Kitabı oku: «Баллада о Топорове. Стихотворения, воспоминания, статьи», sayfa 3

ВОЛКОВ А. И.¹⁷ УКРАДЕННЫЕ ФОТОГРАФИИ¹⁸

49 лет назад, 6 августа 1961 года, вторым в мире космонавтом стал Герман Титов. В те августовские дни «Известия» напечатали документальную повесть «Отчий дом» своих корреспондентов Александра Волкова и Николая Штанько, рассказавшую о семье космонавта-2. Сегодня один из соавторов повести вспоминает, как достался им нелегкий журналистский хлеб, как опередили они своих коллег.

– Вторым космонавтом будет Герман Титов, – сообщил Коля Штанько. Он приехал ко мне в Барнаул, чтобы мы вместе нашли семью будущего героя космоса. Этот страшный секрет, думаю я теперь, он узнал от нашего главного – Алексея Ивановича Аджубея, от него и получил задание.

Волков А. И., Москва. Автор фотографии неизвестен (из интернета)

Коля сказал, что ему известны лишь некоторые отрывочные сведения. Космонавт – из военных летчиков, отца зовут Степан Павлович, сестренку – Земфира. Отец назвал их в честь пушкинских героев, потому что сам он учитель русского языка и литературы. А происходят они из алтайской коммуны «Майское утро».

Найти коммуну не составило особого труда. И вот в дождливый летний день мы сидим в просторном кабинете председателя сельсовета в селе Верхнее Жилино. Просмотрели регистрационные книги, в которых Титовых больше 20 семей, но ни одна не подошла ни по одному из известных нам признаков. А мы и намекнуть толком не могли на то, кого ищем. Решили опросить местных старожилов: интересуемся, мол, историей села. Человек двадцать опросили, многое узнали про коммуну…

Тут ко мне подсел колхозный кузнец Павел Степанович Блинов, депутат сельского Совета с 1929 года. И вдруг он говорит:

– У нас такие учителя были в самом начале советской власти! Адриан Митрофанович Топоров, Степан Павлович Титов – ученик его, однокашник мой. Вместе в первый класс бегали. Потом отец забрал его в коммуну «Майское утро». Сейчас Степан на пенсии, но работает садоводом в совхозе «Луч Октября».

Я аж подскочил:

– А где этот совхоз? Где Степан Павлович живет-то?

– В Полковникове, километров 20 отсюда.

И вот уже мы на своем «газике» с матерым нашим шофером Сергеем Михайловичем лихо трясемся по разъезженной грязнущей колее – дождь же. Добрались в Полковниково часам к 10 вечера. Стучим в названный нам дом, хотя для деревни это уже очень позднее время. Открыла женщина лет пятидесяти, мы сказали, что ищем Титовых. На диване, закинув руки за голову, лежал суховатый светловолосый мужчина. Женщина сказала, что Степан Павлович приболел. Но он приподнялся и сел.

Мы представились, предъявив известинские удостоверения. Сказали, желая как-то втянуть в беседу Степана Павловича, что интересуемся историей коммуны «Майское утро» и особенно – Адрианом Митрофановичем Топоровым. Не представляли тогда, что именно последнее вызовет у хозяина беспокойство: Топоров к тому времени уже отсидел, кажется, 16 лет, а Степана Павловича по его делу не раз таскали в органы, он и из коммуны-то уехал подальше по этой, собственно, причине. Так, как-то неуклюже началось наше знакомство.

Однако прожили мы в этом гостеприимном доме три дня. Каждый день с утра начинали беседы со Степаном Павловичем. Он потихоньку разговорился, много рассказывал о прошлом. Мы рассматривали семейные фотоальбомы, очень осторожно расспрашивали про Германа. Альбом фотографий не давал нам покоя: столько там было интересных снимков! Герман, еще малыш, года три, управляет лошадью под присмотром гордого отца. Герман учится играть на гармошке. Герман с друзьями по летному училищу изображает что-то смешное… Но попросить дать нам эти фотографии мы, разумеется, не могли. Что оставалось делать?

В последнюю ночь мы, признаться, попросту обобрали альбом Титовых. Повинились только в Москве, после торжественной встречи Германа Титова на Красной площади, куда были приглашены родители космонавта. Степан Павлович великодушно простил нас, потому что все те фотографии были опубликованы в нашей газете.

