Kitabı oku: «Лидерство», sayfa 9

Обретение политической власти

Проверкой на прочность для властных притязаний де Голля стало освобождение Франции, начатое западными союзниками в соответствии с обязательствами, которые они взяли на себя на Тегеранской конференции в конце 1943 года. Перед высадкой войск на побережье Нормандии в июне 1944 года де Голль сосредоточил усилия на том, чтобы избежать гражданской войны между своими сторонниками и политическими силами внутри Франции, представлявшими Сопротивление. Тем более что американские и британские партнеры, нехотя признавая за ним право командовать существующей французской армией, все еще не относились к нему как к равному в деле управления Францией. И Рузвельт, и, в меньшей степени, Черчилль стремились оттянуть окончательное решение этого вопроса до конца войны. Рузвельт поделился своим прогнозом политического развития Франции с военным министром Генри Л. Стимсоном: «Де Голль не устоит. […] По мере освобождения будут появляться все новые претенденты, и де Голль станет очень маленькой фигурой»¹⁵⁸.

Несмотря на успехи де Голля в сплочении французских заморских территорий и победе над Жиро в борьбе за лидерство, контроль «Свободной Франции» над метрополией не был предрешенным делом. В начале германской оккупации правительство Виши пользовалось значительной народной поддержкой. Группы Сопротивления внутри Франции начали объединяться в более крупные отряды только после высадки союзников в Северной Африке. Среди бойцов Сопротивления наиболее организованными были коммунисты. Социалисты тоже вносили весомый вклад. В итоге разрозненные группы так и не сплотились под единым командованием.

Больше всего де Голля пугала перспектива того, что высадившиеся во Франции союзные силы могут исполнить предсказание Рузвельта и учредить переходное правительство. Поэтому для де Голля было очень важно при первой же возможности появиться во Франции еще до того, как такое правительство будет создано, и прибыть в Париж в качестве национального героя, преодолевшего рознь и распри Третьей республики.

6 июня 1944 года англо-американские войска высадились в Нормандии и вскоре захватили плацдарм протяженностью 100 и шириной 25 километров. Прошло полтора месяца, прежде чем союзники перебросили достаточно сил, чтобы сломить упорное сопротивление немцев.

Де Голль не собирался так долго ждать. В первый же день операции он потребовал, чтобы ему позволили приехать на занятую территорию. Черчилль неохотно дал разрешение на посещение британского сектора, поручив командующему британскими войсками генералу Монтгомери встретить де Голля не на аэродроме, а в своем штабе.

Вместо того чтобы обижаться, де Голль воспользовался этой возможностью для установления личного политического присутствия. 14 июня, после непродолжительного пребывания в британском штабе, он отправился в Байё, самый крупный город (с населением 15 000 человек) на занятой англичанами территории. Де Голль отказался от бокала шампанского, предложенного заместителем префекта вишистских властей, холодно приветствовал местную вишистскую знать и направился на центральную площадь, чтобы произнести свою первую речь на земле непосредственно Франции. В тени величественного средневекового собора Байё он обратился к собравшимся так, словно на протяжении всей войны они были членами французского Сопротивления («Вы никогда не прекращали [сражаться] с самого начала войны») и как будто имел право командовать ими:

«Наши сухопутные, морские и воздушные силы будут продолжать войну, как мы это делаем сегодня в Италии, где наши солдаты покрыли себя славой, и как они будут делать это завтра в метрополии. Наша империя сплотилась вокруг нас, оказывает нам огромную помощь. […] Я обещаю, что мы будем продолжать войну до тех пор, пока не будет восстановлен суверенитет каждой пяди французской территории. Нас никто не остановит.

Мы будем сражаться рядом с союзниками как союзник. И победа, которую мы одержим, будет победой свободы, победой Франции»¹⁵⁹.

В речи ни словом не упоминались ни английские солдаты, реальные освободители Байё, ни американцы, понесшие большие потери во время штурма побережья. Де Голль стремился превратить в сознании слушателей успех англо-американской операции в победу французов. Визит в Байё был призван не столько установить контроль над французской территорией, сколько поднять боевой дух населения. Де Голль не первый раз стремился убедить слушателей принять на веру, как Священное Писание, то, что имело мало общего с реальностью.

