Kitabı oku: «История рыцарства во Франции. Этикет, турниры, поединки», sayfa 3

Все это уводит нас очень далеко не только от германской инициации, но и от грубых нравов XI века, отражением которых является литература.

Но рыцарство легко порождает братство по оружию – эту очень сильную связь, которую я сам почувствовал в войну 1914 года; великолепными ее примерами являются Оливье и Роланд в литературе, Танкред и Боэмунд в Первом крестовом походе. Это чувство превосходно выражено в следующих словах (Рол., стихи 1734–1735)⁶:

 
Сегодня окончится наша дружба: еще до вечера мы оба умрем.
 

Иногда «Песнь о Роланде» подчеркивает связь друзей-соратников сходством имен, словно предопределяющих ее: Амис и Амиль, Базиль и его брат Базан (Рол., 326), Ивори и Ивон (Рол., 1895), Герье и Герен (Рол., 794). Это эпическая пара воинов.

Глава 6
РЫЦАРСТВО И РЫЦАРИ В ГЕРОИЧЕСКОМ ЭПОСЕ

В героическом эпосе рыцарство предстает как уже сложившийся институт; его природа, посвящение в рыцари и формулировки этого посвящения почти не объясняются. Рыцарство имеет обостренное представление о доблести, верности и чести. Это скорее эпитет, нежели просто наименование. Лучшие бароны – рыцари, и лучшие сарацинские воины достойны были бы стать рыцарями, если бы приняли христианство. «И доблестью был бы рыцарем» (Рол., 25), – говорится о мавре Бланкандрене. Двенадцать пэров должны быть рыцарями, но специально об этом не говорится.

В лагере Карла Великого ждут послов от языческого короля Марсилия; рыцари сидят на белых шелковых коврах (Рол., 110), самые мудрые и старые играют за столом в триктрак или шахматы, тогда как бакалавры (молодые сеньоры, еще не посвященные в рыцари) упражняются в фехтовании на мечах. Карл обращается к ним: «Благородные рыцари, изберите мне барона из моей земли, очень высокого рождения» (Рол., 356). Ганелон тоже знатный барон, вокруг него находятся его рыцари (Рол., 350), которые, похоже, более привязаны к нему самому и к его дому, нежели к королю. Арьергард Роланда, по словам предателя, состоит из двадцати тысяч рыцарей (Рол., 558), но не следует ли здесь прочитать «всадников», поскольку неизвестно, все ли они прошли посвящение. Доказательство тому слова сарацинского короля Марсилия: «Четыреста тысяч рыцарей могу я собрать» (Рол., 565). Однако, когда формируется арьергард, автор «Песни» Турольд (?) настаивает на посвящении.

«И я иду с Роландом, – подхватил Готье. – Я его человек [вассал]: он дал мне лен». И ушло их двадцать тысяч рыцарей. Аой!»

Роланд получил свой меч Дюрандаль от Карла Великого (Рол., 1120–1121): «Мой добрый меч, врученный мне королем», что на языке XI века означает, что он получил меч, когда король посвящал его в рыцари. Его соратники, которых созвал Турпен, советуют ему рубить сильно: «На рыцарях надежные доспехи» (Рол., 1143).

Роланд, направляющийся на битву, действительно является портретом вооруженного рыцаря (Рол., 1152–1158):

 
Роланд мчит верхом по долине.
Его конь Вельянтиф резв и горяч.
Ему к лицу доспехи и оружие.
В руке он держит копье,
Грозно направив острие к небу.
На копье развевается белый значок,
Бахрома спадает до плеч и рук.
Граф прекрасен телом, смел и светел лицом.
 

А вот прощальные слова, сказанные Роландом в Ронсевале над павшим Оливье:

 
Ты мог преломить копье, расколоть щит,
Преподать урок гордецу и поразить злодея.
Поддержать и дать совет тому, кто честен,
И никто не был лучшим рыцарем, чем ты.
 

В этом весь рыцарский идеал, изложенный в четырех строчках; и он никак не отличается от оценки архиепископа Турпена, которого Роланд провозглашает (Рол., 2252):

 
О, славный рыцарь из хорошего рода.
 

Для Роланда меч, врученный ему Карлом Великим, почти персонифицирован, едва не обожествлен:

 
О, Дюрандаль, как ты прекрасен, светел, бел!
Как блещешь и сверкаешь ты на солнце!
 

