Kitabı oku: «Hotel Rодина», sayfa 3
Караваев рассмеялся.
– Получается деньжат-то отложить?
– На колёса с «запаской» уже собрал. Короче, батя, если у тебя нужда такая есть, давай к нам. Будешь при деле. Мужик ты по виду не хилый, а как здесь правильно жить я тебя проинструктирую.
Караваев почесал затылок, думая: «А, что? Как не пустят в отель? Надо же будет где-то обретаться до отъезда, да одежонку какую-то справить. А паренёк, по всему, ушлый, в курсе всех здешних дел. Подучит меня как в этой сказке обретаться».
– Предложение нужное. Только вот что, сегодня до отеля добраться бы. Дельце у меня там на сто миллионов. Я тебе после всё расскажу, когда свидимся. Если дело не выгорит, придётся запрячься в велорикши, а выгорит, обязательно приду тебя повидать. И спасибо тебе, парень, за человечность и участие.
Он приложил руку к сердцу, поклонился парню и протянул ему руку.
– За что ж спасибо? – крепко пожал руку парень. – Мы ж люди. Приходи. Спросишь Миколу Иванченко. Если вдруг меня не будет, подожди. И слушай сюда внимательно. Пойдёшь через аллею, варежку не разевай – «обуют» в момент. Здесь палец в рот никому не клади – откусят по локоть. Сама аллея с двух сторон бетонным забором огорожена, но чтобы через бардак этот не переться, к отелю можно ещё за забором пройти, там тропки партизанские есть, правда и шансов на ментов нарваться больше. Прибодаются, мол, прописка, гражданство, регистрация ещё к чему-нибудь, ты это имей в виду. Денег-то отмазаться, думаю, у тебя нет. Короче, думай, что тебе больше подходит. Через аллею идти долго и нудно, потолкаться придётся. Там всегда давка и уродов полно, но всегда с толпой можно смешаться, если что. Не знаю, что за миллионные дела у тебя в отеле, но в опасный поход ты собрался, батя. Рядом с отелем ментов и охраны сейчас, как ёлок в лесу, а вид у тебя не панский. Я в Зазаборье утром возил клиента. Сейчас у них там вообще сурово, вроде военного положения. Шмонают всех подряд, солдаты с оружием, БТРы стоят. Слушок прошёл в народе, будто террористы отель собираются взорвать. Там этот, как его, саммит должен собраться, сходка мироедов. Вот, так вот, батя.
– Ну, что же, ещё раз тебе спасибо, хотя последняя информация с фронтов меня совсем не обрадовала, да живы будем, не помрём, – сказал Караваев и немного помолчав, продолжил:
– А у меня брательник средний в Севастополе живёт. Да и я сам родился под Луганском и на Черниговщине твоей бывал. Красиво там у вас – природа, озёра, пруды, церкви, леса. Брательник мне пишет, что жить тяжко стало. Я давно с ним не виделся, а списываемся редко. Денег нет, не то, что на поездку, на конверт не всегда бывает. А тянет меня в родные места, во сне часто вижу, да возможности нет съездить. По телевизору ваши паны талдычат, что воздух свободы на Украину прорвался, дескать, зажили, наконец-то, как свободные люди.
– Брешут, собаки, – махнул рукой парень, сплёвывая. – Мы, что, не знаем, откуда этот «воздух свободы» дует? Воздухом этим детей не накормишь. Чего бы я сюда припёрся, если бы дома работа была? Сам знаешь: паны дерутся – у холопов чубы трещат. Ну, бывай, батя. Мне работать нужно, перекур наш затянулся. Ушами не хлопай, верти головой.
Крепко и с удовольствием, ещё раз пожав крепкую мозолистую ладонь парня, Караваев, озираясь, двинулся вперёд по аллее и обрадовался: у забора он увидел жёлтую бочку на колёсах с надписью «Квас».
Он живо подошёл к бочке, поздоровался с продавщицей, которая не ответила на его приветствие, она была поглощена разгадыванием кроссворда. Цены на квас его неприятно удивили. Поллитровая кружка кваса стоила двадцать пять рублей, 250-граммовая кружка – пятнадцать, а стаканчик примерно в сто пятьдесят граммов десять рублей.