ГЛОТОВ В. В.¹⁹ УЧИТЕЛЬ. В память об Адриане Топорове²⁰

Прошлым летом на 93-м году жизни умер в городе Николаеве Адриан Митрофанович Топоров. Утром он сказал невестке:

– Вот если бы мне палку… Я оперся бы на нее и на твое плечо и пошел бы. Пошел…

А в пять часов…

…Мы говорили с ним о причудливых изменениях человека и среды. Сидели в его комнате в городе Николаеве, сперва на улице Мархлевского, потом на Плехановской, куда он переехал. Ничего лишнего: кровать, заправленная простым серым одеялом, письменный стол с вечным спутником этого человека – пишущей машинкой, этажерка с книгами и папками, в которых хранились рукописи. Два венских стул завершали убранство аскетического жилища. Да еще портрет Германа Титова на стене – с автографом поперек фотографии.

Глотов В. В.., Москва. Автор фотографии неизвестен (из интернета)

Я попросил Адриана Митрофановича рассказать об обстановке последних лет его учительской и просветительской работы и о крестьянах, так ярко представленных в его книге.

– Сударь мой! – обращаясь ко мне, Топоров начинал неизменно так» «Сударь мой!» – Наши коммунары были люди с головой… Нас, конечно, считали «анархистами»… Глаза Топорова, подернутые дымкой, блеснули. – Приписывали и мне влияние, несколько раз снимали меня с работы… На мое место приехал молодой человек, совершенно невежественный, – учитель Кокорин Константин Петрович, его натравили на меня, он запретил читки: «Никакой Топоровщины!». Лишил меня пайка, а мы в коммуне все получали в натуре, купить было негде. Крестьяне тайно носили мне поесть. Придут, жалеют. А потом словно опомнились: «Что же это такое?!» Крестьяне написали письмо в крайком партии. Это, я вам скажу, поступок! Вот, сударь мой, что было-то…

…Надо отдавать себе отчет: в борьбе за идеалы столкновения неизбежны. На своем пути учитель встретил невежественных (или образованных) мещан, духовных скопцов, карьеристов, приспособленцев. И если Адриан Топоров сумел 12 лет продержаться в «Майском утре», а потом учить детей еще на Урале и под Москвой, то это говорит лишь о том, что мы имеем дело с настоящим бойцом, которого не способны вывести из строя никакие неблагоприятные обстоятельства.

Топоров выдержал. Почему? Потому что научился сам формировать вокруг себя среду, а не вертеться, подобно флюгеру. В этом смысле он и стал Учителем.

Удивительный человек! Когда ему исполнилось 80 лет, он начал бегать по системе Гилмора, трусцой. Я шел быстрым шагом по зимнему Николаеву, был крепкий мороз с ветром. Адриан Митрофанович в длинном стариковском пальто, в шапке с опущенными ушами, бежал легонько рядом и еще переговаривался со мной. Однако годы брали свое, и когда я еще раз к нему приехал, он уже не бегал, а разговаривал со мной, сидя на венском стуле, сложив покойно руки на груди. Он смотрел на меня и улыбался. Таким я его и оставил в памяти – под портретом Титова.

На вопрос мой о замыслах Топоров грустно отвечал:

– Личных творческих планов у меня нет никаких.

И кивнул на этажерку, где в папках хранились рукописи:

– Это бы показать свету. А потом… посмотри.

Прошло время. Топоров Молчал. Писем от него не было. Тревожные мысли приходили на ум, когда я вспоминал, сколько лет учителю.

И вдруг – послание, заканчивающееся словами:

«…душевно – Топоров».

Жив!

Он так и начал свое письмо:

«Как видите, курилка, сиречь я, Топоров Адриан Митрофанович, еще жив и строчу вам эту цидулку… А долго в рот воды набрал я по многим причинам. Извольте: назову некоторые из них.

В 1979 году… четвертый раз была издана (в Барнауле) книга „Крестьяне о писателях“… „Я – учитель“ вышла тиражом 100 000 экземпляров. Разошлась в один-два дня повсеместно… Пятое издание „Крестьян“ выйдет в издательстве „Книга“… Издательство „Музыка“ рассматривает хрестоматию „В помощь начинающему скрипачу“ на предмет издания ее… Госкомиздат СССР передал издательству „Книга“ и мою „Копилку литературных курьезов“… Госкомиздат УССР рекомендовал издательству „Днiпро“ к выпуску мою „Мозаику“ Это 1347 любопытных эпизодов из жизни замечательных людей, малоизвестных или вовсе неизвестных большинству читателей, особенно молодежи. Около 10 лет я усердно разыскивал в старинной и новейшей литературе эти эпизоды и сжато обрабатывал их. Получилась маленькая энциклопедия, преподанная в занимательных миниатюрах…»

Есть люди, сам факт существования которых вселяет в нас уверенность, служит источником силы и какой-то, моральной что ли, застрахованности: раз эти люди есть, значит, все будет хорошо.