Если нельзя говорить об обожествлении в полном смысле слова, то, во всяком случае, по Божьему повелению ангел передал его Карлу Великому, который вручил его своему лучшему вассалу (Рол., 2319–2320):

 
И меня тобою препоясал великий король.
 

Роланд приписывает своему мечу завоевания, которые совершил. Чтобы Франция не подверглась позору, если его меч будет обращен против нее, Роланд пытается сломать его о скалу, но тщетно. Возможно, из-за священных реликвий, заключенных в рукояти. Ему не остается ничего иного, как, умирая, лечь ничком на землю, прикрыв телом и меч, и Олифант (рог), в который он трубил, призывая Карла. Он лег головой к стране язычников, чтобы те, кто найдут его, сказали, что и погибнув он победил.

 
Роланд покаялся в грехах перед Богом
И в качестве залога протянул перчатку.
 

Протянутая Богу перчатка, которую заберут ангелы, – знак признания вассальной зависимости, один из символов реванша церкви над рыцарством. Здесь происходит как бы взаимопроникновение обычаев. Но последние слова умирающего героя заимствованы из заупокойной службы (Рол., 2397):

 
Погиб Роланд, и Господь принял его душу.
 

Картина сражающегося рыцарства в «Песни о Роланде» не полна, но вполне точна, к тому же к ее достоинствам следует отнести довольно точную датировку: третья четверть XI века. Однако в ней нет особого подчеркивания опоясывания оружием (это понятие употребляется в значении «вооружиться»), существования некоего военного сословия, стоящего над «посаженным на землю» (то есть наделенным фьефом) феодализмом и особых обязательств, ложащихся на рыцаря в отношении не только его сюзерена, но и человечества в целом. Все это показывает нам институт скорее складывающийся, нежели уже сложившийся, приобретший окончательные формы и обладающий четкими кодифицированными правилами.

Глава 7
РЫЦАРСТВО В «ПЕСНИ О ГИЙОМЕ»

Поэма о Гарене де Монглане включает в себя «Песнь о Гийоме»⁷, обнаруженную в 1903 году, и уже это является причиной поговорить о ней, поскольку Леон Готье в своем обширном исследовании «Рыцарство» (Париж, 1894) не мог упомянуть ее. Она датируется XI веком, как и «Песнь о Роланде», но первые ее варианты, возможно, появились еще в X веке.

В ней изображены два посвящения в рыцари, проведенные Гийомом: Вивьена, который добавляет к обычной клятве обещание никогда не отступать в бою, и Ги Ребенка (Вибеллинуса во фрагменте на латыни, хранящемся в Гааге), которое изображено в несколько юмористическом ключе.

Одной из самой лучших сцен является финальная исповедь Вивьена Гийому, его дяде, который заменяет священника, что в очередной раз свидетельствует о тесной связи между рыцарством и церковью в тот век складывания рыцарства как института. Очень экспрессивно говорится о посвящении:

 
У ручья, воды которого чисты и прозрачны,
Под ветвистым и тенистым оливковым деревом,
Барон Гийом нашел Вивьена.
На теле было пятнадцать ран, таких,
Что от малейшей умер бы эмир.
И он тихо жалеет его:
«Сир Вивьен, несчастье принесла тебе, барон,
Храбрость, что дал тебе Господь!
Не так давно был ты посвящен,
Ты обещал и клялся пред Господом,
Что не станешь убегать с поля боя.
Ты не пожелал нарушить свою клятву.
Потому ты и лежишь убитый.
Скажите, прекрасный сир, могли бы вы поговорить со мной⁸
И поручить свое тело Богу?
Если вы верите в того, кто был распят на кресте,
Могли бы причаститься освященным хлебом, что есть у меня».
Вивьен открыл глаза, посмотрел на дядю
И заговорил с ним:
«О, прекрасный сеньор, – сказал Вивьен барону, —
Я верю, что истинный Бог,
Который сошел на землю спасти свой народ,
Был рожден в Вифлееме Девой
И умер распятым на кресте,
Пронзенный копьем Лонгина,
И кровь его текла по боку.
И за эту кровь Господь его помиловал.
Господи, признаю свою вину, за все беды,
Что совершил с самого рождения, за все грехи прости,
Дядюшка Гийом, дайте мне освященный хлеб».
«Ах! – сказал благородный граф. —
Кто верит, никогда не будет проклят».
Он подбежал к воде омыть свои белые руки,
Вынул из сумки освященный хлеб
И вложил ему в рот.
И он проглотил кусочек.
Потом дух вышел из него, и тело застыло.
Увидел это Гийом и заплакал.
Поднял его на коня,
Желая отвезти его в Оранж.
 