«Дороже пива квасок-то выйдет», – раздосадовано подумал он, но пить хотелось так сильно, что он полез в карман за деньгами. Достал из паспорта десять рублей, спрятал его назад в карман и кашлянул в кулак.
Девушка подняла голову и шустро наполнила большую кружку кваса, в котором было больше рыжей пузырчатой пены, чем жидкости. Радушно улыбаясь, она поставила кружку на металлический прилавок, вкрадчиво проговорив:
– Отведайте кваску, мужчина. Квас наисвежайший, холодненький! Супер квасок! Изготовлен по старинным уникальным русским рецептам.
– Мне за десяточку, пожалуйста, стаканчик, – попросил Караваев вежливо.
– Берите большую кружку. И выгодней и удовольствия больше, квасок-то отменный, ещё ведь захотите. Берите, берите большую кружку, мужчина, – настаивала девушка.
– Давайте пока стаканчик. Попробовать нужно, – не поддался на её уговоры Караваев.
С лица девушки вмиг слетела любезная улыбка, будто какой-то невидимый манипулятор нажал в это мгновение выключатель. Лицо её приняло обиженно-презрительное выражение. Она раздражённо сунула десятку Караваева в карман грязноватого передника, вылила квас из большой кружки в трёхлитровую банку, наполнила залапанный стакан, поставила его на прилавок, так стукнув днищем стакана, что из него высоко вылетела пена и снова уткнулась в журнал.
Караваев взял стакан, закрыл глаза, и чтобы продлить наслаждение, растянуть процесс, сделал один маленький глоточек, но тут же захлопал глазами и скривился – квас был тёплым, кислым и с отвратительным привкусом плесени. Не поверив своим ощущениям, он сделал ещё глоток и его чуть не вырвало. Передёрнувшись от отвращения, он поставил стакан на прилавок, неприязненно посмотрел на продавщицу, которая оторвалась от кроссворда и спросила у него, мусоля во рту карандаш:
– Псевдоним писателя Чехо́ва, первая «Ч», последняя «Е»? Всего семь букв.
– Не Чехо́ва, а Че́хова Да Чехонте это будет, Чехонте! В школе не училась? – проговорил быстро Караваев, играя желваками. – Ты сама-то пробовала свой «наисвежайший» супер квасок изготовленный по старинным русским рецептам? Да в старину тебя бы за такой квасок в лучшем случае отстегали по филеям, чтобы впредь неповадно было людей травить! И чего ты вид делаешь, что перед тобой пустое место? Тут я, тут! Вот он я – Караваев Иван Тимофеевич, которого ты чуть на тот свет не отправила. Хорошо, что залпом не выпил я этой древней отравы…
Продавщица не дала ему договорить, она почему-то вызверилась:
– Ну, чё те надо? Чё те надо? Ты в зеркало на себя давно смотрел? Голова в репейнике, рожа небритая, алкашина конченый, а тоже туда – права качать. Валил бы отсюда! Все пьют, не жалуются, только нахваливают, а ему, видишь, квас не такой. Нежный больно! Давай, дёргай отсюда, ты мне работать мешаешь, зануда. Или проблем захотел?
– Погоди, погоди! Я тебе работать мешаю? – опешил Караваев. – Я тебе людей мешаю травить тухлым квасом! Ну, надо же! Расплодились, грымзы базарные. Главное, товар пихнуть, а что после будет – плевать, даже если люди передохнут. Эх, молоденькая девушка, а такое вытворяешь. И не стыдно тебе, а?
Девушка состроила противную гримасу, деланно рассмеялась и швырнула ему в лицо скомканную десятку.
– Стыдно – у кого видно. Подавись, деревня, и вали отсюда.
– Так, так, продолжаем хамить, значит? – строго сказал Караваев. – Придётся тебя, девушка, боярыня городская, иметь теперь дело с милицией и с этим, как его, Союзом Потребителей.
– Глянь, деловой какой! Не успокоился, идиот! Союзом Потребителей он меня пугает! Я вот сейчас вызову своих ребят из союза истребителей дешёвых покупателей, они по башке твоей дурьей настучат, как следует, может тогда соображалка у тебя начнёт работать, – прошипела зло девушка и вытащила из кармана телефон.