Таким человеком был для меня учитель Адриан Топоров…

Учитель… Всегда, когда мы говорили с Топоровым, о личности педагога, волновался…

– Адриан Митрофанович, – обратился я, прощаясь, к Топорову. – Всю жизнь вы служили добру… Какая сила вами двигала?

– Давным-давно, – ответил он задумчиво, – я встретил в «Круге чтения» у Льва Николаевича Толстого мудрое изречение, принадлежащее ему самому: «Чтобы поверить в добро, надо начать делать его». Мысль эта так ясна и так глубока, что запала мне в душу на всю жизнь. Я последовал совету: начал делать добро и… поверил в него.

Не в этой ли диалектической формуле, испытанной Топоровым, кроется ответ на вечный вопрос, кто кого формирует: жизнь ли нас или мы ее?

Рисуя портрет Учителя, я хотел бы отрезвить тех, кто полагает, что прогрессивный педагогический опыт можно у кого-то «взять». Работать, как Сухомлинский, как Шаталов, как Щетинин, как Ильин (этот список я мог бы продолжить). Так вот взять и начать повторять буква за буквой – это утопия.

Надо жить, как они, принять меру их труда, критерии их счастья, отказаться от стереотипов, манящих соблазнов – от того, от чего и они отказывались, испить их чашу и стать сродни им душой и собственной жизнью, по-своему, сообразно своему времени продемонстрировать стиль поведения великих учителей, а своей нравственностью подтвердить их нравственность, – только если всё это совершить, лишь тогда можно повторить их опыт, и лишь тогда заработает их методика.

Чтобы происходило воспроизводство духовной традиции – традиции, которую мы формулируем как воспитание личности коммунистического типа, подобное должно воспитываться подобным. А не самой по себе методикой, пускай и самой передовой. Нужны передовые люди, вооруженные ею. Поэтому я вновь вглядываюсь в лицо Учителя, утверждавшего идеи добра и справедливости и творившего в борьбе обстоятельства собственной жизни. И говорю своему сыну, который стал учителем: «Повтори Топорова!»

ГОРЮХИНА Э. Н.²¹ СВОБОДНЫЙ ЧЕЛОВЕК В НЕСВОБОДНОМ МИРЕ²²

В августе 1961 года, когда Герман Титов полетел в космос, редакция «Литературной газеты» направила меня в Николаев. Там доживал свою жизнь алтайский просветитель Адриан Митрофанович Топоров, учитель и наставник отца Германа.

В редакции меня предупредили: сейчас у Топорова находится Анатолий Аграновский. Это его наследственная тема, поскольку отец Аграновского открыл имя алтайского просветителя всему миру. Не надейтесь сказать что-нибудь новое. Моим молодым амбициям был нанесен удар. После встречи с Топоровым я все-таки нашла себе нишу на последующие десятилетия: начала читать книги крестьянам в сибирских деревнях. В рамках фольклорных студенческих экспедиций всегда находилось место для чтений. С тех самых пор не только я, но и мои студенты вели напряженные диалоги с Анатолием Абрамовичем. Он был уверен, что социокультурный эксперимент Топорова невоспроизводим. Когда умер Аграновский, я со своими друзьями решила найти истоки его алтайской фамильной темы. Пройти его алтайскими маршрутами.. Наугад махнули в Косиху…

Горюхина Э. Н. в гостях у Топорова А. М., 1961, г. Николаев. Автор фотографии неизвестен. Личный архив Топорова И. Г.

Сельские жители сразу указали на дом колхозного бухгалтера Блинова Григория Никитича.

Старик встретил нас настороженно. Протягиваю снимок, на котором запечатлена с Топоровым.

– А тут носик у вас острее, – все так же недоверчиво заметил бухгалтер и попросил нас выйти из избы.

Вышли. Сели на крыльцо. Через четверть часа нас пригласили. Оказалось, Блинов унимал волнение.

