Kitabı oku: «Детектив из Мойдодыра. Том 2», sayfa 3
– Понял. И вы в этой войне – побежденные?
– Это вы – побежденные! – запальчиво ответила она. – Мы – партизаны на занятой врагом территории. Причем, половина партизанского отряда – вражеские лазутчики и потенциальные перебежчики. У вас в Питере не так, что ли?
– Да ладно тебе, – миролюбиво пробормотал я. – Наверное, так же. Хотя кого-то, вроде бы, ловят.
– Вот то-то, что кого-то, – хмуро усмехнулась Александра Петровна и подняла голову, закончив, наконец, изучать пустую тарелку. – Что еще хочешь узнать?
Моя тарелка тоже давно опустела, но у Бэллочки было тепло и чисто, а мне предстоял длинный и одинокий вечер. Уходить не хотелось. Не хотелось и преждевременно нервировать чувствительную Александру Петровну, задавая ей каверзные вопросы. В этом, кажется, я и так преуспел.
– А как погиб Алешкин отец? – спросил я.
Она удивилась вопросу и снова задумалась, и отвернулась к окну, пытаясь разглядеть в нем что-то.
– У них в батальоне ЧП произошло. Молодой солдат оглушил часового, взял автомат, троих застрелил и – в бега. Володя сразу выяснил, что для стрельбы у парня имелись все основания, ну, ты понимаешь… Он хороший был командир, батяня-комбат. Любили его… Обложили того солдата у станции Полежаевская, сорок минут от города на электричке. Там водонапорная башня уже сто лет, как стоит, стены – почти полметра, окна-бойницы, вокруг пустырь. Можно целый полк держать, пока патроны есть. Ну, Володя и пошел. Шел и уговаривал. А пацан сверху кричал: «Товарищ майор, не подходите! Товарищ майор, не подходите!» Кричал, кричал, а потом срезал его очередью, да и сам тут же автомат бросил и выскочил. Его окружили, а он рядом с Володей присел, раны руками зажимает… Когда его показательным трибуналом к вышке приговорили, дали последнее слово, знаешь, что он сказал? «Алешка, я не хотел». И все… – Она бессознательно покачала головой, то ли осуждая, то ли не соглашаясь. – Не надо было Володе туда идти. Он этому мальчишке только хуже сделал… Что смотришь? Не согласен?
Лучше бы я спросил что-нибудь про милицию. Александра Петровна не на шутку разволновалась и метала в меня зеленые молнии, ожидая ответа.
Кто-то с ней по этому поводу уже не соглашался. Интересно, кто, если она так переживает?
– Согласен. Не надо было.
Ответ был правильный, и она постепенно погасла.
– Я об этом Сашке сказала в прошлом году. Зря сказала, сама понимаю, но как-то вырвалось. С тех пор она со мной не общается. Поэтому я все узнала не сразу… – и, может быть, предупреждая мои дальнейшие деликатные расспросы, она оттянула рукав куртки, взглянула на часы и заохала:
– Ох, и влетит же мне! Шеф, наверное, уже уехал. Нет, точно, уехал! Не дождался. Заболталась я с тобой.
Бурно попереживав еще с минуту, Александра Петровна заявила, что ничего страшного не произошло, и с шефом мы можем увидеться завтра. Класс привокзальной гостиницы она обозначила как гадюшник и посоветовала мне передать привет в гостинице «Турист» на Советской, 44.
Пригласить меня к себе Александра Петровна не решилась. Причин тут могло быть множество и не менее болезненных, чем все предыдущие истории.
Я не настаивал и даже не намекал. Достаточно и обеда.
***
До Советской, 44 я прошелся пешком, легко ориентируясь по достопримечательностям Краснореченска, подсказанным мне Александрой Петровной.
Я миновал просторную площадь с фундаментальным кинотеатром «Кобальт» и памятником каким-то комсомольцам в телогрейках, ушанках и со штангенциркулем, который они вместе сурово сжимали в огромных гранитных кулаках. За площадью начинался сквер. Сквозь голые ветки просматривалось бледно-желтое в свете фонарей здание гостиницы.
В сквере я наткнулся на еще одну, очень любопытную скульптурную группу. Три бетонные дамы в нижнем белье присели в откровенно развернутых позах, достойных более интимной экспозиции, чем центр города, и тянули друг к другу жадные руки.
