Kitabı oku: «Кустырь», sayfa 3

Участковый нашёл Рюмку до обеда в компании похмеляющихся работников фабрики по производству пищевых добавок и смесей. Мужчины сидели с пивом, вспоминая, как накануне пили водку, хрустели маринованным лучком, доставая его из банки одной на всех вилкой.

– Я и говорю мастеру, что всегда четыре мешка за смену уходило, а теперь… – пьющий пиво мужчина прервался на полуслове и выпрямился. Полицейская форма была в питейных заведениях непривычным и нежеланным явлением, хотя они ничего дурного не совершали.

Капитан полиции представился и поздоровался. Один из выпивающих зачем-то спрятал вилку в карман, опытный Рюмка оставался спокоен. Он отошёл вместе с капитаном, выслушал его и кивнул.

Городские сумасшедшие собирались вместе редко. Только в исключительных случаях, как сейчас. Они стояли в квартире Самурая и чувствовали себя неловко. Все, кроме Рюмки: он на правах организатора был скорее активен, к тому же имел козырь в рукаве.

Когда их странная компания зашла в квартиру, высунулась бабка-соседка и начала возмущаться их нашествию, но Лев басом изгнал её. И вот теперь в квартире они осмотрелись и примостились кто где в комнате побольше. Даже тут всё была заставлено припасами, потому для массивного Льва нашлось место только на краю подоконника, Аля устроилась на единственном стуле, а Рюмка с Тележкой – на кровати.

– Я всё узнал, можно вступить в право собственности только через полгода. Так уж устроено.

– А похороны когда?

– Послезавтра. Нашли его вчера, после обеда.

Помолчали. Аля рассматривала фотографию молодого Самурая с женщиной и ребёнком.

– Мы ведь ничего про него не знали.

– Да кто про кого что-то знает? – прогудел Лев с подоконника. – Давайте забудем на полгода про это неожиданное наследство, просто будем ночевать здесь, кому надо, да едой разживаться. И вот ещё, Тележка. Никаких вещей сюда не притягивай, слышишь?

– Слышу, – отозвался мужчина с кровати. – Мне здесь ночевать и не придётся, мне дома спокойнее.

– Ну смотри, здесь захламлять ничего нельзя, имей уважение.

– Я копии ключей сделаю бесплатно, у меня знакомый есть на рынке, – вмешался Рюмка.

– Добро, Рюмас, – Лев снял пальто. – Ты припас жидкости или нужно сходить?

– Обижаешь! – мужичок вытащил из кармана свой козырь. – Закуски здесь на пару лет, только топливо подтаскивай.

– Ты давай за кружками сходи лучше.

– Нет, Лев, тебе идти, – вмешалась Аля. – Там бабка уже чёт ходит, нужно ей разъяснить.

– Ладно, схожу.

 Лев на кухне растолковал бабуле про новых соседей и снова изгнал к себе переваривать новость. Нашёл чашки общего пользования, разномастные и со сколами. Вернулся с ними, Рюмка разлил теплую белую на два пальца каждому. Тележка вытащил из горы банок огурцы в томатном соке, открыть не смог, отдал Льву. Когда все были готовы, последний покашлял и произнёс:

– Давайте. За нашего товарища, собравшего нас здесь. Не забудем его, пока живы сами. Не чокаясь.

 Все четверо выпили.

Новость о том, что Самурай умер и оставил квартиру своим собратьям по улице, надолго стала самой обсуждаемой в кафе, пивных и на рынке. Благодаря Льву, который уехал своим обычным ночным поездом и рассказал о происшествии в другом городе, на похоронах собрались городские чудаки и оттуда. Что уж говорить про их небольшой город. Дорога к кладбищу была куском автомагистрали, откуда, перейдя мост, нужно было повернуть на обычную грунтовку. Через мост вели пешеходные дорожки, но почти всегда пустующие, пыльные. Никто не приходил сюда пешком, всё на машинах да на автобусе. Но эти странные люди, одетые в разномастное тряпьё, шли отдать долг памяти такому же безумцу, как они все.