Караваев, крякнув, нагнулся, чтобы поднять деньги, но его опередил мальчуган-оборвыш с ярко-рыжей всклокоченной шевелюрой. Буквально из-под его носа он цапнул бесхозную купюру и юркнул в толпу.
– Эй-эй-эй, пацан, – бросился за ним Караваев.
Пока бежал, кто-то сдёрнул у него с головы бейсболку и пропал в толпе. Некоторое время он ещё видел быстро меняющую курс рыжую голову мальчишки, но вскоре потерял его из виду.
– Лопухнулся, – плюнул Караваев в сердцах себе под ноги. Он повертелся на месте, озираясь и разыскивая взглядом бочку с квасом, но нигде её уже не увидел, хотя точно знал, что ушёл от того места, где была эта самая бочка совсем недалеко.
Его толкали со всех сторон, ругались злобно, наступали на ноги и он, осознав, что ему будет лучше идти, чем стоять вот так столбом в этой толчее, пошёл по течению шумной людской реки.
3
.
Купив у лоточника пачку сигарет без фильтра, которые назывались «Ностальгия», (на пачке был изображён профиль Сталина), он пробился к забору и, прикурив от сигареты безногого мужчины на тележке, жадно затянулся. Но насладиться курением ему не дал, будто из-под земли появившийся, небритый тип с бегающими глазами в черной сетчатой тенниске и давно не стираных жёваных белых брюках. Он попросил у него сигарету и Караваев протянул ему пачку, сразу решив, что перед ним ярко выраженный прощелыга и надо быть готовым ко всяким неожиданностям.
Закурив, тип ловко выпустил изо рта несколько колец дыма и, прищурив и без того узкие глаза, спросил гундосо:
– Недавно здесь?
– Оно тебе надо? – намеренно грубовато бросил Караваев. – Что поговорить не с кем? Не до тебя мне, друг. Давай в другой раз.
Тип не обиделся.
– Нервишки шалят? Это бывает, – сказал он спокойно. – Тебе расслабиться нужно. Могу тебе в этом помочь. Есть хорошенькие девочки от двенадцати лет. Исполняют на самом высоком уровне. Нимфетки – пальчики оближешь! Классика! Цены эконом класса – договоримся. И мальчики есть, если настроен. Не желаешь стариной тряхнуть, подмолодиться, так сказать?
Караваев поперхнулся дымом, закашлялся. Он ожидал чего угодно, но не такой мерзости, а тип рассмеялся и бесцеремонно хлопнул его тяжёлой ладонью между лопаток.
– Взопрел! Пробрало тебя, старина? Взыграла кровушка-то, а? Признавайся.
Караваев покраснел, замахал руками и поднёс кулак к носу ничуть не испугавшегося типа.
– Исчезни с моих глаз, гад. Не то я тебе сейчас так трахну вот этой стариной! Уйди, Иудина, уйди! Я за себя не ручаюсь.
– Блин, нервный какой, – скривился тип, – я это сразу просёк. Крыша, ясный пень, у многих сейчас едет, но только, чё так нервничать-то? Чё я такого сказал? Другие сами расспрашивают, что да, как и почём. М-да-а, народ пошёл дёрганый. С такими клиентами, вроде тебя, здоровья не наживёшь. Дай-ка мне ещё сигаретку, что-то и я занервничал.
Караваев быстро протянул ему пачку. Наглец, ухмыляясь, нахально вытащил из пачки три сигареты, сунул их в нагрудный карман тенниски и сказал в этот раз строго и назидательно:
– Ладно, живи пока, новобранец. Да башкой-то крути и базар фильтруй. Нарвёшься на беспредельщиков – умоешься юшкой. А я на сегодня тебя прощаю, потому что вижу, что дурак ты ярко обозначенный и лошара конченный. Пока, старче.
Развинченной походкой он двинулся вдоль обочины, а Караваев вздохнул облегчённо и быстро ощупал карман брюк – паспорт был на месте. Поразмыслив, он решил, что в этом людском водовороте нужно быть бдительным и по возможности стараться не контактировать с подозрительными личностями, а если вдруг и придётся вступать в контакт, то лучше прикидываться глуховатым и туповатым, «шлангом», несообразительным мужичком.
– К людям надо хорошо относиться, потому что, как вы к ним будете относиться, так и они к вам станут. Возлюби ближнего своего, как себя самого, самая правильная формула, – обернулся он на глубокий грудной голос за спиной.
