– Шла бы ты домой, – пробурчал он не без удивления самому себе. – Ты же для меня только пища… Ну, принесу я тебя домой, ну ощипаем тебя… И не стыдно будет? А потом ведь всё равно съедим…
Но дерзкая птаха продолжала вертеть головой, с любопытством разглядывая крупного, относительно неё, разумеется, рыжего зверя. Так они и продолжили свой путь в неуверенном смущении по отношению друг к другу, пока не оказались в лесу.
Здесь Тук остановился, потянул носом воздух и углубился в заросли можжевельника, росшего вдоль дороги. Пернатая преследовательница непонимающе посмотрела ему вслед, окинула дорогу тревожным взглядом, хотела было вопросительно квохтнуть, но передумала и тоже затерялась в дикой поросли.
Все мысли, все чувства, все инстинкты в эту минуту сосредоточились на кончике носа шуршика. Печали и самоедства как не бывало! Тихоня вновь почувствовал обожаемый привкус азарта лихой охоты, потому двигался осторожно, подобно ветерку, блуждающему в кронах деревьев. Вероятно, оттого эти существа и назывались шуршиками, ибо могли перемещаться по миру едва уловимым дуновением бриза. Вскоре меж деревьев показался просвет.
На поляне сидел разбойник – угрюмый детина с густыми бровями, низким любом и густой щетиной. Совершенно не обращая внимания на перепуганного крестьянина, что стоял навытяжку и с тоской взирал на нехитрый свой скарб, бессовестный бугай перебирал лежащие перед ним вещи и скептически морщил нос.
– Всё, батя, свободен, – просипел он, вынимая из торбы краюху хлеба, три варёных яйца, соль, несколько головок редиски, тушку курицы и самое главное: бутыль с домашним вином. – Свободен, я сказал! И моли бога, что жив остался…
В последний раз кинув взгляд на потерянное хозяйство, мужичок повернулся и пошёл прочь по тропинке, исчезающей за кустами дикой малины.
Ноздри Тихого Тука вновь щекотнул знакомый запах домашней птицы. Он обернулся. Рядом с ним, вынырнув из-за дерева, как ни в чём не бывало удобно устраивалась Чернушка.
– А ну, м-марш отсюда! – зашипел Тук и тут же замер, потому что над его распростёртым в еловых иголках телом вдруг раздался низкий бас.
– А ты, парень, что здесь делаешь? Что вынюхиваешь? – разбойник возвышался над шуршиком, вперив руки в боки, и взгляд его не предвещал ничего хорошего.
«Судя по всему, удача улыбнулась мне! – воодушевился похититель кур и аж засветился внутри. – Он не узнал меня!»
Мрачный бугай, действительно, видел перед собой паренька лет двадцати – двадцати пяти, довольно щуплого и не представляющего никакой опасности. Он схватил мальца за шкварник и, легко оторвав от земли, поднял к самому носу, так что кончики топ Тука беспокойно запрыгали, не находя под собой известной опоры.
– Лежу, – скромно ответствовал паренёк, разглядывая огромный нос грабителя.
– Твоя курица?
И оба единовременно покосились на бестолковую несушку.
– Я с-с с ней не знаком… – пробормотал Тук.
– Правильно отвечаешь… – кивнул детина и оскалился частоколом гнилых зубов.
Я опущу подробности вырывания шуршиком сердца из человеческой груди. Скажу лишь, что даже Чернушка прижмурилась от того, что произошло в мгновение ока. Вскоре на поляне, которую бороздили блики солнечного света, просеянные сквозь вековые ели, лежал уже бывший разбойник. Рубашка его была вспорота, заляпана кровавыми пятнами, а полукруглый шрам под левым ребром затягивался на глазах.
Тихий Тук возвышался над телом жертвы, размахивая маленьким кожаным мешочком, источающим голубоватое сияние, и счастливо улыбался, как ребёнок, получивший нежданный подарок.
– П-пойдём, к-курица. Мы своё дело с-сделали! – молвил он и как-то особенно тепло взглянул на рисковую птичку, беспечно увязавшуюся за ним. Желание поджарить бестолковку на сосновых поленьях внезапно улетучилось, уступив место нежности, доселе неведомой, но престранно удивившей. – Теперь у людей одним разбойником м-меньше… – счёл необходимым пояснить свои действия рыжий зверь и опять же насторожился: что такое с ним происходит?