Пешеходные дорожки наполнились людьми, сбивающимися маленькими кучками. Они были похожи на освобождённых пленников концлагеря, которым открыли ворота и показали направление, а они пошли своим ходом в поисках куска хлеба и тёплого места под не рухнувшей крышей, где можно без страха преклонить голову.

Прощание проходило возле социальной могилы, вырытой экскаватором в мёрзлой земле. Самураю к бесплатному гробу предоставили ещё покрывало и тапочки.

Аля тихо плакала и гладила Вильму: ей казалось, что мужчина, прикрытый в гробу по подбородок, замёрз. Пришли двое полицейских в гражданском. Соседи по коммуналке. Десяток мужичков привёл с собой Рюмка, сразу предупредивший, что поминок не будет, но они всё равно пришли – может, в благодарность за закусь. Лев привёз с собой из другого городка знакомого деда, у которого на плече сидел кот. Он был старостой сумасшедших и тоже счел необходимым простится с братом по улице и безумию. Кот щурился на Вильму. У Тележки из кармана тихонько звучало радио. Несколько десятков других сынов улицы стояли позади разнородной толпой. Многолюдные похороны для человека без родни.

Спустя полгода полная женщина нотариус, подозрительно косясь на собравшуюся компанию и с сомнением водя носом, выдала документ на подпись о вступлении во владение имуществом четырём гражданам:

Михаилу Сергеевичу Кирееву – Рюмке;

Арсению Павловичу Толстову – Тележке;

Льву Игоревичу Решетникову – Льву;

Алевтине Ивановне Смагиной – Але.

Два языка.

 Новая жизнь Яны началась с того, что отец перевёз её с вещами в новую квартиру, где ей предстояло существовать дальше. Мужчина переживал про себя, что жильё это выбрали они, родители, не дав девушке возможности сказать своё слово, но та не сопротивлялась и просто помогала упаковывать наполовину собранные с прошлого переезда вещи. Чуть раньше она перебралась от парня к родителям.

Странно себя чувствовал тогда её отец. Он не мог избавится от мысли, что когда-то маленькую Яночку двухдневным младенцем он внёс на руках в их квартиру. Она, проспавшая весь пусть из роддома, испугалась тогда звуков лифта, проснулась и начала тихонько плакать, будто мяукать. И вот, спустя годы, девушка приехала из сурового мира на то же место. Потерпела сердечную неудачу, получила рану, от которой ни защититься, ни заслониться руками. И тоже плакала, просто позже, в своей комнате. И тоже тихонько, не желая волновать их с матерью. Но они слышали.

Когда все вещи, занявшие багажник и оба задних сидения в автомобиле, были подняты, мужчина собрался съездить за женой, чтобы посидеть немного по-семейному, но Яна тихонько окликнула его.

– Паап, – по привычке она чуть потянула гласную.

– Да, милая, – он посмотрел в её глаза и всё понял. Отдал ключи, поцеловал в висок.       – Я оплатил эту квартиру на год вперёд. Так что можешь не беспокоиться об аренде, только квитанции на тебе.

Она кивнула, посмотрела с лёгким удивлением и вопросом.

– Но как же?

– Откладывал кое на что, не бери в голову.

Яна поцеловала его в колючую щёку.

– Спасибо, папа.

И мужчина уехал, чуть пыхтя в усы, волнуясь и придумывая, как объяснить жене, что чайного семейного застолья не будет. Ничего, она поймёт. Ничего.

Девушка осталась одна. Побродила среди немногочисленных пакетов и коробок, согрела чаю, выпила его с парой черносливин. Плакаты с музыкальными группами остались в её подростковой комнате, а в нынешней её квартире обои были новёхонькие, безликие.

Яна вытащила плед и положила на диванчик, свернулась под ним и вздохнула. Когда она осталась в одиночестве, её мысли будто остановились совсем.

После внутренней тишины, перед тем как заснуть, она вдруг вздрогнула. Откладывал… Это же папа про свадьбу. Её свадьбу. Они давно с мамой поговаривали об этом, но она отмахивалась, про себя где-то не веря до конца, что Коля сделает ей предложение. Девушка часто удостаивалась от него шуточек о глупых и бездумных желаниях девчонок выйти замуж, успокоиться и начать толстеть.