Статная женщина в просторном балахоне до пят, расшитом бисером и бусинками, с длинными распущенными волосами, перехваченными на лбу вязаной лентой, смотрела на него в упор пронизывающим взглядом выразительных глаз. Поверх балахона на её груди висел большой деревянный крест.
«Ну, держись, Иван Тимофеевич», – внутренне поёжился Караваев и вежливо сказал:
– У меня всё есть. Извините, мне ничего не нужно.
– Вы так думаете? Зря. У вас нет самого главного – везения. А нет у вас его потому, что порча на вас. Страшенная престрашенная порча! Пока ещё у вас нет только везения, но это уже звоночек, дальше зазвонят колокола, колокольный звон перерастёт в набат, и начнутся уже настоящие и большие неприятности. Не хочу вас травмировать, молодой человек, но дела ваши очень и очень плохи, – назидательно закончила женщина.
Караваев чуть не рассмеялся, думая: «Дураку за километр видно, какие у меня дела».
Женщина же продолжила:
– Но ход событий вполне можно переломить. Нужно быть готовым и защищённым к страшному грядущему. Тогда можно направить свою судьбу в нужное русло реки жизни, где вас будет ожидать денежный успех, спокойствие и множество других приятных вещей. Разрешите, кстати, представиться – Касандриева Амалия Аристарховна. Профессор прогрессивных эзотерических практик, почётный член Международной Ассоциации Медиумов Мальтийского и Стокгольмского Университетов. Суггестолог, медиум, харизматолог, целительница и ясновидящая. Коротко о том, что мне доступно. А доступно мне следующие: снятие порчи и родового проклятия, диагностика кармы, постановка якорей удачи, защита от суда, привороты, золотой обряд на деньги, зеркальная защита от колдовства, восстановление сексуальной энергии без препаратов, излечивание болезней, в том числе и неизлечимых. Я могу входить в любое ментальное поле, нахожу угнанные автомобили и украденные деньги, ценности и вещи, работаю с каузальными полями, а также многое, многое другое.
«Профессор! На ведьму больше похожа, хотя и симпатичная, чёрт бы её побрал», – решил Караваев, сохраняя на лице почтительное выражение
И тут к нему пришла шальная мысль: «Она сказала, что находит украденные вещи. Вот сейчас и проверим, какой из неё профессор ясновидения».
– Вы тут говорили, что украденные вещи находите, уважаемая Амалия Арестантовна, – самым любезным тоном произнёс он.
– Аристарховна, – поправила его женщина с неудовольствием.
– Простите, Аристарховна. У меня, знаете ли, как раз такой случай случился сегодня. Чемодан у меня умыкнули. Есть и некоторые данные о похитителях. Это девушка, по виду цыганка или хохлушка. У неё ребёнок грудной, разъезжает она на чёрном джипе с номерным знаком 666, буквы не запомнил. Водителя, кажется, Николаем зовут.
Ясновидящая изменилась в лице, словно уксуса хлебнула.
– И это всё? Это всё, что вас волнует? Знаете, для специалиста с моим именем несерьёзно такими пустяками заниматься, чемоданами какими-то. Боже мой, виданное ли дело мне, суггестологу с именем, чемоданы искать! – криво ухмыльнулась она одной щекой.
– Так вы ж сами говорили, что умеете находить украденные вещи, – с наивным лицом сказал Караваев.
– Нет, я, конечно, могу находить, но я имела в виду вещи, имеющие некоторое, так сказать, материальное обеспечение. А в чемоданчике вашем были какие-то ценности, раритеты, дорогие вашему сердцу реликвии, и вы боитесь мне об этом сказать? – заинтересованно вперила она острый взгляд в его лицо. – Доверьтесь мне, уважаемый, я вам гарантирую полную конфиденциальность и быстрый эффективный поиск.
Она принялась нервно крутить кольца и перстни на пухлых пальцах, не сводя глаз с Караваева.
– Да какие там ценности! – махнул он рукой. – Вещи мои. Я на отдых сюда прибыл. Видите, в чём остался? Ну, так что, будем искать?