Де Голль закончил свой визит необычным политическим жестом. Прощаясь с Монтгомери, он небрежно заметил, что некоторые из его сопровождающих остаются. Монтгомери доложил о происшествии наверх, добавив: «Я понятия не имею, какова их роль». Зато это хорошо знал де Голль: его люди должны были закрепить его влияние путем создания гражданских органов управления¹⁶⁰.

Через два месяца, стремясь усилить свое положение среди союзных держав, он посетил в Риме французские войска, переброшенные из Алжира для участия в итальянской кампании союзников. После этого нанес свой первый визит в Вашингтон, чтобы укрепить отношения с американским партнером. До кульминационного момента трех лет потрясений, надежд и амбиций – принятия де Голля как легитимного политического вождя Франции – оставалось не более месяца.

Это могло произойти только в Париже, однако парижский триумф де Голля выглядит неизбежным только задним числом. У него не было своей армии. Войска «Свободной Франции», которым генерал Омар Брэдли позволил первыми вступить в Париж, находились под командованием союзников. Сопротивление накопило достаточно сил, чтобы сразиться с немецкими оккупантами в одиночку. Как бы то ни было, де Голль явился не для того, чтобы праздновать победу над немцами, а для того, чтобы заявить о своей миссии.

Прибыв на автомобиле в Париж 6 августа 1944 года, он сделал короткую остановку на Монпарнасском вокзале, где силы Сопротивления принимали капитуляцию германских оккупантов, чтобы поздравить командира дивизии «свободных французов» генерала Леклерка с победой. Оттуда де Голль приехал в свой кабинет в военном министерстве, где перед отправлением в добровольную лондонскую ссылку провел в должности зама министра ровно пять дней. Он обнаружил, что с момента его отъезда вся мебель и даже портьеры остались нетронутыми. Четыре года, проведенные за пределами страны, де Голль воспринимал как антракт в истории Франции. В своих мемуарах он написал: «Все на месте – не хватает только Государства. И мне надлежит водворить его сюда»¹⁶¹.

Чтобы подчеркнуть преемственность французской истории, следующую остановку де Голль сделал в ратуше Отель-де-Виль (резиденции муниципальных властей Парижа), потому что именно здесь были провозглашены Вторая и Третья республики¹⁶². Многие ожидали, что он провозгласит Четвертую республику, прекратив существование Третьей, потерпевшей поражение на войне. Однако у де Голля имелись прямо противоположные планы. Когда Жорж Бидо, фактический руководитель Сопротивления, спросил, собирается ли де Голль провозгласить республику во время пребывания в Париже, последний резко ответил: «Республика никогда не прекращала своего существования. […] Почему же я должен ее провозглашать?»¹⁶³ Он хотел сначала создать для французов новую политическую реальность и лишь потом раскрыть ее характер.

В ратуше де Голля эмоциональными речами встретили Бидо и Жорж Марран, вице-президент парижского комитета освобождения и высокопоставленный член Коммунистической партии. Де Голль ответил волнующим заявлением об историческом значении этого дня:

«Как можно скрыть эмоции, охватившие всех нас, кто находится здесь, у нас, в Париже, который поднялся, чтобы себя защитить, и сделал это сам. Нет! Мы не будем скрывать это священное и глубокое чувство. Есть моменты, которые выходят за рамки наших бедных жизней. Париж! Париж в ярости! Париж сломлен! Париж истерзан! – Но Париж освобожден! Освобожден собственными силами, освобожден своим населением с помощью армий Франции, с помощью и содействием всей Франции, той Франции, которая сражается, единственной Франции, истинной Франции, вечной Франции»¹⁶⁴.

Чрезвычайная метафизическая возвышенность речи де Голля отражала его веру в неповторимость своей страны. Никакого упоминания о союзных армиях, стоящих у ворот Парижа и любезно позволивших «свободным французам» войти в столицу прежде них. Никакого упоминания Великобритании и Соединенных Штатов, несмотря на их огромные военные потери и жертвы. Освобождение Парижа было представлено как исключительное достижение самих французов. Провозглашая это, де Голль внушал слушателям, что так оно и есть, то есть создавал политическую реальность одним волевым усилием.

