Kitabı oku: «Мыслемокот. Рассказы-фантасмагории», sayfa 8

Седьмой

 
Человек должен обязательно любить и заботиться о ком-то.
Ибо человек всегда стремится быть похожим на своего Бога.
 

Седьмой лежал на полу в огромном зале, яростно и учащённо дыша жабрами, глотая обжигающий и смертельный для него воздух. Его отделяли секунды от ужасного и неминуемого перехода из этого мира в подземное царство теней, где наверняка рыбий Бог уже зарезервировал местечко, сразу при его недавнем рождении. «Что тянуть? – подумал Всевышний. – Два-три года, и эти крошечные мальки, превратившись в красивых аквариумных рыб, всё равно уйдут водной дорогой под оглушительное молчание обитателей стеклянного мира».

Седьмому было обидно. Он прожил всего две недели в малёчнике, однако уже готовился к взрослой жизни в большом трёхсотлитровом аквариуме. И вдруг при пересадке сачок, случайно повернувшись боком, выронил хрустальное создание на холодный бездушный пол. Седьмой понимал, что тут же найти его прозрачное малюсенькое тельце – один шанс из тысячи. Он сжался, как пружина, в фантастической надежде, что при последнем прыжке он самостоятельно всё же сможет допрыгнуть до верха воды. Но, сделав последний кульбит, всего на полсантиметра в высоту, седьмой без сил рухнул на пол.

В рыбьем мозгу, не задерживаясь, стремительно пронеслись кадры рождения и случайного счастливого спасения. В первые часы жизни он совершенно неожиданно застрял в чёрной фильтрующей губке. Там его нашла хозяйка, а затем пересадила в небольшую десятилитровую банку – малёчник. Он вспоминал беззаботную жизнь, четырёхразовое питание, отсутствие взрослых особей, желающих полакомиться молодыми мальками, и, конечно же, обязательную регулярную замену воды, превращающую среду обитания в идеально чистую жидкую субстанцию. Всё это делало первые дни его существования сущим раем. Их, семерых, которых удалось обнаружить, холили и лелеяли, создавая условия для полноценного роста.

Каждый день хозяйка почему-то постоянно их пересчитывала, и, не обнаружив седьмого, опять взволнованно начинала подсчёт. Он, спрятавшись то за термометром, то за большой ракушкой, отсидевшись в засаде, неожиданно, играя с хозяйкой в прятки, выскакивал на поверхность, с восторгом наблюдая, как женщина радовалась обнаружению последнего малька. Регулярный подсчёт был для хозяйки чем-то вроде утреннего моциона, приятной и обязательной традицией, тем мистическим замком, который необходимо было всегда в начале дня закрывать, чтобы горе и несчастье обходили её дом стороной. Этим с благодарностью пользовался седьмой, получая положительную энергию от человека, превращая её в дополнительную опцию для своей жизни. Он понимал, что никогда и нигде не получит того объёма заботы, которую ему дарят в рыбьем детсаду.

А сейчас… А сейчас седьмой лежал, открывая рот, пытаясь позвать на помощь свою хозяйку. Но, к сожалению, Бог сделал так, что рыбки не могут издавать звуков, они способны только безмолвно радовать глаз человека, вселяя в его душу райское наслаждение от красоты и изящества своих разноцветных тел. Малёк, прощаясь, взглянул последний раз в окно, через которое солнечный свет весело проникал в дом, не обращая внимания на разыгравшуюся маленькую трагедию. Серебристые лучи, перебирая пальчиками по полу, добрались до тельца рыбки и, блеснув от него, как от зеркального отражения, тонким лучом, ударили в глаза женщины, которая уже была готова расплакаться от безуспешных поисков своего любимца.

Нежные пальцы схватили седьмого и вознесли на небо, а потом так же аккуратно опустили в освежающую воду. Рыбий детёныш даже не сразу понял, что Смерть, уже готовая встретить его где-то там внизу, равнодушно отвернулась и медленно ушла прочь, булькнув на прощание разорвавшимся на поверхности аквариума пузырьком воздуха. Махнув плавником и улыбнувшись, как могут улыбаться только рыбки, седьмой бодро поплыл, смешиваясь в стайке с такими же, как и он, мальками. Хозяйка, испытывая облегчение от того, что удалось избежать гибели седьмого, помахала ему вслед сачком, и, счастливая, пошла готовить обед своим домочадцам.

Тётя Лиля

 
Никто не может жить вечно.
Но Вечность – это печать, которую Бог
дозволил Смерти ставить на скрижалях памяти,
передающихся Человеку на вечное хранение.
И Смерть не вправе отбирать
сокровенное даже после его смерти.
 

Пассажирский скорый поезд «Баку – Москва» лихо врезался в жирное, огромное тело столицы с множеством высотных домов, ветвистых дорог, больших магазинов и тогда, тридцать лет назад, ещё работающих заводов. Он тащил за собой длинный хвост из пятнадцати зеленоватых вагонов, цвет которых можно было распознать с трудом из-за налипшей на них по пути грязи. Состав напоминал гигантскую червеобразную трудягу-гусеницу, ползающую вместе со своими собратьями по длинным расчерченным клеточками рельсам. Он, двигаясь согласно спущенному сверху расписанию, иногда опаздывал, столкнувшись лоб в лоб с непредсказуемым человеческим фактором, больно ударяющим по репутации железного насекомого. Казалось, что этой гусенице для ускорения прикрутили с боков колёса, впрягли в электрический агрегат и заставили выполнять все прихоти перемещающихся взад-вперёд людей. После каждой такой долгой прогулки поезд отгоняли в дальнее депо, оттирали от черноты, приводили в порядок сегментообразное туловище и вновь провожали в далекий путь по необъятным просторам Советского Союза, распластавшегося на одну шестую часть суши.

Пыхтя и гудя, гусеница везла в себе топочущих ножками пассажиров, торопящихся поскорее разбежаться муравьями по жилкам и венам Москвы. Вместе с багажом они прихватили с собой кусочки теплоты каспийского города, которые были хаотично разбросаны по закоулкам миниатюрных купе, служащих для путешественников временным домом. Сблизившись во время поездки, совершенно незнакомые люди так прикипали друг к другу, что с сожалением разрывали наскоро сплетённую паутину взаимной мимолётной дружбы. Но наскоро завязанные узлы быстро развязывались, и пассажиры практически навсегда забывали попутчиков, едва выйдя из поезда.

Кавказские гостинцы, завёрнутые в недельной давности газеты «Вышка» и «Бакинский рабочий», распространяли по вагонам зверски аппетитный запах балыка и чёрной икры – даров далёкого от столицы моря, окружающего Апшеронский полуостров. Спортивные костюмы и тапочки, предназначенные для ношения в поездке, были уже давно собраны. Они были втиснуты в огромные баулы и сумки, которые лежали рядышком с пассажирами на нижних полках, смиренно готовясь в любой момент быть подхвачены и унесены хозяевами. По мере приближения поезда к перрону улыбающиеся бакинцы прильнули мухами к мутноватым окнам и жадно всматривались, ища глазами встречающих их родственников и знакомых.

Поезд, уставший, заканчивая свой двухдневный маршрут, наконец остановился и, вытирая пот с лица, вдохнул полной грудью морозный февральский воздух Курского вокзала. Я и маленькая белобрысая девочка со звонким именем Нелли, поддавшись общему ажиотажу, выпучив глаза, начали просеивать многочисленную толпу снующих туда-сюда москвичей. Наконец наш взгляд, словно сачком из аквариума, выхватил в толпе маленькую фигурку женщины с невероятно объёмной шляпой, возвышающейся над ней ажурным куполом. Она будто бы специально надела её, чтобы быть заметной в этом вокзальном муравейнике.

Тётя Лиля так же, как тысячи других встречающих, суетилась, разбрасывая во все стороны свою беспокойную энергию, пытаясь отыскать нас среди выскакивающих из вагонов людей. Энергию, которая подхватила мою семью и стремительным потоком ветра перенесла в уже зарождающуюся бело-сине-красную Россию, в самое её сердце, из родного города детства, Баку. Тётя Лиля была тем человеком, который с гостеприимством и добротой открыл перед нами дверь с вырезанными на ней таинственными фигурами. Некоторые из них в какой-то момент вдруг оживали и так же неожиданно замирали, превращаясь в пожелтевшие фотографии в старом альбоме памяти с потёртыми уголками. Она была тем двоеточием в предложении, после которого начинался мой личный путь в сложную, полную загадок, побед и поражений самостоятельную взрослую жизнь.

Прошло тридцать лет, уставшие от суеты и холода, мы уже живём на юге, в маленьком городке на берегу Чёрного моря, греясь под лучами солнечного света, нежно опускающимися на Кавказский хребет. Но я с чёткостью писаря помню первый день приезда и начало той дороги, по которой наша семья идёт до сих пор.

Сегодня, проснувшись, мы вдруг услышали, как с тихим скрипом затворяется та приоткрытая много лет назад дверь, и мельком в косяке проёма увидели фигуру уходящей тёти Лили. Она помахала нам рукой на прощанье и, не сказав ни слова, прикрыла за собой старенькую дверь. Удаляющиеся шаги завершали её длинный и непростой земной путь…

По-видимому, она возвратилась обратно к себе в детство, в Ленкорань – маленький город на юге Азербайджана, откуда была родом, в тридцатые довоенные годы прошлого столетия. Шлёпая босыми пятками по пыльной грунтовой дороге, она спешит сейчас вниз навстречу к набегающим волнам Каспия, зовя младшего брата и махая ему рукой: «Витя, Витя, побежали купаться!»…