Понятно, что её семья не богата, и отец хотел подкопить денег, чтобы, если уж случится, выглядеть на фоне новоиспечённых родственников прилично.

Слёзы навернулись и потекли по щекам без всякого сопротивления. Девушка прекрасно знала, как отец может заработать. Про его дополнительные смены, про отпускные, хотя он годами не брал отпуск. Про бережно складываемые в большую советскую энциклопедию премии. Когда-то он на них купил ей первый взрослый велосипед и платье на выпускной. А вот за эти годы скопил на свадьбу дочери, в той же старой книжке со знаниями, всё больше устаревающими с каждой покупкой. Теперь эти деньги ушли на 12 месяцев жизни здесь, в этой чужой маленькой квартирке. Или даже на 13, ведь хозяева наверняка захотели залог за месяц. Нехорошее число, неправильная трата. Нежеланная.

Такие слёзы невозможно остановить: горькие слёзы жалости к отцу, к себе и своей судьбе, которая привела её сюда. Второй этаж из пяти, типовая дверь, серые обои. Яна завернулась посильнее в плед, а слёзы капали прямиком на обивку дивана. Хозяйский, тут стоял, ждал её, серо-зелёный, жёсткий.

 Сразу после расставания свою жизнь приходится восстанавливать по осколкам, часть из которых разбита в мелкую крошку, а часть просто потеряна. Но для Яны самым важным было ответить для себя на вопросы, которые жгли её душу: «любил ли её Коля? И если любил, то когда перестал?».

Проснувшись спустя несколько часов, девушка не сразу поняла, где она. Яна немного полежала на диване, безэмоционально глядя перед собой, но потом собралась с силами и встала. Она прошлась по комнате вдоль стен, пробегая пальцами по горизонтальным поверхностям, силясь поставить точку на месте разъедающих вопросов. Когда-то с Николаем её познакомили родители на небольшом дружеском мероприятии. Он сын их давнишних, ещё институтских приятелей, которые уехали работать в город в области и редко оттуда выбирались. Коля немного старше и вдвое больше Яны, симпатичный русый парень, немного грузный и с легко краснеющими щеками. Он сразу потряс девушку уверенностью, с которой держался среди взрослых. В свои тогда восемнадцать лет она чувствовала себя скорее только будущей взрослой. Коля же жал руки, шутил, сам наливал себе коньяк и называл всех на «ты». Яна смотрела на него с любопытством, с которым смотрят на мальчишку, который вздумал ходить на руках перед завучем, и ни о чём романтичном не думала, хотя окружающие и начали многозначительно переглядываться.

Через пару дней после мероприятия мама позвала её к трубке городского телефона. Коля пригласил её на свидание. Яна посмотрела тогда на маму, которая решительно кивнула, и ответила неуверенным согласием.

За этим последовала обычная череда свиданий. Яна тогда никак не могла понять, нравится ли её этот парень с животом и квадратными плечами или нет. Он был драматически не похож на певцов и героев сериалов, которые ей нравились, но эта была жизнь, так ведь, наверное, всегда и бывает.

Постепенно они стали парой. Девушка робела и была благодарно ему, что он не торопил её. Яну удивляло, как другой человек, тёплый и становящийся всё ближе, может быть так иначе устроен. Коля ел огромные порции еды, был всегда обжигающе горячим, храпел раскатисто и был в такие моменты тяжёлым, как КамАЗ. Перевернуть его было ей не под силу, но она и не старалась. А вот кухня была по-настоящему её местом битвы. Пироги, десятилитровые кастрюли борща, тяжеленные куски запечённого мяса: всё это нужно было готовить исправно и в срок, а иначе у парня портилось настроение.

Девушка старалась ответить для себя на вопрос: «обижал ли он её?». Отвечала, но потом начинала сомневаться в верности ответа и начинала обдумывать вопрос снова.