– Неужели мой труд кому-то понадобился? – причитал он.

Мы спросили про Топорова, и Блинов принес папку, в которой подшиты свыше пятидесяти писем. Спросили про Аграновского – оказалось шесть писем, да каких! Шесть писем, которые надо разбирать на журфаке по членам предложения.

Мы засели на несколько суток в архиве Блинова…

Впервые я увидела Блинова-младшего в день открытия стелы в честь первых алтайских коммунаров.

Дома, где великий просветитель читал крестьянам Гейне и Толстого, Гамсуна и Фета, давным-давно снесли и дорогу к «Майскому утру» запахали, чтобы не помнили никакого культурного родства. Сам просветитель был обвинен в том, что ядовитыми мелодиями Чайковского и Рахманинова разлагал бдительность революционного народа. Его арестовали и отправили в ссылку.

Мне рассказывал отец Германа Титова про концерты «Майского утра» в двадцатые годы.

– Идет какая-нибудь районная или городская партконференция. А потом полагается концерт: два притопа, три прихлопа. Частушки с балалайкой. Вдруг объявляют: «Ансамбль скрипачей «Майского утра». Григ «Песня Сольвейг»… Наверху уже готово решение про нашу контрреволюционность. Им было страшно от одних только слов: «Сольвейг, Григ, Чайковский»…

Я еще застала первое поколение коммунаров, которое не мыслило своей жизни без книги. На пепелище привезли одного из них, Григория Бочарова. Ему шел девятый десяток. Когда началась коллективизация, свободный труд свободно собравшихся людей был уничтожен. Старик вглядывался в заросшие бурьяном места, пытаясь вспомнить, где же стоял тот театр, в котором он играл Чехова.

– Вот здесь была пимокатная, а здесь фильму показывали, – указывал палкой то на одно, то на другое место, поросшее травой забвения.

Он так явственно (вопреки всему!) восстанавливал картины прошлого, что я не удержалась и спросила, откуда такая яркость видения.

– Только то, что здесь было, только это одно и помню. Вся остатная жизнь в тумане. Да и не было ее, этой жизни.

Потомки первых поселенцев держали в руках книги Топорова и статьи отца и сына Аграновских. По ним восстанавливали людей, события, годы, жизнь. Может быть, именно здесь я впервые почувствовала, какова цена журналистского слова. Это была истина в последней инстанции. Слово, которое защищало человека. Защищало его право на собственную жизнь.

Так вот где корни Блинова-младшего. Вот где начинается его культурная родословная…

ИГРУНОВ Н. С.²³ И ПОСЛЕ НАС ЗЕЛЕНАЯ ТРАВА²⁴

…Мне хотелось углубить влияние всей нашей просветительской работы кардинальным образом. Организовать широкую пропаганду лучших книг, классической и народной музыки. К сожалению, только подступились к этой идее, как я уехал на работу в Москву. А заняться этим надо было всерьез! Воодушевлял пример А. М. Топорова. Земляк белгородцев, староосколец, он еще в далекие 20-30-е совершил прорыв на ниве просвещения народа. Учитель по профессии, человек редкой художественной одаренности, в алтайском селе, в коммуне «Майское утро», он много лет кряду собирал крестьян в клубе и читал им книги Гомера, Шекспира, Толстого, Гете, Пушкина, Мольера, Гейне, Шелли, Дефо, Тютчева, Некрасова. Островского, Ибсена. Чехова, советских писателей. Мне Адриан Митрофанович, в один из приездов в область, подарил свою книгу «Крестьяне о писателях», высоко оцененную Горьким. В мировой культуре нет ничего подобного. Топоров не просто читал крестьянам книги, он устраивал их обсуждение. Их мысли – оригинальные и глубокие – и составили основу книги. Также нетрадиционно учил он своих слушателей и музыке, окуная в творчество Баха, Бетховена, Глинки, Шуберта, Чайковского, Мусоргского, Вагнера… Учил осваивать музыкальную грамоту, играть на различных инструментах. У него научился игре на скрипке отец космонавта-2 Германа Титова. Остается сожалеть, что никому в области (в Белгородской области. – И. Топоров), не пришла в голову мысль о переиздании топоровской книги²⁵. Сегодня, когда Центральное телевидение остервенело чернит отечественную культуру, сеет «чернуху» и «порнуху», пример Топорова сверхактуален.

Игрунов Н. С., Москва. Wikimedia Commons. Автор фотографии в источнике не указан

Существует такая притча:

Сократа, идущего с учеником, встречает проститутка. «Вот ты, – обращается к нему, – потратил годы, чтобы он пошел за тобою, а мне стоит только поманить его, и он пойдет за мной». – «Что же тут удивительного? – сказал мудрец. – Ты зовешь его вниз, а я – вверх».

Топоров знал, что делал: он звал народ вверх! И в этом всем нам наука.

КОПТЕЛОВ А. Л.²⁶ АДРИАН ТОПОРОВ²⁷

После обеда в крикливом ряду я покупал сыну поджаренных семечек, и мы отправлялись в редакцию газеты «Красный Алтай»²⁸, где я работал в январе 1925 года. Там был старый, наполовину протертый диван. На нем, я знал, спал по ночам Илья Мухачев, когда привозил стихи для «Красного Алтая». Я усаживал сына с семечками на этот диван, а сам разговаривал с друзьями-журналистами, всегда осведомленными о новостях.

И там я не раз встречался с редчайшим человеком, имя которого со временем станет известно всем книголюбам. То был самый активный селькор, приезжавший из коммуны «Майское утро», тридцатипятилетний на редкость общительный и увлеченный просветитель Адриан Митрофанович Топоров. Я знал его по заметкам, зарисовкам и статьям в газете, а также по рассказу, напечатанному в журнале «Алтайская деревня». Этот непоседливый учитель уже несколько лет по вечерам и в праздники читал коммунарам художественную литературу. Об этом подвиге учителя я уже писал в книге «Минувшее и близкое». Сейчас приведу некоторые дополнения и уточнения.

Топоров не просто читал коммунарам художественную литературу, а со стенографической точностью записывал их суждения о прочитанном. Вспомним: не было телевидения, еще молчало радио, еще не заезжали в глубинку актеры. В зимнюю пору деревня погружалась в темноту. Сельчанам редко удавалось раздобыть керосин. Чаще всего избы освещались сальными свечами и даже дымной лучиной. И вот в это-то нелегкое время вечера выразительного чтения учителя были единственным, глубоко полезным удовольствием: перед неграмотными людьми открывался большой мир с его сложной жизнью, с человеческими страстями, с борьбой за лучшее будущее, с вековой мечтой о народном счастье. И немалой радостью для всех слушателей было то, что они могли тут же сказать свое слово о прослушанном (и учитель тут же запишет в тетрадь!), похвалить чародея художественной речи или упрекнуть за невзыскательность и возмутиться неправдоподобностью. Знакомясь с русской и зарубежной классикой, с современными писателями, коммунары проходили своеобразный «университет словесности». Принимая или отвергая ту или иную книгу, они чувствовали свою ответственность: пусть порадуются другие (учитель напишет о крестьянском «приговоре») яркому сочинению, полному правды жизни, или не тратят время на знакомство с бесталанной чепухой. Вот как они, коммунары, говорили о гении русского народа:

Коптелов А. Л., Новосибирск. Wikimedia Commons. Автор фотографии в источнике не указан

– Стихами Пушкина не налюбуешься! Не шел бы домой!

– Для меня была беда при чтении Пушкина. Шут ее знает как и быть! Старухе моей надо слушать Пушкина, Ваське с Нюркой тоже надо и мне надо! А дома некому за маленькими глядеть. Никто не хочет домоседить. Так я уж так делаю: усыплю маленьких, хату на замок и в школу.

– Пушкин шибко радует меня… Как ребенок, я радуюсь на читке. Слушаю – и радуюсь и радуюсь. И хоть где печальное у него написано, а после на душе все-таки приятность. И даже где непонятное для меня немного – и то я чуяла ублаготворение. Как ровно вокруг меня был праздник, люди, цветы и музыка. Так гластилось.

Отбор произведений был самый взыскательный. Если слушателей одолевала дремота, чтение прекращалось. То, что ложилось на сердце, читалось повторно. На чтение больших произведений отводилось по нескольку вечеров. Было три требования – интересно, правдиво, познавательно. Неудачное коммунары решительно отвергали:

– Вранье! Прекратить чтение!

Так у чтеца накопилась груда тетрадей с записями.