– Что мне с вами делать? – вздохнула женщина и достала из кармана многогранный хрустальный шар, блеснувший ярко в её руках. Несколько мгновений она смотрела на него, поворачивая в разные стороны, а затем изрекла:
– Так это же Наталка-хабалка! И не цыганка она вовсе, а косит под неё. Хохлушка приблудная, гонит, мол, пострадавшая из-под Чернобыля, аферистка наглючая.
– Здорово! – восхитился Караваев. – И где же найти можно эту Наталку?
– Где, где, здесь на аллее она и шустрит. Здесь её и ищите. И это всё, уважаемый, что вас интересует? – раздражённо сказала женщина. – На вас порча смертельная, а вы о каком-то чемоданчике! Страшной силы порча на вас, страшной силы! Чем дольше я с вами общаюсь, тем страшней мне за вас становится. Я, кажется, на несколько лет постарела от общения с вами, такая чёрная волна от вас исходит! А вы всё о каком-то чемодане. Не бережёте вы себя, не бережёте, а ведь это не самая дорогая процедура – снятие порчи. Можно и скидочку организовать… процентов пять-семь.
– Да шут с ней, с порчей. Прорвёмся как-нибудь, – ответил Караваев, потирая руки. – Ну, Натуля, встретимся мы с тобой, поговорим по душам, а вам, уважаемая ясновидящая, огромное спасибо, от всего сердца спасибо.
– Спасибо в карман не положишь, тем более, когда оно огромное, – сказала женщина почему-то басом.
– Сколько? – покраснел Караваев.
– Ну, учитывая ваше нынешнее положение, за такие мелочи… рублей пятьдесят достаточно будет, – ответила ясновидящая, закуривая длинную ароматную сигарету.
– Я тут поистратился. У меня столько уже не наберётся, – признался Караваев, опуская голову.
– Вот так даже? А кто вы по профессии?
– Горняк я.
–Горняк? Ну, это в корне меняет дело. Вам повезло. По тарифным расценкам нашей ассоциации скидка в пятьдесят процентов предоставляется горнякам, водолазам, подводникам, пожарным, космонавтам и ветеранам труда. Приятный кешбэк, так сказать.
Караваев вынул паспорт, взял из него двадцать рублей, из другого кармана достал пятирублёвую монету, – сдачу, оставшуюся от покупки сигарет, и протянул деньги ясновидящей. Она небрежно сунула их карман.
– Ох, уж эти горняки, вечно у них кризис ликвидности. А вы о порче подумайте. Подумайте всё же о порче, – хохотнула она, выбросила сигарету и неожиданно волчком закрутилась на месте, убыстряя вращение. Вскоре она скрылась в перевёрнутом конусе пыли, вращающемся с дикой скоростью. Что-то засвистело так пронзительно и тошнотворно, что Караваев испуганно отпрянул. Когда пыль осела, ясновидящая исчезла.
– Ведьма! – пробормотал он, повертев головой. – Что же это такое? Жвачки летают, самолёты падают, дети под землёй ползают, в людей стреляют, рикши вместо такси, гадалки куда-то исчезают? Попал ты, Тимофеевич в сказку, а до постельки гостиничной ещё добраться нужно, так, что держись, коли леших да вурдалаков встретишь. А вот Наталку было бы совсем неплохо встретить, совсем неплохо.
Он двинулся по течению людского потока. Поток этот, как полноводная река, шевелясь, шумливыми человеческими волнами, медленно продвигался по аллее, полого поднимающейся вверх.
Далеко на возвышенности, на самой её вершине, сияла зеркальными стёклами громадина отеля, отбрасывая лучи солнца; над его крышей ярко горели огромные буквы – Hotel «Rодина». Первые шесть букв были латинскими, а остаток слова «Родина» на кириллице.
– Наша Виа Делароза, – негромко сказал сгорбленный старик с клюкой, ковыляющий рядом с ним, – там на вершине наша Голгофа. Нас распнут и мы не воскреснем. По грехам нашим, по грехам воздаётся.
– Не понял, я, дедушка, ты о чём? – посмотрел на старика Караваев.
Старик ткнул клюкой в сторону отеля:
– Там собрание нечестивых патрициев и фарисеев-первосвященников, менял, банковских Иуд, кровожадных вампиров, жаждущих нашей крови, а мы агнцы для заклания.
Старик больше ничего не сказал. Сгорбившись, он брёл с горестным выражением, губы его что-то беззвучно шептали.