Не удивительно, что Александра Петровна стыдливо забыла упомянуть об этом памятнике освобожденным жертвам победившего секс социализма. Наверное, еще каких-нибудь пять лет назад здесь стояла милая и скромная «Девушка с веслом», а скульптор сидел рядом на скамеечке, увлеченно листая журнал «Юный натуралист».
На облезлом, потрескавшемся фундаменте выделялась темным пятном табличка. Я подошел, наклонился и, стряхнув снег, прочел:
«Девушки, играющие в волейбол. 1965 ».
Я пожал плечами. Кажется, я предвзято отношусь к Краснореченску. Вполне возможно, что, когда здесь работали шахты и заводы, убирали улицы и не убивали оперативников, и каменные девушки, действительно, играли в волейбол, а не занимались черт знает чем, этот городок был вполне уютным местом проживания.
Колкий мартовский воздух с привкусом надвигающейся оттепели меня взбодрил, и в гостиничную дверь я вошел со свежей головой, горячим желудком и холодными руками. В результате непродолжительных переговоров с администратором я обменял привет от Александры Петровны на ключ от номера и поселился.
С душем нахлынул дополнительный прилив энергии, но идти на улицу Победы разбираться с бригадой ремонтников не позволяла недостаточная кондиция. В качестве альтернативы я решил поразмыслить.
Разговор с Александрой Петровной мне понравился. Сама Александра Петровна, надо признаться, тоже. Она отнеслась ко мне достаточно уважительно, а главное, при этом мы не переусердствовали в уважении и разошлись своими ногами. Все было в меру: и «Боржоми», и неосознанного кокетства в глазах, ресницах и улыбках. И, к сожалению, пельменей, которые мне понравились не меньше Александры Петровны. Надо надеяться, Бэллочка не добавляет в фарш пропавших без вести краснореченцев.
Но все же я чего-то не понял. Например, я не понял главного: зачем они меня сюда вызвали. И тут возможны варианты.
Первый, который, как мне показалось, усиленно демонстрировала начальник отдела Кравченко А.П. Она знает Алешку с детства, в нападение на улице не верит и хочет провести дополнительное расследование с санкции шефа. Потому она решила, что поговорить нам надо не в кабинете и не в ближайшем кафе, кишащем пока еще живыми оперативниками, и попыталась выяснить под «Боржоми», имелись ли у Алексея причины нападать на милицию.
Это мы выяснили – причины имелись. Ему понадобился автомат, чтобы спасти свою девушку, и ничего лучше, чем милиционер под капотом, он придумать просто не успел. И что дальше? Извини за беспокойство, и давай-ка, дружок, обратно в Питер, а то тут на тебя пельменей не напасешься…
Но Александра Петровна так не сказала. Значит, я нужен ей зачем-то еще.
Тогда первый вариант плавно переходит во второй. Они с шефом ведут какую-то свою игру, пытаются попартизанить в захваченном городе, воспользовавшись попутным «Тайфуном», и окунут меня в военные действия в незавидной роли что-то знающего свидетеля. Александра Петровна сама проговорилась, что вытягивала дополнительные сведения обо мне у майора Сарикяна.
Хм… Так, может, и майор в деле? Что, если он спросил меня об образовании с умыслом, чтобы прикинуть, насколько сложно будет спровадить меня в Краснореченск? Да нет, это уж слишком! Не надо обижать бедного простуженного человека незаслуженным интеллектом.
Ну, и третий вариант, который напрашивается ненавязчиво, мимоходом, но все-таки напрашивается. Алешка убежал из армии, чтобы украсть очередной контейнер плохо лежащего плутония, и из-за этого погиб. В эту идиотскую идею не вписывается ни одно из происшедших после побега событий, но Александра Петровна довольно прозрачно намекнула, что идея имеет место, тем более, на фоне всероссийской операции. И тогда свидетеля будут хватать, клеймить, запугивать и, чего доброго, обвинят в пособничестве, шпионаже, терроризме и антибелорусских настроениях…
Короче, надо отсюда бежать, как можно скорее!
Сделав такой неожиданный вывод, я спрыгнул с койки и побежал вниз.
Разговор заказывать мне не пришлось – автомат в вестибюле оказался междугородным. Я позвонил Наташке и подтвердил, что я без нее ужасно скучаю, и ужасно обрадовался, что она без меня – тоже. Повесив трубку, я подумал, что уже завтра мог бы быть в Питере, но потом сообразил, что с «дипломатом» Чарика меня в самолет не пустят, и уныло побрел наверх.