С одной стороны, Коля с его громкостью мог защитить её от кого угодно, что и демонстрировал несколько раз. С другой – эта громкость часто обращалась против неё. Когда Яна рассказывала об этом маме, та всегда отвечала: «Ну просто он такой, трубный».

«Трубный, трудный…» – думала девушка и шагала пальцами как двумя ножками по столешнице.

Парень ругался на неё. Ни разу не тронул и пальцем, но очень ругал за проступки, даже самые не слишком серьёзные, вроде пересоленного супа или мятой рубашки. Его крупное тело порождало исключительно громкий, страшный звук, и Яна замирала с опущенной головой в такие моменты. В её семье никто никогда не кричал, так что громкий голос оказывал на неё самый сокрушительный эффект. Про себя она думала, что большим людям положено громко говорить и их лёгкие – это колыбель бурь.

Спустя примерно полгода свиданий Яна переехала к Коле, про себя решив, что станет примернейшей из хозяек. Они делили быт два долгих года, за которые девушка узнала о парне только повседневные вещи. Сколько класть сахара в чай, какой толщины блины и какое постельное бельё. Куда он ходил, чем занимался на работе и после неё, когда задерживался, – ей спрашивать было нельзя.

 Яна села на пол, прислонившись спиной к стене.

 Может Коля и любил её, но только пока ему было это удобно и приятно. И это не значит, что за эти два года совместной жизни она стала меньше для него стараться, нет. Но, видно, время прошло, и он просто устал от неё.

Девушка не могла не заметить, что Коля стал всё меньше времени проводить дома. Он задерживался допоздна, часто уезжал к друзьям с ночёвкой и стал ещё придирчивее в еде. Яна не задавала вопросов и в его отсутствие ходила тайком на танцы, которые парень не одобрял. Не запрещал совсем, но отказывался туда её возить.

Эта небольшая отдушина грела сердце девушки, позволяла не грустить в одиночестве по вечерам. Кружась под зажигательную испанскую музыку, она думала о том, что Коля когда-нибудь оценит её неконфликтность, покладистость и терпеливость.

Но не случилось. И теперь она одна. Вместе с грудой своих вопросов, надежд и сожалений.

 Квартирка была аккуратная, безлико-чистенькая. Особенно обживаться здесь пока не хотелось, зато постоянно хотелось спать. Приходя после работы домой, Яна просто залезала под плед, не принимая душ и не готовя еду, и засыпала. Ей будто нужно было отделить рабочее время, во время которого она была прежней улыбчивой секретаршей в крохотной компании, от времени, когда не нужно притворяться. Просыпаясь через час или два, она ощущала, как неподходящая для сна одежда врезается в тело. Избавлялась от неё и шла принимать душ. Потом ела салат, хлеб и варенье с чаем, после чего залезала в кровать с книгой.

Девушка начинала читать в эти недели разные книги: библиотека находилась всего в двух домах от её хрущёвки. Книги она набирала без особенной идеи, просто снимая привлёкшие её томики с полок с классикой. Проблемы начинались, когда она дочитывала до каких-то моментов в историях, которые как-то перекликались с её жизнью. Стоило появится крупному громкому гусару, он начинал ассоциироваться с Колей, юные робкие девушки сразу же становились ею, а несущие разлуку обстоятельства – их расставанием.

Закрыв несколько книг в самом начале, Яна начала выбирать тщательнее, и спустя какое-то время поняла, что ей нужно. Те размеренные и ненавистные школьникам описания природы, проза наблюдений. Она тогда скучала так же, как и все, находя тексты затянутыми и бессобытийными, и только теперь поняла, зачем они нужны. Пластыри души, милосердие для сознания. Застреваешь в них, погружаясь в подслащённое тихое спокойствие. Это всепрощающая искусственная кома для тяжело больных и разбитых людей. Все эти истории про деревья, рыб и ежей нужны, когда ты хочешь выздороветь, хочешь дождаться момента, когда сердце зарубцуется.