Караваев шёл сквозь сборище оборванцев обоего пола, сидящих или лежащих вдоль забора, закусывающих, пьющих, дерущихся, спящих. Рядами стояли попрошайки в рванье с разбитыми испитыми лицами. Они тянули трясущиеся руки, но быстро теряли к нему интерес, сообразив, что здесь поживиться нечем.
Наглее вели себя проститутки, опустившиеся женщины не первой молодости и развязные пьянчуги. Эти привязывались, нахально хватали за майку, руки, шли за ним, настырно клянча деньги, мерзко ругались, не получив подачки.
Одна женщина, ей было далеко за сорок, увязалась за ним. Из-под потёртой кожаной мини-юбки торчали худющие ноги в лиловых, вздувшихся венозных узлах. Караваев сразу прозвал её Кармен из-за красной шёлковой кофты с глубоким вырезом на плоской груди и искусственной алой розы в седых закубленных волосах. Хриплым прокуренным голосом, кривя нелепо и ярко накрашенные губы, Кармен настырно предлагала ему свои сомнительные услуги, вгоняя в краску тем, что запросто называла всё, что предлагала своими именами. С её лица не сходило злобное выражение, когда говорила, было видно, что у неё не хватает нескольких верхних зубов.
Вздрагивая от её «простоты», Караваев тщетно пытался оторваться от женщины, но она шла за ним, как привязанная. Плотность толпы возрастала. По мере продвижения женщина всё снижала и снижала тарифы на свои услуги и отвязалась от него лишь тогда, когда они упёрлись в молчаливый и плотный круг людей, глазеющих на что-то в центре живого кольца.
Задние ряды приподнимались на носки пытаясь заглянуть вперёд, люди пошустрей и нахальней протискивались в центр круга, работая руками и локтями, а круг всё увеличивался за счёт новых любопытствующих, в результате чего Караваев был зажат плотными рядами людей.
Женшина оставила его. Она ловко вклинилась в толпу и, «поливая» матом направо и налево, пробилась к центру. Но неожиданно толпа стала раскалываться. Послышался близкий вой автомобильных сирен: сюда медленно пробивался милицейский Уазик, за ним ползла неотложка.
Толпа расступалась, уступая дорогу машинам, и вскоре оголился «пятачок» вытоптанной земли, на котором неподвижно лежал на спине длинноволосый бородатый мужчина. Глаза его были открыты и смотрели в небо, мощные руки лежали вдоль тела. Одет он был в драные джинсы и майку с изображением группы «The Beatles», переходящей через улицу по пешеходному переходу. На грудь мужчины поверх майки выпростался серебряный крестик на шнурке, ноги с разбитыми пальцами были босы.
Сам не зная отчего, Караваев подошёл ближе. Застывшие глаза мужчины смотрели в небо заинтересованно, будто нечто интересное приковало его остановившийся взгляд к невидимому для других объекту. На лице застыло покойное и умиротворённое выражение.
Из подъехавшего Уазика тяжело вылезли два милиционера: молодой, с румяным лицом и явно наметившимся брюшком, и постарше – низкорослый, крепко сбитый, с угрюмым выражением лица, обильно потеющий.
Проходя рядом с Караваевым, молодой милиционер явно намеренно больно саданул его локтем в бок. Милиционеры подошли к покойнику и остановились. Молодой ткнул труп ботинком в бок, сдвинул фуражку на затылок и изрёк:
– Издох, тварюга.
Из машины высунулся водитель.
– Ну, чё опять трупак?
Милиционеры кивнули головами, задумчиво разглядывая умершего.
– Скорее бы все уже передохли бомжары вонючие, – сказал водитель и громко включил радио. Из кабины понеслось разухабистое: «Ты скажи мне скажи, чё те надо, чё те надо…»
Из неотложки вышла хорошенькая девушка в белом халате, подошла и стала рядом с милиционерами. Глянула на покойника, скривилась:
– Опять? Жрут, что придётся.
– Ну, чё, Светка, забирайте клиента. Дело ясное морг и крематорий ему родные дома, – повернулся к девушке молодой милиционер.
– Подождать придётся немного, Коля. Санитар мой Сашка, выскочил из машины джинсы сыну купить, раз такая оказия подвернулась. Сейчас подойдёт, – ответила девушка, закуривая.