На это Чернушка округлила один глаз и вопросительно кудахтнула. Полагая, что подвергся осуждению, Тихоня осерчал:
– И не надо так на меня с-смотреть! Мы, шуршики, можно сказать, с-санитары жизни! – он пилил воздух острым когтем, читая наставления дичи, которая даже не думала с ним спорить.
Со стороны происходящее выглядела презабавно: на залитой Солнцем поляне возле распростёртого тела стояла большая белка и ругалась с потенциальной едой, которая при этом держалась с ней на равных.
– Где бы сейчас были люди, если бы…
Он не закончил мысль, потому что пернатая бестия, подойдя ближе, вдруг преданно ткнулась в потрёпанную временем штанину, опустив огузок на выставленный носок топа. И Тук совершенно растерялся, ибо ещё никто и никогда не относился к нему так, как в эту минуту отнеслась эта дерзкая во всех отношениях тварь.
Он постоял так некоторое время, прикидывая, как быть дальше, потом аккуратно вынул из-под птички лапу, медленно повернулся и, спрятав в котомку святящуюся утайку7 с человеческим сердцем, поспешил прочь, то и дело с нескрываемой озабоченностью поглядывая за спину на свою новую и чрезвычайно подозрительную знакомую. Чернушка же с довольным видом взбила перья и без каких-либо угрызений совести устремилась следом, видимо, полагая, что заполучила в хозяины великого истребителя разбойников, чему была рада и кудахтала заливисто.
Что до угрюмого детины, то, едва шрам затянулся, грудь покрылась рыжей шёрсткой, нос увлажнился, превратившись в беличий, а уши заострились и обмохнатились.
Вскоре на поляне сидел довольно крупный шуршик, взирающий на окружающую действительность с первобытным восторгом. Узкие щёлочки кошачьих глаз азартно сверлили дикую безмятежность, наполненную плавающими бликами света и не замечаемой прежде жизнью, притаившейся в яркой листве. Нос самопроизвольно разбирался в огромном количестве запахов, бьющих в ещё не до конца освоившийся с новым состоянием мозг. Он же развернул морду новоиспечённого грызуна на север и показал вездесущим гляделкам серого зайку, что появился на солнечном пятачке определенно не вовремя.
– О, зайка! – причмокнули губы. – Мы хотим скушать зайку…
И через мгновение бедного зайку накрыла тень хищника.
Неве́ра Лум стоял перед винными стеллажами и производил окончательный подсчёт реквизированного добра.
– Нет, – тяжеловесно вздохнув, заметил он с сожалением, – человековское вино всё-таки редкая букака8! – немного помолчал и добавил, как бы подводя черту:
– Все видения – фигня,
И дичаешь, как свинья!
Откуда у него взялась эта манера по любому поводу и без забубенивать стишок, никто не ведал. Просто однажды за обедом, Лум взял, да зарифмовал выставленное на тот вечер меню Толстины́ Глоба. А так как вышло это презабавно и всех развеселило, он стал прибегать к подобным поэтическим экзерсисам всё чаще, совершенно не замечая того обстоятельства, что соплеменников стихоплётство рыжего крепыша начинало основательно раздражать. В своде правил поведения порядочного шуршика есть такое наставление: «Шутка, сказанная однажды – вещь бесспорно великолепная, однако повторение приёма, как такового, свидетельствует о скудоумии, ибо толкает индивидуум на банальность». По прошествии веков я, наверное, сказал бы, что правило это – только отписка. Шуршики – народ вспыльчивый, и любое набившее оскомину повторение провоцировало на конфликты. Вот древние и внесли правку в «Кодекс», дабы девственное сознание дикого охотника не консервировалось и не закостеневало. Но вы же понимаете, перечитывать какие-то там занудные правила не всякого рыжика заставишь, кроме того, сам зверёк, как индивидуум, ленив и безалаберен. Теперь вы вполне можете себе представить, что передёрнуло соплеменников, находившихся на момент нашего повествования в подвале. Тем не менее, считая себя существами высоко цивилизованными, они взяли себя в лапы и звучно выпустили воздух из лёгких, произведя некий свист, который, впрочем, был расценен ушастым пиитом, как поощрение его рифмоплётческих способностей.
– Зато достаётся даром. Немаловажно! – рявкнул Толстина́ Глоб, недовольно подсчитывая бутылки на противоположном стеллаже с посеребрённой табличкой:
«СНОТВОРНЫЕ ЛИКЁРЫ. ГЛЮНИГАТЭНЫ класса А, Б, С»
Выше располагался стеллаж с золочённой чеканкой:
«СНОТВОРНЫЕ ГЛЮНИГАТЭНЫ. Класс – X».
