Наутро я проснулась и обнаружила, что судорожно стискиваю в кулаке мамино ожерелье. Часы на башне дворца короля Джеррольда как раз били шесть. Отлично. Я и собиралась встать пораньше – иначе мне не успеть попрощаться со всеми своими любимыми местечками.
Я надела платье, спрятала под него ожерелье и прокралась в кладовую, а там обнаружился целый поднос свежевыпеченных булочек. Булочки были горячие, и я подбросила две штуки в воздух и поймала в подол. Потом, не сводя глаз со своего завтрака, побежала к выходу из дома – и налетела прямо на отца.
Он стоял у порога и ждал, когда Натан подгонит коляску.
– Элеонора, сейчас мне некогда с тобой возиться. Беги сбей с ног кого-нибудь другого.
И передай Мэнди, что я привезу поверенного. Пусть приготовит нам обед.
Я и побежала – ведь он мне приказал. Мало того что заклятие было опасное, оно вечно ставило меня в дурацкое положение – к тому же, по-моему, это из-за него я была такая неуклюжая. Вот сейчас, например, мне приказали сбить кого-нибудь с ног.
Навстречу шла Берта с тазом мокрого белья. Я послушно налетела на нее, она уронила таз и с размаху села на плиты пола. Мои платья, чулки и панталоны вывалились на пол. Я помогла Берте собрать белье, но теперь ей нужно было все перестирать заново.
– Знаете, сударыня, мне и один-то раз не очень просто собрать вам вещи в дорогу, а тут еще по два раза все переделывать! – отругала меня Берта.
Мне пришлось извиняться, а потом – передавать Мэнди папины слова, а потом – сесть за стол и позавтракать как следует, потому что Мэнди так велела, – и только тогда я наконец отправилась в королевский зверинец под самыми стенами дворца.
Больше всего я любила смотреть на диковинных зверей и говорящих птиц. Все диковинные звери, кроме гидры (она обитала в болоте) и малютки-дракона, – единорог, табунчик кентавров и семейка грифонов – жили на намытом островке, окруженном ответвлением дворцового рва.
Дракона держали в железной клетке. Он был очень красивый – свирепый, но маленький и поэтому не страшный – и, похоже, особенно любил извергать пламя и злобно сверкать рубиновыми глазами.
Я купила у разносчика кусочек желтого сыра и поджарила на драконьем огне – это была та еще задачка: надо было держать сыр не слишком далеко, а то не зажарится, но и не слишком близко, а то дракончик его сцапает.
Интересно, куда король Джеррольд денет дракончика, когда тот подрастет. А еще интересно, вернусь ли я домой и узнаю ли, что с ним сталось.
За клеткой дракончика, на берегу рва, стоял кентавр и смотрел на меня. Едят ли кентавры сыр? Я осторожно подошла ко рву – только бы не спугнуть прекрасное создание.
– На, – сказал сзади чей-то голос.
Я обернулась. Это был принц Чармант, и он протягивал мне яблоко.
– Спасибо.
Держа руку с яблоком перед собой, я двинулась ко рву. Кентавр раздул ноздри и шагнул мне навстречу. Я бросила яблоко. К нему тут же подскакали два других кентавра, но мой поймал угощение и с громким хрустом принялся за еду.
– А я всегда жду, что они поблагодарят меня или скажут: «Чего таращишься?», – призналась я.
– Они не очень умные, говорить не умеют. Посмотри, глаза у них совсем пустые, – со знанием дела объяснил принц.
Это я и сама знала, но он, наверное, считал, будто это такая обязанность царственной особы – все объяснять подданным.
– Даже если бы они умели говорить, все равно, судя по глазам, сказать им было бы нечего, – заметила я.
Последовало удивленное молчание.
– Остроумно! Ты остроумная. Совсем как госпожа Элеонора. – Лицо у принца потемнело. – Прости. Зря я тебе напомнил.
