Kitabı oku: «Королева Ойкумены», sayfa 4

IV

Серые тени сливались с низкой пеленой облаков. Некоторое время самолеты кружили, сохраняя высоту, потом сорвались в пике, пройдя, как уверилась Регина, над крышами машин. Через внешнюю акустику в салон вторгся дикий вой. Оглушил, заставил вжаться в сиденье – и, хохоча, унесся прочь. Самолеты уже заходили на разворот.

– L-127 «Emissarius», – морщась, сказал ван Фрассен. – Атмосферная поддержка.

– У них бомбы? Ракеты? Плазматоры?

Ник очень старался, чтобы его голос звучал спокойно.

– Это легкие разведчики. Только импульсные пушки и лучевики.

Капитан хотел добавить что-то еще, глянул на дочь и промолчал. «Нам и этого хватит», – услышала Регина в отцовском молчании. Метрах в ста впереди шоссе вспухло грязно-белым гейзером. Пар, кипящие брызги и обломки покрытия взметнулись к небесам.

– Предупреждают. Требуют, чтоб мы остановились.

– Мы остановимся?

– Нет.

Машину тряхнуло. Регина едва не ударилась лицом о переборку. Беглецы шли теперь на предельной скорости, рыская из стороны в сторону, чтобы сбить прицел. Двигуны натужно ревели на форсаже. Шоссе взорвалось снова – целым каскадом гейзеров. Кипящая мгла обрушилась на внедорожник, по корпусу забарабанили обломки. Машина пошла юзом, но Траубергу, бранящемуся так, что одно это должно было сбивать врагов на лету, чудом удалось ее выровнять. Регина вцепилась в поручень, словно это был корень, торчащий из земли, а она сама падала с обрыва в пропасть. Какое-то время машина вслепую ковыляла по искореженному участку. Казалось, безвидная мгла не кончится никогда. Но вот они вырвались из облака – и увидели, как «Бродяга» со вторым внедорожником, сильно опередив их, уходят.

За опрокинутым указателем объявился съезд на проселок.

– Сворачивай! – заорал капитан. – Уйдем лесом!

Регина с сомнением глянула на хилое редколесье, окаймлявшее проселок. На ум пришла лысина престарелого щеголя, с единственной прядью, зачесанной поперек. Дальше деревья росли гуще. Если добраться туда – появится шанс…

Они не успели.

Съехав с шоссе, машина запрыгала на ухабах – и охнула, получив удар незримой кувалды. Пол встал дыбом, потолок ухнул в пропасть. Мир кувыркнулся, увлекая Регину за собой. В мозгу взорвалась шутиха, брызнув искрами из глаз. Грохот, лязг… Тишина. Покой. Можно лежать и ничего не делать. Можно греться в ватном коконе забытья. Даже голова не болит. Запах, правда… Горим, да?

– Ри, ты… Очнись!

Отстаньте. Я еще полежу.

– Ри, вставай!

Не трогайте меня. Ладно?

– Надо выбираться!

Нет, не отстанут… Над девушкой нависла карнавальная маска: страшная, вся в крови, с белыми, лезущими из орбит глазами. Регина отшатнулась, треснулась затылком – и опомнилась.

– Папа! У тебя…

– Нет времени! Машина горит.

Сбоку вывернулся Ник: схватил за плечи, помог сесть.

– Цела?

– Вроде…

Внедорожник лежал на боку. Верный конь издыхал, агонизируя. Цепляясь за подлокотник сиденья, нависшего над головой, Регина поднялась. Перегородку, отделявшую салон от водителя, разнесло вдребезги. Там, в исковерканной кабине, громоздилась куча бурого тряпья. В ней с трудом угадывалось человеческое тело. Подполковник Трауберг прибыл в конечный пункт своего назначения. Регина отвернулась. Она ничего не чувствовала. Замерзла душой и рассудком. Смотреть на мертвеца незачем. Пустая трата времени. Простая, животная логика. Где-то в глубинах подсознания воздвигся не блок – циклопическая стена. Через такую не пробился бы даже самый сильный эмпат.

Заднюю дверь заклинило. Ник со второго удара вышиб ее ногой. Регина мимоходом удивилась – «Почему этого не сделал папа?» – но тут Ник потащил ее наружу. Они спрыгнули в глубокий снег, провалившись по колено. Следом из машины выпал капитан-командор.