Там лежали всего несколько зачётных сосудов. Это был своего рода золотой запас стаи. В трудные времена, стоило повыгоднее запродать хотя бы одну такую запылённую временем штучку, и стая безбедно могла прожить несколько лет. Что касаемо стеллажа с посеребрённой табличкой, то на нём располагались стеклянные ёмкости с меньшей выдержкой. Чтобы хоть одна такая бутыль перекочевала на золочёный стеллаж, должно было пройти без малого лет сто!
Здесь, пожалуй, я должен сделать некоторое отступление, дабы пояснить, о чём, собственно, идёт речь…
Не многие из нас в те стародавние времена знали, что главной заботой ушастого воинства, помимо воровства, была охота на злых и нехороших людей. Легенды, безусловно, имели хождение в народе, но кто ж поверит в, казалось бы, очевидные байки! А между тем у отъявленных мерзавцев и негодяев эти проворные существа вырывали сердца и делали, так называемое, «снотворное шуршиков» – редкое снадобье, способное вызывать у пушистого зверья сны необыкновенной яркости и ощущений. Если бы человек отважился попробовать подобное зелье, боюсь, он никогда бы уже не проснулся. Логично было бы осведомиться: почему этих рыжих авантюристов так интересовали сердца плохих людей? Отвечу! Сердце скверного человека, отравленное каким-либо пороком, спрессованное под определённым заклинанием до тягучего состояния и прогнанное через хитроумный змеевичок, испещренный древними письменами, превращалось в тягучий кисло-сладкий сироп. Сиропчик же этот, выдержанный до известной степени созревания в подвале с определённой температурой, впоследствии превращался в тумку срывающий ликёр, от которого у зверьков расширялось мировоззрение, раздвигались границы сознания, нисходили всевозможные озарения и так далее, и тому подобное. Кстати, именно благодаря столь исключительному эффекту данного напитка в среде шуршиков выделились значительные и заметные по тем временам фигуры, как то: Страдалимус-младший (он же – Несчастный Мом) и Лопоухий Бим. Они могли обозревать будущее, но, так как не всё поддавалось осмыслению с их временной точки зрения, записи были весьма туманны. Пытливый мозг юркого исследователя древних манускриптов мог толковать написанные центурии по-своему, что и привело в дальнейшим к событиям, излагаемым в нашей повести. Между прочим, в летописях тех времён упоминается, будто бы Лопоухий Бим одним из первых высказал мнение, что земля имеет форму шара и вертится вокруг Солнца. Но подобные озарения были свойственны не всем шустрикам. В основном их заботило насыщение собственного улюляка, развлечения и редкое удовольствие полежать под дубами Лота, хрустя желудями, потягивая глюнигатэнчик собственного изготовления, да делясь с сотоварищами чередой неожиданно набегающих мыслей, образов, озарений и иных впечатляющих разум нежданчиков.
Однако вернёмся к нашим ушастым обаяшкам.
– Человековского вина ровно триста шестьдесят пять бутылей и одна початая, – возвестил Лум, поворачиваясь к соплеменникам с откупоренной бутылкой. – Никто не хочет промочить глоталово? – Лум весело пересёк подвал и остановился напротив стеллажа с посеребрённой табличкой. Глаз его сверкнул алчно: – Друзья, может, того… вскроем сегодня бутылочку нашего ликёрчика, а? Я давно не видел красивых снов. Меня давно не посещали гениальные мысли. Я давненько не преисполнялся любовью к ближнему… – Он сделал элегическую паузу и подвёл мощную эпическую черту:
– А не вскрыть ли наш «Ликёрчик»?
Сразу сладких снов клубочек!
О прекрасном пошуршим,
Эй, братва? Чего молчим?
– Триста шестьдесят пять, – поморщившись, пробормотал Маленький Бло, внося окончательную цифру в реестр книги учёта. – Нельзя. Скоро аукцион. Можем неплохо заработать.
В это мгновение на улице послышалось лошадиное ржание, последовал звук удара, и Крошка Пэк, скатившись по лестнице со всякими: «Ой, ай, ух, ох, опс, упс, ду-ра-ло-шадь-мне-же-боль-но-стру-чок-те-бе-в-бок…» – кубарем влетел в подвал и распластался на каменных плитах пола.