Перед сном я вспомнил о Новиковой Танечке.
Алешка мне сказал: «Ее надо спасти», чему я совсем не обрадовался. У меня – жена, «Мойдодыр», Ленка, и скоро будут дети. Я попытался перекинуть Танечку Александре Петровне, но она тоже не обрадовалась. Она не хочет войны, она – партизан-пацифист, как, наверное, и положено оперативно-милицейской женщине, и у нее тоже муж, дети и фотографии рядом с кабинетом. Ее оставшемуся за кадром шефу, вообще, Танечка – по барабану, ему надо успеть наловить как можно больше стратегических несунов, пока идет операция «Тайфун».
Но кто-то же, черт нас всех побери, должен ее спасать!
4
С утра я решил ее все-таки поискать. Александра Петровна не обозначила сроки моей явки с повинной, и, если я подойду к обеденному перерыву, ей ничего не останется, как в целях конспирации снова сводить меня к Бэллочке.
Я отправился в институт.
Краснореченск отгородился от высшего образования довольно протяженной и пустынной территорией, и я около сорока минут трясся в старом безропотном трамвае, позволяющем себе укоризненные вздохи только на остановках.
Я зашел в секретариат, еще находясь под впечатлением поездки, и, может быть, поэтому рассказал солидно-неприступного вида, коротко постриженной с проседью даме предельно грустную историю о двоюродной сестре, которую не видел лет десять, но видеть хотел, и, наконец, приехал повидаться по очень важному делу, но не могу найти.
– Помогите мне, пожалуйста, Галина Сергеевна, – со вздохом закончил я свою исповедь, бросив взгляд на табличку, выставленную на испепеляющем порядком столе.
Галина Сергеевна оказалась далека от романтики.
– Да ладно вам ныть, молодой человек! – заявила она, поморщившись. – Что это вы так надрываетесь? У меня тут все приходят только по важному делу. Если ваша девушка беременна, скажите сразу – они у меня в отдельной папочке лежат.
– Беременна, беременна, – радостно подтвердил я.
– Так все десять лет и беременна? – тонко усмехнулась Галина Сергеевна, но папочку достала.
В беременной папочке Танечки не было, но это означало лишь то, что она не писала заявление об академическом отпуске.
– Ну, факультет – ладно, – укоризненно бросила мне Галина Сергеевна, – но, хотя бы, на каком курсе, вы могли поинтересоваться у своей… хм… кузины? Или совсем некогда было?
Я виновато кивнул.
– Конечно же, некогда, Галина Сергеевна. Если бы я всю ночь расспрашивал ее про курс и факультет, она не была бы сейчас беременна.
Моя собеседница неожиданно обрадовалась.
– Вот, это – другой разговор! А то я тут с вами чуть не разрыдалась, молодой человек. Ну, что ж, будем искать.
Она добросовестно перерыла все шкафы и минут через двадцать извлекла две папки с личными делами.
Я указал на одну из них.
– Вот она. Спасибо вам огромное.
Галина Сергеевна солидно приподняла брови и пожала плечами.
– Хм… Ничего особенного, – заявила она то ли по поводу своих поисков, то ли про Танечку.
Кое-то мне удалось узнать. Таня Новикова училась на пятом курсе, но ее группа ушла на преддипломную практику почти месяц назад и в институте не появлялась.
Я вернулся в секретариат с самой большой шоколадкой из буфета и поделился с Галиной Сергеевной своими намерениями продолжить поиски в общежитии.
– Кого вы днем в общежитии найдете? – усомнилась она. – Учатся все или работают. Лучше съездите в районную женскую консультацию и узнайте, когда у вашей… хм… кузины следующий визит к врачу.
– Да вы просто гений детективного жанра, Галина Сергеевна! – воскликнул я с восхищением. – Настоящая Александра Маринина! Краснореченская Мэри Пэйсон!
– Пэрри Мэйсон, – поправила меня Галина Сергеевна, довольно улыбнувшись. – Ну, Талейраном я вас пока называть не стану, молодой человек, но если что – заходите.
– Обязательно зайду, – пообещал я. – Не знаю, как у Талейрана, а у меня много двоюродных сестер.