– Я часто о ней думаю, – ответила я. Не часто, а все время.
Мы двинулись вдоль рва.
– А ты хочешь яблочко? – Принц вручил мне еще одно яблоко.
Мне захотелось снова посмешить его. Я постучала в землю правым башмаком, словно копытом, мотнула головой, словно гривой тряхнула. Вытаращив глаза, я тупо уставилась на Чара и с громким хрустом надкусила яблоко.
Да, он засмеялся. А потом сделал официальное заявление:
– Ты мне нравишься. Даже очень.
И вытащил из сумки третье яблоко – себе.
Мне он тоже нравился. Он не был ни заносчивым, ни скованным, не то что верховный советник Томас.
Нам кланялись все встречные киррийцы и даже иностранцы – эльфы и гномы. Я не знала, как полагается ответить, а Чар каждый раз поднимал согнутую в локте руку – это был королевский салют. Видно было, что у него это вошло в привычку, – как вошло в привычку все объяснять. Мне, наверное, достаточно низко склонять голову. Ну их, реверансы, того и гляди, шлепнешься.
Мы поравнялись с клетками, где жили попугаи, – еще одно мое любимое местечко. Попугаи болтали на всех языках на свете – и на заморских человеческих, и на наречиях других рас – гномьем, эльфийском, огрском и абдеджи (великанском). Я обожала передразнивать птиц, хотя смысла их слов не понимала.
Смотрителя звали Саймон, и мы с ним дружили. Когда он увидел Чара, то тоже низко поклонился. И отвернулся к клетке – он как раз кормил ярко-оранжевого попугая.
– Новенький, – сказал Саймон. – Трещит по-гномьи не умолкая.
–, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эвтугх брззаЙ, – проскрипел попугай.
–, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эвтугх брззаЙ, – повторила я.
– Ты говоришь по-гномьи?! – поразился Чар.
– Мне нравится изображать разные звуки. А так я знаю всего несколько слов.
– Фавитчор эвтук бриззай… – Чар махнул рукой. – Нет, у тебя получалось лучше.
–, ачод дх ээйх афчуЗ уочлудвааЧ, – протрещал попутай.
– Вы понимаете, что он говорит? – спросила я Саймона: иногда ему удавалось переводить птичьи реплики.
Саймон мотнул головой:
– А вы, сударь?
– Нет. Булькают – и все.
Саймона позвали другие посетители, он извинился и отошел к ним. А Чар смотрел, как я прощаюсь со всеми птицами по очереди.
–, иккво пвач брззай уведьеЭ. – По-гномьи: «Скоро снова будем копать вместе».
– ахтхООн ШШинг! – По-огрски: «Доброй еды!»
– Айййи о-о-о (тут надо взвыть) бек ааау! – На абдеджи: «Я уже по тебе скучаю!»
– Порр оль песс ваддо. – По-эльфийски: «Гуляй в тени».
Я постаралась запомнить эту картину – и птиц, и Саймона.
– До свидания! – крикнула я ему, а он мне помахал.
Рядом с птичником жили огры, но между ними разбили сад, чтобы попугаи не растеряли перышки от страха. Мы немного погуляли среди клумб, и я поучила Чара кое-каким иностранным словам. Память у него была хорошая, но вытравить киррийский акцент было, похоже, безнадежной затеей.
– Если эльфы меня услышат, в жизни не пустят под деревья.
– А гномы дадут по голове киркой.
– Зато есть надежда, что огры-людоеды сочтут меня недостойным своей трапезы.
Мы как раз подошли к их хижине. Двери были надежно заперты, но все равно вокруг хижины, на расстоянии полета стрелы, стояли на посту гвардейцы. Один из огров исподлобья глядел на нас из окна.