Девушка ждала выздоровления, и сама себе назначив строгий распорядок. Работа, сон, книги, танцы, посещение родителей. Ей не хотелось ничего лишнего, даже встреч с немногочисленными подругами, которые сначала жаждали подробностей расставания, но потом отстали.

Этот режим был расширенной версией лечебных столов, но касался всей жизни. Она запрещала себе фильмы, в которых был хотя бы намёк на романтику. Запрещала плакать и, когда хотелось, начинала делать уборку или растяжку. Получалось почти всегда, но всё же случалось ронять слёзы в ведро с водой или на ковёр.

Мама Яны чувствовала за собой небольшую вину из-за состояния дочери, и теперь она старалась убедить её, что всё к лучшему, и Коля с самого начала был каким-то не таким, не родным, что ли. Этим она вызывала у девушки раздражение. Раз мама что-то там знала, что же не сказала ей раньше? Папа только вздыхал в усы и ободряюще сжимал ей руку.

Постепенно стол номер шестнадцать начал работать. Всё реже подкатывали слёзы. Первой вернулась музыка, снова начав приносить радость.

Яна точно знала, что двери много значат. Они не просто разделяют помещения, двери что-то меняют в сознании. Чтобы выйти из офиса, ей приходилось преодолеть целых пять дверей, и это кардинально меняло её настроение, внутреннее состояние и даже выражение лица.

Девушка заканчивала очередной рабочий день, и за время, что она проходила все эти двери, она сворачивала полностью внутреннюю проводку, систему реагирования на любые просьбы, звонки и сообщения. Расслаблялась, превращалась из слышащей всё проворной секретарши, в девушку, которая может не откликнуться на своё имя на улице.

Этот поход с работы к своему серо-зелёному дивану Яна совершала под негромкую музыку в наушниках: нью-эйдж в этнических своих воплощениях дарил чувство свободы, растворения и спокойствия. Она никогда не заходила в магазин по пути домой, так как спешащие и раздражённые люди портили ей настроение. Еда на вечер была куплена в обед и уже лежала в её рюкзаке. Девушка привыкла к новому маршруту и радовалась тому, что путь её лежит через парк. Но в этот вечер, сквозь флейту Пана, наложенную на звуки цифрового пианино и мысли о скорой встрече с Пришвиным, Яну окликнули. Это оказалась её бывшая однокурсница, яркая и приветливая Виктория. Она сидела на покрывале с двумя парнями. Докричавшись до подруги, она обрадовалась ей и потащила знакомиться со своими собеседниками. Яна оторопела, от неожиданности сделала несколько шагов, влекомая Викой, поздоровалась и, поняв, что отступать уже некуда, аккуратно присела на край расстеленного на траве покрывала. Парни оказались нерусскими, энергичными и доброжелательными.

Яна украдкой рассматривала их, стесняясь принимать участие в разговоре.

Один, с широким лбом, на который падала завитушка волос, с белоснежной улыбкой, был старшим и сносно говорил по-русски.

Как Яна поняла из разговора, второй парень приехал совсем недавно посмотреть Россию, и студентом пока не был. У него были не такие кудрявые волосы, и походил на брата он только стройностью и мастью. Черты лица его тоньше и улыбался он сдержано, будто немного натянуто, лишь слегка показывая зубы. Оба их лица несли непривычные, экзотичные черты. Небольшие, но остро-чёрные глаза, чётко очерченные брови, полные, но неяркие губы.

Никакие черты по отдельности не были чужеродными, но вместе сливались в непривычные образы.

«Наверное, младший ведёт себя скромно оттого, что не понимает язык», – решила Яна и стала снова украдкой рассматривать лицо его. Ей казалось, что в больших зрачках парня очень уж ярко отражается дневной свет, будто вспыхивает, как на обработанных гранях полудрагоценных камней.

Мимо их компании прошли две девушки, бывшие одноклассницы Яны. Они были из тех популярных и задиристых девчонок, у которых хватало мозгов не попадаться на глаза взрослых во время розыгрышей разного уровня жестокости.

– Глянь, – одна сжала запястье другой, – Янка, что ли. Та, тормозная.

– Где?