Насчет того, что до Талейрана я еще не дорос, Галина Сергеевна оказалась абсолютно права. В общежитие меня просто не пустили. Пожилая вахтерша встала двухведерной грудью в проходе, визгливо и неприязненно пояснив, что никого нету, и, вообще, нечего тут. Под тактичным «нечего тут» недвусмысленно подразумевалось, что после моего визита на стол Галины Сергеевны ляжет увесистая кипа заявлений об академическом отпуске.
На сэкономленное в общежитии время я заехал в женскую консультацию, где был дружно и зло осмеян целой ротой будущих мамочек всех возрастов и сроков. Ничего нового о Танечке я не узнал. О себе и о мужиках вообще – узнал достаточно.
Мне ничего не оставалось, как возвращаться в гостиницу. Я еще вполне успевал позвонить в милицию и, прикрыв трубку платком, анонимно намекнуть, что неплохо бы и пообедать.
***
Я не знаю, почему человек, читающий газету в холле гостиницы, мне не понравился. Может быть, потому, что он нисколько не был похож на Николь Кидман. Или потому, что я сам никогда не читаю газеты в вестибюлях гостиниц. Газету он держал нормально, не вверх ногами, и это была не «Правда», но он сразу бросился мне в глаза, и мне не понравилось, как он бросился.
Я направился к лестнице и стал подниматься, но на середине пролета обернулся и крикнул дежурному администратору:
– Скажите, в двадцать четвертую телеграмму сегодня не приносили?
– Нет, не приносили, – ответил дежурный, хотя мог бы и не отвечать, потому что человек с газетой уже стоял на ногах.
Он поправил брюки, одернул сзади длинный кожаный плащ и снова сел. Так удобнее.
Миновав пролет, я побежал. Эта встреча не была назначена, и я к ней не был готов. Я пронесся мимо своего родного второго этажа, взлетел на третий. Выше третьего могла быть только крыша, но ни Карлсона, ни лаза на чердак я не обнаружил.
В поисках запасного выхода я пробежал коротким коридором до развилки, запнулся на миг и решительно свернул налево, услышав присутствие еще одного визитера.
В конце крыла зияла открытая дверь. Рядом с дверью стояли швабра и ведро, а сам проем, уперев руки в бока, загораживала гостиничная бабулька в синем халате и лениво, без задора ругала кого-то на лестнице. Смысл тот же – нечего тут, и на этот раз я с таким утверждением полностью согласен.
– Что здесь происходит? – гаркнул я, добежав до двери.
Бабуля глянула на меня недоверчиво, но на всякий случай посторонилась, по привычке уступая дорогу громкому человеку. Я подхватил ведро и выскочил на лестницу.
Этот тоже с утра влез в плащ и застегнулся на все пуговицы, но вместо газеты обзавелся тонкой книжонкой, которая интересовала его не больше, чем бабулины нотации. Он стоял внизу у окна, наблюдая за выходом со второго этажа, и, увидев меня, узнал по каким-то признакам, и оторвался от стены.
– Эй, а ведро-то куда?! – изумилась бабуля, угрожающе хватаясь за осиротевшую швабру.
Я на ходу качнул ведро и выпустил дужку. Он запоздало попытался увернуться, но грязная, пахнущая тряпками волна выкатилась из ведра и накрыла его с головой.
Вслед за мутным прибоем прилетело ведро, а за ведром поверх перил летел я. Я смял его и уничтожил, как тайфун, обрушившийся на коралловый атолл и, не задерживаясь, кинулся дальше вниз, подгоняемый зычным матом всерьез оскорбившейся бабульки.
Я выскочил наружу у самого торца здания, спрыгнул с крыльца и, остановившись, отметил пустой серенький «Москвич», замерший у гостиничного входа. Прокатитесь на «Москвиче» без меня, ребята. Вот если бы на джипе, я бы, может быть, согласился…
Я не произносил этого вслух, только подумал, но навороченный джип, стоявший на другой стороне дороги, взревел мотором и рванулся ко мне.
Нет уж, я как-нибудь пешком…
Я свернул за угол и побежал во дворы.
Детская площадка не остановила преследователей, но скорость они все же сбросили, лавируя между деревьями, песочницами и горками. Расстояние метров в тридцать я пока сохранял, но легкие уже бурлили где-то сразу за коренными зубами.