Шуршики взглянули на неудачника с присущей им невозмутимостью, но каждый счёл возможным украдкой улыбнуться. Ляп товарища – что может быть приятней и веселей!
Стараясь сохранить достоинство, Пэк вскочил и, слегка покачиваясь, вроде былинки на ветру, хмыкнул:
– Ну, и где логика? Со стороны морды – та же ботва. Не буду переживать об этом сегодня, попереживаю об этом завтра. Что новенького? – и рухнул без чувств.
Рыжики только плечами пожали, скептически оценив пустые хлопоты горе-укротителя, и возобновили разговор. По всему было видно, тема взращивания зла в человеческом сердце, как предмет потенциального успеха на рынке снотворных ликеров класса «Икс», уже всплывала в их дискуссиях и не раз, бороздя охочие до приключений умы вдоль и поперёк.
– Ликёры приходится долго выдерживать – в этом вся закаморина, – пробасил Глоб. – Вот если б встретился нам самый отвратительный человек! Мы бы вырвали у него сердце и заработали на этом кучу бабосов. День работы, месяц ожидания, и ящик крепчайшего «снотворного» готов. А, Бло? И нам хорошо, и человекам приятно… По классу С – шестьсот бутылей.
– Шестьсот, – кивнул Маленький Бло, аккуратно выводя замысловатую закорючку в колонке. – Мысль, конечно, зачётная9. Я подумывал об этом… Да и на рынке нам не было бы равных.
– Одна беда, – вставился Лум, – нас всё больше, плохих человеков всё меньше, а заработать каждый шуршик хочет. Двуногие стали порядочней, узнают нас всё чаще – никакой возможности для эксперимента и творческого роста. Не потому ли, кстати, и цены ползут вверх?
Крошка приподнялся на полу и сел, раскинув лапы в разные стороны:
– При сложившихся обстоятельствах, ждать у моря погоды, всё равно, что плевать в компот. Потому идея с взращиванием пороков в сердцах человеков с форсированием инкубационного периода мне лично импонирует всё больше? Лошадь, клянусь кукузиком, ты будешь моей! – он заставил себя подняться и, сплющив мордочку в пущей решимости, вновь ринулся приручать спесивую конягу.
– А что, Пэк дело говорит! – поднимаясь по лестнице на несколько ступенек выше к золочёной табличке, согласно закивал Глоб. – Мы просто перестраховываемся. В конце концов, эти жадины-говядины выращивают виноград и делают вино, мы могли бы взращивать зло в их сердцах и делать наше «снотворное». По классу «Икс» всего тринадцать бутылок. Кроме того, выражаясь, конечно, фигурально, но с золотым запасом наша стая в данный исторический момент находится в большой кукузя́ке10!
Маленький Бло задумчиво оторвал взгляд от книги учёта:
– Взращивать, говоришь? – помолчал и цыкнул с сомнением. – Не по «Кодексу»! Большой Бло по тумкам настучит. Хорошо, если обойдётся без экзекуции. А шерсть на кукузике долго отрастает.
Глоб недовольно засопел и, спустившись с лестницы, остановился возле умудрённого собрата:
– Да ясен пень, не по «Кодексу»! Но если всё время жить по «Кодексу», значит, быть шуршиком третьего сорта. А это унизительно, растудыт его в тую!
Лум решил не отставать от товарища, ибо известная перспектива не меньше щекотала его алчные наклонности:
– Глоб ведь излагает суть.
Может, всё же намекнуть?
Как бы исподволь начать,
Под «ликёрчик» прокачать! А?
Маленький Бло, шуршик черно-бурого окраса, в отличие от остальных рыжих соплеменников, что уже говорило о безусловной значимости его происхождения, если не брать во внимание тот факт, что он являлся младшим братом вожака стаи – Большого Бло, прошёлся серьёзным взглядом по решительно настроенным мордам сподвижников, воззрившихся на него с исключительной надеждой, будто он миссия, и кивнул:
– Согласен, мысль дельная…
Проведя немало часов в размышлениях над очевидной пользой подобной перспективы, он тоже не понимал, почему бы и в самом деле не заняться столь разумным вложением сил и средств! Однако в молчании почесав за ухом и прислушиваясь к тому, как на улице верещал Крошка Пэк, пролетая над окном подвала с криком: «Да что за фигня-я-я?!» – зверёк всё-таки чмокнул с сомнением и неохотно выдавил:
– Только вот…
– Ну, ты же брат… – увесисто вдавил Глоб в сознание колеблющегося тему крутости дерзкого помысла.