– Щас! Вот ещё. У нас пять вызовов, – сказал тот, что постарше и, повертев головой, повёл дубинкой в сторону застывшего Караваева.
– Слышь, бомжара, давай сюда, да поживей, – прикрикнул он.
Забыв, в каком он виде, Караваев изумлённо коснулся рукой груди и пробормотал растерянно:
– Это вы мне?
– Тебе, тебе, не придуряйся, клоун, – сказал милиционер и, выхватив в толпе цепким взглядом замешкавшегося оборванца, крикнул и ему:
– И ты сюда, отребье.
Тот, не мешкая, подбежал к милиционеру и покорно стал недалеко от него.
– Ты чё не понял? Сюда давай, я сказал, – закричал на мнущегося Караваева милиционер.
Караваев подошёл и обиженно сказал:
– Я не бомж, я…
– Ну да, ты у нас премьер-министр и олигарх, – оборвал его милиционер. – Забыл вкус резиновой дубинки?
Оборванец незаметно толкнул Караваева локтем в бок, тот быстро глянул на его фальшиво услужливо-преданное лицо и не стал больше пререкаться с милиционером.
– Значит так, – сказал милиционер, – берёте носилки и относите труп в машину, после свободны.
– Ты не ввязывайся, – просветил Караваева неожиданный напарник по пути за носилками, – у мента этого погоняло «Пиночет». Зверюга! Подлечит дубинкой по почкам, будешь потом ссать кровью. Молчи и со всем соглашайся.
Они принесли носилки, положили их рядом с телом и немного замешкались.
– Вы, чё не пили сегодня? – заорал молодой милиционер. – Грузите, грузите – он уже пованивать стал.
– Сейчас, сейчас, начальник, – засуетился бродяга.
Он перекрестился, нагнулся, закрыл глаза покойнику и скомандовал:
– Бери, кирюха, за ноги, я – за голову.
Погрузив погрузили тяжёлое, влажное и деревенеющее тело на носилки, они подняли их, но тут старший милиционер, наблюдавший за ними, указал на Караваева дубинкой.
– А ты, премьер-министр, после ко мне.
Караваев покорно кивнул головой. Они с бродягой отнесли носилки с телом в машину и тот, сорвав с шеи покойника крестик, сказал смущённо:
– Ему он уже не нужен, отмучился. А нам, брат, с тобой лучше смыться, пока Пиночет нас не видит.
Караваева не нужно было уговаривать. Они бегом вклинились в толпу, быстро смешались с разномастной публикой и довольно скоро потеряли друг друга из вида.
Караваев пробился на обочину в надежде найти место поспокойнее и перекурить, но тут очередной проситель с редкими волосёнками на лысом черепе, прилипшими к подживающим коростам, со страшным лицом в кровоподтёках и безобразно проломленным носом, схватил его за руку. Придвинувшись к нему близко, обдав запахом давно немытого тела и дичайшего перегара, он прохрипел:
– Подай, браток, человеку на льдине, на пропой ещё живой души.
Караваев высвободил руку и хотел уже сменить место, чтобы отделаться от попрошайки, но что-то его остановило. Он вглядывался в это обезображенное лицо, а тот бормотал, глядя куда-то вдаль застывшим и бессмысленным взглядом:
– Не пожалей копеечки, браток, на пропой ещё живой души. Льдину оторвало – беда! Дрейфую. До берега далеко, до людей – ещё дальше. Страшно, браток, холодно, голодно. Все погибли, я дрейфую… дай копеечку на пропой живой души…
«Голос!» – осенило Караваева. Человек говорил голосом до боли ему знакомым. Голосом, который нельзя было спутать ни с каким другим, только хрипотцы и надломленности добавилось в этот своеобразный голос. Это был голос добрейшей души человека Лёши Лысенко его соседа по лестничной площадке, с которым он много лет был в дружеских отношениях.
«Такого и мать родная сейчас не узнала бы», – думал он, продолжая разглядывать оборванца, пытаясь найти в этом лице хоть какое-то сходство с Алексеем Лысенко. Но единственное, что кроме голоса напоминало о соседе – это крепкий, ещё не потерявший формы крепкий торс.