Огры – существа очень опасные, и не только потому, что они такие огромные и жестокие. Они с первого взгляда видят все твои тайны и умеют этим пользоваться. И если хотят, мастерски умеют убеждать. Не успеет огр произнести одну-единственную фразу по-киррийски – а ты уже забываешь и про острые зубы, и про засохшую кровь под когтями, и про клочковатую жесткую щетину. В твоих глазах он становится красавцем, хуже того – добрым другом. А к концу второго предложения он очаровывает тебя так, что может делать с тобой что заблагорассудится – сварить заживо или сожрать сырым, если готовить некогда.
–, пвич аоойех жоаК, – пролепетал нежный голосок.
– Слышал? – спросила я.
– На огрский непохоже. Где это?…
–, пвич аоойех жоаК, – повторил голосок, на сей раз с надрывом.
Из ручья всего в нескольких футах от огрской хижины высунулся малютка-гном, едва выучившийся ходить. Мы с огром заметили его одновременно.
Ой, окно же не застекленное, сейчас огр вытянет руку и схватит малыша! Я бросилась к гномику, но Чар оказался проворнее. Он подхватил кроху за миг до того, как из окна высунулась огрская лапища. И отбежал обратно, прижимая к груди отчаянно извивавшегося гномика.
– Дай-ка его мне, – попросила я, решив, что смогу успокоить беднягу.
Чар сунул его мне.
– сзЕЕ фра миНН, – прошипел огр, свирепо глянув на Чара. – миНН ССинг сзЕЕ. миНН тООш форнс. – Потом он повернулся ко мне – уже с другим выражением. Он рассмеялся. – ммеу нгах суСС хиджиНН эМмонг. миНН вадз сзЕЕ уйв. сзЕЕ ААх орт хахдж эт-ССиф сзЕЕ. – От смеха по щекам у него потекли слезы, оставляя в грязи светлые полосы.
А потом он перешел на киррийский – даже не стараясь улестить меня:
– Иди сюда и принеси мне ребенка.
Я держалась. Надо было сопротивляться заклятию. От этого зависела и моя жизнь, и чужая.
От позыва бежать к нему колени у меня затряслись. Я держалась, и мышцы у меня свело, ноги прострелила боль. Гномик запищал и задергался – я так напряглась, что стиснула его.
Огр все хохотал и хохотал. А потом снова заговорил:
– Слушайся моего приказа. Подойди ко мне. Сейчас же.
Ноги сами шагнули вперед. Я остановилась, и меня снова затрясло. Еще шаг. Еще. В глазах у меня потемнело, я ничего не видела, кроме оскалившейся рожи, которая становилась все ближе и ближе.
Куда ты?! – крикнул Чар. Он сразу понял, что со мной что-то неладно.
– Мне… надо, – выдавила я.
– Стой! Я приказываю тебе остановиться!
Я остановилась – и стояла, трясясь с ног до головы, а гвардейцы сомкнули строй вокруг хижины. Они нацелились мечами на огра, а тот посмотрел на меня исподлобья, повернулся и ушел в темную глубину хижины.
– Почему ты его послушалась? – потрясение спросил Чар.
Мне было никак не справиться с малышом. Он отчаянно теребил бороденку и пытался вырваться.
–, пвич аззугх фреЧ! – верещал он.
Я сделала вид, что из-за его визга не слышала вопроса:
– Ах, бедняжечка, он ужасно перепугался!
Но Чара было не провести.
– Элла, почему ты его послушалась? Отвечай!
Ничего не попишешь, надо отвечать.
– У него… глаза, – соврала я. – Колдовские… его невозможно не слушаться.
– Значит, они нашли новый способ нас привораживать! – встревожился Чар. – Надо сказать отцу.
Гномик брыкался, заливаясь слезами.
Вдруг его утешат попугайские слова? Если они, конечно, не обидные…
–, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эв-тугх брззаЙ, – отважилась я.
Личико у малыша сразу прояснилось, он улыбнулся, сверкнув жемчужными молочными зубками.
–, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эвтугх брззаЙ, – повторил он. На круглой младенческой щечке показалась ямочка.
Я поставила его на землю, и мы с Чаром взяли его за ручки.
– Его мама с папой, наверное, волнуются, – сказала я.
Я понятия не имела, как спросить малютку, где они, да он бы, наверное, и не ответил – маленький еще.
Гномов не было ни возле клеток с хищниками, ни у загона с травоядными. Наконец мы заметили старенькую гномиху, которая сидела на земле у пруда. Она свесила голову между колен – сломленная, обессиленная. Рядом суетились другие гномы, они прочесывали кусты и тростники и расспрашивали прохожих.
– ! фречрамМ, – завопил малютка и потянул нас с Чаром к старушке.
Та подняла голову – лицо у нее было мокрое от слез.
– ! жульФ.
Она крепко обняла потеряшку и расцеловала ему личико и бороду. А потом посмотрела на нас – и узнала Чара.
– Ваше высочество, спасибо, вы вернули мне внука!
Чар смущенно кашлянул.
– Мы были рады привести его вам, сударыня, – проговорил он. – Дитя едва не угодило огру в зубы.
– Чар – принц Чармант – спас его, – добавила я. И меня заодно.
– Гномы будут вечно вам благодарны, – поклонилась гномиха. – Меня зовут жатаФ.
Ростом старушка была едва ли выше меня, зато гораздо шире – не толще, а именно шире: взрослые гномы продолжают расти в ширину. Я в жизни не видела лиц, исполненных такого достоинства, – да и никого старше, пожалуй, тоже не видела, кроме разве что Мэнди, да и то неизвестно. Морщины налезали на морщины, мелкие складочки пергаментной кожи теснились в крупных. Глаза у гномихи были глубоко посаженные, некогда медного цвета, но теперь потускневшие.
Я сделала реверанс – ну вот, конечно, чуть не упала!
– А я Элла.
Подошли остальные гномы и обступили нас.
– Как вы заманили его сюда? – спросила жатаФ. – Обычно мы с людьми никуда не ходим.
– Элла его уговорила. – Похоже, Чар мной гордился.
– Что вы ему сказали?
Я смутилась. Одно дело – передразнивать попугаев или дурачиться с малышом. А опозориться перед этой величественной старой дамой – совсем другое.
–, фвточор эвтугх брззай иртх иммадбеч эв-тугх брззаЙ, – проговорила я наконец.
– О, тогда не стоит удивляться, что он пошел с вами, – улыбнулась жатаФ.
– ! фреЧ, – радостно завопил жульФ. И завертелся в бабушкиных объятиях.
Его взяла на руки другая гномская дама, помоложе.
– Где вы научились говорить по-гномьи? – спросила она. – жульФ – мой сын.
Я залилась краской и рассказала про попугаев.
– А что я ему сказала?
– Это поговорка. Мы часто так приветствуем друг друга, – объяснила жатаФ. – На киррийский это переводится «Работай киркой и лопатой – и станешь большой и богатый». – Она протянула мне руку. – жульФ – не единственный, кого вы спасете. Я это вижу.
Что еще она видит, интересно? Мэнди говорила, некоторые гномы умеют предсказывать будущее.
– Вы знаете, что меня ждет?
– Нет, в подробностях не знаю. Гномы не видят, какое платье вы наденете завтра или о чем будете беседовать, – для нас это тайна. Я вижу только общие очертания.
– И что же?
– Опасный путь, три фигуры. Они близко, но вам не друзья. – Старушка выпустила мою руку. – Остерегайтесь их!
Когда мы вышли из зверинца, Чар сказал:
– Сегодня я велю утроить стражу вокруг хижины огров. А скоро поймаю кентавра и подарю тебе.
Ее сиятельство Ольга была дама пунктуальная. Она с дочками прибыла как раз вовремя, чтобы пронаблюдать, как на крышу кареты пристраивают мой сундук и бочонок бодрящего снадобья.
Отец вышел меня проводить, а Мэнди стояла поодаль.
– У тебя, оказывается, совсем мало вещей! – поразилась Хетти.
– Гардероб Эллы не соответствует ее положению в обществе, сэр Питер, – поддержала дочку ее сиятельство. – У моих девочек восемь сундуков.
– Матушка, у Хетти пять с половиной сундуков! А у меня остается только… – Оливия умолкла и подсчитала на пальцах. – Мало. У меня мало сундуков, это нечестно!
Отец любезно улыбнулся:
– Так мило с вашей стороны взять Эллу под свою опеку, ваше сиятельство Ольга. Надеюсь, она не слишком вас обременит.
– Меня? Что вы, меня она вовсе не обременит, дорогой мой. Я же не еду с ними.
От слов «дорогой мой» отца перекосило.
– Их сопровождают кучер и два лакея, – продолжала Ольга. – Они защитят от кого угодно, кроме огров. А от огров я едва ли смогу их уберечь. К тому же без старухи-матери им будет веселее.
Отец помолчал, а потом сказал:
– Не говорите так. Нет, вы не старуха и никогда ею не будете. – И повернулся ко мне: – Хорошо тебе доехать, дитя мое. – Он поцеловал меня в щеку. – Я буду скучать.
Вранье.
Лакей открыл дверцу кареты. Хетти и Оливию церемонно подсадили. Я бросилась к Мэнди. Разве можно уехать, не обняв ее напоследок?
– Сделай так, чтобы они все исчезли. Ну пожалуйста! – шепнула я.
– Ох, Элла, лапочка… Все будет хорошо! – И Мэнди крепко стиснула меня.
– Элеонора, твои подруги ждут, – окликнул меня отец.
Я забралась в карету, пристроила в угол ковровую дорожную сумку, и мы тронулись. Чтобы успокоиться, я потрогала мамино ожерелье, надежно спрятанное под платьем. Будь мама жива, не пришлось бы мне катить из дома неизвестно куда в компании этих гадюк.
– А я бы нипочем не стала обниматься с кухаркой. – Хетти картинно содрогнулась.
– Еще бы, – ехидно улыбнулась я. – Никакая кухарка не согласится.
Тогда Хетти вернулась к прежней теме разговора:
– У тебя так мало вещей, другие девочки, наверное, примут тебя за нашу служанку.
– А почему у тебя платье спереди топорщится? – спросила Оливия.
– Там что, ожерелье? Зачем ты прячешь его под одежду? – спросила Хетти.
– Оно, наверное, ужасно некрасивое, – догадалась Оливия. – Вот почему ты его не показываешь.
– Нет, оно не некрасивое.
– Покажи. Мы с Оливией очень хотим посмотреть.
Приказ. Я вытащила ожерелье. Ладно, не страшно. Здесь нет воров.
– Ой! – восхитилась Оливия. – Даже красивее самой красивой маминой цепочки!
– С таким ожерельем никто не примет тебя за служанку. Очень тонкая работа. Только оно тебе длинновато. – Хетти потрогала серебряные нити. – Оливия, смотри, какой нежный молочный отлив у жемчужин!
Оливия тоже потянула руки к ожерелью.
– Отпустите! – Я отодвинулась.
– Мы его не испортим. Можно, я его померяю? Матушка всегда разрешает нам мерить украшения, мы никогда ничего не портим.
– Нельзя.
– Ну дай! Дай!
Приказ.
– Я что, обязана?
Само сорвалось. Надо было придержать язык!
Глаза у Хетти так и засверкали.
– Да, обязана. Дай ожерелье.
– На одну минуту, – предупредила я и расстегнула замочек. Медлить я не стала. Нельзя, чтобы эти гадюки видели, каких трудов мне стоит сопротивляться.
– Застегни у меня на шее…
Я послушалась.
– … Оливия.
