Kitabı oku: «Кубыш-Неуклюж», sayfa 12
Глава третья
Вечером, на закате, когда громадное облако окровавилось, как свинья, зарезанная над городом, во дворе было очень шумно. На улицу вышли все, так как на ближайшие дни уже прогнозировалось ненастье. Около Эдика кто только не стоял с обычными разговорами, у подъезда кто только не сидел, на детской площадке кто только не бесился. Мамы с колясками, попивая пиво, орали на сорванцов, чтобы те вели себя тише. Но смолкли все, когда плавно подкатил и плавно затормозил чёрный «Ситроен С-4». Из него вышла Катя. Захлопнув левую дверь, она обошла капот и открыла правую. Осторожно вышел Серёжка. Губы у него дёргались. На руках у него храпел и истекал кровью ещё один зарезанный поросёнок. Его большие глаза были приоткрыты, но ничего не видели. Кровь текла сквозь бинты, обильно намотанные Фаиной. Целой толпой приблизились дети, и с ними Эдик. Они молчали. Никто не знал, что нужно сказать. Надя поспешила открыть подъездную дверь. Катя ей кивнула в знак благодарности. Когда дверь за ней и за её спутником лязгнула, пожилая дама с пятого этажа на весь двор сказала, что лучше бы завели детей да о них заботились.
– Дура вы, – не сдержалась Наденька. Храня память о своей бабушке-воспитательнице, она себе позволяла и не такое, если увядший голос в её присутствии призывал к заботе о детях. Но пожилая дама решила проявить к девочке снисходительность.
– Вот, пожалуйста! – обратилась она к подругам, сидевшим с нею на лавочке. – Говорила я тогда Ленке, что надо делать аборт! Она меня не послушалась, и теперь вот для её дочки бульдог важнее детей!
– Бульдог вам хвостом виляет, – сказала Надя. – А дети вас ненавидят. А вот его любят все, потому что он – Кубыш-Неуклюж!
Начался скандал. Родителям Нади пришлось за неё вступиться. Катя с Серёжкой, будучи уже дома, всё это слышали. Но им было не до того. Они обустраивали больного. Поскольку врач не велел класть пса куда бы то ни было, кроме пола, дабы не допустить падения с высоты, Серёжка принёс с балкона квадратный кусок линолеума. Его расстелили около шкафа, накрыли сверху пелёнкой и на неё положили храпящее, окровавленное, трёхногое существо. Жоффрей ещё был в отключке, хоть в него влили три препарата для выведения из наркоза.
– Серёжка, я вот сюда кладу назначения, – сообщила Катя, кладя на стол две бумаги. – Одно – уколы, другое – химиотерапия.
– Как называется препарат для химиотерапии? – спросил Серёжка, сев около Жоффрея на стул.
– Сейчас посмотрю. А, вот! Масивет. Онколог сказал, что это лекарство можно приобрести только нелегально. Ну, через интернет. Оно будет стоить пятнадцать тысяч.
– Отлично, – сказал Серёжка. – Просто отлично. И замечательно.
Подойдя к нему, Катя положила ладонь на его плечо.
– Серёженька, что поделаешь? Нам придётся его вытаскивать. Ведь другого выхода нет! Сейчас я схожу в аптеку и принесу обезболивающее, которое посоветовала Фаина.
– У меня есть хорошее обезболивающее. Таблетки.
– Нужно в уколах! Сейчас пойду и куплю.
Тут мобильник Кати заулюлюкал. Сбросив звонок, она поспешила выйти. Вскоре её рассерженный голос донёсся с улицы. Торопливо пересекая двор, она объясняла кому-то, что от неё какое-то обстоятельство не зависит. Через минуту Жоффрей начал просыпаться. Пошевелившись, он застонал. А когда его бывшая хозяйка вернулась, он звонко лаял, глядя осумасшествевшими глазами. Ему сделали укол. Когда боль ослабла, он тяжело задышал. Перед ним поставили миску, наполненную водой, и с очень большой осторожностью помогли ему приподняться. Он быстро вылакал всё до капли.