Такая, казалось бы, явная неблагодарность к освободителям и одержимость мнимой ролью французов в победе преследовали еще одну цель. Де Голль прекрасно понимал, что большая часть населения Франции неплохо приспособилась к режиму оккупации. Если слишком подчеркивать этот период, такой подход мог вскрыть слишком много неоднозначных моментов, а похвала американским и английским войскам была способна навредить главной цели – возрождению веры Франции в свои силы.

Легитимность де Голля как лидера закрепил парад на Елисейских Полях – беспрецедентный по своему размаху и, пожалуй, невиданный в истории Франции по накалу страстей. Парижане впервые могли воочию увидеть то, о чем прежде только слышали от дикторов «Би-би-си». Восторженная, взбудораженная толпа наблюдала за рослым офицером, проделывающим длинный путь от Триумфальной арки до площади Согласия. Сопровождаемый парижским наместником справа и Бидо слева де Голль шел на полшага впереди всех, явно растроганный, но неулыбчивый, и время от времени пожимал руки зрителей. На площади Согласия скопилось столько народу, что остаток пути до Нотр-Дам пришлось проделать в автомобиле. В обоих местах в него стреляли. И прежде, на войне, и во время новых покушений в будущем де Голль не пытался укрываться от пуль и отказывался что-либо комментировать. Твердость и личное мужество, проявленные в эти дни, помогли закрепить его положение как лидера Франции.

Сопротивление было быстро расформировано и включено в состав нового, переходного правительства. Неделю спустя после освобождения Парижа в частной беседе де Голль резко оборвал бывшего участника Сопротивления, который начал свою фразу словом «Сопротивление»: «Сопротивление – в прошлом. С Сопротивлением покончено. Сегодня Сопротивление должно быть частью нации»¹⁶⁵.

Двумя годами ранее, выступая в 1942 году в лондонском Альберт-холле в то время, когда он еще пытался утвердиться, де Голль процитировал моралиста XVIII века Николу де Шамфора: «Благоразумные выживают, горячие сердцем живут». После чего заявил, что «свободные французы» победят, потому что объединяют в себе две характерных национальных черты – благоразумие и пылкость. В случае де Голля благоразумие проявило себя в виде бессердечия, с которым он отодвинул в сторону некоторых бывших боевых соратников. Пылкость показала себя в виде парада на Елисейских Полях и массового митинга у Нотр-Дам.

К 9 сентября де Голль своей властью президента переходного правительства сформировал новый кабинет министров. Давние соратники по «Свободной Франции», опытные политики Третьей республики, не запятнавшие себя службой режиму Виши, коммунисты, христианские демократы, бывшие вожди Сопротивления и технократы – де Голль всех их убедил войти в правительство национального единства. Жесткая манера, в которой де Голль открыл первое заседание кабинета министров, заявив: «Правительство Республики в измененном составе продолжает свою работу», отражала его убежденность: без государства наступит полный хаос¹⁶⁶. Убежденный, что причиной упадка явился раскол внутри Франции, де Голль твердо решил, что его страна, чтобы быть достойной былого исторического величия, должна вступить в послевоенный период объединенной.

Визит в Москву

События 26 августа по сути стали коронацией республиканского монарха. Временное правительство де Голля, отвергнув любую форму власти союзных оккупационных сил, навело порядок с удивительной быстротой. Народное и судебное преследование лидеров режима Виши и нацистских прихлебателей сочеталось со щедрым применением права на помилование. Если раньше де Голль стремился к созданию политических органов Сопротивления, то теперь настаивал на формировании сильной президентской системы, позволяющей преодолеть раскол между политическими силами поздней Третьей республики.

Установив свою власть во Франции, де Голль 24 ноября, всего через три месяца после освобождения Парижа, отправился с визитом в Москву. «Будем надеяться, что обойдется без революции», – сказал он полушутя-полусерьезно при отъезде¹⁶⁷. Гитлеровские войска все еще оккупировали части Эльзаса и Лотарингии. Война все еще бушевала на французской земле. Задачи по восстановлению страны поражали воображение. Вскоре грянет неожиданное для генералов союзников немецкое наступление в Арденнах.