– Вот-вот, закинь мыслю́! – сбившись на прозу, закивал Лум. – Ну, что он тебе сделает? Ты же брат!
– Попробую, – выдохнул шуршик, решительно махнув лапой.
…и был не прав!
В ту же ночь Большой Бло вышвырнул младшего брата из логова!
Раздавленные суровым негодованием чёрного гиганта, Глоб, Лум и Пэк лишь растерянно развели лапами и захлопнули древние ворота за́мка. Звучно лязгнул засов, ставя очередную печальную точку в биографии дерзкого воина, и без того полную крутых поворотов, стремительных падений и многолетних тяжелейших восхождений из немилости в милость.
Сплюнув заскрежетавший на зубах песок, шуршик сел, потирая ушибленное плечо, да глядя на усмехающиеся звёзды. В небе висела большая Луна, холодная и безучастная, как первобытный суслик, испустивший дух и наглухо вмерзший в лёд. Сложив лапы на коленях, ушастый изгнанник даже подумал о возможной закономерности некоторых событий с фазами полнолуния, затем стянул мордочку в принимаемое решение и сказал просто, как говорят все герои перед всеми основными событиями во всевозможных книгах о разнообразных приключениях:
– Ничего, ещё посмотрим, у кого коготок крепче.
Подойдя к дверям обеденной залы, где вечерами Толстина́ Глоб баловал стаю кулинарными изысками, Тихий Тук замер в немом оцепенении, ибо картина, представшая перед ним, выглядела удручающе…
Большого Бло не было, отсутствовал и его младший брат. Остальные сотрапезники сидели за огромным столом, с понурым видом склонившись над пустыми тарелками, что было им не свойственно совершенно, ибо ушастая братия славилась говорливостью, особенно вечерами, когда можно было прихвастнуть подвигами, содеянными в день минувший. Мухи беззаботно планировали над огромным котлом, всё увереннее сужая круги в ожидании момента, когда бульон остынет и можно будет устроить весёлые купания. Из котла же торчал половник Глоба и чьи-то, закончившие свой путь, копыта. Несмотря на пьянящие ароматы варева, над скуксившимися рыжими мордами витал призрак чудовищного проступка.
Чернушка вопросительно скосила гребешок и снизу вверх взглянула на своего хозяина. Полагая, что всеобщее «оцепенение» – есть традиция, она последовала примеру шуршика и тоже «оцепенела», выпучив оба глаза, когда же воздух в зобу исчерпался, решила добрать его, но непроизвольно кудахтнула, нарушив трагизм момента, а кудахтнув, испугалась и виновато втянула голову в собственную тушку. Только тогда братва покончила с критикой личностного роста и оборотила на вошедших грозные морды. Почувствовав, что им не до конца рады, дерзкая птичка спряталась за то́пы истребителя разбойников, дабы не привлекать к себе излишне пристального внимания.
Пробежавшись взглядом по хмурым моськам сотоварищей, Тук смекнул: в его отсутствие, братва чем-то сильно проштрафилась. Но, так как лезть в душу к соплеменнику считалось делом зазорным, ибо «…шуршик волен сам признаваться в косяках неправедных…», Тихоня не стал допытываться истины. Это вообще было не в его правилах! Он молча пересёк залу и, остановившись во главе стола, бросил на отшлифованные временем доски утайку, отливающую голубоватым сиянием, в которой глухо постукивала его нынешняя добыча.
– Есть время печалиться, и есть время петь песни! – многозначительно произнёс он.
Изъясняться глубокомысленными сентенциями для рыжего умника было всё равно, что орех расколоть. За это умение дикие охотники его очень ценили, а потому предпочитали держать уважительную дистанцию. Тихоня много читал, знавал ещё больше, в представлении же соплеменников и вовсе слыл ходячей энциклопедией. Откуда столько ценного умещалось в его тумке – было решительно не понятно! Однако мало того, что оно там множилось в геометрической прогрессии, так ещё и разложено было аккуратно по полочкам! Но что уж совсем добивало праздных ленивцев: каждую ночь пополнялось до кучи!
Увидев заветный мешочек, морды зверьков расплылись в довольные ухмылки. Сердце негодяя, ещё пульсирующее в кожаном переплёте, не может не обрадовать Большого Бло! А стало быть, их предводитель скорее сменит гнев на милость и снова воссядет за пиршественный стол!