– Ночью придётся тебе здесь с тряпкой поползать, – сказала Катя, ещё раз наполнив миску. – И слава Богу, что кровь хоть остановилась! Я наберу два шприца. Если он заплачет, уколешь. Мне уже нужно идти.
– Иди.
И Катя ушла. Она не ошиблась и в тоже время ошиблась – с тряпкой Серёжке пришлось поползать, и ещё как, однако совсем по иной причине. Его бульдог почти до самой полуночи лежал смирно, только иногда пил и хрипло дышал, преодолевая боль. А вот в без пяти двенадцать, когда на улице пошёл дождь, вдруг случилось нечто. Серёжка в эти минуты принимал душ. Выскочив из ванной на стоны, он обнаружил своего пса не на прежнем месте, а около входной двери, лежащего на боку и почти без чувств. Жоффрей прополз восемь метров. Алая липкая полоса тянулась через всю комнату и прихожую. А всего ужаснее было то, что повязка, отяжелев от крови, болталась. Она ослабла.
Серёжка был поражён. Ему много раз приходилось лежать в больницах, и он там видел людей, которые, вовсе даже не истекая кровью, вели себя куда проще, когда им надо было в сортир. Жоффрей не хотел это делать дома. Быстро одевшись и сняв с него окровавленные бинты, Серёжка его поднял и вынес на улицу. Там поставил в жидкую грязь, держа за бока. Дождь лил очень сильный. Жоффрей дрожал. Это был озноб.
Притащив несчастного пса домой, Серёжка перевязал его, как сумел, положил на место и начал протирать пол. Протёр кое-как, и сам весь изгваздался. Но помыться сил уже не было. Сил осталось только на то, чтобы осторожно вколоть Жоффрею два кубика обезболивающего, раздеться и лечь. Через полчаса ему удалось заснуть.
Утром появилась смешливая молдаванка Яна, одна из сотрудниц Эдика. Тот велел ей оказать помощь больному псу, а также его хозяину, если будет необходимость. Без никому не нужных соплей осмотрев собаку, Яна пошла покупать шприцы и антибиотики, а Серёжка умылся и сделал кофе. Жоффрей поспал. Он дышал ровнее. Кровотечение прекратилось. Поилка была пуста. Но из вновь наполненной бульдог вылакал лишь чуть-чуть. После двух уколов и перевязки, сделанных Яной, Серёжка вышел с ним на прогулку, захватив шарф. Дождь всё продолжался. Серёжку это очень обрадовало. Ему совсем не хотелось, чтобы сейчас на него таращились. Он поставил своего пса на газон и стал с ним гулять, удерживая его при помощи шарфа, подсунутого ему под живот. Жоффрей кое-как ходил и делал дела. Подошли Маринка, Олег и Эдик. Маринка была под зонтиком. После обмена приветствиями они поинтересовались, как прошла ночь. Жоффрей, между тем, обнюхался с Боней.
– Серёга, помощь нужна? – спросила Маринка. – Перевязал ты его неплохо, а как шприцы будешь набирать или ставить капельницы? Я очень тебе не рекомендую предпринимать такие попытки. Если понадобится колоть даже обезболивающие уколы, не говоря про более сложные – звони мне. Я это умею.
– Вот и отлично, – обрадовался Серёжка. – Будешь колоть. Вечером и утром.
На том и договорились. Эдик дал слово купить своему приятелю, каковым он считал Жоффрея, два килограмма баранины, а Олег – выпить за него литр водки и напоить весь двор. Потом они проводили двух инвалидов к подъезду. Взойдя на второй этаж, Серёжка услышал, как из квартиры напротив, из шестьдесят четвёртой, выходят её жильцы – девушка и парень. Они с ним вежливо поздоровались и, увидев, что у Жоффрея нет одной лапы, выразили сочувствие. Отпирая дверь, Серёжка тепло думал о Маринке, об Эдике, об Олеге. Да, это были друзья, каких поискать, хотя ещё несколько лет назад он не мог представить таких людей даже в своём круге общения.