Де Голль считал возвращение Франции в международную дипломатию жизненно важным шагом к укреплению своей власти внутри страны, а также к моральному возрождению нации. Поражение Франции в 1940 году отодвинуло ее на обочину международной дипломатии. Ее не пригласили на Тегеранскую конференцию 1943 года, на которой Черчилль, Рузвельт и Сталин договорились о совместной военной стратегии. Точно так же Франция отсутствовала на Ялтинской и Потсдамской конференциях 1945 года, определивших очертания послевоенной Европы. Де Голль не мог восстановить влияние Франции в качестве просителя, ходатайствующего об участии в международных конференциях. Он должен был продемонстрировать Великобритании и США: Франция – самостоятельный актор с независимым выбором, чьей доброй волей имеет смысл заручиться. Если Франция хотела вернуться в высший эшелон международной дипломатии, то должна была сама изыскивать свои возможности. И первым шагом в этом направлении стал смелый визит де Голля в Москву для переговоров со Сталиным.

Прежде, когда было необходимо провести совещание со Сталиным, Черчилль и такие американские дипломаты, как Аверелл Гарриман и Уэнделл Уилки, летали по северному маршруту через Мурманск. Однако у де Голля не было самолета, способного преодолеть этот путь, и не было истребителей дальнего радиуса действия для его сопровождения. Он выбрал извилистый маршрут – французским самолетом через Каир и Тегеран до города Баку на берегу Каспийского моря и пятидневный переезд особым поездом, предоставленным Сталиным, по советской территории, разоренной битвами за Сталинград и Москву. Дорожные неудобства с лихвой оправдали себя. Эта поездка позволила де Голлю обсудить с советским лидером послевоенное мирное урегулирование еще до того, как тот в очередной раз встретится с англичанами и американцами, причем выступая в качестве представителя самостоятельной державы. Таким образом, де Голль стал первым лидером союзников, обсудившим послевоенное урегулирование со Сталиным.

В Москве главной темой переговоров стало послевоенное устройство Европы. Сталин однозначно дал понять, что его цель – господство в Восточной Европе. Он предложил Франции признать Люблинское правительство, которое он создал в оккупированной Советским Союзом Польше и которое станет преемником бывшего всемирно признанного польского правительства – ради защиты права последнего на территориальную целостность Великобритания в 1939 году объявила войну Германии. Де Голль уклонился от ответа, заявив о необходимости подробнее изучить вопрос о Люблинском правительстве, как бы намекая, что для признания этого правительства Францией недостаточно одного одобрения со стороны Советского Союза, но при этом оставляя возможность возвращения к вопросу в будущем и его положительного решения в интересах Сталина.

В свою очередь де Голль выдвинул собственное предложение по Центральной Европе, равносильное полному развороту двухсотлетней европейской истории. Он считал, что немецкие территории к западу от Рейна, в том числе Саар (крупный угледобывающий район) и часть Рурской промышленной области, должны отойти к Франции. В заново собранной Германии крупнейшей землей должна стать Бавария, а Пруссия упразднена. Основная часть населения Пруссии должна быть передана реорганизованной земле Ганновер.

Де Голль ни словом не упомянул, проводил ли он по этому вопросу консультации с союзниками. Сталин, несомненно, быстро понял, что американцы и англичане никогда не пойдут на подобное перекраивание карты Европы, поэтому ответил, что должен обсудить это предложение с англичанами, чьи чувства прежде не очень-то щадил. Однако не упомянув США, Сталин дал понять, что не исключает заключения сепаратной сделки о судьбах Европы без участия американцев.

В конце концов два лидера договорились о заключении договора о взаимной помощи, направленного на сдерживание послевоенной агрессии Германии, добавив к нему удивительный пункт, в котором обязались действовать совместно, если одна из сторон, после принятия «всех необходимых мер для устранения любой новой угрозы со стороны Германии», подвергнется вторжению. Этот договор о взаимопомощи напоминал франко-русский альянс накануне Первой мировой войны, но из-за географического расстояния, разделявшего обе державы, и того факта, что французское правительство было создано всего три месяца назад, был лишен непосредственной практической пользы.