– В лес! – взревел он, приподнявшись на руках. – Без разговоров!

Этот рык, словно мощный пинок, погнал молодых людей к лесу. Обернувшись на бегу, Регина увидела: отец ковыляет следом, неуклюже подволакивая левую ногу. Оранжевые языки пламени лизали внедорожник, пробуя машину на вкус. В небо поднимался султан жирного дыма. Добежав до разлапистой сосны, Регина остановилась, переводя дух, под косым пологом ветвей. Отец тоже доковылял до них – и вдруг начал заваливаться набок.

Кинувшись вперед, Ник не дал капитану упасть. Внедорожник взорвался позже, когда с неба вновь обрушился вой пикирующих разведчиков. Навстречу серым ястребам – хищники стремительно неслись на добычу – вспух черно-красный гриб. Безжалостные ладони хлопнули людей по ушам. Ветер подхватил аспидное, с огненными прожилками облако; швырнул на сосну. Упала душная ночь. Угольное небо плакало, роняя редкие капли пламени. В горле першило от гари.

– Лежать! Не шевелиться! – хрипел капитан-командор, и Регина плотнее вжималась в рыхлый снег.

Самолеты улетели. Вдали прогремели взрывы, и всё смолкло. Ветер уносил прочь клочья копоти. Чадили останки машины. Еще один траурный шлейф тянулся со стороны шоссе. Регина не знала: это горит придорожный сухостой – или «Бродяга»? Удалось ли консулу уйти?

Честно говоря, консул интересовал ее в последнюю очередь.

V

Оторванное ухо болталось на тонком лоскуте кожи. Крови натекло много. Она залила половину лица и шею капитана, пропитала рукав крутки – и продолжала сочиться.

– Пап… твое ухо…

– Знаю.

– Зато я не знаю, получится ли прирастить.

– Режь! – ван Фрассен ободряюще подмигнул дочери. Вышла жуткая гримаса, но ничего лучшего капитан предложить не мог. – Доберемся до госпиталя – новое соорудят. За неделю.

«Если доберемся», – вздрогнула Регина. Она разложила перед собой всё наличное «медицинское оборудование»: нож-универсал, аптечку и два запасных картриджа с лекарствами. «Солдатский коктейль» – антибиотик, анальгетик и тоник-стимулятор – отец вколол себе сам, минутой раньше. Осторожно, чтобы не порезаться, девушка выдвинула лезвие ножа. Керамосталь, атомарная заточка. «Папу ножом? – спросил внутренний голос, обладатель такого чувства юмора, что хоть сразу в смирительную рубашку. – Валяй, деточка! Рука не дрогнет?»

– Давай, я сделаю, – предложил Ник, втайне боясь, что Регина согласится.

– Я умею. У нас спецкурс был.

Да, был. Вот только ампутации в полевых условиях их в университете не учили. И это не игра в «древнего доктора» со скальпелем. Регина спрыснула лезвие антисептиком; не дав себе задуматься и испугаться, одним движением отсекла ухо. Тампон; зажать пальцами. Сосчитать да пяти. Биогель. Готово. Край раны набух багровым потеком – и застыл, заключен в лаковую пленку. Регина перевела дух, только сейчас ощутив, как колотится в груди сердце. Аккуратно протерла и убрала лезвие. Растопив снег в зябнущих ладонях, попыталась смыть кровь с папиного лица – без особого успеха.

– Теперь посмотрим, что у тебя с ногой.

– Перелома нет, госпожа военврач!

Нарочитая бодрость капитана не обманула бы и ребенка.

– Обойдусь без ваших комментариев, пациент.

«Псевдокожа» зимнего ботинка – эластомер с утеплителем и термоэлементами – раскрылась четырехлепестковым «цветком». Штанину и шерстяные кальсоны пришлось разрезать. Увы, нога напоминала синюшную колоду. Лодыжка распухла, ступня вывернута. Вывих? Растяжение? Проклятье! Она не хирург, а пси-анестезиолог…

– Ник, возьми нож и вырежь две прямые палки. И найди, чем примотать.

Пока Ник, увязая в снегу, возился в зарослях, она пыталась вправить ступню. Нога была горячая и влажная, пальцы скользили. Регина крепче ухватила ступню, повернула, стараясь вернуть в нормальное положение. Под пальцами хрустнуло; девушка с трудом подавила собственный крик. Отец не издал не звука. Лишь содрогнулся всем телом, как от электроразряда. Лицо ван Фрассена блестело от пота.

– Всё, папа, всё! Порядок.

Ах, если бы она была в этом уверена! К горлу подступил комок.

– Сейчас мы соорудим шину…

Приложив к опухоли инъектор АПП, Регина набрала на панели код. Согласно инструкции, сосчитала до десяти – и ввела регенерант с анестетиком.

– Ты у меня золото, Ри. Что б я без тебя делал?

– Командуй, пап. Что дальше?

– Уходим. Тут оставаться нельзя.

– Куда?

– В лес. Доберемся до какого-нибудь жилья…

Вернулся Ник, неся палки: не две, а три. Третья была длинной и толстой. Сверху у нее торчала косо срезанная рогулька.

– Вам понадобится костыль…

– Спасибо.

Сбегав к останкам машины, молодой человек добыл жгут обгорелых проводов, и еще рукав Трауберга, отрезанный от куртки покойника. К счастью, рукав оказался весьма объемист. Натянув его на ногу отца – чтобы не мерз! – Регина зафиксировала голеностоп самодельной шиной. Обструганные палки с третьей попытки удалось крепко-накрепко стянуть обрывками проводов. Опершись на костыль и плечо Ника, капитан с усилием поднялся.

– Годится, – он скрипнул зубами. – Дойдем.

Поначалу Ник не мог приноровиться. Они с капитаном по очереди оступались, едва не падая, как разучившийся ходить двухголовый зверь. На проселке дело пошло лучше. Накачанный стимуляторами, ван Фрассен бодрился, браво вбивая костыль в мерзлую землю. Останки машины скрылись за поворотом. Под сводами леса царила торжественная тишина – как в соборе. Лишь снег поскрипывал под ногами. Регине некстати вспомнился храм Святого Выбора. Ветер стих, деревья стояли, не шелохнувшись. С неба начали опускаться мохнатые белые мухи.

– Это хорошо, – пробормотал капитан. – Это кстати…

Снег был девственно-чист. Ни зверь, ни человек давно не тревожили скрипучую целину. Монотонный скрип шагов и однообразие пейзажа действовали гипнотически. На девушку накатило странное отупение. Она шагала, как автомат; невидящий взгляд слепым лучом прожектора шарил по окрестностям, ни на чем не задерживаясь. Казалось, дороге не будет конца, и они будут брести вечно – измученные паломники, без надежды, без цели. Никто их не найдет, никого они не найдут…

Первые следы она увидела через пару часов.

Цепочка отпечатков – чуть меньше Регининой ладони. Четыре продолговатые лунки от пальцев с когтями, «пятка»… След был свежий: его не успело занести. Волк? След одиночный, значит, опасности нет… На всякий случай Регина огляделась. Много ли она смыслит в волках? А в опасности? Мужчины тоже остановились. Капитан потянулся к кобуре: проверить, легко ли извлекается лучевик. Ник захлопал себя по карманам и в сердцах плюнул.

– Парализатор!

– Что – парализатор?

– Обронил… в машине…

«Смогла бы я захватить контроль над зверем? – нервно думала Регина, продолжив путь. – Как местные? Гюйс рассказывал: такое, в принципе, возможно. Но есть ряд нюансов… Жаль, не сказал: каких именно. А я, дуреха, не догадалась спросить…» Справа, шагах в десяти, снег шевельнулся, пошел волнами. Казалось, под ним движется большой гибкий шланг. Вот шланг набух, скрутился петлей, обещая вырваться на свободу, хлестнуть беглецов тугой струей – и, передумав, ушел на глубину.

Регина чуть не обмочилась от страха.

– Снежный удав, – просветил ее Ник. – Не бойся.

– Удав?

– Они на людей не нападают…

Полсотни километров от города – и всё. Ау, цивилизация! Молчит, не отвечает. Мир-дикарь; мир-чужак. Теплокровные змеи, волки… Кто еще? Саркастодоны? Такая зверюга сожрет, и не подавится. Хищно скалясь, подкрался вечер. Воздух наполнился илистой мутью. Кусты на обочине еще были видны, но дальше всё сливалось в неприятный кисель. Скоро ночь. А жилья не видать. Откуда здесь жилье? Глушь, дичь. И папа еле идет, навалившись на Ника; морщится при каждом шаге…

Комариный зуд возник на периферии сознания. Вибрация тончайшей «лески», протянутой к отцу. Прошляпила, дуреха! Действие обезболивающего закончилось. Так, анестезируем контактным путем. Кора головного мозга. Вторая сенсор-зона. Легкая «щекотка» – иначе не активировать нейроны алетиноцицентивной системы. Продолговатый и средний мозг. Гипоталамус и лимбическая система – чтоб наверняка. Пошли эндогенные опиоиды – энкефалинчики и эндорфинчиками, как шутит их кураторша, виконтесса Зингер.

Сейчас, папа. Еще чуть-чуть…

– Ри, твоя работа?

– Пап, я никуда не лазила! Я только…

– Спасибо.

В серой мгле они не сразу заметили просвет впереди. Пни, укрытые снежными шапками, походили на ряды надгробий. Сбрось снег – увидишь годовые кольца, даты жизни и смерти. Проселок упирался в вырубку – кладбище леса; дальше дороги не было.

– Тут какая-то тропа…

Ноги вязнут в снегу. Усталость давит на плечи, гнет к земле. Сесть бы под дерево, привалиться спиной к шершавому стволу; закрыть глаза… Споткнувшись, Регина ухнула в сугроб. Даже руки выставить не успела. Лицо обожгло морозными иголками, гоня прочь сонную одурь.

– Ри!

– Всё… в порядке…

Она с трудом поднялась. Отерла ладонями снег с лица. Моргнула раз, другой. Нет, ей не мерещится. Вдали, меж деревьями, теплился желтый огонек.

– Папа!

– Вижу. Мы не знаем, кто там…

– Сейчас узнаем!

Девушка потянулась вперед, разворачивая «сигнальную сеть». Далеко, на краю восприятия, что-то слабо шевельнулось. Сколько человек? Как настроены? Не разобрать. Надо подойти ближе… Беглецы двинулись на свет. «Кто мы? – гадала Регина, затаив дыхание. – Корабли древних, плывущие на сигнал маяка? Бабочки, летящие на гибельный огонь лампы?» Тропа пошла под уклон. Ник героически старался не упасть: покатись они с капитаном вниз, и кто знает, не свернули бы оба шеи. К счастью, спускаться довелось недолго. Впереди, загородив путь, объявился частокол. Заостренные сверху бревна, плотно пригнаные друг к другу, были под углом вбиты в землю. Окажись на бревнах насажены человеческие головы, Регина, пожалуй, не удивилась бы. Где тут вход? Ворота, или хотя бы калитка…

Хриплый, басовитый лай. Грубый, кажется, женский голос:

– Чар судын! Ыкмыз?

Капитан потянулся к кобуре. И замер, когда в ствол огромной ели, у самой головы ван Фрассена, с чмоканьем вонзилась стрела.

VI

– Я Седьмой. Расстрелял боекомплект.

– Седьмой, уходите!

– …иду на таран.

– Садитесь на планету!

– …на таран…

Контр-адмирал Учындыр вел бой грамотно. Не его вина, что сражение было проиграно изначально. Сорок два корабля против семи: убийственная арифметика. Седьмой замолчал. В тактической сфере маленький зеленый истребитель шел на сближение с вражеским штурмовиком. Штурмовик озарился вспышкой залпа. Миг спустя огненная птица врезалась в его борт, проломив термосиловую броню.

На истребителях класса «Шершень» нет спас-капсул.

От патрульной эскадры неполного состава, вышедшей на плановые орбитальные маневры, осталось три боевых единицы: флагман-фрегат «Гарпун», последний из истребителей и разведшлюп «Зоркий». Потеряв две трети хода, «Зоркий» отходил на нижнюю орбиту, выставляя помехи во всех диапазонах. «Гарпун» прикрывал отход.

«Продолжать бой не имеет смысла. Каутлийцы высаживаются на Кутху. Мы не в силах им помешать. Прорваться на форсаже в пояс астероидов? Переждать…»

– Верхняя полусфера: две цели. Азимуты 46–15 и 37–11.

– Есть цели.

– Плазматорам – огонь. Упреждение три.

– Нижняя полусфера: ракетная атака. Шесть единиц.

– Отстрелить эмитор псевдо-массы.

– Есть отстрел.

– Лучевой батарее – заградительный огонь.

– Ресурс кварковых накопителей – 22 процента…

– Огонь!

Корабли противника перегруппировывались. «Сфера Кассия», классический маневр ВКС Помпилии. Учителям повезло с учениками: каутлийцы были рождены для битв. Сюда бы не патруль кутхов, а 3-ю Локанскую эскадру, да не сегодняшнюю, а ту, которой командовал бешеный контр-адмирал Рейнеке-Кровопийца, да на острие контратаки – «Громобой», и чтоб в командной рубке дрожал от боевой ярости Теодор ван Фрассен, не военный советник, знающий цену большой политике, но лихой и молодой, а главное, ослепительно наивный капитан-лейтенант…

– Нам отрезают пути к отходу.

От золотистого силуэта «Зоркого» отделился рой блестящих точек. Экипаж катапультировался. Оставалось молиться, чтобы им повезло.

– Четвертому: разворот на азимут 05–17. Идем на прорыв. Капитан-командор ван Фрассен! Приказываю покинуть фрегат на спасательной шлюпке. Ваша задача: организовать эвакуацию ларгитасского консульства в Непае.

– Слушаюсь!

– Удачи, капитан.

– Для меня было честью служить с вами, господин адмирал.

В себя капитан пришел от вони. Ядреный букет бил наотмашь – травы, грибы, человеческий пот, деготь, горелый жир… В носу отчаянно свербело. Капитан не выдержал, чихнул – и глаза открылись сами собой. Интерьер привел ван Фрассена в изумление. Сперва он решил, что угодил в гигантскую корзину с крышкой. Потолок, плетеный из жердей и прутьев – такое он видел впервые. С жердей свисали гирлянды кореньев и вяленой рыбы, вязанки клубней зловещего вида – темно-синих, с пятнами багровой «сыпи». Более всего клубни напоминали созревшие фурункулы. Стены были сложены из грубо ошкуренных бревен, пазы «зашпаклеваны» мхом-бородачом. Укрепленная на высокой подставке, чадила плошка с жиром.

Окон не наблюдалось.

Горница – или как она у местных называется? – походила на тюремный барак. В лагерях на задворках Ойкумены часто встречаются такие – только без съестных припасов и более грязные.

Гул голосов, бубнящих где-то на периферии восприятия, смолк. Над капитаном гроздью лун всплыли лица. Знакомые – Регина с Ником. И чужие – две бабищи-туземки. Землистая желтизна кожи; носы-пуговки, глаза-щелочки. В сальные, отроду не мытые косы вплетены украшения – мелкие белые косточки и цветные лоскутки. На лбу и щеках – симметричные борозды шрамов. Близнецы? Вряд ли. Для ларгитасцев все кутхи – на одно лицо. Как и «звездные погонщики» – для кутхов.

– Папа! Ты как?

– Нормально…

Ответил – и лишь потом прислушался к себе. Ногу дергало, оторванное ухо чесалось и время от времени «стреляло» фантомной болью. Но в целом, как ни странно, правда. Нормально. Могло быть хуже. Он смутно помнил, как им отворили – не ворота, даже не калитку, а узкую щель в частоколе; как, протискиваясь, он оступился и упал. Ухнул, сходя с ума, в недавнее прошлое; в открытый, пылающий космос. Приказы адмирала, координатная сетка такт-сферы; рой спас-капсул уходит к планете, исчезает во мраке борт «Гарпуна»… разряд импульсной пушки ощущается, как удар – всем телом; болтанка на входе в атмосферу: «Врешь, сядешь!..» Сквозь бред – смутными тенями – заснеженный двор. Лай собак, скрип ступеней под ногами. Его ведут, поддерживая с двух сторон; волной накатывает блаженное тепло…

– Сагмыр хум? Чугда?

– Мы не можем с ними объясниться, – смущаясь, как маленький, развел руками Ник. – Они от нас чего-то хотят. Бубнят и бубнят…

– Ты же дипломат. Гипнокурс, подготовка…

– Я учил кут-тху. А они… Я не знаю этот диалект! Только отдельные слова…

– Помоги мне сесть.

Бабы загомонили, когда Ник с Региной сунулись к капитану. Молодые люди проигнорировали их гвалт. Ван Фрассен прислонился спиной к теплым бревнам и как бы невзначай проверил кобуру. Лучевик был на месте. Значит, не пленники. Уже легче. А что хозяева хотят за свое гостеприимство – выясним. Он повертел головой, изучая обстановку. Печь, сложенная из серых, тесаных камней, дышала жаром. Рядом с печью под потолком шли широкие полати. Наверху – теплее. Разумно. У стены напротив выстроились в ряд кособокие сундуки. В углу на корточках сидела еще одна кутха – моложе, стройнее, без шрамов на лице. В происходящее она не вмешивалась; молча наблюдала с легким интересом идиота. Никудышный физиогномист, капитан тем не менее уверился, что женщина чего-то ждет.

«Где мужчины? На охоте?»

– Нам бы поесть и переночевать. Мы заплатим, – судя по усталому тону, Ник повторял это в сотый раз. – Узам быхыр хош. Узам быхыр шур-гы. Ю-патака. Фарзад?

Женщины лыбились – лучшего слова не подобрать – на Ника, морща низкие лбы. «Узам быхыр», похоже, был им понятен не больше, чем «тензорный анализ». Отчаявшись, юный дипломат показал жестами: есть, спать. Мы. Тут, у вас. Фарзад? Или не фарзад? Готовность оплатить услуги он изобразить затруднился. Купюры, извлеченные из внутреннего кармана, впечатления на баб не произвели. Похоже, в здешних туристических компаниях деньги были не в ходу. Тем не менее, жесты сработали. Хозяйки, как по команде, сплели пальцы рук в «замок», что на Кутхе, если верить туристическим «толмачам», означало согласие. И в ответ изобразили: есть, спать – очень похоже на то, как это делал Ник. Закончив пантомиму, одна из баб двумя пальцами взяла Ника за нос и слегка подергала. Из ноздрей потекло, и баба, ничуть не смущаясь, утерла Нику нос – опять же пальцами. Ту же операцию она повторила с молодухой, сидевшей в углу. Гнилые зубы обеих обнажились в ухмылке, после чего баба оглушительно – словно гранату взорвала – хлопнула в ладоши.

– Ын’аш, – сообщила она густым басом. – Хуг ын’аш.

– Чего ын’аш? – опешил Ник.

– Не догадываешься?

– Нет… Вы их поняли?

– Вполне, – покосившись на дочь, ван Фрассен быстро отвел взгляд. В целом, он доверял Регине, ее выдержке и хладнокровию. Но в сложившейся ситуации нельзя было доверять никому. Если дочь сорвется, если женское начало победит, затмив ревностью холодные доводы разума, у лагритасцев возникнут большие проблемы. – По-моему, у них проблема с мужчинами.

– И они?..

– Да! – не сдержавшись, рявкнул капитан. – Они хотят, чтобы ты сделал ей ребенка!

– Что вы такое говорите! Вы ошиблись!

Капитан молчал.

– Я…

Ник беспомощно смотрел на Регину, ища поддержки. «Я не предам тебя, – читалось в его глазах. – Верь мне, Ри! Это недоразумение… сейчас всё выяснится…»

Бабам надоело ждать. Старшие хором гаркнули на молодуху, и та с живостью поднялась. Одним движением спустила мешковатые штаны из кожи, оголив крепкие ноги. Нимало не стесняясь, задрала меховую кацавейку, обнажив низ живота и черный треугольник волос между бедрами. В горнице остро запахло самкой. Чуть расставив ноги, молодуха указала на Ника, облизала большой палец и, присев на корточки, сунула палец себе в промежность.

«Сообразил, красивый? – читалось на ее лице. – Тебе понравится…»

– Нет, я не могу! – Ник, раскрасневшийся от жары, сделался пунцовым, как гранат. – Вот моя девушка… Невеста! Сумартай! Ри, ну скажи им… Покажи! Ты же умеешь…

Он пятился от молодухи, словно та была людоедкой.

– Сделай то, чего они требуют. Иначе нас выгонят.

Голос Регины превратил Николаса Зоммерфельда в камень.

– Ри, опомнись! – всегда послушный, как пес, сейчас парень восстал. Щеки его пылали, губы тряслись. Казалось, он вот-вот разрыдается. – Это варварство! Дикость! В конце концов, это негигиенично…

– Потерпишь.

– Я дипломатический представитель Ларгитаса! Я не имею права…

– Хочешь ночевать в лесу?

– Нет… там холодно…

– Значит, дипломатический представитель? Вот и займись; представь родину в лучшем виде. Считай, это зачет.

– Зачет?

– Не сдашь – вылетишь на мороз. И мы с тобой за компанию.

Ван Фрассен видел, чего стоит дочери ровный, язвительный тон. Удержаться, не дать слабину; не броситься к парню – мой, не отдам! «Совсем взрослая, – он до хруста сжал зубы. – Анна-Мария, что бы ты сделала на ее месте? Переступила бы через себя?»

– Ты уверена?

– Иди, Ник.

– Но я этого не хотел!

– Я знаю.

– Ты должна понять…

– Да иди же, кретин!

Ник обиделся – яростно, до слез, даже не успев сообразить, что именно этого Регина и добивалась. Резким движением он обернулся к бабам, сцепил пальцы в «замок» – знак согласия отдавал похабщиной – и на деревянных ногах двинулся к молодухе. Та скалилась в улыбке. «Я спасаю нас, – убеждал себя Ник. – Это не считается…» В паху возникло знакомое томление. «Великий Космос, как стыдно! Я что, и вправду хочу ее? Грязную дикарку? Почти животное?! Неужели мы займемся этим прямо здесь?! Регина будет смотреть, и ее отец…»

Словно прочтя его мысли, молодуха отодвинулась к стене и потянула на себя низенькую – метр высотой – дверку, которую Ник раньше не заметил. Открылся темный лаз. В темноте и тесноте лаза крылся некий символ, древний, как мир. Ник содрогнулся, больше всего на свете боясь, что прямо сейчас лопнет от дикого, противоестественного вожделения.

– Йохыдыр кой, – подбодрили его сзади. – Йук, йук!

Бабы захохотали, радуясь. Молодуха встала на карачки, отклячив толстый зад, и полезла в темноту. Нику ничего не оставалось, как последовать за ней – тем же унизительным способом. Сердце кузнечным молотом бухало в груди. С трудом, извернувшись, он прикрыл дверку и перестал что-либо видеть. Тьма. Материнская утроба. Космос, где звезды еще не родились. Мохнатые шкуры ерзают под руками. Пряный аромат трав. Острый, звериный запах разгоряченного женского тела. Его схватили, повалили на спину, принялись деловито снимать одежду. Цепкие, бесстыжие руки насильницы; пальцы как клещи, ладони сплошь в мозолях… «Я сам,» – хотел сказать Ник, но вместо этого, задыхаясь, обнял молодуху – крепко, до хруста костей. «Сейчас взорвусь,» – была его последняя разумная мысль. Хрипя от вожделения, парень зарычал и, собрав все силы, подмял самку под себя…

Кажется, он кричал.

КОНТРАПУНКТ

РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА

(из дневников)

 
Вот, нашла в сборнике «Сирень» Вениамина Золотого:
Я знаю, что время – змея с изумрудом во рту,
Я слышал, что люди сгорают, шагнув за черту
Я видел ослепший огонь и прозревшую темноту,
И птиц, обездвиженных на лету.
О, что мне еще осталось?
 
 
Я встретил двух карликов, знавших большую любовь,
Я встретил младенцев, бессмысленно рвущихся в бой,
Я встретил пророка – он был и немой, и рябой,
И с заячьей, робкой губой.
Последней я встретил усталость.
 
 
Она мне сказала: «Я больше, увы, не могу.
Всегда на лету, на скаку, на бегу, на кругу,
В надежде хоть раз отдохнуть на морском берегу,
Да хоть на кровавом снегу —
И где эта дура-надежда?»
 

Иногда, вернувшись с работы, уже лежа в постели, я вспоминаю эту фразу: «последней я встретил усталость…» – и думаю, почему же она последняя. То ли поэт ошибся, то ли я чего-то не знаю…