Оказавшись дома, Жоффрей довольно успешно проковылял на трёх лапах сперва до комнаты, а затем до кухни, где его друг размышлял. Там бульдог уселся, имея вид выжидательный. И Серёжка вспомнил слова Фаины: «Если до воскресенья не будет есть, привозите к нам!» Серёжка решил проверить, будет ли Жоффрей есть. Достал колбасу. Жоффрей умял всё, что было предложено, и не отказался от творога. Облизнувшись, он сразу лёг и уснул. Серёжка очень обрадовался. Сварив себе кофе, он позвонил Ирине, чтобы проконсультироваться по поводу химиотерапии.
– Так он ему масивет назначил? – спросила врач, выслушав Серёжку. – Как странно! Этот препарат стоит безумных денег. Просто безумных. И его запросто не достанешь. Может быть, есть какие-нибудь аналоги? Я спрошу у своих знакомых онкологов. Как узнаю, так сразу вам позвоню.
– Большое спасибо, – сказал Серёжка и чуть было не спросил по привычке, сколько он должен. Напившись кофе, он пошёл слушать книгу. Жоффрей мгновенно проснулся и потащился следом за ним. Он не выносил одиночества ни в каком своём состоянии. Как полену, чтобы гореть, а не тлеть, нужно быть прижатым к другим поленьям, так и ему нужно было жить одной жизнью с кем-то, чтобы ощущать смысл пребывания своего в неуклюжем теле, которое иногда наполняла страшная боль.
Тоскливо, занудливо барабанил за окном дождь. Казалось, что осень уже настала. Серёжка выключил книгу. Ему хотелось собственных мыслей, а не чужих. Он закрыл глаза, и необозримой бездонной синью вспыхнул перед ним май с запахом сирени. Вдруг до него донёсся жалобный писк. Это напугало его. Вскочив, он пошёл туда, откуда послышался этот звук, и там натолкнулся на своего бульдога. Бульдог обиженно хрюкнул – чего толкаешься? Наклонившись, Серёжка его потрогал. И – не поверил своим рукам. В зубах у Жоффрея была игрушка. Маленькая резиновая свинья.
Глава четвёртая
Много советчиков во дворе нашлось и по поводу химиотерапии. Одни считали, что делать её не нужно – лапу отрезали, и нормально. Другие думали, что без химиотерапии всё же не обойтись, с раком шутки плохи. Маринка, которая приходила делать Жоффрею уколы и перевязки, принадлежала ко второй партии.
– Обязательно покупай масивет, – твердила она Серёжке. – Если нет денег, я одолжу. Смотри, не затягивай!
– Хорошо, – отвечал Серёжка, – спасибо.
Аналогичным образом донимала его и Катя, когда они с ней созванивались. У Эдика было много знакомых ветеринаров. Спросив у каждого, вправду ли так хорош и незаменим масивет, он не обнаружил единства в данном вопросе. Серёжка уже хотел сдать большую комнату и купить назначенный препарат, но однажды утром вдруг позвонила ему Ирина.
– Вы ещё не приобрели масивет? – спросила она.
– Нет, не приобрёл.
– А у вас остался Филахромин?
– Да, много.
– Отлично. Онкологи мне сказали, что в вашем случае применим любой из двух этих препаратов. Пусть ваш бульдог принимает по одной капсуле дважды в день в течение двух недель. Не более. В середине курса будет желателен общий анализ крови, чтобы проверить печень.
– Спасибо!
И стал Жоффрей опять пить Филахромин. Но на этот раз ему почему-то плохо от него не было. Он с большим аппетитом трескал баранину, которую притащил ему Эдик, бодро гулял на трёх лапах, играл, храпел. Только иногда по ночам ему приходилось давать обезболивающие таблетки. К первому сентября рана у него совсем зажила, и делать уколы было уже не нужно. Пятого сентября Серёжка повёз его снимать швы. Точнее сказать, грузин Мишико повёз на Сиреневый их обоих.
– Всё замечательно, – сделал благостный жест Михаил Владимирович, внимательно осмотрев послеоперационный шов. – И он даже потолстел! Спит нормально?
– Да когда как! Иногда вздыхает, хрюкает по ночам.
– Фантомные боли, – объяснил доктор, взяв у Фаины ножницы и пинцет. – От них никуда не денешься.
– А как долго они продлятся?
– Никто не знает.
Во время снятия швов Фаина ласково разговаривала с бульдогом, гладя его по складчатому широкому лбу. И маленький пациент ни разу даже не пикнул, только поджимал уши. Скромная медсестра оказывала на него какое-то магическое воздействие. Впрочем, как и на всех остальных животных. По окончании процедуры Жоффрей, поставленный на пол, начал играть с Фаиной.
– Отстань! – отмахивалась она. – Ты нам надоел! Езжай, дурачок, домой! И больше не возвращайся!
– Нет, через две недели пусть приезжает, – возразил доктор. – Надо ещё разок на него взглянуть.
– Сколько я вам должен? – спросил Серёжка, пристёгивая к ошейнику поводок.
– А вот вы нам как раз очень надоели с этим вопросом, – заметил врач. – Когда будете должны, скажем.
Настала осень – очень красивая, очень тёплая. Небо днём было синим, дымчатым, будто саван первой любви, по ночам – бездонным, ярким, хрустальным. Запах опавших листьев кружил всем головы ещё больше, чем запах майской сирени. Но он был грустным. Надя порой собирала около школы листья каштана и клёна. Она умела делать из них букеты. Серёжке очень хотелось гулять со своим псом по лесу, но никто не хотел идти туда с ними. Им приходилось целыми днями стоять у Эдика или же сидеть рядом, под дикой вишней. Это, конечно, тоже было неплохо. Подобно Наде, Жоффрей опавшие листья очень любил. Особенной радостью было для него разгребать кучи этих листьев, которые собирали дворники. Занимаясь этим, он громко хрюкал от счастья. Над ним смеялись. Все жители двора, включая мяукающих, рычащих и утверждающих, что товарищ Сталин был молодец, стали относиться к Серёжкиному бульдогу с ещё большей теплотой. Для них удивительным было то, что боль и несчастье не поломали его характер. Он стал опять следить за Серёжкой, решительно упираясь всеми оставшимися у него лапами, если тот шёл прямо на столб или даже ящик, валявшийся на дороге. Когда Серёжка двигался с ним к метро или по дорожке через пустырь, прохожие оборачивались им вслед и смотрели долго. Маленький, лопоухий, неунывающий поводырь надолго оставлял след в настроении даже самых чёрствых и равнодушных. И лишь одно существо упорно не замечало его увечья. Это была маленькая серая кошка. Едва завидев своего друга, она к нему подбегала, распушив хвост, и звала играть. Он к ней относился, как прежде – то игнорировал, то играл, пускаясь в весёлую беготню. Он только не мог уже отбиваться от неё лапой, на двух ногах ему было не устоять. И его хватало на пять минут беготни. Когда он ложился, Серёжка брал его на руки, то есть на одну руку, и нёс домой, стуча по асфальту тростью. Странная кошка за ним бежала вплоть до подъезда, а потом долго стояла перед закрывшейся дверью и очень громко мяукала.
Под конец сентября небо потемнело и зарядил унылый, проливной дождь. Он длился неделю, потом опять прояснилось. Эдик решил по этому случаю организовать шашлык. Юрик и Олег кинулись за водкой. Одну бутылку они, понятное дело, успели вылакать по пути. Но осталось двадцать, поэтому на шашлык стянулся весь двор. Пришли даже тётя Маша и тётя Оля. Четвероногих любителей шашлыка пришло также много. Был даже один трёхногий – понятно, кто. Пока мясо жарилось, все эти многоногие неподвижно сидели кружком и не отрывали глаз от мангала, а прочие пили водку с томатным соком и разговаривали. Серёжка был недоволен тем, что много пришло дедов-крикунов, которые с утра до ночи умничали по всему двору, а Маринку злило обилие глупых молодых баб. Первый недостаток она, конечно, могла простить всем этим шалавам, но не второй. Когда две из них – Алёна и Яна, стали болтать с Серёжкой, одновременно смеясь над шутками Эдика и Олега, Маринка дёрнула первого на шаг в сторону и сказала:
– Пошли со мной в «Шоколадницу»! Не могу я больше всё это слушать. Что за тупое быдло здесь собралось?