– Да вон, на покрывале, в компашке, к нам спиной.

– Она, она. Иностранцы с ней что ли какие?

– Ага. Не верится даже. Может госпрограмма какая для поддержки женщин, обделённых вниманием русских парней?

Девушки засмеялись.

– Для неё в самый раз.

 Посидев с ребятами полчаса на покрывале, Яна почувствовала себя на удивление раскованно. Речь шла о простых и понятных вещах, вроде интересных мест города и уличной еды. Старший понимал лучше, чем говорил, и на всё реагировал немного чрезмерно радостно, иногда споро и певуче переводя брату.

– Мы живём в одном месте. Общежитие. И почти всегда там, недалеко. Не бываем здесь в центре и вообще нигде.

Рауль смешно произносил имя «Биктория», на что она пошутила, что предпочитает только мужчин. Тот явно не понял, но смеялся за компанию радостно.

Вика строила глазки Раулю, а Яна с его младшим братом Мартином чувствовали себя немного лишними.

Когда Вика начала учить выговаривать его букву «В» в своём имени, Мартин поднялся.

– Сможешь проводить его на остановку, Ян?

Виктория произнесла это на удивление душевно и просяще.

«Кажется, тут дело серьёзное», – подумала про себя Яна и, конечно же, согласилась.

Марти поцеловал брата и Викторию на прощание, и во время этого Яна немного разволновалась. Он сделал это так обыденно и легко, словно у всех людей по всей Земле принято прикасаться друг к другу губами и не придавать этому особенного значения.

До остановки Яна и Мартин шли молча, совсем не тяготясь тишиной. Каждый думал о чём-то на своём языке, и только жмуриться от яркого солнца приходилось вместе. Девушка улавливала слабый аромат дерева и каких-то цветов, исходивший от Мартина, и запах этот был для неё совершенно новым, непривычным, но дарящим чувство лёгкости и беззаботности.

Когда пришло время прощаться, Яна немного напряглась, но парень только широко ей улыбнулся и посмотрел своими обжигающими глазами с каким-то удивительным для него, не говорящего на русском, пониманием.

На следующий день Яна была на танцах, потом наступили выходные, которые она провела за просмотром многосерийного фильма про любовь, чтением и генеральной уборкой кухни. Она давно поняла, что для уборки всей квартиры у неё не хватает сил и настроения, а убирать без настроения значило портить хрупкую атмосферу затаённого одинокого спокойствия, царившего у неё дома.

В понедельник после работы небо было серое, будто вот-вот пойдёт дождь, но девушка отказалась от мысли поехать домой на автобусе и неторопливо зашагала по дорожке в парке. Она шла мимо места посиделок на пледе с тайной мыслью увидеть всю компанию снова, несмотря на то, что в воздухе уже носились первые тени сумерек, да и вообще был ветрено, чуть тревожно.

Конечно, на том же месте никого не было. Девушка чуть замедлила шаг, отметила про себя, что ничего здесь не напоминает о дне их знакомства и смеха на покрывале, даже трава не примята.

Она пошла дальше, раздумывая о том, смогла бы она быстро узнать братьев в потоке иностранцев, гомонящем и радостном, вываливающемся после пар на улицу. И как можно так легко и радостно жить, чтобы улыбаться каждой мелочи, как Мартин с братом?

Удивительно устроен наш разум: получив радостную новость от оперативно работающей зрительной системы распознавания лиц, в первую долю секунды он не успевает сообразить, сформулировать, осознать до конца, и просто вбрасывает тёплую волну радости. Яна издалека увидела знакомую, чуть кудрявую голову. Совсем мельком, краем глаза, и фигуру парня сразу же заслонили женщины с колясками, но уже во вторую половинку секунды она знала, что это он. Постаралась как можно скорее обогнуть мамаш, чтобы убедиться в этом.

Мартин сидел на лавочке и, несмотря на книгу, лежащую на коленях, он рассматривал людей, не опуская глаз к страницам.