Следующий момент показывает еще более неожиданный союз рыцарства и литературы в ту далекую эпоху; в «Песни о Роланде» часто ссылаются на песни, посвященные воинам, иногда исторические, иногда сатирические.

 
Так пусть не сложат о нас злую песню, —
 

говорит Роланд в стихе 1465.

«Песнь о Гийоме» представляет нам одного из авторов таких песен. На службе у Гийома состоит жонглер, который при этом является и храбрым рыцарем:

 
Но есть у монсеньора Гийома жонглер;
Во всей Франции не найдется такого прекрасного певца,
А в бою не сыщется более храброго бойца.
Он умеет слагать песни о подвигах,
О временах Хлодвига, первого императора,
При котором в прекрасной Франции уверовали в Господа,
И его сына Флована (Хлотаря), славного воина,
И всех доблестных королей,
До Пипина, прозванного маленьким воякой,
Карла Великого и Роланда, его племянника.
 

И данное свидетельство не единственное – Бертолле из героической поэмы «Рауль де Камбрэ» ничем от него не отличается и соответствует реально существовавшему участнику завоевания Англии нормандцами и битвы при Гастингсе (1066), рыцарю и певцу Тайферу, известному благодаря «Роману о Роллоне» Робера Васа⁹ и знаменитому ковру из Байё:

 
Тайфер, который очень хорошо пел
И великолепно ездил на коне,
Для герцога пел
О Карле Великом и Роланде
И об Оливье и вассалах,
Что погибли в Ронсевале.
 

Глава 8
ОБЯЗАННОСТИ КОРОЛЯ В «КОРОНОВАНИИ ЛЮДОВИКА»

В «Короновании Людовика», одной из пяти древнейших наших эпических поэм, относящейся к XI веку, мы находим несколько интересных моментов, освещающих обязанности короля, подобным тем, которые позднее были возложены на рыцарей. Очевидно, что «Коронование Людовика», относящееся к циклу о Гарене де Монглане, более феодальное, чем королевское по духу. Карл Великий стар и немощен, а Людовик, которому между пятнадцатью и двадцатью годами, – жалкий король, трусливый и развратный (стих 2311), удирающий при опасности (стихи 2404–2410). Он умеет лишь плакать (стих 2413), «спрятавшись под куньи меха». Но речь Карла, обращенная к сыну, содержит те самые наставления, которые на два века опередили поучения Людовика Святого своему сыну:

 
«Милый сын, – сказал он, – послушайте меня!
Взгляни на корону, лежащую здесь, на алтаре:
Я хочу отдать ее тебе при таком условии:
Не живи в роскоши, не совершай несправедливости,
не греши,
Не совершайте никакого предательства,
Не отбирайте фьеф у сироты…
Если ты, милый сын, станешь брать взятки,
Покровительствовать излишествам,
Поощрять роскошь, возвышать грех,
Отбирать у сироты его фьеф,
Отнимать у вдовы последние четыре денье,
Эту корону, клянусь Иисусом, я запрещаю тебе брать».
 

Чуть дальше он добавляет:

 
И верно служи святой церкви.
 

В лессе [строфа] XII он вновь возвращается к этим высоким обязанностям и уточняет:

 
«Мой сын Людовик, не стану скрывать,
Бог создал королей, чтобы они стали справедливыми
судьями,
А не затем, чтобы создавали дурные законы, жили
в роскоши, покровительствовали греху,
Отнимали у сироты его фьеф,
А у вдовы – последние четыре денье.
Король должен повергать к своим ногам
несправедливость,
Топтать ее и уничтожать.
Ты должен быть смиренным перед бедняком,
А если он жалуется, ты не должен скучать,
Но должен помочь ему и дать совет,
И, ради Бога, восстановить его права;
А с гордецами ты должен вести себя так же высокомерно,
Как леопард, который хочет съесть людей».
 

Приметой феодализма в поэме «Коронование Людовика» является последний совет, идущий вразрез с политикой, которую позднее будут проводить великие самовластные монархи от Филиппа Красивого до Людовика XI:

 
Не бери в советники вилланов,
Сына прево или сына дорожного смотрителя.
Они обманут тебя за грош;
Но возьми благороднейшего воина Гийома,
Сына гордого Эймери Нарбонского,
Брата Бернара Брабантского, воина;
Если они захотят поддерживать тебя и помогать,
Их службой ты можешь гордиться.