За площадкой начиналась неширокая аллея, плотно обсаженная деревьями. Я метнулся наискосок, услышал скрип тормозов и усмехнулся, насколько позволяли внутренние органы.
Добежав до деревьев, я обернулся. Из джипа выскочили трое хрестоматийных кожаных ежиков, и их последующие действия настолько ошеломили меня, что я даже забыл втянуть легкие обратно в организм. Один упал на колено, двое других широко расставили ноги и вытягивали руки в мою сторону.
Я не поверил своим глазам. Может быть, я попал на съемки и сейчас нос к носу столкнусь с самим Арменом Джигарханяном?
Грянули выстрелы. Ушам я поверил. Такое кино лучше смотреть по телевизору, еще лучше – с девушкой в последнем ряду полупустого кинотеатра и совсем замечательно – сквозь смотровую щель БТРа или танка. Ни того, ни другого, ни третьего у меня не было, и я в духе незадачливых комедийных персонажей запетлял между деревьями. Следом за мной под защиту деревьев с аллеи шарахнулась парочка прохожих из непредупрежденной массовки.
Режиссер не поскупился на пули. Они зловеще свистели в воздухе и гулко шлепались о замерзшие стволы. Целились ковбои явно не в ноги.
Я оторвался и еще какое-то время кружил по кварталу, восстанавливая дыхание и держась подальше от проезжающих машин. Обжегшись на джипе, дуешь на «Запорожец». Потом присел на скамейку и сразу почувствовал, как каменеют ноги.
Та-а-ак… Не понял…
В висках стучало беспокойство, и ничего понимать не хотелось. Но все же я сообразил, что прочесать квартал гораздо легче, чем остальной, пока еще мирный Краснореченск.
Я поднялся и пошел. Вскоре я вышел к длинному, заломленному буквой «Г» дому, отгородившему двор от уличных шумов. Первую арку я миновал – она вела прямо к перекрестку, а мне не очень-то хотелось светиться там вместо светофора. Вторая арка отстояла метров за пятьдесят, и, дойдя до нее, я поднял воротник, напустил на себя самый, насколько мне это удалось, беспечный вид и шагнул в проем.
С улицы навстречу мне сворачивала тяжелая мордатая иномарка. Я отступил назад на всякий случай, спрятался за угол и услышал, как взревел акселератор.
Бежать было некуда и некогда, и я кинулся к подъезду. Заскочил в тамбур, рванул левую дверь, чертыхнулся. Ступени уходили вниз и исчезали в темноте, пахло сыростью, на обшарпанной стене висел разбитый выключатель.
Другая дверь вела к квартирам, но я выбрал подвал. Громко хлопнул одной дверью, тихо затворил за собой другую и стал осторожно спускаться.
Внизу я нащупал проем и попал в него, ухитрившись ни обо что не стукнуться головой. Руки уперлись в шершавые доски. Я понял, что иду в проходе между сараями, пытался нащупать двери и находил их, но на дверях висели добротные амбарные замки. Какие клады хранились за этими замками, можно только догадываться по витающим вокруг запахам кислой капусты, гниющей материи и нефтепродуктов.
Неожиданно рука провалилась в пустоту и уперлась в очень горячую, почти раскаленную паровую трубу. Я резко отдернул руку, заехал ладонью по штырю с вентилем, разорвал кожу, и вдобавок массивный вентиль упал на ногу, больно ударив по пальцам. Не хватало только, чтобы из темноты мне прямо в лицо прилетел кремовый торт.
Я, прихрамывая, двинулся дальше, проклиная сантехников.
Вскоре проход перегородила дверь, из-за которой слабо сочился свет. Я открыл ее и увидел почти квадратное помещение, опоясанное трубами.
В дальнем углу узкой полосой светилось приплюснутое окно. Я обрадовался ему, как родному. Старые подвалы почти не изменились со времен моего детства, только в тех далеких подвалах, кажется, пахло иначе. Пахло тайной и открытиями, а не гниением и смертью.
Я шагнул к окну, на ходу расстегивая измазанную пылью и известью куртку, но остановился и замер на полпути. Снаружи, возле окна стояли ноги. Ноги нервно приплясывали и явно кого-то ждали, а кроме меня в подвале никого не было.
Хотя, нет… Если охотник терпеливо ожидает своего выстрела, значит, собаки гонят дичь, и я в подвале уже не один.
Я запаниковал, но сообразил выскочить из подсвеченного помещения и закрыть дверь без скрипа. В темноте стало немного спокойнее, но ненадолго. Там, откуда я пришел, появился новый звук – шорох осторожных шагов.
Я никогда не жалел, что родился не крысой, мне такая гадость даже в голову не приходила. А тут пришла, но потом я подумал, что, вряд ли тогда мне бы удалось заинтересовать Наташку. Зато я вполне бы мог поселиться в «Мойдодыре», пугать до визга Ленку и таскать у нее из стола пирожные.
Шорох раздавался где-то далеко впереди меня и приближался медленно и неумолимо. В голове запрыгали неуместные мысли и воспоминания, и среди самых свежих всплыла подвальная ниша с горячей трубой, настолько ярко, что сразу защипало ободранную кожу на ладони.
Я двинулся навстречу шагам, стараясь ступать осторожно, чтобы не шуметь и не спровоцировать преждевременную стрельбу – промахнуться в узком проходе между сараями невозможно. Вскоре я нащупал пространство между досками, присел и зашарил рукой по полу.
Вентиль лежал тут же. Пальцы свободно вошли в отверстия и сжались, выбирая положение поудобнее. Вооружившись таким импровизированным кастетом, я втиснулся боком в нишу, обжигая руки, шею и, особенно, уши, присел и затих.
Они приближались, и через пару минут я уже смог различить голоса. Шли двое, с интервалом метра в два-три, отрывисто переговариваясь и так же, как и я, похлопывая руками по доскам.
Я пропустил первого, буквально, в пяти сантиметрах от себя. Он хлопнул по трубе над моей головой, тихо выругался и двинулся дальше. Я надеялся, что проскочу у них за спинами, когда они скроются за дверью, но второй отстал, и я заторопился.
Как только второй поравнялся с моим убежищем, я выпрямился и, ударив на выдох, толкнул его плечом, и протиснулся за спину.
Вентиль попал ему прямо в рот. Он всхрапнул, схватился руками за лицо и ослаб. Я выдернул пальцы из вентиля, царапаясь об осколки зубов, перехватил руку с пистолетом и основательно боднул его в затылок. Пистолет он отдал беспрекословно и даже охотно, повалился вбок, ударился о доски и осел на пол.
– Эй, ты чего? – крикнул второй, оборачиваясь.
Я ответил двумя выстрелами. Дважды промахнуться в узком проходе невозможно.
Я добрался до двери, наступая на что-то мягкое и безответное, и открыл ее. Тьма отступила, очертив два серых силуэта на цементном полу.
Третий кандидат в силуэты заглядывал в окно, сидя на корточках и опираясь рукой об асфальт.
– Чо, порядок?
Когда он понял, что никакого порядка и в помине нет, то попытался встать, но я выстрелил. Пуля рванула штанину наискосок, колено брызнуло осколками и кровью. Он пронзительно вскрикнул и упал рядом с окном, и стал зачем-то просовывать внутрь руку с пистолетом, глядя на меня помутневшими от боли и от неверия в происходящее глазами.
Я выстрелил еще раз, и он поверил окончательно.
Выйдя из подъезда, я зажмурился, потом прищурился и прошел мимо брошенной «Тойоты» с распахнутыми задними дверцами под арку. По тротуару шли люди, старательно прижимаясь к деревьям, отделяющим проезжую часть, и, кажется, никому не было дела до мужчины, вытянувшегося вдоль стены дома на грязном асфальте.
Мне, впрочем, тоже. Я пересек улицу, снова углубился во дворы, остановился за гаражами, чтобы хоть немного почиститься и, вообще, прийти в себя.
Когда я закончил сосредоточенно размазывать грязь по куртке, брюкам и ботинкам и отряхнул руки от серого колючего снега, то обнаружил, что весь трясусь мелкой неприятной дрожью. Может быть, оттого, что от снега замерзли руки, а может быть, до меня только сейчас дошло, что из темного подвального коридора я чуть не шагнул в следующий, залитый неземным светом, по которому уходят, не оглядываясь.
Но вскоре дрожь прошла, а вместе с ней и патетика, и я уже более спокойно констатировал, что с полчаса назад меня чуть было окончательно и неотвратимо не замочили, причем, не пытаясь объяснить, за что. Впрочем, даже если бы и было за что, я не счел бы убедительными любые аргументы и факты.
А пока факты упрямо подсказывают, что все краснореченские шахтеры и металлурги, забыв о забастовках и голодовках, накупили на последние заначки патронов и иномарок и кинулись меня убивать. Может, они приняли меня за Премьера? Но я не настолько импрозантен, хотя за министра угольной промышленности мог бы вполне сойти, если бы ходил по городу в белой каске и говорил всем встречным: «Потерпите еще немного». В смысле, скоро все там будем.
Короче, надо отсюда бежать. Еще вчера. Бежать на вокзал, прыгать в электричку и сматываться. Я даже дернулся в сторону, но ноги отозвались тяжелым укоризненным гулом, непослушанием и, в результате, фальстартом. Потом я сообразил, что ни на вокзале, ни в гостинице мне появляться нельзя – там ждут и отловят.
Я огляделся по сторонам и пошел дальше.
Когда я переходил следующую, тоже немноголюдную улицу, ко мне опять рванулась от обочины машина, слишком откровенно толкнув впереди стоявшего «Жигуля». Так беспардонно могли поступать только хозяева, а кто в доме хозяин, я уже хорошо усвоил.
Я устал, и мне надоело бегать. Чтобы не выделяться среди местных и не бросаться в глаза скромным поведением, я остановился у тротуара, выдернул из-за пояса ствол, произвел три прицельных выстрела и только потом побежал, оглядываясь. Взорвалось и обрушилось внутрь салона лобовое стекло, машина развернулась посреди улицы и встала. Никто не кричал: «Держи его!»
Вот, так-то лучше. А то устроили тут какую-то Чикагу.
Стало смеркаться, и заметно похолодало. Я кружил по дворам, уставший, взмокший и замерзший, ориентируясь по архитектурным ансамблям. Вот уже второй квартал состоял из хрущевских пятиэтажек – значит, я удалялся от центра. К цели я тоже не приближался, да и сама цель пока не прояснилась. Минимум – дожить до рассвета, максимум – до коммунизма. О промежуточных этапах думать на ходу не хотелось, а остановиться и застыть посреди двора в позе Роденовского Мыслителя я не решался, опасаясь излишнего внимания со стороны негостеприимных краснореченцев.
Я свернул за дом и отшатнулся, увидев небольшой скверик, заполненный людьми. Но там была не засада, а всего лишь пивной ларек. И все же я расстегнул молнию почти до конца и сунул руку под куртку.
Очередь тянулась шумно и долго и завершилась кружкой пенящегося пива. Я расплатился и оглянулся, куда бы присесть, но не нашел и оперся о ствол дерева, пытаясь втиснуться в развилку и хоть немного расслабить ноги.
Пиво оказалось неплохое, честно разбавленное, но холодное, и вскоре меня снова начало трясти.
– На глоток оставишь?
Рядом со мной стоял насупившийся дядька в каком-то невообразимом пальто и строго смотрел мне прямо в глаза.
– Что? – переспросил я.
– На глоток оставишь? – повторил он, кивая на кружку. – Если оставишь – я постою тут, подожду. Если нет – дальше пойду.
Я протянул ему оставшееся пиво.
– Дядя Паша, – представился он, вытирая дряблые щеки. – Меня здесь все знают.
Я кивнул. Отрываться от дерева не хотелось. Не хотелось и слушать поучительные истории, которыми жизнь дяди Паши была, несомненно, богата.
– А ты не местный, – сказал дядя Паша. – Я здесь всех знаю.
Я взглянул на него неприветливо.
– Командировочный я, из Челябинска. Монтажник высочайшей квалификации. Падал сотни раз… Теперь и я тебя знаю, и ты меня. Годится?
Что-то блеснуло в его спрятанных за мешками глазах.
– Если бутылку возьмешь – можно у меня присесть. Я здесь рядом живу, а жена как раз ушла. – Он понизил голос и доверительно сообщил: – Ты не бойся, мне много не надо. А тебе пиво не поможет, только хуже будет. Вон, как колотит. Водку-то прямо тут, в ларьке у Тамарки можно взять.
Я снова оглядел его с головы до ног, но на этот раз с нескрываемым интересом.
– А жена надолго ушла?
– Насовсем ушла, – пояснил он. – По уважительной причине.
– Так это же здорово! – обрадовался я. – То-то тебя здесь все знают, дядя Паша. А не отравит Тамарка-то?