«Может он ждёт меня?» – мелькнула предательская мысль, и девушка замедлила шаг. Ей захотелось достать из сумочки свою серебристую кнопочную раскладушку и сфотографировать его, пока он не видит, пусть фотографии на телефон и получаются достаточно размытыми.

Мартин заметил её. Может потому, что только она из всех размеренно идущих по парку людей и замедлила шаг. Он улыбнулся и взмахнул рукой, не до конца подняв её в воздух, а замерев на полпути, держа ладонь чуть выше лица, будто неуверенный троечник, случайно знающий правильный ответ на вопрос грозной учительницы. Яна приблизилась к лавочке и замедлила шаг, раздумывая, что сказать.

– Привет! – негромко произнесла девушка, надеясь, что Мартин её поймёт.

– Saudação! – парень открыто взглянул на Яну со своей лавочки, после чего встал и пошёл рядом с ней, отставая на треть шага.

Идти по прежнему маршруту не хотелось, но Яна не была готова звать Мартина домой, в свою маленькую, опрятную, девичью квартиру. А парень ни на чём не настаивал: он медленно и молча шагал, ведомый Яной, держа в одной руке свою недочитанную книгу.

Они свернули в сторону от дороги, к зелёной траве и высоким елям, которые величественно покачивались от порывов ветра. Покрывала у них не было, так что они, не сговариваясь, сели на отшлифованное множеством парочек бревно возле небольшого вялотекущего фонтана.

– E lindo como em casa. São Paulo, – негромким и мягким голосом произнёс Мартин, запрокинув голову и разглядывая ветви дерева, сквозь которые виднелось вечернее небо. На нём была светлая футболка, делающая тон его кожи ещё более смуглым, и расстёгнутая клетчатая рубашка, полы которой иногда раздувал ветер.

– Извини, я не понимаю, – Яне было неловко открыто смотреть на Мартина, поэтому она уставилась на его книгу, которую парень положил рядом с собой. Название и автор были написаны на незнакомом для неё языке, но на обложке девушка смогла рассмотреть украшенный цветами ретро автомобиль, стоящий возле каменной арки.

 Лишённые возможности говорить, они просто смотрели на воду и на деревья, которые шуршали кронами и роняли тонкие желтоватые иголки. Иногда Мартин смотрел на неё спокойным, не оценивающим взглядом, а она видела это боковым зрением и улыбалась, отводя взгляд. Издалека раздавались голоса взрослых и вскрики детей, но отдельных слов было не разобрать.

– Olha, Esquilo! – внезапно произнёс Мартин, качнувшись к Яне и тронув её за руку. Движением головы он указал на ствол дерева, на котором девушка рассмотрела застывшую вниз головой белку. Животное подёргивало серо-рыжим хвостом и будто присматривалось к сидящей неподалёку парочке, желая понять, ожидать ли от них опасности. Яна и Мартин тоже застыли, чтобы не спугнуть грызуна: девушка чувствовала своей кожей чужое прикосновение, от которого накатывающий на них вечер казался как будто теплее.

Белка убедилась, что вокруг безопасно, и длинными резвыми прыжками спустилась с дерева на землю, пробежала по усыпанной еловыми иголками земле и запрыгнула на край фонтана. Подбежав к месту, куда ветром сносило немного воды, она принялась пить, иногда поднимая голову и не переставая подёргивать хвостом.

– Искилу. Белка… – шёпотом повторила Яна, и Мартин одобрительно кивнул ей головой, оторвавшись от рассматривания зверька. Она улыбнулась и указала на Мартина пальцем, после чего и он попробовал произнести название животного на русском. Получилось не слишком ловко, из-за чего они рассмеялись, спугнув утолившую жажду белку обратно на дерево.

Вечер сгущался. После появления белки Мартин смог объяснить девушке ещё несколько слов на португальском с помощью окружающих их предметов. Теперь Яна знала, как на родном Мартину языке будет «книга» и «дерево», «рубашка» и «рука»: последнее парень объяснил, чуть-чуть сжав в своих пальцах её запястье.

Когда стало окончательно холодно, Яна жестом показала Мартину, что пора идти. Они вместе прошли через парк, в котором уже давно горели фонари, до её дома и подъезда с закрытой, толстой и снабжённой домофоном дверью. Мартин сел на деревянную лавочку перед подъездом и поманил за собой Яну, после чего изобразил, будто что-то пишет на своей ладони.

Яна достала из сумки ручку и, немного поколебавшись, свою записную книжку. Она не показывала её никому, тем более парням: боялась, что они могут высмеять её любовь к цветным ручкам и крохотным цветочкам на полях. В этом блокноте она собирала строки из окружающего мира, которые ей нравились. Не обязательно из книг, а прозвучавшие при ней вслух или обнаруженные в журналах, газетах, на билбордах. Девушка никогда не решилась бы дать такую личную вещь никому, кто мог бы её прочитать. То есть совсем никому среди её знакомых, кроме Мартина.

Яна открыла ему чистый разворот и дала фиолетовую гелевую ручку. Мартин развернул блокнот боком и неожиданно широко изобразил узнаваемые центральные ворота в парк. Девушка старалась не выказывать своего удивления и восторга, только во все глаза смотрела на его руки, запоминая стремительные движения и тон кожи. Тонкие пальцы, лёгкий нажим, обострившиеся костяшки, летящие линии… На странице проступили две колонны, решетчатая арка главных ворот и калитки. Деталей было немного: Мартин не показывал, как умеет рисовать, просто делал место узнаваемым. В конце он написал на листе: «17.30?», чем вверг Яну в лёгкую панику. Показалось, будто он пишет на её языке – так внезапно появились эти цифры.

Она кивнула и забрала блокнот и ручку. Мартин без слов дал понять, что завтра будет ждать её там. Яна с некоторым усилием над своей робостью подняла глаза: он смотрел на неё с теплотой и улыбался, а в его глазах отражались блики желтоватых фонарей.

– Ну если нету, девушка, где ж я вам возьму? Сама напишу? Нету. И не будет, – Яну в библиотеке ждал крайне нерадушный приём. Она нашла по каталогу, состоящему из твердых картонок, заполняющих длинные шкафчики с литерами возле ручек, что в библиотеке, в хранилище, должен быть русско-португальский разговорник, написанный ещё до её рождения. Чтобы ей его выдали, нужно было написать запрос, довольно объёмный и официальный. Потом подождать ровно неделю, и это только ради того, чтобы услышать отказ.

«Выдан. И не вернули. Возьмите испанский, он похож».

И всё, иди, куда хочешь. На её робкие просьбы найти аналог она получила только раздражительную отповедь.

По пути обратно в офис из библиотеки, куда она ходила в свой обеденный перерыв, Яна думала, что будет дальше. Мартин встречал её почти каждый день, провожал домой и уходил, а она всё так же не чувствовала в себе решимости пригласить его к себе. Он всегда держался спокойно, доброжелательно и улыбался, а её терзало чувство, что именно на ней лежит ответственность за дальнейшие шаги.

Яна понимала, что нравится Мартину, но никак не могла понять, как она сама относится к нему. Да и как это можно просто понять, когда выстроить между ними диалог было практически невозможно. Да, он говорил своё потешное «ждраству» и ещё несколько слов, которым за эти дни научила его Яна, но этого было бесконечно мало.

Яна зашла в офис, думая о том, как решить эту безвыходную проблему. Ведь не будет же он ходить за ней бесконечно. Трезво расценивая свою привлекательность, девушка считала, что уже на следующей неделе его решимость будет давать сбой. Она приостановилась возле зеркала в коридоре и всмотрелась в себя.

«Удивительно, что он и неделю-то проходил».

– А ты чего приуныла, солнце? Пойдём лучше чаю попьём.

Раиса Ивановна была женщиной многоопытной. Сама о себе так и говорила, напрямую и громко. А вот шёпотом по компании ходила история о том, что Раиса была центральным фигурантом по серьёзному экономическому делу, но её оправдали, хотя суммы в деле значились астрономические. И после всех этих событий она пришла к ним, в их небольшую фирму, чтобы провести спокойно старость.