорит: «Павлик, к тебе учитель словесности видимо благоволит. Сочинение хорошее, спору нет, но оценки явно завышены. Грамматика – пять. Но есть две запятые, которые он подчеркнул, а ещё есть две, которые он не заметил. И грамматическая ошибка – тоже не заметил. Так что четвёрка, и то не очень твёрдая. А по сочинению тоже есть изъяны. Тема раскрыта хорошо, но диалоги и прямая речь – так не говорили в восемнадцатом веке. Это современный стиль изложения. А тебе нужно было передать дух того времени». Она встала и подошла к книжному шкафу. Достала томик Достоевского «Идиот» и подала мне.
– Прочти, Фёдор Михайлович очень точно в диалогах передаёт манеру разговора людей разных сословий.
– Мама, да зачем мне это нужно? Всё. Русский язык и литература в прошлом. Теперь у нас будут совершенно другие дисциплины.
– А окончив училище, ты хочешь быть солдафоном или культурным интеллигентным человеком, офицером, лётчиком? Это ведь элита армии. И если ты будешь писать с ошибками, мне будет очень стыдно за тебя.
– Мама, тебе не будет стыдно за меня никогда. А «Идиота» я обязательно прочитаю. Обещаю.
Утром Люда зашла за мной, и мы вместе пошли в военкомат. Только шли рядом, а не под ручку.
– Паша, мне нужно многое объяснить тебе.
– Не надо, Людочка, всё и так понятно.
– Ничего тебе не понятно, ведь ты даже выслушать меня не хочешь.
– Мне не нужны твои объяснения, Людочка, что случилось, то уже не изменишь.
– Пашенька, я очень виновата перед тобой.
– Ничего ты не виновата, у тебя своя жизнь, и ты распорядилась ею, как тебе было угодно. У меня своя – я тоже распоряжусь ею, как угодно мне. Извини.
– Это ты, Пашенька, извини меня.
– Людочка, человек даёт обещание и сам его нарушает. Ты обещала ждать меня и не стала. Так что при чём здесь извинения? Извиняются тогда, когда делают что-нибудь нечаянно. Ты сама сделала свой выбор.
Мы зашли в военкомат, Петра Сергеевича ещё не было. Люда достала из сейфа печать и поставила мне её на отпускное удостоверение. Я молча положил бумагу в нагрудный карман и вышел. Почему-то мне стало легко и просто. Словно камень с души свалился. Люда мне ничего не должна, я ей тоже ничего не должен. У неё своя жизнь, у меня своя. Через несколько дней я уеду учиться дальше и появлюсь здесь только через год. Время летело быстро. Днями я с мамой чем-то занимался. То дом снаружи подновили, то дверь в сарае перевесил, чтобы не цепляла пол. Вечерами я с упоением читал Достоевского. Раньше я читал что-то по школьной программе, но сейчас роман меня захватил. Я не мог оторваться и торопился закончить его, чтобы не тащить книгу с собой в училище, тем более что там читать времени особо не было. Люду ни разу за эти дни я не увидел.
И вот каникулы позади, завтра уезжать. Мама наготовила мне провианта в поезд. Я собрал вещи в чемодан. И вдруг вечером зашла Люда, она, как мне показалось, была немного навеселе. Спросила, когда я завтра уезжаю и можно ли прийти проводить меня. Я сказал – как хочешь.
Утром мы с мамой вышли из дома, я нёс чемодан, мама – сетку с продуктами в дорогу. Нас догнала Люда: «Ой, чуть не опоздала. Здравствуйте, Вера Николаевна. Привет, Паша». Мы поздоровались и пошли все вместе на автобусную остановку. На остановке я попрощался с мамой и Людой. Она, видимо, ожидала, что я ей предложу проводить меня до поезда, но я сказал ей: «Пока, будь счастлива». И всё.
Глава 6
Второй курс пролетел так же быстро, как и первый. Заниматься стало труднее, и мне приходилось достаточно сильно напрягаться, чтобы не скатиться до троек. Строевая подготовка, на удивление, мне далась достаточно легко, и меня частенько ставили в пример моим сокурсникам. Занялся спортом, получил второй разряд по бегу и гиревому спорту. Сам себе удивляюсь. Ведь я никогда раньше не занимался спортом. Письма от мамы я получал регулярно, так же быстро и отвечал. Она часто стала болеть зимой. Жалко, что помочь ничем не могу. Про Людмилу ни слова. От Люды письма тоже приходили, но редко. Она описывала поселковые новости, погоду и прочее. О себе ни слова. Письма кончались лаконичным «целую».
Затем пришло письмо от мамы, где она сообщила, что умерла тётя Дуся. Замёрзла пьяная, не дойдя до дома. Я написал письмо Люде со своими соболезнованиями, ответа от неё не получил. Пролетела зима с морозами и снегом, с марш-бросками и стрельбами. Пришла весна. Получил письмо от Люды, короткое, в полстранички. Она писала, что выходит замуж и просит меня её простить. Я послал ей открытку с поздравлением и написал, что мне её прощать не за что. Наступило жаркое и пыльное, как часто бывает в Поволжье, лето. Отпуск в этом году был коротким – 10 суток, не считая дороги.
Я вышел на своей станции. Меня никто не встречал. Сел в автобус, приехал в свой посёлок. Вышел с чемоданом. Никого на остановке нет. Быстренько дошёл до своего дома, захожу. На пороге встречает мама. Она приболела, разыгрался радикулит. Обнялись, мама поплакала.
Я зашёл в свою комнату переодеться и, о чёрт, опять всё мало. Нужно завтра идти снова покупать обновки. Сели за стол обедать. Вдвоём. Нам никого и не надо. Нам хорошо вдвоём. Мама рассказала про дела в школе. Тяжело ей уже работать с детьми, здоровье стало подводить. А до пенсии ещё почти пять лет. Я рассказал про свою учёбу. Как-то мы начали отдаляться друг от друга. Видимо, время разлуки берёт своё. Час поразговаривали, и говорить стало не о чем. О Люде ни слова. Пришла тётя Тамара. Тоже постарела, ходит как-то боком. Нога болит. Хорошо, что у мамы есть старая закадычная подруга, тётя Тамара. Я её знаю столько, сколько помню себя. Посидели-посидели, да я пошёл спать, сказал, что устал в дороге. Лёг на свою кровать. Как я по ней скучаю в казарме. Какая-то она домашняя, родная. Сплю я на ней с самого детства. Лёг – не спится. Стал строить планы на завтра. С утра сразу в военкомат, отметиться; пойду в форме, так как переодеться не во что. Затем в универмаг, купить новые вещи. Потом домой – переодеться и пообедать. После обеда нужно маму отвести в больницу, пусть посмотрят, что с ней. Вот вроде и всё. В военкомате увижу Люду… Что-то засосало в груди. Ведь я её любил, да, наверное, ещё продолжаю любить, хотя себе в этом не признаюсь. Весь год я о ней не думал, вроде бы совсем забыл. А оказывается – нет. С этими мыслями я и заснул.
В военкомат я заходил с бьющимся сердцем. Какая будет наша встреча? Открываю дверь, за столом сидит другая девушка в форме, Люды не видно.
– Здравствуйте, вам кого?
– Здравствуйте. Я прибыл в отпуск, нужно встать на временный учёт. А как вас зовут?
– Меня зовут Лена, а вы кто?
– Павел Колокольников, прибыл из училища в отпуск. А Пётр Сергеевич на месте?
– Петра Сергеевича мы проводили на заслуженный отдых, ещё зимой.
– А где он живёт? Хочу зайти поздороваться.
– Пётр Сергеевич уехал из посёлка, насовсем, дом продал. А куда, не знаю.
– А вы откуда, что-то я вас раньше не видел?
– А мы с мужем переехали из соседнего посёлка. Уже три месяца назад.
– Понятно, – ответил я и подал Лене отпускное удостоверение.
Она поставила печать, и я пошёл в универмаг. После обеда, одевшись в новую одежду, я пошёл в больницу. Мама со мной идти не смогла, она еле-еле ходила по дому – так болела спина. Я зашёл к доктору, он хорошо знал мою маму и выписал ей какое-то растирание. Я купил его в аптеке и пошёл домой. Народу на улице было мало – разгар рабочего дня, знакомые вообще не встречались. Люда тоже на глаза не попалась, хоть я и не торопился заходить домой, постоял возле своей калитки. Дома я снова переделал множество разных дел. Сад наш выглядел заброшенным, много сухих веток, между деревьями трава по колено. Сухие ветки я все вырезал и сжёг. Траву выкосил косой, благо я это умел делать с малолетства. В прежние годы наш сад был очень ухоженным, мама всё лето работала в нём. Я всегда помогал. Весной сам делал обрезку яблонь, опрыскивал деревья, косил траву между деревьев. Теперь за садом ходить было некому. Что мог я сделать за десять дней отпуска? А мама уже не могла, силы не те. Заглянул в сарай. Дров и угля почти не было, всё мама сожгла за зиму. Я спросил, как быть. Она ответила, что дрова и уголь заказала в правлении и оплатила, теперь ждёт, когда привезут. На следующий день я с утра пошёл в правление к председателю и попросил всё привезти, пока я дома. Председатель обещал завтра-послезавтра всё завезти. Мою маму все в посёлке знали и уважали, поэтому в помощи никогда не отказывали. На другой день привезли и дрова, и уголь. Всё выгрузили у забора на улице. Раньше мы с мамой всё таскали носилками. Теперь мне всё это предстояло сделать одному, хотя мама настойчиво предлагала свою помощь, но я её, естественно, от этого избавил. Сказал, пусть лучше борщ варит, если может, а с этими вещами я сам разберусь. Не сегодня, так завтра всё будет в сарае. Я переоделся и начал носить дрова в сарай. Потихоньку, с перерывами, к вечеру я управился. Только собрался закрывать калитку, как слышу: «Паша, привет». Меня как током стукнуло. Поворачиваюсь, стоит Люда с каким-то мужиком. «Бог в помощь, ты давно приехал, в отпуск?» – говорит Люда. Вижу, что она крепко навеселе, так же как и её парень.
– Паша, это Коля, мой муж, а это Паша, ты про него слышал, – сказала Люда.
Мы поздоровались. От Коли несло водкой конкретно. Он улыбнулся и говорит: «А, лётчик? Первым делом самолёты, а девушки потом? Пролетел ты, Паша, своё счастье, вот что я тебе скажу», – и засмеялся. Мне хотелось ему сразу врезать, еле сдержал себя. Коля был на голову выше Люды и какой-то кабанистый. Здоровый, сутулый, но не толстый. Я ответил: «Каждому своё счастье нужно, а про чужое рассуждать не стоит». Коля набычился: «Это что, в мой огород камешек, что ли?» Смотрю, он готов к драке. Но тут вмешалась Люда: «Колян, пошли домой, у нас с тобой ещё дела есть», – и потащила слегка упирающегося мужа домой. В руке у неё была сетка, в которой лежала большая бутылка вина и банка магазинных огурцов. Они скрылись в своей калитке, а я пошёл к себе. На душе было муторно, как-то жалко стало Люду. Я зашёл в комнату, мама сразу увидела, что настроение у меня испортилось: «Павлик, что случилось?» – спросила она, хотя по её лицу я понял, что она знает, что случилось. Мама села на стул и говорит: «Павлик, не нужно о ней думать, ни к чему это. Пьёт она вместе со своим мужем. Как мать похоронила, так и пьёт постоянно. Из военкомата её выгнали, чем занимается – не знаю. Николай вроде хороший парень, работящий, тракторист, но тоже выпивает часто, председатель мне жаловался. В общем, два сапога пара. Жалко девчонку», – она вздохнула, и по её лицу потекли слезы. «Мамочка, не нужно, каждый сам выбирает свою судьбу», – попытался я её утешить. «Нет, Павлик, не всегда человек бывает кузнец своему счастью. Есть ещё такая вещь, как наследственность. Где-то на генном уровне у неё всё это было заложено. Дед умер от водки, бабка – от водки, её мать, Дуся, царство ей небесное, – от водки. Я надеялась, что гены Петра Сергеевича перебьют наследственность по материнской линии, но не тут-то было. Люда начала курить ещё в пятом классе, в восьмом я почувствовала от неё запах алкоголя. А сейчас что? Каждый божий день, как только я её увижу, она пьяная. И не дай бог будет у них малыш – кем, думаешь, он вырастет? Вот так вот, Павлик. А ты говоришь, кузнец своего счастья». Мы замолчали.
Отпуск пролетел незаметно. Пора возвращаться в училище. Третий курс жил уже не в казарме, а в общежитии. Можно спокойно ходить куда хочется, ложиться спать, когда захотелось, вставать на зарядку не нужно. Стало немного полегче. Закончились общеобразовательные дисциплины, начались специальные. Стало значительно интересней учиться. Письма от мамы приходили регулярно. Ей стало получше, реже стала болеть. Скучно ей одной, но ничего не поделаешь. Жизнь есть жизнь. Я уже никогда не смогу быть с ней. В одном из писем она написала, что у Людмилы родилась дочка Машенька. Что она уже год как не берёт спиртного в рот. С Николаем они развелись, тот спился окончательно. Может, даст Бог, образумится, возьмётся за голову. Ладно, посмотрим. Хотя что мне до этого? У неё своя жизнь. Может, бросит пить, дочку на ноги поставит.
Этим летом каникул у нас не будет. Выпускники третьего курса летом собираются на учебном аэродроме, где нужно налетать сто часов. А это, как говорят старшекурсники, немало.
Глава 7
Пролетело 5 лет моей военной службы после окончания училища. Я получил звание старшего лейтенанта. Полетал на Ан-26, правда, совсем немного: перевели на Север, на Новую Землю. Переучился на Ан-12. Север мне очень понравился. Это была хорошая школа жизни. Там я стал, надеюсь, настоящим офицером. Повзрослел, возмужал. Это было заметно даже мне самому. На Севере я стал хорошим лётчиком. Приобрёл опыт различных полётов. Летали в самых тяжёлых метеоусловиях, когда летать было нельзя. Летал и на правом, и на левом кресле. Сажал самолёт в одиночку. То есть к 1981 году я был уже достаточно прожжённым служакой и лихим лётчиком.
Начинался совершенно новый этап моей службы. Я получил назначение в Ташкент, в полк военно-транспортной авиации. Прилетев в Ташкент, я первым делом пришёл в строевую часть – нужно было стать на учёт и получить направление в общежитие. Пришёл прямо с самолёта, так как остановиться мне было негде, а часть располагалась на территории аэропорта. Дорогу мне показал ВОХРовец2 на КПП3. 1981 год, весна, было тепло. Это вам не Север, откуда я прибыл для дальнейшего прохождения службы. В руках у меня был небольшой чемоданчик. Все свои вещи, нажитые за годы службы на Севере, я оставил дома, куда заезжал на несколько дней по пути в Ташкент. В строевой части мне ничего не дали – я имею в виду направление в общежитие, – а отправили к начальнику штаба. «Ещё неизвестно, где вы будете служить, есть несколько базовых аэродромов», – сказала мне женщина-майор. Таскаться по части с чемоданом было как-то неудобно, и я его оставил в кабинете у майорши. Нашёл помещение, где размещался штаб, захожу. Дежурный провёл меня в кабинет начальника штаба. Посреди кабинета стоит огромный стол, размером с биллиардный, весь заваленный бумагами, картами, схемами. У стола стоит маленький, сухонький полковник и что-то вычитывает в журнале. «Старший лейтенант Колокольников, прибыл для дальнейшего прохождения службы», – отрапортовал я. «Проходи, присаживайся», – полковник кивнул на ряд стульев, стоящих вдоль стены. Подошёл, сел, разглядываю комнату. Ремонта не было давненько. Все столы тоже завалены бумагами. Судя по столам и стульям около них, в штабе обитало человек пять. Полковник был невысокого роста, крепенький, такое впечатление, что он весь сделан из мышц, ни килограмма жира. Как рельса, подумал я. Если его ударить кулаком хоть в грудь, хоть в живот, то разобьёшь себе руку, а ему ничего не будет. Седые волосы коротко стрижены, но не лысый. Гладко выбрит, хотя, как я думаю, это сделать непросто, так как лицо изборождено морщинами. Возраст определить невозможно. Ему может быть и сорок лет, и шестьдесят. Одним словом – старый служака. Прошло минут пять, наконец полковник посмотрел на меня, подошёл и сел рядом.
– Откуда, старлей?
– С Севера.
– Север большой.
– Новая Земля, посёлок Рогачёво, аэропорт Амдерма-2, – ответил я.
– На чём летал?
– На Ан-12, вторым пилотом. В документах всё записано, они в строевой части.
– Предлагаешь мне сходить в строевую часть?
– Никак нет, товарищ полковник. Извините.
– Где ещё служил?
– В Мелитополе, но недолго.
– Откуда родом?
– Из Казахстана, из деревни.
– Родители, жена, дети?
– Холост, товарищ полковник. Есть только мама.
– Это хорошо, – задумчиво сказал полковник. – Какой налёт?
– Небольшой, около 500 часов.
– Короче, так, старлей. Есть у меня один самолёт, вон стоит на стоянке, 037, – полковник подошёл к окну, я за ним, – есть экипаж. Но нет командира. Справишься?
– Товарищ полковник, у меня нет допуска на первого пилота.
– Это не вопрос. Обкатаем, получишь.
Он снова подошёл к столу, порылся в куче бумаг и извлёк одну из-под самого низа. Начал читать и что-то записывать в журнал. Я постоял столбом, повернулся и снова сел на стул. Полковник, кажется, обо мне совершенно забыл. Так прошло ещё минут 15. В комнату заглянул, судя по лётному комбинезону, лётчик. Поскольку на комбезах погон нет, то звания неизвестного. Полковник обернулся: «А-а, Витя, зайди-ка на минутку. Как раз думал про тебя», – полковник протянул руку, поздоровался.
– Вениаминович, давай быстрее, времени нет. Самолёт готов, экипаж на борту.
– Погоди, погоди. Вот тебе стажёр на левое кресло, старший лейтенант Колокольников, принимай, – сказал полковник.
– Да я же в отпуск ухожу.
– Вот до отпуска и откатаешь. Давай полётное задание, я тебе впишу стажёра.
Полковник взял листок и вписал меня в задание.
– Вениаминыч, может, тогда мне второго оставить дома, что-то он приустал, плохо выглядит.
– А кто полетит вторым?
– Да вот же, старлей.
– Я же ясно сказал: стажёр на левое кресло, а не второй.
– Ладно, старлей, потопали, тебе ещё комбез нужно найти и в медчасть заскочить, штампик поставить.
И Витя быстрым шагом пошагал к выходу. В прихожей на вешалке висел чей-то комбинезон, Витя оглянулся – нигде никого, снял комбинезон с вешалки и сунул мне в руки: «Прилетим, на место повесишь».
Мы вышли на улицу и бодрым шагом двинулись в сторону домика санчасти. Витя был полная противоположность полковнику. Тоже маленький, но какой-то кругленький. Чем-то похож на колобка. Когда он быстро шёл, то я боялся, что ещё чуть-чуть быстрее, и он упадёт и покатится. Зашли в санчасть, на входе сидел дежурный. Соскочил и отдал нам честь.
– Оля у себя? – спросил Витя.
– Никак нет, вышла, товарищ майор, – ответил дежурный.
Теперь я хоть знал звание своего нового командира.
– Скоро вернётся?
– Да, сказала, на минутку.
– Подождём.
– Ну, старлей, давай знакомиться, – сказал майор Витя.
Я приложил руку к фуражке и доложил: «Старший лейтенант Колокольников, Павел, прибыл с Севера для дальнейшего прохождения службы».
«Майор Кондратьев, Виктор – для своих, для тебя пока Виктор Фёдорович», – сказал майор и протянул мне руку.
Хлопнула входная дверь, и в помещение вбежала, запыхавшись, молоденькая девушка в белом халатике. Было ей от силы лет 20, а может, так показалось, потому что она была похожа на девочку-подростка. Волосы, русые и длинные, запрятаны под медицинскую шапочку. Под халатом надеты джинсы.
– Оленька, мы тебя ждём.
– Виктор Фёдорович, вы же улетели, я вас отметила.
– Да вот вернулись за подкреплением. Знакомься, старший лейтенант Павел. Это чтобы душманам несладко было. Стажёр, ставь быстренько штампик, и мы помчались.
Оля пробежалась по мне глазами, как по пустому месту, и шлёпнула печать в полётное задание. Вообще-то я всегда вызывал какой-то интерес у дам, а здесь – ровным счётом ничего. Ладно, попозже разберёмся. Мы уже с майором почти вприпрыжку неслись к стоянке, где стоял мой любимый Ан-12, а возле него тёрлись два лётчика.
– Витя, ну на фига тебя понесло в штаб, уже бы полпути протопали.
– Игорёк, не гунди. Игорь, наш штурман, – сказал мне на ходу майор.
– Ребята, наш стажёр на левое кресло, Павел, – громко сказал майор, – прошу любить и жаловать, до отпуска мне его нужно откатать. Всё, по местам, взлетаем.
Вошли в самолёт, в кабину пилотов. Всё было мне знакомо. Экипаж был полный – пять человек. Следовательно, места для стажёра предусмотрено не было. Я примостился за спиной бортмеханика. Началась привычная подготовка к вылету, быстренько всё сделали, запустили двигатели и начали выруливать. Чувствовалось, что экипаж слётан, все знают своё дело. Довольно долго стояли на предварительном, так как самолёты регулярно взлетали и садились. Понятно, ведь аэродром был гражданским, и мы терпеливо ждали своего окна. Но вот диспетчер дал нам разрешение на взлёт, майор достаточно лихо вырулил на полосу и, не притормаживая, двинул РУД4ы вперёд. Так же лихо взлетели с хорошим набором высоты, и не успели убраться шасси, как он резво крутанул штурвал и с предельно допустимым креном начал выходить на курс. Мы у себя на Севере летали как-то поинтеллигентнее, что ли. Майор оглянулся на меня и, заметив, что я достаточно напряжённо смотрю на приборы, сказал: «Паша, тут летают немного иначе, чем в Союзе». Я ничего не понял. «Костя, иди в комнату отдыха, сегодня у тебя отгул», – сказал он хрупкому парнишке в правом кресле, – Паша, занимай место».
Я устроился, поставил ноги на педали, пристегнулся.
– Второму принять управление.
– Есть, – ответил я, – второй управление принял.
– Первый управление отдал. Курс 160, высота 8.200.
– Есть курс 160, высота 8.200.
Автопилот был выключен, пилотировал вручную, удерживая курс, высоту и скорость. Это я умел делать неплохо. Почему не даёт команду на включение автопилота? Видимо, хочет проверить меня на технику пилотирования. Проверяй, не жалко. Техника у меня была на высоте.
Я повернулся к командиру: «Виктор Фёдорович, куда летим-то?»
Сзади кто-то ехидно заметил: «Стажёр не знаком с заданием?»
«Город Кабул, Демократическая республика Афганистан. Где Советский народ оказывает дружескую помощь братскому афганскому народу, за что братский афганский народ долбит что есть мочи советских солдат», – спокойно сказал майор. Видимо, я здорово изменился в лице, и майор добавил: «Паша, мой совет. Не думай о политике, от этого башку сразу снесёт. Думай о полёте, о том, как тебе это самую башку, а также головы ещё пяти членов экипажа, в целости и сохранности домой вернуть. Через полчаса перелетим границу, где каждая сволочь только и думает о том, как бы тебя сбить».
Все молчали – может, меня стеснялись, может, уже всё выговорили. Я глядел вперёд. Облачность, которая была достаточно плотной при взлёте, рассеялась. Впереди показались горы. Этот вид меня заворожил. Никогда мне не приходилось летать над горами. Чёрные глыбы хребтов со снежными верхушками наползали на нас. Казалось, что они будут выше нас, и мы не сможем перелететь через них, но каждый раз очередной хребет оказывался ниже, и мы спокойно его пролетали. Правда, спокойным полёт уже назвать было нельзя: нас достаточно хорошо трепал ветер. Я пытался заглянуть вниз, в ущелье, и не мог увидеть его дна.
– Управление передать первому, – вернул меня в кабину голос майора.
– Есть.
– Первый управление принял.
– Второй управление передал.
– Экипаж, начинаем снижение. Паша, руками ничего без моей команды не трогать. Руки со штурвала сними, ты пока не знаешь, что ими делать. «Может, Костю разбудить?» – раздался сзади голос бортмеханика. «Не стоит, справимся, да, Паша? Всё только по моей команде». Штурман Игорь спросил: «Афганская посадка?» «Нет, всё нормально, горы чистые», – ответил ему радист. Я опять не понимал, что значит «горы чистые» и «афганская посадка». Потом спрошу. За окном быстро темнело. Мы летели по ущелью достаточно быстро, быстрее, чем положено по Наставлению. Впереди ничего не было видно. И только силуэты тёмных гор по бокам. Скорость снижения была тоже достаточно большой. И вдруг впереди, там, где мгновение назад ничего не было, засветилась дорожка огней – ВПП5.
– Шасси, закрылки полностью, – раздалась команда.
Я быстренько перевёл рукоятку шасси на выпуск, и как только загорелись лампочки «Шасси выпущено», перевёл рукоятку закрылков на максимум. Самолёт как будто упёрся в вату. Я повис на ремнях. Игорь бодро читал высоту и скорость. Я не успевал соображать, много это или мало, как мы бойко ударились о бетон и быстренько покатились по полосе.
– Паша, тормози.
Я плавно нажал на педали. Глянул вперёд. Быстро приближались огни торца полосы, а мы всё ещё бодренько катились. Я ещё сильнее нажал на тормоза.
– Тормози, тормози, – прокряхтел майор, – сумел разогнать, теперь сумей остановить.
– Не понял, Виктор Фёдорович?
– Я сказал, шасси и закрылки.
– А я что?
– А ты шасси выпустил, а закрылки секунд через пять.
Наконец мы остановились метрах в двух от конца полосы. Майор добавил оборотов и начал рулить на стоянку.
– Так ведь в Наставлении написано – сначала шасси, а потом закрылки.
– Ты, Паша, Наставления выучи и забрось куда подальше. У нас здесь свои Наставления. Написанные кровью наших погибших товарищей.
Прозвучало достаточно пафосно из уст майора, и только впоследствии я понял значение его высказывания.
Мы пошли в аэропортовскую столовку. В животе у меня урчало, да и все были голодны. Как я понял, у экипажа это был третий рейс без перерыва. Быстренько проглотив макароны с котлетами, мы вернулись к самолёту. Возле грузового люка аккуратными штабелями стояли одинаковые ящики. Оружие, наверное, – подумал я. И только подойдя ближе, при свете фар, я увидел на ящиках фамилии.
– Это что, Виктор Фёдорович? – робко спросил я.
– Груз 200.
Я, конечно, знал, что такое груз 200, и мне стало как-то не по себе. Полный багажный отсек трупов.
– Отвоевались ребята, – сказал бортмеханик.
– Вот так, старлей. Сюда живую силу, назад – груз 200, – сказал майор. Мне стало немножко жутковато. О том, что в Афганистане идёт война, я, конечно, знал. Но почему-то не думал, что на этой войне гибнут люди. Война была где-то далеко. В Союзе о ней знали мало, по телевизору в новостях практически не показывали.
Самолёт быстро загрузили солдаты, и мы получили разрешение на вылет. Была ночь. Абсолютная темнота. Кое-где по аэродрому горели лампочки, но они не давали никакого света. Огни на ВПП были тоже выключены. И только огромные, чуть мерцающие звёзды на той части неба, которая не закрывалась горами. Майор скомандовал: «Стажёр – в левое; Костя – из отгула вызываю, занимай правое, а я посплю немного. Завтра в отпуск, дел валом. Паша, если меня довезёшь целого и здорового, стажировка у тебя закончится. Пилотировать умеешь, видел. Если что, ребята помогут. А тебе нужно становиться командиром. Летать тебя научили, а вот быть командиром – этому не научишь. Либо есть эта жилка в человеке, либо нет. И тогда до пенсии будешь вторым. Всё. Не трясти и не будить», – и майор, взяв какой-то бушлат с вешалки, вышел из кабины.