А мужчина топтался на месте босыми ногами и продолжал монотонно бормотать. Кажется, он позабыл о Караваеве, а обращался теперь к какому-то невидимому объекту за его спиной. Был он в рваной тельняшке, заправленной в красные спортивные штаны с белыми лампасами, по которым шла надпись Royal Canin.
«Нет, это просто совпадение, – засомневался Караваев. – Бывают же голоса похожие? Когда же я с Лёшей виделся-то в последний раз? В 1994-м? Да, в девяносто четвёртом. Он тогда съезжал от нас. На юга подался в город Будённовск, жена у него из тех мест. Зимой это было на Богоявление. Провожали честь по чести всем подъездом. Он писал нам из Будённовска регулярно. Писал, что устроился хорошо, работает тренером, жена акушеркой в роддоме, купил дом. Правда, после лета девяносто пятого перестал писать и на наши письма не отвечал».
Тут он вспомнил, что у его соседа на тыльной стороне правой ладони была татуировка – якорь, а под его рогом, по овалу надпись «Североморск – 1967». Он взял бродягу за разбитую опухшую ладонь. На руке синела та самая наколка!
– Алексей Петрович? – тронул он человека за плечо.
Тот вздрогнул и, словно очнувшись, задрожал, уставился на него расширенными глазами.
– Алексей Петрович, – повторил Караваев, и горячая волна жалости прилила к сердцу. – Это я, Иван Тимофеевич Караваев, сосед ваш. Узнаёте меня? Вы в двадцатой жили, а я в двадцать второй квартире. Мы с вами в шахматы по выходным играли, вы почти всегда у меня выигрывали. Помните наш дом по улице Октябрьской? Сынишку моего Андрюшку? Вы всё чемпиона собирались из него сделать, он хорошо играл. Что случилось, Алексей Петрович, дорогой? Вы же писали исправно, потом вдруг перестали. Что с супругой вашей Прасковьей Ивановной, Панечкой, как мы её все звали? Сынок ваш Алёшка, где он? Да не молчите, пожалуйста. Рассказывайте, рассказывайте! Что стряслось, как вы здесь оказались?
Несчастный встревожено мычал, дрожал, топтался на месте. На мгновенье в его мёртвых глазах что-то ожило, вспыхнул живой свет, но тут же погас, и он, как заведённый, снова захрипел:
– Оторвало льдину, браток… сгинули товарищи… один я… один… дай… хоть рублик пропащей душе… не увидеть мне уже берега, не увидеть… сгину я… сгину… оторвало… дай… льдину… оторвало… далеко до земли… сгину…
Он стал заговариваться. Караваев с горечью смотрел на него, начиная понимать, что человек этот безумен и бесполезно о чём-то его расспрашивать, да и засомневался он уже в том, что это Алексей, думая: «Мало ли моряков в 1967 году сделали себе такие татуировки во время службы в Североморске?»
Он достал свои последние пять рублей и протянул бродяге.
– Возьми, друг. Больше у меня нет. Бери, бери. Не знаю, сосед, ты мой, не сосед. Да и неважно это. Что же жизнь с человеком сделать должна была, чтобы он вот так, как ты выглядел? Вот ведь беда! Бери, бери деньги, что ты застыл и дрожишь, бедолага? Бери, друг…
Бедняга смотрел на него непонимающе по его грязной, изуродованной щеке текла слеза. Караваев вложил ему в руку монету, а он неожиданно порывисто схватил его руку и прижался к ней сухими треснувшими губами. Караваев, смущаясь, высвободил руку, а человек с голосом Алексея Лысенко, припадая на одну ногу, втиснулся в толпу и исчез.
Забыв, что он хотел перекурить, Караваев пошёл вверх по аллее. Он шёл и думал о горькой, печальной участи всех этих обездоленных людей, которых здесь было так много. Людей, теряющих человеческий облик, бродящих, как неприкаянные тени, как какие-то инопланетяне или мутанты из современного фантастического фильма, к которым все уже давно привыкли, как к бездомным кошкам и собакам, как к реальности пусть и неприятной.
Он даже не понял, как это произошло. У столика, вокруг которого собрались хорошо одетые парни с подозрительно невинными лицами, девица с подбитым глазом сунула ему в руку игральные кубики и фальшивым голосом запричитала:
