Kitabı oku: «Встречи и воспоминания: из литературного и военного мира. Тени прошлого», sayfa 7

– Важный хвост у этой собачонки! На метелку бы хорош – отрубить его…

В одно мгновение барыня вырвала свою любимицу из рук врага и дала ему звонкую пощечину. Мужичок опешил и мог лишь проговорить:

– Ишь ты, какая сердитая!..

Барыня живо начала одеваться и по требованию хозяина вышла из избы на двор в свой возок, забрав с собой и горничных, и собачонок и поклявшись хозяину двора, что она пожалуется губернатору и что двор этот «закроют». Меня эта барыня опросила и записала, предупредив, что выставит свидетелем. К счастью, инцидент этот не имел никаких последствий: не потревожили ни хозяина как обвиняемого, ни меня как свидетеля. И когда я год спустя ехал еще раз по этой дороге с новым транспортом пороха, уже в конце февраля 1861 года, и остановился в Гавриловке ночевать у того же хозяина, то он, вспоминая об этом происшествии, сказал мне:

– Я не боялся тогда, что она пожалуется губернатору, потому что губернатор в такой пустяк не ввяжется, а вот пожалуйся она, не дай Бог, нашему барину, – дело бы было плохо!.. Теперь вот – слава тебе, Господи! ослобонили нас, дай Бог царю доброго здоровья! Теперь не страшно… А в те поры, что проделывал с нами наш барин – не дай Господи!.. Говорить кому-нибудь о его делах, и то боялись!..

Затем хозяин рассказал мне следующее:

– У меня вот родная сестра была, первая красавица во всей деревне, а пропала ни за што! И Бог весть, где она теперь живет: далеко где-то; у нехристей в Персии, сказывали.

– Как же она туда попала? – полюбопытствовал я.

– А вот как. Годов пятнадцать тому назад поехал наш барин с барыней на ярмарку в Нижний; я за кучера был, сестра моя за горничную. В Нижнем сестра и прогневи чем-то барыню; та пожаловалась мужу, а он и допреж того сердит на сестру – не поддавалась она ему… Позвал он одного знакомого купца персиянина – страшенный такой, черный, рябой: одно слово, азият! – потолковал с ним, да и в суд. Там и составили бумагу – купчую, значит, на имя какого-то приказного в Нижнем же, а денька через два приехал этот самый персиянин к нам, взял сестру и увез с собой на пароходе сначала в Астрахань, а потом к себе. Только мы ее и видели!.. Приехали с ярмарки, сказали матушке покойнице – грохнулась она об земь и стала без памяти… Прохворала потом деньков десяток в горячке, да и померла. И перед смертью-то все металась, сердешная, по постели, дочку к себе звала, да ровно отымала ее от кого!.. – А потом, помолчав немного, добавил: – Опосля того барин опасался, видно, держать меня при себе в кучерах – отпустил на оброк, и я вот снял этот двор…

* * *

Наконец, мой транспорт достиг благополучно до города Чембара, и на другой день инструктор нашего стрелкового батальона приступил к приему от меня страшного казенного «товара»… Когда последний бочонок с порохом был поставлен на весы и убран в местный пороховой погреб, я в первый раз по истечении трех недель проспал всю ночь крепким и беззаботным сном.

Виновники Польского восстания 1863 года⁵²
(по польским источникам)

История Польши с самого начала ее может быть определена словами: постепенный упадок. Цивилизация ее в Средние века была не что иное, как восточная роскошь; литература ее – только контрфакция латинизма, а республика – лексикон, заимствованный из древнего быта, или оперная декорация; ее набожность – крайнее ханжество. У нее не было ничего истинного; ничего не было определенного у этих чувственных людей, преданных наступлению всех страстей. Кого поляки должны обвинять в своих несчастьях? – Самих себя и только самих себя…

Прудон

После раздела 1772 года политическая деятельность и жизнь всех выдающихся лучших людей Польши была направлена к восстановлению утраченной государственной самостоятельности. В последние годы владычества императора Наполеона I надежды эти сильно оживились, но не осуществились. Восстание 1831 года было новою попыткою в том же роде: получить самостоятельное государственное устройство – «крулевство». Восстание 1863 года было последним порывом поляков добиться осуществления своей заветной мечты. Главная ошибка польских патриотов заключалась в данном случае лишь в том, что они не желали уразуметь великого исторического закона, в силу коего, по образному выражению нашего великого поэта, все «славянские ручьи» должны были «слиться в русском море»… Пылкая, несчастная нация не желала этого понять и, легко доступная иллюзиям и обману, позволила вовлечь себя еще раз в политику приключений и поплатилась за это легковерие целыми потоками своей горячей крови и страшным разорением своей прекрасной страны.

Но кто же главные виновники этих не битв, а боен 1863 года? Почем до сих пор несчастный польский народ нес на себе одном, en masse⁵³, всю тяжкую ответственность за свою мнимую вину? Почему виновники сумели так долго выгораживать себя и перед судом истории и перед лицом той многострадальной нации, которая, «в испуге не поняв несчастья своего», отвернулась от своих русских единоплеменных друзей и стародавних соседей и бросилась в продажные объятья и предательские ласки политических интриганов?..

Все это произошло потому, что истинные виновники смуты 1863 года сумели тщательно замести свой след и ушли за кулисы, предоставив погубленные ими массы людей самим себе и их злой судьбе; произошло потому, что еще не наступил суд истории, а увлекающаяся нация долго и старательно скрывала подробные деяния своих иноземных смутьянов, не желая при том по чувству ложного стыда, признаться в главной и едва ли не единственной своей вине – легковерии.

Но вот со времени этого кровавого безумия прошло 40 лет, и история начинает мало-помалу вступать в свои права и приподнимать завесу с минувших событий… Находятся мужественные и образованные люди, которые решаются, наконец, не только открыто признаться в этом массовом безумии, которому они отдались в 1863 году, но и рассказать подробно, шаг за шагом, всю кровавую эпопею этого «замешанья» и даже назвать главных виновников, на которых и должна лечь вся неповинно и бесполезно пролитая кровь лучших сил Польши того времени – ее юношества.

Таков именно труд г-на Станислава Козьмяна «Rzecz o roku 1863»⁵⁴, заслуживающий внимательного изучения и являющий собою ценный вклад в историческую литературу⁵⁵. Перед нами – первая беспристрастная история восстания 1863 года, написанная поляком. Этот капитальный и талантливо исполненный труд вышел недавно в Кракове, в трех томах, – и его автор не только самолично участвовал в деле восстания, но, по своему исключительному и привилегированному положению (как сын интимного друга графа Валевского⁵⁶ и как сотрудник газет «Час»⁵⁷ и «Парижское бюро»), был в довольно близких и постоянных сношениях со всеми главарями и руководителями восстания, находившимися в Варшаве, Галиции и Париже.

Мы внимательно ознакомились со всеми тремя томами сочинения г-на Козьмяна и находим интересным остановиться на тех именно событиях, которые, собственно, предшествовали восстанию 1863 года, подготовили и создали его. Мы при этом не будем вовсе говорить о самом восстании, так как эти события в качестве фактов, происшедших у всех на глазах, описаны давно уже, очень подробно и много раз, и повторять их здесь, в нашей короткой статье, было бы совершенно излишне, – тем более, что эпизоды из этого несчастного восстания мы сообщаем особо в следующей нашей статье.

I

Благоприятные условия для восстания. – Провозглашение принципа народностей. – Сочувствие к полякам со стороны императора Наполеона III, императрицы Евгении и принца Плон-Плона. – Двуличие Австрии и сочувствие Англии. – Два князя Горчаковых и генерал Назимов. – Ожидание революции в России. – Надежды на «уступки» императора Александра II. – Подготовительные работы к восстанию. – Сельскохозяйственное общество и граф Андрей Замойский. – Маркиз Александр Велепольский. – Оппозиция «красных» и покушение на жизнь Велепольского, Лидерса и великого князя Константина Николаевича. – Ненадежность Литвы. – Отель «Ламбер» в Париже. – Комитет в Кракове и общество «Лава» в Львове. – Циркуляр «Лавы» и революционная присяга

Все, по-видимому, благоприятствовало давно уже подготовляемому политическому взрыву в Польше и Литве. Незадолго перед тем императором Франции Наполеоном III был провозглашен принцип народностей, в силу коего и свершилось объединение⁵⁸ Италии и даже маленькой Румынии⁵⁹. На престоле Франции сидел человек с большим умом и недюжинными способностями, который задолго до своего воцарения заигрывал с Польшей, называя ее «сестрой Франции» и утверждая, что она, подобно Италии, имеет право требовать единения во имя измышленного им принципа национальностей. Потом, во время Крымской войны, тот же Наполеон прямо хотел, чтобы в Польше началась революция (чтобы Россия скорее склонилась к миру), а затем не только допустил сформирование князьями Чарторыйскими в Турции особого польского легиона, но еще и принял на себя обмундирование этого войска. Впоследствии, во время наступившего после войны Парижского конгресса, со стороны Франции не раз были делаемы попытки поднять польский вопрос, и лишь энергичный отпор русского уполномоченного, князя Орлова, воспрепятствовал дальнейшим суждениям об участи Польши. Тем не менее в следующем же 1857 году, во время свидания с императором Александром II в Штутгарте Наполеон дозволил себе еще раз завести речь о Польше. Едва ли, конечно, надо говорить о том, что все эти авансы французского императора быстро доходили до поляков и вдобавок в искаженном и преувеличенном виде.

Пост министра иностранных дел в той же Франции занимал граф Валевский, побочный сын Наполеона I, личность в высшей степени даровитая, блестяще образованная и с выдающимися государственными способностями. Он, будучи сыном польки, не только не скрывал своих симпатий и тяготений к Польше, но, как увидим ниже, громко и открыто сочувствовал восстанию и был, в сущности, одним из главных виновников того обстоятельства, что искра раздута была в пожар.

Немалую долю влияния на иностранную политику Франции имел в то время и двоюродный брат императора принц Наполеон (Плон-Плон), личность, как известно, мелкая и недостойная; но он явно сочувствовал Польше и подготовлявшемуся в ней восстанию и в этом именно смысле и вел свою политику интриги против России. Полякам сочувствовала также и императрица Евгения и не скрывала этого: польский вопрос был для нее вопросом католицизма⁶⁰.

Правительство соседней Австрии было тоже очень расположено к полякам и питало даже несбыточные иллюзии, что польский престол по его восстановлении должен будет перейти к австрийскому дому. В силу такой двоедушной политики, столь свойственной Австрии, она потом смотрела сквозь пальцы на переходы на русскую территорию из Галиции целых вооруженных банд, сформированных в ее пределах.

В Англии, как мы видим из книги Козьмяна, в верхней палате лорд Элленборуг произнес речь, в которой прямо выразил следующее мнение о польском вопросе: он находил, что было бы странно, если бы английское правительство, раз уже признавшее принцип национальности (в деле объединение Италии), не признало бы этот принцип и в деле поляков. В нижней же палате министр иностранных дел лорд Россель прямо осуждал несправедливое, по его мнению, поведение России относительно поляков.

В главе нашего министерства иностранных дел стоял заслуженный канцлер князь Горчаков, который, в данном случае ставил выше национальных интересов заботу о том, что скажет о нас Европа… который разрешение польского вопроса видел в политике примирения и натворил в этом роковом «споре» так много неизвиняемых политических ошибок, которые едва ли даже были искуплены последовавшею затем дипломатической победою известной ответной ноты князя на дерзкий со стороны Англии и Франции вопрос о поводу происходившей у нас польской смуты.

Наместником в царстве Польском был другой князь Горчаков (Михаил Дмитриевич), заменивший суровый режим князя Паскевича благосклонною политикою колебаний и послаблений. Князь Горчаков был за его смертью заменен бывшим военным министром, престарелым генералом Сухозанетом, которого вскоре сменил полуфранцуз граф Ламберт, не знакомый ни с Россией, в которой он служил, ни с Польшей, которою призван был управлять. Затем его опять сменил Сухозанет, далее – великий князь Константин Николаевич, – и все эти перемены и смещения произошли в течение каких-нибудь четырех-пяти лет… В то же время генерал-губернатором Литвы (в Вильне) был генерал Назимов, не избежавший всесильного польского влияния.

В самой России, по предположениям поляков (Козьмян, т. I, гл. VIII), должна была неминуемо вспыхнуть революция и начаться внутренние междоусобия вследствие несовершенства реформы 19 февраля 1861 года, освободившей крестьян. Ожидалось, что крестьяне, недовольные будто бы этою реформою, поверят раскидываемым по Волге (польскими эмиссарами) золотым грамотам и начнут бунт и резню помещиков⁶¹.

Главное же, что поддерживало поляков в их политических иллюзиях и вожделениях, это была кроткая и гуманная личность государя Александра II, миролюбивейшего из царей, занимавшего в то время всероссийский престол. На «уступках» с его стороны и сооружалось величественное здание будущей Польши – «от моря до моря», от Одера до Карпат и Днепра…

Вот какие розовые горизонты представлялись пламенному воображению поляков в начале шестидесятых годов!.. Нечего, конечно, и говорить о том, что большинство этих надежд были тщетны, – начиная, например, с веры в сердечность расположения Австрии и кончая ожидаемыми междоусобицами внутри самой России и «уступками» со стороны императора Александра II.

Подготовительные работы в целях возбуждения восстания шли почти одновременно в различных местах: в Варшаве, в Париже, в Львове, в Кракове, в Литве…

В Варшаве существовало так называемое сельскохозяйственное общество с графом Андреем Замойским во главе и с многочисленными членами, в числе коих были крупные и влиятельные землевладельцы края, как, например, граф Фома Потоцкий, Александр Островский, Адольф Курц, Людвиг Гурский, граф Александрович, Венглинский, Желинский и многие другие. Президент общества граф Андрей Замойский был непримиримым врагом России, отрицавшим всякое соглашение с нею на почве уступок, мирных переговоров и компромиссов.

Совершенно иного взгляда на дело был маркиз Велепольский, человек чрезвычайно богатый, со всесторонним образованием и твердою, непреклонною волею. Он вскоре был поставлен императором Александром Николаевичем во главе гражданского управления Царства Польского, добившись в Петербурге согласия почти на все проектированные им реформы. Маркиз, как и государственный канцлер князь Горчаков, верил, что политика примирения погасит начинающийся пожар, и явился в Варшаву (из Петербурга) в звании всевластного министра, свободного от подчинения русским властям и с самыми широкими полномочиями и прерогативами: так, например, с учреждением в Варшаве особого «государственного совета», коему подчинялись все власти и чиновники в Царстве Польском за исключением военных властей, которые и были совсем отделены от гражданского управления в крае.

Но поляки крайней красной партии⁶², добивавшиеся непременно восстания, встретили мирного диктатора Польши, маркиза Велепольского, крайне враждебно и, предводительствуемые тайным комитетом «ржондом нар о д вым»⁶³ и агентами проживавшего в Париже генерала Мерославского, ответили на примирительную политику маркиза целым рядом покушений на жизнь высокопоставленных лиц, начиная с того же Велепольского и кончая командующим войсками генералом Лидерсом и, наконец, самим великим князем Константином Николаевичем, только что прибывшим в Варшаву в сане наместника Царства. Тайный заговор покрыл сетью всю Польшу, возникнув вначале между молодежью – воспитанниками медицинской академии, которые образовали вскоре особые конспиративные кружки, распространившиеся в различных местностях Царства Польского и в западных губерниях.

В Вильне и Ковне несколько магнатов, как, например, графы Плятеры, Тышкевичи и др., открыто высказывали свое сочувствие подготовлявшемуся восстанию и исподволь устраивали для него при помощи своего влияния и материальных средств будущую почву.

Таким образом, мы видим, что все добрые мероприятия русского правительства были парализованы в самом начале самими же поляками, то есть тем пассивным отпором, а также явным и тайным многоначалием, которые существовали в самой Варшаве.

В то же время в Париже существовал так называемый отель «Ламбер», во главе которого стоял вначале знаменитый князь Адам Чарторыйский, а затем, когда он в 1861 году умер, его заметил столь же «непримиримый» сын Владислав Чарторыйский, при котором группировались и многие другие выдающиеся польские магнаты, как, например, граф Владислав Замойский (родной брат варшавского князя⁶⁴ Андрея), Эдуард Козьмян, Юлиан Клячко и другие. При отеле «Ламбер» была основана даже особая газета «Парижское бюро», в которой, как мы упоминали, участвовал автор инкриминируемого нами сочинения, г-н Станислав Козьмян. Главари отеля «Ламбер» склонялись более в сторону действия и шли иногда по камертону тюильрийского кабинета.

В Кракове и Львове образовались тоже отдельные комитеты для подготовления восстания. Так, в первом из этих городов сформировалась «Краковская община», главная задача которой по требованию отеля «Ламбер» состояла в том, что она посылала через тот же отель французскому правительству и заграничным газетам, главным образом парижским, телеграммы и письма с известиями о восстании и вообще о событиях, происходящих в Польше. Сведения эти, к сожалению, не всегда были правдивы, а когда шла речь об успехах польского оружия, то сведения эти были совсем мнимые; но – «это было необходимо для того, чтобы подогревать общественное мнение», – поясняет г-н Козьмян…

Несколько иной характер имело тайное общество «Лава», образовавшееся во Львове. Оттуда, из среды этого общества, раздавались иногда и трезвые голоса, предостерегавшие своих соотечественников от излишних порывов. В этом отношении весьма характерен вообще циркуляр «Лавы» от 21 ноября 1862 года, который мы и приведем здесь, так как интерес его заключается еще и в том, что он дает некоторое представление об организации и целях «Лавы». Вот этот циркуляр:

«Львовская Лава к своим подчиненным.

Центральный народный комитет, находящийся в Варшаве отдал приказание, дабы было приступлено как можно поспешнее к устройству народной организации в Галиции. Вследствие этого львовская “Лава” в качестве автономной власти (в Галиции) объявляет всем принявшим присягу, что она постановляет следующее:

1) До “Лавы” дошло известие, что несколько молодых людей, не принадлежащих вовсе к организации, желают подать ей руку от имени воспитанников низших учебных заведений, обещающих будущею весною присоединиться к отрядам генерала Мерославского. Не говоря уже о легкомыслии подобного поступка, без нужды отрывающего от занятий молодежь низших учебных заведений, мы не можем допустить таких действий на собственный риск, учреждая новый порядок организации наряду с существующей, состоящей в ведении Центрального народного комитета.

2) Обращаем внимание своих подчиненных на то, что появляются новые организаторы, которые уверяют всех, будто они действуют по распоряжению Центрального народного комитета; но они напрасно ссылаются на этот комитет. В действительности же их агитация ведется под руководством генерала Мерославского, с которым, как известно, названый комитет не имеет ничего общего. А потому объявляется для тех, кто желал бы присоединиться к ним: у них есть свой статут революционного союза, состоящий из 11-ти пунктов и короткой присяги; на печати же у них – молот и надпись “свобода”.

3) До сведения “Лавы” дошло также, что лица, не принадлежащие к организации нашей, отправлялись уже в некоторые местности собирать подати. Поэтому мы уведомляем своих подчиненных, что никто не имеет права брать подати от частных лиц без особого разрешения “Лавы”, данного на имя сборщика, и без особой шнуровой книги и квитанций, которые сотские должны выдавать десятским, а десятские – членам, вносящим в кассу подати.

4) Всем, состоящим под присягой, повелеваем: не принимать никого в свою среду, не сообщив об этом предварительно начальству.

5) Ввиду усиленного надзора со стороны правительства, мы положительно воспрещаем принимать в нашу среду посторонних лиц и просим соблюдать вообще крайнюю осторожность, в то же время стараться распространить военную и податную организации среди вполне надежных и развитых людей. Кроме того, наши подчиненные обязаны следить за тем, чтобы молодежь низших учебных заведений не отрывалась от занятий, сбитая с толку посторонней агитацией, так как это скорее всего может обратить на себя внимание правительства и компрометировать наши организационные работы перед посторонними, непосвященными людьми. Вообще, все подчиненные должны наблюдать за поведением молодежи низших учебных заведений, которая должна узнать обо всем лишь за несколько дней до восстания.

Ни под каким видом не разрешается показывать это распоряжение посторонним лицам».

(Печать – польский одноглавый орел).

Здесь, кстати, приведем форму присяги общества «Лава»:

«Клянусь с оружием в руках восстать против наших врагов. Не буду просить ни у кого помощи, – и одного лишь Бога желаю иметь в качестве союзника. Обещаю покаяние в грехах и исправление образа жизни; буду уповать на Господа. Отрекаюсь от гордости, лжи и мести(?), дабы оказаться достойным помощи Господа и его Пресвятой Богородицы, царицы моей как теперь, так и после смерти моей за родину. Отныне я принадлежу к народной организации, – и все свои силы, всю жизнь и имущество жертвую в пользу освобождение родины. Клянусь добросовестно исполнять свои обязанности, с готовностью и при первом вызове являться на указанное место и сражаться с врагами отечества. Клянусь хранить тайну как на свободе, так и в темнице, несмотря ни на какие мучения(?). Могущество мое в молчании и надежде. Если нарушу сию клятву и сделаюсь предателем отечества, да не минует меня заслуженное наказание как со стороны Бога, так и со стороны людей. Да помогут мне Бог, Пресвятая Богородица и все святые!»

Для иноверцев (предполагались поляки Моисеева закона, то есть евреи, а также и ополячившиеся татары, проживающие в некоторых губерниях Северо-Западного края) в этой присяге делались соответственные изменения.