– А Жоффрей и Боня? – спросил Серёжка. – Их ведь туда не пустят!
– Эти две твари побудут здесь. Ты думаешь, что они хоть раз про нас вспомнят в ближайшие два часа?
Серёжка сказал, что вряд ли такое произойдёт. Решив уступить свою порцию шашлыка Жоффрею, он взял Маринку под ручку. Пока грузин Мишико произносил тост, они улизнули с лужайки и взяли курс на метро, чтобы безопасно перейти улицу. Но на полпути их догнала Яна. Она схватила Серёжку за руку.
– Стойте, стойте! Куда вы?
Маринка ей объяснила, что в «Шоколадницу».
– И я с вами! Мне кофе хочется. Вы не против?
– Лично я против, – в силу особенностей характера обошлась Маринка без церемоний. Серёжка вяло сказал, что лично он – нет. Это оскорбило Маринку. Она ушла, и Серёжка с Яной пошли пить кофе вдвоём.
Эдик и Олег, расписывая Серёжке эту самую Яну, с которой он иногда беседовал, не скупились на оскорбительные эпитеты. Это вовсе не удивляло, так как Олегу она в ответ на его любезности неизменно показывала язык, а с Эдиком три недели назад сотрудничать прекратила, найдя другую работу. Был брошен ею и колледж. Что за работа ей подвернулась, недолго было секретом, поскольку первая сплетница двора, Зойка, нашла её фотографии в «Спид Инфо». Яна демонстрировала бельё и аксессуары. Едва ли, впрочем, это ей приносило большой доход – уйдя от родителей, она вместе с Алёной сняла обшарпанную квартиру в третьем подъезде той самой пятиэтажки, где жил Серёжка, да так с неё и не съехала. А ещё Серёжка слышал о том, что Яна с недавних пор начала придерживаться каких-то восточных вероучений, что она чуть ли даже не жрица. Последнее вызывало некоторые сомнения, так как Яне было всего только восемнадцать, а счесть её вундеркиндом в каком-либо отношении значило проявить безмерную снисходительность. То, что летом её нередко видели в сари, доказывало, на взгляд всех её знакомых, лишь то, что она как была дурёхой, так и осталась.
– Так значит, кофе? – спросил Серёжка, когда они вошли в заведение и расположились за столиком у окна. – И более ничего?
– Да как это ничего? – возмутилась Яна. – Даром мы, что ли, слушали такой длинный грузинский тост? Заказывай водку!
Народу было чуть-чуть, и официантка – красивая осетинка, подошла тотчас. Она немного знала Серёжку и его маленького бульдога, который очень любил со всеми знакомиться. Все, кто жил и работал недалеко от метро, так или иначе их знали. К водке Серёжка заказал кофе, блинчики, два салата, манговый сок.
– Если ты не против, я ещё съем две свиные котлеты, – сказал он спутнице. Её чёлочка удивлённо приподнялась.
– Ну а почему я должна быть против? Мне тоже их закажи!
– Свиные котлеты? Ты разве не кришнаитка?
– Ты издеваешься? Или ты реально считаешь, что я могу разобраться, кто я сегодня? Эдик меня соблазнил бараниной, ты свиными котлетами мне теперь заморочил голову! Получается, что ислам, Заратустра, Будда и Кришна уже отпали. Говядины, кажись, не было. Значит, я могу ещё исповедовать индуизм. Да, пусть будет индуизм.
– Мне кажется, то, что ты исповедуешь, куда больше смахивает на алкоголизм, – заметил Серёжка и заказал четыре котлеты. Официантка вскоре принесла всё, кроме этих самых котлет. Их необходимо было какое-то время ждать. Сказав девушке спасибо, Яна наполнила водкой рюмки и ароматным соком – стаканчики.
– Я уже позабыла, о чём говорил грузин, – призналась она, взяв рюмочку. – Скажи ты, за что будем пить?
– За Вишну, – сказал Серёжка, подняв свою. Его собутыльница заупрямилась:
– Нет! Пожалуйста, только не за него! Мы успели выпить по два стакана и соскочили с уровня пранамайя! Вишну уже на нас не глядит и лучше не раздражать его пьяным бредом, а то вся карма накроется!
– Хорошо. Тогда давай выпьем за Иисуса Христа. Он не отворачивался от пьяниц и даже сам с ними пил.
– Нет, нет! Ради бога, не за него! – ещё горячее взмолилась Яна. – Только не за него!
– Тогда – за небытие.
– Это уже лучше. Чуть-чуть, но всё-таки лучше.
И они выпили, наконец. Скушав один блинчик, Яна задумалась. Это был не первый её философско-религиозный диспут с Серёжкой. Он и его бульдог казались ей чем-то странным, далеко выпавшим за пределы добра и зла. Серёжка, тем временем, набрал Эдику, чтобы попросить его дать Жоффрею двойную порцию шашлыка в счёт доли хозяина.
– Да он тут уже тройную сожрал, Жоффрей твой! – сообщил Эдик под чей-то визг. – Куда ты пропал?
– Мы с Яной просто решили кофе попить. Вот сидим и пьём.
– Молодцы какие! Смотрите там, не напейтесь. И широко ей ноги не раздвигай, а то…
Серёжка нажал на сброс. Ему не хотелось услышать хохот Олега и ещё трёх-четырёх ослов. Яна уже ела салат. Свободной рукой держала она бутылочку, наклоняя её над рюмочкой и глазами жрицы следя, как струится водочка. Кажется, всё чудесно укладывалось в ведические традиции. Тут как раз принесли свиные котлеты.
– Пьём! – простонала Яна, две из них быстро съев и взяв рюмку. – Пьём, за что хочешь! Я тебе полностью доверяю после этих котлет.
– Полностью доверять мне может только одно существо на свете, – сказал Серёжка. – Давай за него и выпьем.
Яна не возражала. Когда две пустые рюмки опять вернулись на столик, она спросила слепого, зачем ему Иисус Христос.
– Он мой Бог, – ответил Серёжка.
– Он бог рабов, – заявила Яна. – Если человек – раб, у него есть выбор только из двух путей: либо жизнь, стеснённая унизительными и жёсткими рамками, либо смерть. Иисус Христос предлагает эти же два варианта: либо вечная жизнь, о которой мы ничего не знаем, что унизительно, либо вечная смерть. Это рабский выбор. Зачем тебе бог рабов?
– А кто может предложить более широкий ассортимент? – поинтересовался Серёжка, медленно разрезая ножом котлету. Ему было очевидно, что молдаванка твердит вызубренный текст и нет никакого смысла пытаться остановить этот разговор.
– Ну, ты спросил! – усмехнулась Яна. И начала говорить. Серёжка её не слушал. Доев котлету, он озирался по сторонам, как будто мог что-то видеть. Народу, кажется, прибавлялось. Включили музыку. Когда Яна умолкла, выложив все свои жреческие познания о нирване, локах и прочих важных вещах, Серёжка велел ей наполнить рюмки. После того, как выпили, он сказал:
– Спасибо. Но не нужна мне реинкарнация.
– Почему? – пожала плечами Яна. – Это гуманно, логично и перспективно. Тебе на выбор даются десятки тысяч путей, а не два – либо подчиняйся, либо умри!