В ходе этого процесса де Голль рано познакомился с советским стилем ведения переговоров, который станет притчей во языцех в годы холодной войны. Советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов, отвечавший за подготовку документов, которые потом утверждал Сталин, отклонил первый французский проект договора, пообещав быстро подготовить новый. Через два дня состоялся ужин в ознаменование завершения визита – новый вариант документа все еще не был представлен. Де Голль не дрогнул. Высидев ужин и серию, казалось бы, бесконечных тостов, он поднялся со своего места вскоре после полуночи (сталинские банкеты обычно быстро не заканчивались) и попросил, чтобы поезд для его отъезда был готов к отправлению рано утром.

Возвращаться домой из такого изматывающего путешествия с пустыми руками было бы унизительно, однако уловка сработала. В два часа ночи появился советский проект, который де Голль согласился принять с небольшими поправками. Договор был подписан в четыре часа утра в присутствии Сталина, который пошутил, что французы его перехитрили. Сталин пользовался репутацией коварного и жестокого политика, поэтому подобные самоуничижительные ремарки пролили бальзам на душу не одного предыдущего собеседника, включая гитлеровского министра иностранных дел Иоахима фон Риббентропа¹².

Возвращение делегации из Москвы 17 декабря 1944 года было воспринято в Париже как возвращение Франции в Европу после четырехлетнего отсутствия и как личный дипломатический триумф де Голля¹⁶⁸. Договор к тому же укрепил позиции де Голля в отношениях с французскими коммунистами. Однако прошло всего несколько дней, и боевые действия вновь вышли на первый план с началом немецкого наступления в Арденнах и Эльзасе.

Де Голль и временное правительство

На протяжении всего периода руководства «свободными французами» заявления и действия де Голля постоянно вращались вокруг темы воссоздания законного, сильного французского государства, без которого никто бы не смог восстановить порядок после освобождения и на равных вести дела с союзниками на последнем этапе войны с Германией. «Государство, которое несет ответственность за Францию, – писал де Голль в своих президентских мемуарах, – должно проявлять заботу одновременно о наследии прошлого, о ее сегодняшних интересах и о ее надеждах на будущее»¹⁶⁹. Рассматривая государство как договор поколений, де Голль повторял мысли Эдмунда Берка, определявшего, что «общественный договор заключается не только между ныне живущими, но и между нынешним, прошлым и будущим поколениями»¹⁷⁰.

Такой идеал государства позволял спасти пошатнувшееся самоуважение Франции, представляя режим Виши как ошибочный период междувластия между славным прошлым и светлым будущим, а «Свободную Францию» – как хранителя подлинной, непреходящей государственной власти. Если бы де Голль не отстаивал с такой решимостью французский национальный характер в годы войны, не утверждал бы свое лидерство как альтернативу режиму Виши за рубежом, в миф о преемственности государства никто бы не поверил. Как можно было видеть, «свободных французов» поддерживала лишь относительно небольшая часть французского общества, однако магия де Голля оказалась достаточно сильной, чтобы изгнать этот факт из коллективной памяти французов. Забывчивость, как это ни парадоксально, иногда играет роль скрепы для обществ, которые в противном случае не смогли бы обрести единство.

Принижение значимости режима Виши также позволило де Голлю в октябре 1944 года распустить Патриотическое ополчение, группу бывших бойцов Сопротивления, творивших самосуд над подозреваемыми нацистскими коллаборационистами. Вместо этого он ввел единую систему правосудия, которую ранее создал в Алжире. Государство либо обладает монополией на законное насилие на своей территории, либо не обладает. Во Франции де Голля не было места бессудным казням.

События на фронте развивались быстрыми темпами. К концу 1944 года численность французских войск возросла до 560 000 человек. 23 ноября Первая французская армия под командованием генерала Жана де Латра взяла средневековый город Страсбург, тем самым выполнив клятву, данную Леклерком в Куфре. Однако наступление, начатое Германией в декабре 1944 года в Эльзасе параллельно с ранее начатым наступлением в Арденнах, теперь грозило окружением города. Такой поворот событий оживил извечный вопрос: должна ли военная стратегия определяться военными или политическими соображениями. Пока война продолжалась на французской земле, де Голль отдавал приоритет политике.

Американский военачальник, генерал Брэдли, хотел создать линию обороны вдоль Вогезов, откуда было бы удобнее перейти в контрнаступление. Такая стратегия предполагала вывод войск из Страсбурга. Де Голль отреагировал без малейших колебаний: французские войска, сказал он, не покинут город, который в прошлом веке четыре раза переходил из рук в руки между Германией и Францией. Де Голль приказал де Латру не подчиняться приказам Эйзенхауэра, тем самым создав конфликт между Францией и союзниками. Одновременно он обратился к Рузвельту, Черчиллю и самому Эйзенхауэру с призывом пересмотреть их решение, заявив, что сам приедет в штаб союзников для объяснения своей позиции.

Прибыв 3 января 1945 года в штаб, расположенный в Версале, де Голль застал там Черчилля, пытавшегося предотвратить открытый конфликт между союзниками в разгар немецкого наступления. В данном случае фортуна оказалась благосклонна как к их общему делу, так и к месту де Голля в истории. Положение на фронте улучшилось, Эйзенхауэр изменил свой план, и французским войскам было позволено остаться в Страсбурге. Уступка Эйзенхауэра спасла де Голля от позорного спектакля – неподчинения французов верховному главнокомандующему в разгар битвы. И все же, хотя де Голль сумел настоять на своем, победа досталась ему дорогой ценой – в будущем американцы будут с ним уже не так сговорчивы.

На заключительном этапе войны, в апреле 1945 года, французы еще раз проявили самоуправство: де Голль приказал своим войскам занять промышленный город Штутгарт на юго-западе Германии, несмотря на то что он был отнесен к будущей американской оккупационной зоне, а в оперативном плане – к зоне наступления американской армии. Следуя своей обычной тактике, де Голль, когда ему указали на нестыковку, не изменил приказа, однако его самоуправство не привело к обычному в таких случаях диалогу.

Гарри Трумэна, сменившего Рузвельта на посту президента 12 апреля, объяснения непокорности со стороны де Голля, что, мол, Франция должна сменить Великобританию в качестве главного европейского союзника Америки, не впечатлили. Великобритания, доказывал де Голль, слушком истощена войной, чтобы играть такую роль. Трумэн настоял на соблюдении прежней договоренности о разграничении зон оккупации и пригрозил полным пересмотром существующих соглашений. Де Голлю не оставалось иного выхода, кроме как пойти на попятный, хотя он не отказал себе в кое-каких нелицеприятных выражениях.

Тем временем на домашнем фронте бал правила нужда. «Не хватает всего самого необходимого для обеспечения жизненных потребностей», – напишет де Голль в своих военных мемуарах о периоде после освобождения¹⁷¹. Рацион питания каждого человека ограничивался ста двадцатью калориями в день. Хотя людям со средствами предоставлял отдушину черный рынок, скудость царила практически повсюду:

«Поскольку нет шерсти, хлопка и совсем нет кожи, многие носят изношенную одежду и обувь на деревянной подошве. В городах нет отопления! Ведь весь уголь с шахт идет на нужды армии, железных дорог, электростанций, базовых отраслей промышленности, госпиталей. […] В домах, цехах, конторах, школах все мерзнут. […] Потребуются годы для того, чтобы вернуться к прежним условиям жизни»¹⁷².

Французы жили в состоянии не только духовной, но и материальной нищеты. Коммунизм подавал себя как олицетворение солидарности с обездоленными и заработал положительный имидж широким участием своих сторонников в рядах Сопротивления и за счет побед Сталина на Восточном фронте. Поэтому де Голль определил в качестве «непосредственной задачи» правительства осуществление, говоря его словами, «реформ, с помощью которых объединит представителей общественного мнения, получит поддержку трудящихся и обеспечит на совершенно новой основе экономический подъем в стране», – похвальную по своей сущности цель, имевшую также побочный эффект – предотвращение захвата власти Коммунистической партией¹⁷³.