И тогда красноречие порвало шуршиков. Они наперебой стали рассказывать, в какие приключения им довелось нынче вляпаться: как с утра бесцельно слонялись по округе в поисках темы для посевов страха среди поселенцев тумками не блещущих, как, совершенно отчаявшись, завидели телегу одинокую с хозяином-ротозеем, и как ловко реквизировали добро раззявы вместе с лошадью масти белой и грацией пород чистокровных, а ездок беспечный даже бровью не повёл – так ловко они всё забубенили! И тогда, мол, на радостях, уговорили младшего брата задвинуть старшему знатную тему, про взращивание зла в сердцах человековских…
– А что тут такого?! – ревел Толстина́ Глоб. – Человеки же выращивают вино из винограда!
– Вот-вот! – кивал Неве́ра Лум. – Ну, если ты не приемлешь мысль категорически, так и скажи!
– А он как рассвирепел! – зашёлся в негодовании Крошка Пэк. – Только мы Маленького Бло и видели!
– Что с Маленьким Бло? – нахмурился Тук.
И тут шуршики как-то разом стихли, виновато потупив глазки. Услышав грозный вопрос хозяина, Чернушка взлетела на стол и, хлопнув крыльями, насупилась столь сурово, отчего ершистая братия, позабывшая было в приступе возмущения о новой подружке любителя беллетристики11, даже ойкнула, оттопырившись шерстью.
– О! Да ты не один, – облизнулся Глоб.
– С суповым набором в дом, будет славненький приём… – оскалился Лум алчно.
Пэк же и вовсе зашёлся слюной, гипнотически взирая на потенциальный обед:
– Славная выйдет «коко́шка»12…
От подобных речей несушка набычилась ещё более и надвинулась на Кроху с видом столь угрожающим, что тот поник ушами и оторопело попятился. Такой прыти от обеда с ножками он совершенно не ожидал!
– Ты чего это?! Чёй-то ты! Чего я такого сказал-то?! Ты чего?!
– Ко-ок! – грозно дёргала головой птичка, готовая кинуться в драку, а затем так смачно стукнула клювом по дубовому столу, что тот дал трещину.
Остальные шуршики тоже шарахнулись, не желая связываться со столь неуравновешенным суповым набором, при этом косясь на Тука с немым вопросом, как ему только в тумку пришло, притащить в логово столь неадекватную дичь?!
– Чернушку не трогать! – пригрозил Тихоня за спиной отважной сподвижницы, ибо в этот вечер имел на это полное право: он единственный, кто не наделал глупостей!
И соплеменники немедленно закивали, соглашаясь с очевидным: с этими двумя неадекватами лучше не спорить!
– Так что приключилось с Маленьким Бло? – повторил свой вопрос истребитель разбойников.
– Кок! – поддержала Чернушка, и добавила бы: «Отвечать!». Но, увы, это было выше её способностей.
С опаской посматривая на пернатую тварь, рыжая братия неуверенно приблизилась к Туку, и Крошка Пэк таинственно прошептал:
– Он изгнан…
В ту же секунду где-то глубоко в подвалах замка прокатился страшный рёв, полный негодования и ярости, отчего зверьки попрыгали на свои места и принялись спешно поглощать приготовленный Глобом ужин. Мухи, недовольные эдакой прытью, разлетелись, гневно жужжа и расшибая тушки о витражи. Только Пэк, не донеся до рта вилку с ароматным куском мяса, медленно сдвинул к Тихоне утайку с пульсирующим сердцем и добавил опять же едва различимо:
– Сходи, покажи Большому Бло свою добычу. Нас он вряд ли захочет видеть…
Вечерело. Осторожно вынув из мешочка пульсирующее разбойничье сердце, Тихий Тук поместил его в золочёную воронку. Толстина́ Глоб добавил несколько капель пурпурного красителя, затем величественно взмахнул лапой и, приняв эстафету с видом чрезвычайно важным, Крошка Пэк нажал рычаг хитроумного механизма, который, гулко загрохотав, медленно вдавил добычу в самую сердцевину сосуда. Неве́ра Лум принялся на распев читать заклинание из «Книги магии и волшебства», отчего на длинном змеевичке стали неспешно проступать светящиеся письмена на практически забытом языке предтеч:
Дестрамус пюписдрасимус!
Ренгибус шарбабиусус.
Грымздису отыздисукус,
Сварлимусус сонявличиускус.
Читая замысловатый текст, Лум всё более и более погружался в священный транс полного отречения от всего сущего. Зрачки его глаз побелели, а лёгкая лихорадка всколыхнула мощное тело зверя тонкими вибрациями причастности к таинственным, потусторонним материям, о коих не имели представления даже самые продвинутые умы прошлого. Шуршики с тревогой посматривали на собрата, ибо никто не хотел браться за чтение архаичных словес, слишком уж они были мудрёные, а действие производили пугающее! Только Неве́ра, увлечённый загадочным сочетанием букв, совершенно невдавающийся в смыслы, как зачарованный, раз за разом пускался в опасное предприятие, декламируя древнее знание. Что происходило с ним в такие минуты, объяснить впоследствии он не мог, так как по прошествии сего таинства абсолютно ничего не помнил и был чист разумом, аки лесной родник.
Отпустив механизм, Пэк принялся стучать в барабаны с видом крайне сосредоточенным и суровым. Зачем его однажды назначили ритм-отбивающим – он не ведал, да и знать особенно не стремился, ибо его завораживал сам процесс. В купе с завываниями Лума это производило благоговейнейшее впечатление!
Схватив приготовленные заранее специи, смешанные с пахучими дурман-травами, собранными в различные фазы лунных затмений и иных половин, а также редкие часы рассветов и закатов, случившихся, как в года смутные и тёмные, так и в часы, полные красок ярких и радостей безмерных, что нисходили благой вестью в сознание ушастых зверьков в дни минувших столетий, Глоб стал посыпать их в соответствующее отверстие, ибо выжатый под заклинанием состав, должен был основательно закваситься, прежде чем в него будет добавлен медовый отвар в строго определённой пропорции.
Чернушка, прежде не видевшая ничего подобного, с любопытством таращилась на соратников хозяина, где-то очень глубоко внутри, догадываясь, что присутствует при чём-то весьма и весьма значительном, а стало быть, поступила она более чем мудро, разом покончив с серой и унылой жизнью в сельском курятнике. Ещё через некоторое время, поддавшись всеобщему возбуждению, курочка принялась в такт барабанам, двигать клювом взад-вперёд, погружаясь в неизведанные пределы своей воинственной и тёмной – ну, так уж она вдруг решила! – души.
Спустя час дело было сделано! Наступала пора «снимать пенку» – пробовать получившееся варево. И тут либо всех ждала удача, либо полнейшее фиаско. Один за другим звери приложились к маленькой серебряной ложечке, заботливо приготовленной Толстино́й Глобом. И когда по шерсти ушастой братии прокатилась нежно-голубая волна, ворс стал шелковистым, а в чреслах всколыхнулась крепость молодецкая, соплеменники взглянули друг на друга с чувством безусловно одержанной победы. Во-первых, явственно ощущалось, как с плеч разом слетел груз пары последних столетий, во-вторых, вернулась уверенность, что уж теперь-то Большой Бло непременно сменит гнев на милость! Тук же, украдкой отогнув пояс, наскоро заглянул в штанишки, дабы прояснить, что творится с шерстью на его бедовом кукузике, пострадавшим от экзекуции в недавнем прошлом, и вздохнул с удовлетворением: там тоже всё налаживалось!
«Снотворное» в этот раз и в самом деле вышло на славу! По вязкости, консистенции и градусу, ликёрчик получился практически идеальным, а посему на рынке «снотворных глюнигатэнов» их продукт, пожалуй, занял бы весьма достойное место, а то и поборолся бы за пять лепестков от знаменитого дома «Мэша и Лэна».
И тут всё дружно глянули на Чернушку с озорным вопросом: а не угостить ли и её бодрящим напитком? Но Тихоня резко осадил беспардонных рыжепопиков:
– Не валяйте дурака! Она всё-таки птица! Неизвестно, чем это может для неё обернуться! А я к ней уже привык… – и он как-то особенно нежно погладил пернатую подружку, отчего глазки последней блаженно закатились, а после добавил исключительно серьёзно: – Разливайте глюнигатэн по бутылям! Меня же ждёт ещё очень много важных дел…
Рыжики, конечно же, обвопросились, вскинув пушистые кисточки ушей: какие, интересно, могут быть дела у их сотоварища, да ещё ночью, когда все порядочные шуршики спят? Но Тихоня и тут срезал излишние расспросы:
– Большой Бло не стал бы изгонять меньшого брата от нечего делать… – затем, выдержав гнетущую паузу, на всякий случай пояснил: – С этим придётся разобраться. Ибо «…жить в прозрении мудрее, нежели сгинуть в неведении…»
Сказано было знатно, и стая кивнула, соглашаясь с умудрённым соплеменником: хоть кто-то из них должен же знать хоть что-то!
– Пойдём, Чернушка! – позвал Тук пернатую бестию.
И оба исчезли в направлении библиотеки. Ушастые же переглянулись, а Пэк подвёл черту, многозначительно подняв вверх коготь:
– …жить в прозрении мудрее, нежели сгинуть в неведении!
И все одномоментно захихикали, а потом так же резко смолкли, вспомнив, как подвели Маленького Бло, молча вышвырнув бедолагу из за́мка. Чувство вины вновь накрыло друзей, и дальнейшее совершалось молча, с печалью в глазах, подобно тому, как давеча они терзались своим предательством за ужином.
И всё-таки… глупо было бы полагать, что, вышвыривая Маленького Бло из логова, можно было как-то образумить его деятельную, кипучую натуру. Благоразумием шуршики не отличались!
В ту же ночь ушастый изгнанник вновь проник за стены каменной цитадели, однако не затем, чтобы о факте его появления стало известно всем. Его интересовало другое…
Потерявшись среди книжных колонн, вытянувшихся по краям стола вверх к потемневшим от времени сводам читальной залы, Тук спешно штудировал древние манускрипты. Недовольство Большого Бло младшим братом – это одно, а вот изгнание родной кровинушки из логова – совершенно другое! По всему было видно, малыш преступил табу, но в чём заключался истинный подвох – с этим следовало разобраться и – спешно! Лезть же с расспросами к вожаку стаи, рискуя повторить судьбу черно-бурого упрямца, радость так себе!
Только потрескивание одинокой свечи, да шелест древнего пергамента, переворачиваемого острым когтем зверя, нарушали дремо́ту времён, заключённую в потёртые кожаные переплёты. Ушастый книгочей листал страницу за страницей, пока наконец не добрался до предсказаний Страдалимуса-младшего. Смутные сомнения давно волновали его маленький, но пытливый мозг. Из разрозненных изданий всевозможных мыслителей прошлого, например, размышлений Лопоухого Бима, в коих автор то и дело обращается к теме смутных времён, ссылаясь то на Страдалимуса, то на знаменитую книгу «Истина от шести рассерженных и одного с порванным ухом», наделавшую в своё время много шума, у Тихони крепла уверенность, что соплеменники его живут в очень интересное время, более того, интересное настолько, что упомянутые в древних трудах пророчества готовы вот-вот исполниться. Вы могли бы спросить, почему он сразу не взялся за чёрный, покрытый пылью фолиант? И я отвечу! Книги шуршиков набиты не только искренними озарениями, но и огромным количеством всякого мусора. Это продиктовано отнюдь не тем, что они большие оригиналы, просто опыт и непреложный закон, существующий веками, пропитали их кровь осознанием опасности, ибо попадись все эти знания в руки человеков, да ещё под пресс мощного интеллекта, неизвестно, каков был бы ход истории в нынешние времена. Однако шлак и бесконечные ссылки на прочие труды, любого двуногого умника поставили бы в тупик, но только не шуршика, тем более такого продвинутого, каковым и был наш герой. Некоторое время назад, он стал делать выписки, дабы впоследствии систематизировать сходные меж собой мотивы и упоминания. О книге Страдалимуса давно ходили мрачные слухи. Как мыслитель, Тук гнал от себя страхи и сомнения, но именно они заставляли его двигаться вперёд. А тут ещё новость об изгнании Маленького Бло! Хочешь не хочешь, а начнёшь искать параллели! И вот среди океана всяческой мишуры, он таки узрел зерно истины, а в конце бесконечного лабиринта забрезжил долгожданный свет! Да вот незадача, свет этот забрезжил тогда, когда сон щёлкнул великого книгочея по глазам, и тот стал заметно клевать носом. Время давно перевалило за полночь, и целый день скитаний по окрестностям в поисках момента для наведения ужаса на человековские поселения давал себя знать! Тихоня боролся с собой, но позиции бодрствования упрямо таяли, буквы не фокусировались, и даже квахи пернатой подруги, сидящей в импровизированном гнезде, не спасали.