– Да, звучит не очень. С ведами не сравнить. Как ты там сказала? Гуманно, логично и перспективно? Но мне не нравится перспектива забыть Жоффрея навеки и навсегда быть забытым им. Я против гуманности, избавляющей от того, что нас с ним связало и продолжает связывать. И плевать я хотел на логику, если логика открывает мне и ему две разных дороги, которые никогда не пересекутся. И где свобода здесь, если не хочу я вычёркивать дорогое мне существо из своей судьбы, а мне говорят: «Ты должен, ты ведь не знаешь, что тебя ждёт, как ты будешь счастлив! Да ты и не испытаешь никакой боли от расставания – оно будет как пробуждение ото сна, который не вспомнишь потом уже никогда, ни на один миг!» Да, это не больно. Это и не чувствительно. Но где те десятки тысяч путей, о которых ты говоришь? Я вижу только один-единственный путь – в пустоту. И сквозь пустоту. Менять самого себя как перчатки – это и есть пустота. Конечно, она не имеет рамок! Но лучше пусть они будут. Я не хочу в пустоту. Я предпочитаю небытие. Это вещи разные.
Замолчав, Серёжка самостоятельно налил полную рюмку водки, выпил и ещё раз огляделся по сторонам, как будто ища кого-то. Красавица осетинка, предположив, что ищет он именно её, подошла. Яна ей велела принести счёт. Потом она положила свою ладонь на руку Серёжки.
– Пожалуйста, продолжай. Я вижу, что тебе есть ещё что добавить.
– Я много лет жил прошлым, осознавая, что это ломает будущее, – продолжил Серёжка без интонации. – Но теперь и прошлое мне не кажется привлекательным, потому что там нет его, этого бульдога. Он претендует только на роль игрушки, не более. Но при этом он обладает феноменальным чувством собственного достоинства. Я ещё такого не видел! Однажды мы – я и Катька, сидели в поле у леса и пили ром. С нами был Жоффрей. Он лапами копал землю. Земля попала в стакан. Мы с Катькой стали орать на этого поросёнка, и он вдруг как-то притих. И мы про него забыли на два часа. А когда уж начали собираться, смотрим – бульдога нет!
– И куда он делся? – спросила Яна, взяв у официантки счёт.
– Да он просто спрятался! Он сидел в кустах, наблюдал за нами и тяжело дышал. Мы его нашли только потому, что прислушались и услышали, как он дышит. Он очень нервничал, видя, как я и Катька бегаем и кричим, пытаясь его найти. Но не выходил! А когда мы начали его гладить, стал отворачиваться.
– Обиделся?
– Ещё как! А не так давно я взял его и ударил. Слегка, конечно, но, можно сказать, ни за что. Просто психанул. И он на меня залаял – зачем дерёшься? Потом притих, отошёл, захрюкал. Очень обиделся. Но мириться он начал первый.
– Не надо, – прервала Яна, – не вспоминай.
Когда шли домой, Серёжку накрыло. Был уже седьмой час. Яна предлагала своему качающемуся спутнику ещё час провести с друзьями. Но он сказал, что очень устал. Участники пикника на поляне были так заняты разговором, что даже и не заметили его с Яной, когда они проходили мимо. Жоффрей, который, судя по его форме, действительно угостился на славу, был всё ещё занят делом. Удобно расположившись возле дорожки и вовсе не обращая внимания на прохожих, которые над ним ржали, он грыз огромную кость с остатками мяса. Когда Серёжка схватил его и поднял, чтобы отнести домой, он предупредительно зарычал. Кость так и осталась у него в пасти.
Серёжка был очень пьян. Яна поднялась с ним в квартиру, чтобы помочь вымыть бульдогу лапы. Их мыли долго и тщательно. Но бульдог добычу свою не выпустил. Когда лапы вытерли, он понёс кость на кухню и там продолжил её крошить. Яна подвела Серёжку к дивану, и он упал на постель. Ему было непонятно, кто и зачем его раздевает. Очнулся он очень поздней ночью. Рядом лежала худая девушка. На ней не было ничего, и пахла она вербеной. Жоффрей царапал диван, пытаясь вскарабкаться. Он уже давно привык на нём спать. Как только Серёжка пошевелился, Яна проснулась, но тут же вновь закрыла глаза. Жоффрей вскоре понял, что на диван его не поднимут. Обидевшись, он лёг на пол и захрапел.