Она приказывала не мне, а сестрице!
– Ах, спасибо, милочка. – Хетти откинулась на сиденье. – Я прямо рождена для подобных драгоценностей.
– Элла, дай мне его примерить, – сказала Оливия.
– Подрасти сначала, – отозвалась Хетти.
Но мне пришлось послушаться. Я отчаянно старалась сопротивляться приказу Оливии, но тут начались обычные мучения – заболел живот, загрохотало в висках, перехватило горло.
– Теперь ее очередь, – выдавила я сквозь стиснутые зубы.
– Видишь? – проныла Оливия. – Элла говорит, можно!
– Оливия, я лучше знаю, что тебе можно, а что нельзя. Вы с Эллой еще маленькие…
Я бросилась к ней и расстегнула ожерелье – она и глазом моргнуть не успела.
– Элла, не давай его Оливии! Отдай мне! – приказала Хетти.
Я послушалась.
– Дай мне, Элла! – завопила Оливия. – Хетти, ну ты и злюка!
Я выхватила ожерелье у Хетти и сунула Оливии.
Хетти посмотрела на меня, подняв бровь. Плохо дело: до нее стало доходить, что происходит.
– Мама надевала это ожерелье на свадьбу, – сказала я, чтобы ее отвлечь. – И ее мать…
– Элла, а ты всегда такая послушная? Верни мне ожерелье.
– Я ей не отдам! – взвилась Оливия.
– Отдашь, а не то не видать тебе сегодня ужина!
Я забрала ожерелье у Оливии. Хетти застегнула его у себя на шее и погладила с довольным видом.
– Элла, вот бы ты его мне отдала! В знак нашей дружбы.
– Мы не дружим.
– Нет, дружим. Я тебя просто обожаю. И Оливия тоже тебя любит, правда, Оливия?
Оливия серьезно кивнула.
– По-моему, ты мне все равно его отдашь, если я прикажу. Элла, отдай его мне в знак нашей дружбы. Я приказываю.
Ни за что! Хетти его не получит!
– Бери.
Слова сорвались сами.
– Ой, спасибо! Оливия, какая у нас щедрая подруга! – И Хетти тут же сменила тему: – Слуги плохо вымели пол в карете. Смотрите, вот там лежит комок пыли – безобразие! Нам не годится ехать в грязи. Элла, подбери его.
Этот приказ был мне по душе. Я схватила комок пыли и втерла его Хетти в лицо.
– Тебе идет, – сказала я.
Но радость оказалась мимолетной.
Хетти ничего не знала ни про Люсинду, ни про ее проклятие, но все равно сообразила, что мне приходится всегда слушаться ее приказов. Когда я втерла грязь ей в лицо, она только улыбнулась. Эта улыбка означала, что комок пыли отнюдь не перевешивает ее власти надо мной.
Я забилась в угол кареты и уставилась в окно.
Хетти не приказала мне отдать ожерелье навсегда. Может, сорвать его через голову – через ее огромную башку? Или сдернуть с шеи? Лучше пусть оно порвется, чем достанется Хетти!
Я попыталась так и сделать. Силой воли заставляла руки двигаться, пальцы – сжиматься. Но чары мне не позволяли. Вот если кто-нибудь другой прикажет мне заорать у Хетти ожерелье, я послушаюсь. Но самой мне его не вернуть. Тогда я заставила себя смотреть на ожерелье: надо привыкать к этому зрелищу – мамино ожерелье на Хетти. Я смотрела, а Хетти поглаживала его, наслаждаясь победой.
Правда, через несколько минут глаза у нее закрылись. Губа отвисла, и Хетти захрапела.
Оливия пересела на мою сторону кареты:
– А я тоже хочу подарок в знак нашей дружбы, – сообщила она.
– Давай лучше ты мне что-нибудь подаришь.
Оливия наморщила лоб еще сильнее:
– Нет. Это ты мне что-нибудь подари.