Реформы, для которых в более спокойные времена потребовались бы десятилетия, были запущены в считаные недели. Чтобы поддержать уход за детьми и оживить рождаемость, временное правительство учредило семейное пособие. Французские женщины впервые в истории получили возможность голосовать, что стало воплощением давнего убеждения де Голля: современное общество должно иметь всеобщее избирательное право. Резко возросло социальное страхование, оно «ликвидировало страх болезни, несчастного случая, безработицы, что висел над трудовым человеком испокон веков», – писал де Голль¹⁷⁴. Система планирования военного времени не столько была отменена, сколько превратилась в дирижистскую экономическую политику. «Эйр Франс», «Рено», уголь, газ, электричество – все это было национализировано. Во второй половине 1945 года были основаны Комиссариат по атомной энергии и Национальная школа администрации – два столпа послевоенной Франции.

Де Голль продемонстрировал, что революционные преобразования можно проводить без революций. Он стоял в промежутке между коммунистами и рыночными либералами, квартиросъемщиками и владельцами собственности, что напоминало взвешенную позицию афинского законодателя Солона, которую он одинаково занимал по отношению как к богачам, так и беднякам своего общества: «Встал я меж тех и других, простерев мощный щит свой над ними / И запретил побеждать несправедливо других»¹⁷⁵.

Каким бы, однако, мощным ни был щит де Голля, он буквально трещал под напором домашних политических потрясений. Послевоенные политические институты Франции пребывали в зачаточном состоянии. Де Голлю было не на что опереться в осуществлении своего «верного идеала Франции». Удержать страну от очередного жестокого раскола из числа тех, что долгое время разделяли Францию на католиков и антиклерикалов, монархистов и республиканцев, социалистов и консерваторов, могла только легитимная центральная власть.

Де Голль не был сторонником диктатуры – централизованная власть должна была пройти проверку регулярным народным волеизъявлением. Его идеалом была сильная исполнительная власть в рамках республики с двухпалатным законодательным органом и независимым судом:

«…для того чтобы государство действительно стало инструментом национального единства французов, выразителем высших интересов страны и преемственности в деятельности нации, я считал необходимым чтобы правительство создавалось не парламентом, иначе говоря, не политическими партиями, а стоящим над ними политическим деятелем, получившим мандат непосредственно от нации в целом и способным выражать ее волю, решать и действовать»¹⁷⁶.

21 октября 1945 года французы избрали Учредительное собрание – временный законодательный орган, которому была поручена разработка новой конституции. Три недели спустя почти единогласным голосованием собрание утвердило де Голля главой правительства, что, как он язвительно заметил в своих мемуарах, было скорее признанием прошлых заслуг, чем пониманием его видения будущего.

Стоило правительству приступить к работе, как исторические коллизии Третьей республики не замедлили вновь себя проявить. Они начались уже с формирования правительства 21 ноября, которое, согласно конституции, подлежало утверждению парламентом. Представляя крупнейшую партию в составе Учредительного собрания, коммунисты потребовали для себя три важнейших министерских портфеля – внешней политики, обороны и внутренних дел. Хотя де Голль отказался удовлетворить это требование, он все же счел себя обязанным отдать под контроль коммунистов министерства экономики и труда.

Через несколько недель де Голль понял, что проигрывает борьбу за содержание новой конституции. Обычный политический лидер мог бы смириться с таким разочарованием как с жертвой в целях удержания власти, но де Голль не собирался разменивать свои убеждения на практические, по мнению других, выгоды. На протяжении всего своего извилистого военного пути он демонстрировал умение превращать немыслимое в реальность. Коль не удавалось осуществить моральное обновление общества, он был готов отказаться от того, что другие сочли бы личными достижениями, к которым он стремился в борьбе и страданиях.

19 ноября де Голль спросил канадского посла, примет ли его Канада, если он уйдет в отставку. Выступая 1 января 1946 года перед Учредительным собранием с речью в защиту своего оборонного бюджета, он заметил, что, возможно, последний раз выступает «в этом полукруге»¹⁷⁷. Через пять дней он уехал в отпуск и, вернувшись 14 января, по секрету сообщил министру внутренних дел Жюлю Моку: