Kitabı oku: «Два берега – одна река», sayfa 4

Глава девятая

Среди детворы на берегу была и Анюта-басурманка. Подружка у неё завелась, Настёнка, заходила к ним домой, звала играться. Анька улыбается, кивает головой, но не идёт. А тут и спрашивать Настенька не стала, взяла за руку и повела к берегу. Затерялась среди ребятни новенькая: в платочке, в сарафанчике, помогает старшим. Запах рыбный для девочки дурной, но терпит, старается. Когда схватились Марья с Маланьей, она неподалёку была, понимать не понимала, но смотрела во все глаза. И когда полетела худая злая Маланья по берегу и упала, то такой смех на неё напал, что остановиться не могла. Босая, с грязными руками Аня впервые причастилась счастливым смехом к новой жизни: к тревожному запаху реки, к слепящей водной глади, переходящей в небо и восходящей до самого солнца, золотому теплому песку под ногами, к весёлым голосам ранее чужих людей.

К осени Аня кое-как различала слова, а где не поймёт, там догадается. Ваня учил её: «трава», а она – «тиава», он – «курица», а она – «кулити», он «догоняй!», а Аня – «дагани!». Как малое дитё! А она стесняется: в степи девочки даже с братьями не разговаривают, стыдно с мальчиками общаться, имена отцов и братьев нельзя вслух говорить, тоже стыдно. Поэтому радуется подружке Настеньке, бежит за ней повсюду, схватывает слова, повторяет про себя.

Марье грех жаловаться: по дому девка помогает, по огороду ползает, траву выбирает, смышленая, а всё одно душа к ней не лежит. Да одеть-обуть к зиме надо, помнит по себе, как это – до весны из дома не выходить.

Василий с охотниками вернулся скоренько: никуда казаков не заслали, по весне будут собирать поход. Ватага готовится к осенней путине, чистят ледники под зиму, бьют новые корыта, сараи пристраивают на берегу. А себе сено завезти надо, скоро дожди, а хлев утеплить надо – Пеструшка стельная… Нет мужика дома! Спасибо, что ночевать домой ходит! Марья бушует с обиды: овец стричь надо, чистить овчарню, бочки для засола прохудились, а муженёк где-то от двора бегает. Хорошо, что Ваня слушается, под рукой всегда. Наладила детей в лес отсылать за грибами днём, вон столько их носят из лесу.

Аня никогда не была в лесу, ходила несколько раз с Фатимой в заросли тамариска, и там всего боялась. Степь ровная, на десятки верст виден каждый бугор, тропки разбегаются, как нитки от разодранного клубка пряжи, прячутся под кочками юркие ящерицы, выползают змеи, похожие на камчу, на солнце… Бежит-переливается ковыль, и душа летит вдаль…

Здешний лес редкий, неширокий. Вдоль Волги толпились сосенки, а дальше шёл чистый молодой березняк. Дети с радостью бежали за грибами, аукаясь и перекликаясь, уходили вглубь. Ванятка любил, как и отец, лесной дух, любил деревья. Он и думать забыл про названную сестрицу, заскочил сам в лесок и пропал. А Аня боится идти дальше, пугает её сумрак, звуки, густая трава под ногами. Чуть прошла подалее, как наверху что-то застрекотало-зашумело! Испуганная девочка метнулась назад, села на корточки и зарыдала. Тут и напала на неё дикая тоска, скрутила все жилочки её маленького тельца… И только здесь, на краю страшного леса Аня поняла, что никогда не увидит бабушку, мать, отца, никогда не обнимет своих родных… Всё, что упорно закрывала от себя самой, вдруг вырвалось в горестном плаче. Как воют щенята по убитой матери волчице, так и Мариам завыла тоненько и визгливо…

Очнулась оттого, что кто-то поднимал её с земли и кричал в лицо: «Замолчи, Аня!» Приходя в себя, вдруг увидела синие испуганные Ванины глаза. Холщовая вытертая рубаха болталась на худом теле, белые брови поднялись домиком под загорелым высоким лбом, но стоял он, крепко расставив ноги, готовый ринуться на каждого, кто обидит Аню. И она уткнулась головой неловко ему под правое плечо, изредка вздрагивая от всхлипываний.

– Полно тебе, Анюта, полно! Чего испугалась, леса испугалась?

– Да!

– Не бойсь, Аня, в лесу не страшно, я больше тебя не брошу одну.

– Да.

– Пойдёшь со мною, не забоишься?

– Да!

– Заладила – да-да. Пошли, кукушка! – засмеялся Вася, а сам сдвинуться с места не мог: ноги, будто, приросли к земле. И Аня застыла, вдыхая незнакомый запах крепкого мальчишеского тела, и стало ей спокойно. С той минуты она знала, что нашла надёжную защиту. Постояли немного, а потом смущённо отодвинулись друг от друга.

– Ладно, сиди тут, никуда не уходи, я сейчас грибов наберу и вернусь. – Ваня дополнил движением рук свое предложение.

– Да! Да! – радостно закивала Аня.

Потом уж, с другого дня, начал Ваня потихоньку приучать Аню к лесу, учить её не бояться звуков, не теряться среди деревьев, находить грибы. Даже полынь однажды нашли среди трав, Анечка тогда так обрадовалась, смеялась, счастливая, словно родню встретила.

А когда лес загорелся осенним цветом, то сама Аня бежала туда полюбоваться на небывалый золотой свет. Как завороженная стояла девочка, вглядываясь в переливы яркого разноцветья.

Завелись кроме Настеньки подружки, вместе ходили собирать грибы, помогать взрослым, а вечерами играли в прятки. Иногда вместо Марьи она доила Пеструшку, это доставляло ей большое удовольствие. Забываясь под плеск молока, она переносилась в родной аул, но от прежней боли ничего не осталось, хотелось только знать: живы ли дорогие ей люди.

Уже не тошнило её от рыбного духа, она научилась жевать кислый тёмный хлеб, есть капусту, репу. Грибы она полюбила, хотя это была тоже непривычная пища. Навсегда со словом «лес», «грибы» связана была память сердца – тонкое мальчишеское плечо, готовое укрыть её от всех бед.

Глава десятая

На Покрова освятили небольшую церковь. Батюшка приехал с семьёй, он был свойский, раньше часто бывал в Крутом яре. Всем радость, а одной Марье – беда. Соврала она, что девочка крещённая, что крестик при ней нашла. Забыли все про то, а Марья маялась. Хотела сама крест Ане повесить, потом очнулась: нельзя, грех такой! Собиралась пойти тайком к попу, чтобы посоветоваться, открыться, а всё не решалась. Как назло, никто не объявлялся, не искал басурманку, видать, навсегда она останется здесь.

Анька пришлась по сердцу многим своей милой застенчивостью, открытой улыбкой, трудолюбием. Жалели её даже самые жестокосердные бабы: сирота, на руках у злючки Марьи – кому такое пожелаешь?

Девочка ещё не могла связно разговаривать, поэтому её никто о прошлом не пытал. В зиму затих Крутой яр, затаился под снегами. Жизнь копошилась в избах, в хлевах, топтали ловцы реку, искали подо льдом щуку. Мальчишки не боялись мороза, ходили кататься с яра на санях. Ваня вырос за лето, овчинный тулупчик был уже мал, но новый справлять не стали, достали старый кожух Семёна, младшего дяди, почти впору пришёлся.

Катанки Ане принесла жена старшего брата Герасима, ненавистная Марье Татьяна. Как ни хотела принимать Марья подачку, а пришлось – обувки тёплой у Ани не было. А шубёнку старую не взяла, сами, мол, справили. Пеняла Марьюшка всю зиму за те валенки всех, особенно Аню, будто та виновата, что обула её Татьяна-вражина. Однажды, разозлившись в другой раз на вечно убегающего на реку мужа, выкинула катанки на улицу, при этом кляла всех его родных, не жалея слов. Ваня принёс назад и сунул их на печку.

В детстве много болевшая, Аня не помнила зим, она почти никогда не выходила на улицу. Зимовали ногайцы в мазанках, саманных домах. Полы были устланы тёмными кошмами, стелился невысокий деревянный настил – тактанбит – на дальней половине помещения. Очаг располагался посередине, топили по-чёрному. Бабушка укутывала внучку в шерстяные одеяла, берегла её от стужи. Заставляла пить горячее молоко с растопленным маслом.

То ли выросла Аня и окрепла, то ли оттого, что её никто не нежил, но за всю крутоярскую зиму ни разу она не заболела. Не поверила бы любимая анэ, что её разнесчастная больная внучка выходит на крепкий мороз и играет в снегу! Ходила Аня в лес вместе с Васей, тащили они на санях оттуда хворост.

Зимний лес ей нравился, она проваливалась по пояс в сугробах, но всё равно шла к сказочно мохнатым деревьям. Иногда Ваня катал её на санях, но девочка стеснялась этого. Но выйти на лёд, оказалось, заставить её невозможно. Река ухала, молнией разбегались швы во все стороны по зеркальной глади. А когда засыпал снег всю Волгу, сравняв её с дальними полями в одно бескрайнее белое море, Аня часто выходила смотреть с берега это ровное белое поле, слепившее глаза.

Пётр, водворив в свою семью найдёнку, казалось, больше не заботился о ней. По горячим словам, Марьи выходило, что муж навязал ей нехристь, а сам в ус не дует. Но Пётр не был таким бездушным, его всё чаще раздражала бессердечность жены, поэтому он уходил из дому, отпрашивался в дальние поездки. Ваня рассказывал ему про успехи Ани, когда они возились с отцом по хозяйству, заступался за мачеху, говоря, что она не сильно притесняет сестрицу.

Так прошла зима, первая из русских зим для ногайской девочки Мариам, принявшей новое имя Аня.

Весна пришла бурная, быстрая, смела снег отовсюду, только лёд задержался на реке. Рыбаки маялись на берегу: на лёд не выйти – провалишься! Подъели весь хлеб, засол капустный и грибной, рыбу, мороженную оттаивали, ели солонину. Иногда курицу на лапшу рубили. На мясоед стали овечек резать. Праздновал народ, жгли куклу тряпичную – зиму-зимушку, катали колесо огненное. И накликали весну, задобрили солнышко! И Волга грохотом и треском объявила о своей свободе, понеслась гнать глыбы льда от себя. Несколько ночей Анечка спать не могла от треска и шума, засыпала на минуты, и сны в это время снились ей ужасные. Чаще всего несла её лошадь от страшной битвы в неведомую даль, опять кричала «Анэ!» несчастная девочка, опять падала она с высоты на кровавую траву…

Но затихла взбунтовавшаяся река, задышала свежестью на всю округу. Отощавшая скотина рвалась на первую травку: детвора стала пасти овечек на лугу, коровы пошли в стада, телят привязывали к колышкам. Пеструшка отелилась зимой, пёстренькая Рябина паслась у дома. Вынесли из дома на солнышко домашнее тряпье, сушили и выветривали. Бабы стирку большую затеяли, носили полоскать на реку. Убирались и дома, и во дворе, готовились к пасхе. Праздничное оживление захватило всех, старухи выбрались на белый свет, стали копошиться на огородах. Мужики пропадали с утра на Волге, благо, за рыбой не надо весной ходить далеко, она шла косяком. Лёд запасён в ледниках, соль завезена с осени, возы готовы для поклажи. Торопились, боялись приказа. Гаркнет есаул Наум «Идти в поход!», и пропала тогда вся рыбалка. Но молчал есаул, и казаки успокоились.

Все веселятся, одна Марья охает. Поправилась она за зиму, потяжелела, подурнела с лица, чаще уставать стала. Аня первая смекнула – ребёнка она ждёт. Вспомнила мать перед рождением брата Юсуфа, она так же ходила, переваливаясь. Стала жалеть женщину, лезла вперёд делать всю домашнюю работу.

Марья непривычно молчала, затаилась. Лучше бы кричала по-прежнему, как раньше. Аня ничего не знала про не выживших детей, пока кто-то из подружек не поделился с ней. Девочка уже хорошо понимала речь, хотя сама объяснялась с трудом.

Оттого Марья ходила подавленная, что не верила в чудо, заранее прощалась с не родившимся ребёнком. И Пётр, когда сам увидел тяжелую жену (молчала Марья, даже мужу не сказала), тоже впал в тоску. Один Ваня ничего не замечал. Однажды Марья взялась за деревянные ведра, чтобы пойти за водой, а Аня толкнула Ваню: «Возьми, мол, сходи за водой!». Пасынок не торопился помочь мачехе. Тогда Аня глазами указала на живот Марьин. Ванятка всё разом понял, вспыхнул весь, вырвал ведра и убежал за водой. С тех пор оберегали детки Марью от работы. Огород пришлось сажать самим, бабка помогла – указывала, что делать. Корову доила Аня, отгонял Ваня, а Марья бесцельно бродила по дому с опустевшими глазами. Ела она плохо. Однажды ночью Анечка проснулась от стонов. Марья металась на постели, трудно дышала. Пётр с Ваней на ночь ушли на остров, с утра артель готовилась брать сазана. Девочка присела на постели, взяла за голову несчастную женщину, положила её себе на колени, и стала гладить по спутанным волосам, тихонько напевая заунывную песню. Марья подчинилась голосу, затихла. Долго сидела Аня, успокаивая роженицу. Почему-то она не боялась, словно знала весь обряд. Тихонько отойдя от постели, она быстро развела огонь, поставила воду, вытащила из угла старые сарафаны, тряпьё. Дождалась, пока женщину опять скрутит боль, на этот раз держала за руку, шептала ласковые слова на ногайском языке. Когда Марья ещё раз затихла, Аня выскочила из дома и понеслась к бабке Соловьихе. Ждать не стала, пока старуха соберётся, побежала назад.

Вовремя прибежала: Марья выла, выталкивая ребёнка. Аня метнулась к ней под ноги, успела выхватить скользкий комочек, отхватила зубами пуповину, завернула ребенка в тряпье, и тут ребёнок закричал у неё на руках. Как, откуда она знала, что делать при родах, Аня и сама понять не могла. Когда доковыляла Соловьиха, Марья лежала спокойная, послед уже был в лоханке, ребёнок пищал на руках у басурманки.

Дальше пошло как надо. Когда под вечер вернулись мужчины, дома было всё прибрано, Марья тихо лежала под лоскутным одеялом у печки, а в люльке спал запеленатый ребёнок. Пётр замер у двери, он не знал – радоваться или печалиться. А Ваня заулыбался, разглядывая малютку.

– Кто? Мальчик?

– Девочка… – выдохнула Марья.

Ребёнок родился маленький и слабенький, не кричал, много спал. Марья кормила малыша грудью, отворачиваясь от него. Она решила не привязываться к дочери, думая, что и она не выживет, как её братья и сёстры. Покормив малыша, уходила хлопотать по хозяйству.

Теперь Марья делала всю работу, а Аня, как привязанная сидела над люлькой. Нянька укачивала, пеленала, стирала бельё, спала рядом с малышкой, прислушиваясь к её слабому дыханию. Молока у Марьи было много, текло ручьём, но сосала девочка плохо. Мать оттого злилась, а вскоре у неё пропало молоко. Тогда Марья вовсе отставила ребёнка от себя. Казалось, она ждала неизбежного, молча, с видимым безразличием. Пётр уходил из дома, боясь не совладать с собой. Анечка придумала кормить девочку через тряпочку молоком, она помнила: так поступали молодые матери в ауле. Шли дни, а ребёнок и не думал оставлять этот мир, стал улыбаться, гугукать. Наступило лето, днём уже было жарко, Ане иногда выносила младенца на руках на улицу.

– Имени у дитя нет! – шептались бабы.

– С ума сошла Марья, на руки не берёт родного ребёнка! – удивлялись люди.

Однажды Марья подошла к люльке и долго разглядывала дочь. У неё были светлые глаза, пухлые губки, пушистые русые волосы. «На Петю похожа!» – с нежностью подумала Марья. Долго не решалась взять дитя на руки, будто стыдилась за своё прежнее безразличие. Подошла Аня, подняла малютку и просто переложила её на руки матери и отошла в сторону. У Марьи брызнули слёзы, она склонилась к ребёнку, унюхала молочный детский запах и задохнулась от любви и нежности.

С тех пор Дарьюшку стали нянчить впеременку. Словно солнце впорхнуло в дом, так стало светло и тепло. Марья ворковала над дочерью неустанно, Пётр боялся брать её на руки, смотрел издали и радовался. Ваня полюбил разглядывать сестричку. Анечка в душе всех ревновала к малышке, которую считала своей, но никому не мешала нянчиться. Вскоре окрестили Дашеньку, взяв в крёстные Настеньку и Семёна.

Глава одиннадцатая

Приснился сон старухе. Утром она стала по кусочкам собирать его в памяти. Сидела косматой медведицей на постели и перебирала в уме частички приснившегося. Сначала вспомнила: кто-то догонял, а она убегала. Потом вспомнила, как трудно было передвигать ноги во сне, они были тяжелы, как в колодках. Вспомнила дикий страх в какой-то тесной круговерти – шумят вокруг невидимые существа, трогают горячими руками. Сердце бы остановилось от такого ужаса, если бы вдруг она во сне не поняла – это маленькая Мариам ищет её в темноте, обнимает горячими руками… Дальше вспоминает: укутывает она маленькое тельце в какие-то меха и несёт, чтобы показать всем, что нашлась пропажа, выходит на яркий свет, кричит: «Смотрите, вот она, Мариам!», но вдруг видит, что руки пустые…

Потекли слёзы по тёмному лицу, привычно заныло сердце. Целый год не снилась внучка, а сегодня, в годовщину, напомнила о себе. Чтобы не терзать себя понапрасну, запретила когда-то плакать по любимице, и всем другим женщинам велела не оплакивать Мариам, не причислять её к мёртвым. Сегодня можно позволить себе быть слабой, сегодня прошёл год с того чёрного дня.

Никогда степные племена не нападают на врагов во время кочёвки, во время свадебного перехода, во время праздников. Харам! Какое бы зло не лежало между родами, какая бы вражда не кипела между людьми, свадебный караван проходит свободно по любым землям. Так заведено.

Солнце в тот день было огненно острым, словно тысяча горячих угольков. В предвкушении большого праздника никто не жаловался на палящий зной, все были счастливы. Встречных всадников даже самые опытные воины приняли за новых родственников. Только когда засверкали мечи, стало ясно: это нападение. Бекбулат-мурза, опытный вожак, окружил маленький караван джигитами, поэтому враг не застал их врасплох. Оттеснив женщин назад, джигиты встретили налетевший отряд мощным ударом. Завязалась короткая битва, бандиты, растеряв в рукопашной дюжину людей, кинулись назад. Многих из них притащили ногайцы-батыры на аркане назад, остальные скрылись. Несколько раненных было среди бойцов Бекбулата, троим воинам закрыли глаза навсегда. Мир праху погибших.

Отбившийся от своей орды отряд степняков шёл в свои земли. Посчитав свадебный караван лёгкой добычей, решились злодеи поживиться добром, ограбив мирных людей. Если бы не было охраны, то им удалось бы увезти нескольких самых молодых женщин и все ценности, убивать людей они бы даже не стали. Но они просчитались, и теперь их тела растерзают степные волки, выклюют им глаза голодные птицы. Собакам – собачья смерть!

Люди повернули назад, в свой аул, послав вестников к нагаши, сватам. Стали готовиться к погребению погибших, детей всех согнали в одну юрту, чтобы не мешались под ногами. Джамиля-бике, мать Бекбулата, по праву старшинства, руководила женщинами…

Только поздно вечером, не дождавшись внучки, послала за ней няньку. Глупая женщина вернулась с вестью, что среди детей Мариам нет.

– Значит, мать её забрала к себе! Вспомнила, что мать! Ладно, пусть ночует у неё, завтра придёт сама. – И, усталая от кошмара и забот, старуха провалилась в сон.

Наутро, соскучившись по внучке, перед похоронным обрядом велела няньке привести Мариам от матери. Но, не дождавшись, ушла оплакивать ушедших. Вечером опять послала за внучкой, но нянька вернулась одна. Даже тогда не подумала о худшем, решила, что девочка заигралась с детьми. Но вдруг ей пришло на ум, что Мариам не переодевалась, её обычная одежда лежала на сундуке. Не могла же она второй день ходить в праздничной одежде! Вот тут в первый раз заныло сердце. Бабушка до сих пор думала, что Мариам находилась рядом с матерью во время нападения, а потом с детьми сидела в дальней юрте, а ночевать ушла к родителям. Еле передвигая тяжелые ноги, с великим трудом добралась старуха до белой юрты, распахнула цветной полог на входе и, задыхаясь, выкрикнула:

– Где она?

– Кто, матушка? Кого вы ищете? – нежный голос невестки сказал правду: она не знала, где собственная дочь.

Туман беспамятства спас разум от безумия… Когда пришла в себя, то знала наверняка – Мариам не найдут. Пустили весть по великой степи об исчезновении младшей дочери Бекбулата, но никто не откликнулся, не пришёл за суюнчи. Одарили бы даже тех, кто принес косточки для погребения, но и в этом отказал страдающим Аллах.

Знала за собой великую вину мать мурзы: если бы не отогнала от матери ребёнка, то не затерялась бы кровиночка в знойном мареве беспощадного дня. Смирила гордость, поползла на коленях по алому узору белой кошмы к невестке просить прощения. Валялись две женщины, старая и молодая, воя от горя на белой кошме. Изнемогая от боли, встала первой старшая, поднялась и сказала:

– Грех оплакивать не умершую. Не будем поминать, не будем хоронить, не будем больше плакать. Я буду жить до того времени, пока она не переступит родной порог, тогда только умру, если даже придётся ждать вечность. Она вернётся, наша Мариам.

И пошло время. Старуха заставляла верить себя, что внучка живёт среди других, что она жива. Целый год, прошёл целый год! Долгая жизнь, наполненная потерями, научила быть терпеливой. Старая ногайка верила в чудо. И сон был вестью – Мариам жива, она вернётся!

Прошлой осенью пришла ещё одна дурная новость: урусы взяли Казань. Далёкое ханство жило своей жизнью, но существовала кровная связь между татарскими ханами и ногайцами. Старший брат ногайского бия Исмаила, Юсуф-бий, был отцом прекрасной Сююнбике, казанской царицы. Ногайскую княжну выдали в 12 лет сначала за правителя Казани хана Джан-Али, которому было всего 17 лет. Это был несчастный брак для девушки, муж её не любил. Сююнбике просилась назад к отцу, в ногайские степи. Неизвестно, как обернулась бы её судьба, но через несколько лет Джан-Али был убит во время дворцового переворота. Молодая вдова вторично вышла замуж за родного брата покойного мужа, за хана Сафа-Гирея, захватившего престол, стала его пятой женой. Это брак был счастливым для обоих супругов, они очень любили друг друга, у них родился сын Утямыш-Гирей, наследник хана. Три года назад хан Сафа-Гирей, правитель Казани, внезапно умер: поскользнулся в бане и смертельно ударился виском о каменные ступени. Безутешная Сююнбике стала править от имени сына Казанью. Она прославилась не только своей дивной красотой, но и умом и добротой. Во время своего правления она освободила от тяжелых пошлин крестьян, торговцев и ремесленников, за что её прозвали «крестьянской царицей». Любили её подданные и за благонравие: Сююнбике жертвовала деньги на строительство мечетей, подарила много книг учёным Казани.

Вести о казанских событиях, о жизни Сююнбике ветром разносились по Ногайской степи. Родичи гордились своей дочерью. Именно брат казанской царицы Али-Акрам прислал сватов за Мадиной, дочерью Бекбулата. Сююнбике хотела видеть рядом с собой ногайских красавиц. Прав был Бекбулат, гордясь таким родством – Али-Акрам, родной брат царицы, сын Юсуф-бия, племянник Исмаил-бия взял в жены старшему своему сыну его дочь Мадину, которой было всего 15 лет. Но не прошло и года после её замужества, как пало Казанское ханство.

В ожидании вестей ногайцы ничего не предпринимали. У мурзы Бекбулата угасала последняя надежда на крепкий тыл в лице новых родственников. Исмаил-бий, под крылом которого ходил Бекбулат-мурза, дружил с русским царём, а его старший брат Юсуф-бий всю жизнь сопротивлялся русским. Не была лада в большой ногайской степи…

Пришли утешительные вести: Сююнбике жива, царь Иван забрал её с сыном в Москву, держит в большом почёте. Мадина с мужем остались в Казани, её свёкор Али-Акрам стал правителем Казани.

Юсуф-бий считал пленением жизнь дочери Сююнбике в Московии. Он сговаривался с астраханскими ханами о борьбе с Москвой, послал свои отряды для подмоги, услышав о походе русских к низовьям Волги.

Кончилось мирное время! Что значит судьба потерянной маленькой девочки рядом с судьбами народов? Чёрный вихрь начал своё кружение по бескрайнему Дикому полю, поднимая древний прах павших в кровавых битвах воинов! Говорят, что не оплаканные души не находят себе покоя в иных мирах: это их тени дрожат над сухою степью в гулкий тёмный час перед грозою… Это их мольба перемешивается с воем голодных волков… Это их стон рождает первый виток смертоносного чёрного вихря, вихря войны, вихря беды… Плачьте, женщины, плачьте, матери, плачьте, дочери, над телом убитого воина! Передайте с молитвой его имя в вечное забвенье! Не поднимайте, путники, пыль праха на забытых дорогах древнего побоища! Тогда им останется воевать в своих вечных снах, в другом мире…