– Лежат они без толку, – посетовал Адриан Митрофанович во время той встречи. – Куда бы их направить? Могут ведь пригодиться кому-нибудь. И, возможно, кто-нибудь последует моему примеру…

Я попросил прислать нам для литературной страницы наиболее весомые записи. Не сомневался, что Иван Григорьевич охотно напечатает своего давнего селькора, хотя Адриан и работает в ином округе.

Топоров прислал несколько тетрадей. Мы напечатали его записи в «Звезде Алтая»²⁹ 29 мая, 19 июня и 3 июля. Пришли добрые отклики читателей. Адриан прислал еще тетрадь. Тем временем Иван Григорьевич уехал редактировать газету в Минусинске. Как-то отнесется новый редактор? Но ценность уникальных записей была очевидной, и 10 августа в нашей газете появилось окончание.

Я не сомневался, что «Сибирские огни» заинтересуются записями Топорова и отправлял Зазубрину вырезку за вырезкой. И уже 27 июня Владимир Яковлевич написал коммунарскому учителю:

«В „Звезде Алтая“ читал отрывки из Вашей работы. Это очень интересный почин. Пришлите нам для „Сибирских огней“».

Адриан отправил в журнал большую рукопись. Но тем временем Владимир Яковлевич уехал в горную деревню Кутиху (Западный Алтай) охотиться на медведей и ответил только поздней осенью:

«Я только на праздниках смог как следует посмотреть Вашу работу. Конечно, она необычайно ценна. Читал я ее, как самую увлекательную повесть или роман. Мы ее поместим в двух номерах…»

И тут же попросил прислать отзывы на свои произведения, а также на «Золотой клюв» Караваевой, на «Перегной» Сейфуллиной, на «Путь, не отмеченный на карте» Гольдберга, на стихи Ерошина, Мартынова, Изонги, Маркова и т. д. Словом, на произведения, печатавшиеся в журнале. И в том же письме:

«Это страшно освежает и взбадривает. Пусть меня разругают, но в такой ругани можно многое почерпнуть и многому научиться».

Труд Адриана Топорова появился в шестой книге «Сибирских огней» за 1927 год, и в первой и второй книгах за 1928 год. В Москве готовилась его книга «Крестьяне о писателях». В «Известиях» 7 ноября 1928 года была восторженная статья А. Аграновского (старшего) «Генрих Гейне и Глафира». Казалось, полный успех. И вдруг начались для учителя черные годы. Причина была простая: коммунары обо всем говорили прямо и открыто. Без обиняков. Без оглядки на славу некоторых авторов. Этим воспользовались «леваки» и обиженные. На учителя обрушивались беды. Одна за другой. Загуляла в воздухе критическая дубина. Так в одной из солидных местных газет напечатали разносную статью почти на целую полосу, в которой учителя-подвижника обозвали «одиночкой-реакционером» и даже «хитрым классовым врагом». Он, дескать, необъективен, протаскивает, дескать, то, что ему одному по душе.

Зазубрин написал Адриану Митрофановичу:

«Черкните, как живете. Коптелов говорил, что Вас жмали и опять хотят жмать или уже жмут».

А в «Сибирских огнях», к сожалению, при новой АППовской редакции придумали, мягко говоря, недобрый термин «топоровщина». И учитель на несколько месяцев оказался без работы. Ему запретили устраивать читки, и он, не выдержав преследования, покинул Сибирь.

Но доброе дело нельзя заглушить: книга «Крестьяне о писателях» воскресла. В 1963 году она была в отличном оформлении переиздана в Новосибирске под моей общей редакцией. Она посвящена «Памяти тех, кто простым чистым сердцем поняли величие коммунизма и своими трудовыми руками положили первые камни в строительство его светлого здания в Сибири».

Тут выяснилось, что отец Г. С. Титова был учеником Топорова, и в книге мы дали портрет космонавта-2 с автографом:

«Дорогой Адриан Митрофанович!.. Всю мою сознательную жизнь я о Вас слышал, а вот свидеться довелось впервые. Примите низкий поклон».

Мы дали также воспоминания его отца «Мой первый учитель». И книга была переиздана несколько раз в Москве и в Барнауле.

За мою скромную причастность к публикации бесценного труда Адриан Митрофанович в дарственной надписи на первом переиздании назвал меня «крестным отцом», вдохновившим его «на дерзкий опыт крестьянской критики художественной литературы» и поддержавшим «в черные годы гонений на этот опыт». Если это в какой-то степени заслуга, то я отношу ее целиком к редакции нашей газеты «Звезда Алтая».