Приказ.
– Что ты хочешь? – спросила я.
– Денег. Дай мне денег.
Отец, как и обещал, вручил мне кошелек, полный золотых джеррольдов. Я порылась в сумке и достала одну монету:
– На, держи. Теперь мы подруги.
Она плюнула на монетку и потерла, чтобы золото заблестело.
– Да, мы подруги, – подтвердила она. Пересела обратно и стала разглядывать монетку, поднеся поближе к глазам.
Я покосилась на похрапывавшую Хетти. Наверняка ей снится, как еще можно мной вертеть.
Посмотрела на Оливию, которая теперь развлекалась тем, что водила краем монетки себе по лбу и носу. Мне отчаянно захотелось поскорее приехать в пансион. По крайней мере, там придется иметь дело не только с этими грымзами.
Через несколько минут Оливия взяла пример с Хетти и тоже задремала. Убедившись, что обе крепко спят, я отважилась достать второй подарок Мэнди – книгу сказок. Отвернувшись от сестриц, я раскрыла книгу: так и они не сразу ее увидят, и на страницу упадет свет от окна.
Когда я открыла книгу, вместо волшебной сказки там оказалась картинка с Мэнди! Мэнди резала репу. Рядом с репой лежала разделанная курица – утром я видела, как Мэнди ее ощипывает. Мэнди плакала. Когда она обнимала меня на прощание, я заподозрила, что она едва сдерживает слезы.
У меня тоже защипало глаза, и страница перед глазами расплылась. Но мне не хотелось плакать при Хетти и Оливии – даже когда они спали.
Была бы здесь Мэнди, она обняла бы меня, и я бы всласть выплакалась. А она гладила бы меня по спине и говорила…
Нет. От подобных мыслей я сейчас разревусь в голос. Была бы здесь Мэнди, она бы объяснила мне, почему нельзя превратить Хетти в крольчиху, – это было бы колдовство по-серьезному, а значит, запретное. А я бы в очередной раз задумалась о том, зачем тогда вообще нужны феи.
Помогло. Я посмотрела на сестриц – они по-прежнему дрыхли – и перевернула страницу. На следующей картинке оказалась комната – похоже, во дворце короля Джеррольда: там сидел Чар, а на стене над гобеленами был нарисован герб Киррии. Чар разговаривал с тремя гвардейцами, которые накануне охраняли хижину огров в зверинце.
Интересно, что все это значит. Может быть, удастся найти объяснение на следующих страницах? Там было еще две картинки – но уже не про Чара с гвардейцами.
Слева – план Фрелла. Наша усадьба отмечена флажком с надписью: «Сэр Питер Фреллский». Я провела пальцем вдоль дороги к старому замку, а оттуда – к зверинцу. На юг от Фрелла вела дорога – та самая, по которой мы сейчас ехали; она вела далеко-далеко за край страницы, далеко-далеко от усадьбы сэра Питера Фреллского.
На картинке справа была отцовская карета, а следом за ней ехали три фургона с товаром на продажу, запряженные мулами. Кучер как раз замахнулся кнутом, а рядом с ним на козлах сидел отец – и улыбался, подставив лицо ветру.
Что же дальше?
А, вот и волшебная сказка: «Эльфы и башмачник». Сказку я знала, только здесь у каждого эльфа было свое имя, и я познакомилась с ними лучше, чем башмачник. И наконец-то поняла, почему эльфы исчезли, когда башмачник сделал им одежки. Они отправились помочь одной великанше, которую одолели комары – а разглядеть их она не могла, слишком они маленькие для великанских глаз. Эльфы написали сапожнику благодарственное письмо, но он случайно поставил на него кружку с кофе, письмо прилипло к влажному донышку, и башмачник его не заметил.
Наконец-то в этой сказке забрезжил смысл.
– Какую интересную книжку ты, наверное, читаешь! Дай посмотреть, – сказала Хетти.
Я подскочила. Если она и книгу у меня заберет, я ее задушу. Книга даже отяжелела, когда я протянула ее Хетти.
Хетти прочитала несколько строчек и вытаращила глаза:
– Тебе такое нравится? «Жизненный цикл кентавровой блохи»?! – Она пошелестела страницами. – «Добыча серебра гномьими методами на опасных территориях»?
– Это же ужасно увлекательно! – воскликнула я, несколько успокоившись. – Хочешь, возьми почитать! Мы же подруги, у нас должны быть общие интересы!
– Нет, это у тебя теперь будут мои интересы, милая. – И Хетти вернула мне книгу.
В пути я на горьком опыте поняла, чего можно ждать от Хетти.
Когда мы остановились на ночлег в гостинице в первый же вечер, Хетти сообщила мне, что я заняла в карете место, предназначенное для камеристки.
– Но это ничего, нам не придется мучиться: ведь ты ее нам заменишь. – Хетти склонила голову набок. – Нет, ты же у нас почти голубой крови. Было бы оскорбительно делать из тебя служанку. Значит, ты станешь моей фрейлиной, а я иногда буду уступать тебя сестрице. Олли, как ты считаешь, что Элла может для тебя сделать?
– Ничего! Я сама умею одеваться и раздеваться! – обиделась Оливия.
– Никто и не спорит. – Хетти уселась на нашу общую кровать. И задрала ноги. – Встань на колени, Элла, и сними с меня туфельки. Они мне трут.
Я сняла ей туфли, не сказав ни слова. В нос ударил сочный запах ее ног. Я брезгливо взяла туфли двумя пальцами и выбросила в окошко.
Хетти зевнула:
– Сама себе работу сочинила. Ступай вниз, принеси туфли.
Оливия подбежала к окну:
– Они упали в помойную бадью!
Пришлось мне принести вонючие туфли обратно в номер – зато Хетти волей-неволей ходила в них, пока не смогла достать из сундука другую пару. С тех пор она тщательнее продумывала свои приказы.
Наутро за завтраком Хетти объявила, что каша несъедобна:
– Элла, не ешь ее. Отравишься.
И зачерпнула полную ложку овсянки.
От моей тарелки поднимался густой пар, я уловила аромат корицы. Мэнди тоже всегда добавляла корицу в овсянку.
– Почему ты ее ешь, раз она такая плохая? – спросила Оливия сестру. – Я есть хочу!
– Тебе, по-моему, досталась хорошая каша. А я ем свою, давлюсь этой гадостью… – Она слизнула прилипший в уголке губ кусочек. – Ведь мне нужны силы, я же здесь главная и должна доставить вас в пансион в целости и сохранности.
– Никакая ты не глав… – начала Оливия.
– Барышня, вам не понравилась овсянка? – испугался хозяин гостиницы.
– У нашей сестрицы несварение желудка, – ответила Хетти. – Можете забрать у нее тарелку.
– Я им не сестра, – проговорила я, провожая глазами хозяина, который скрылся в кухне.
Хетти засмеялась и выскребла из тарелки остатки каши.
Хозяин вернулся с блюдом, выложенным толстыми ломтями черного хлеба с изюмом и орехами.
– Может быть, он успокоит желудок барышни? – предположил он.
Я торопливо откусила большой кусок, и тут хозяина позвала дама за соседним столиком.
– Элла, положи хлеб. – Хетти отломила корочку и попробовала. – Он для тебя слишком сытный.
– Сытное мне полезно! – заявила Оливия и потянула блюдо к себе.
И они в два счета умяли мой завтрак.
Этот кусочек хлеба оказался единственным, что мне удалось проглотить за трехдневный путь, не считая бодрящего снадобья. Хетти отняла бы у меня и его – но сначала попробовала. И я с удовольствием отметила, что ее перекосило.
Ücretsiz ön izlemeyi tamamladınız.