Kitabı oku: «Один день лета. Сборник рассказов», sayfa 6
В поиске
Разведка – дело не для дураков. Разведчика среди окопной пехоты видно сразу. Даже по взгляду видно. Если кто в разведке долго служил, то взгляд становится… ну такой! Резкий. Зыркнет он на тебя, как будто прикинул, как сейчас языка брать будет и сразу понятно: разведка.
Ничего удивительного в этом нет. Окопник тоже под смертью каждый день ходит, но дело в том, что с той стороны фронта – такой же бывший крестьянин сидит. Нахрен ему война сдалась? Ему конечно фюрер ихний надел земли в России пообещал, но это еще когда будет и будет ли вообще? Тянет он лямку, но особо не старается. Ночью положено стрельнуть – он стрельнет. Но прицелится из пулемета так, что трассирующие пули пройдут высоко над русским окопом. Оттуда ответит “дегтярев”. Немец смотрит и видит, что русские пули тоже высоко идут. Значит договорились. Так и пойдет дальше. А потом и мины начинают за передний край лететь, в сторону тыла, радовать зажиревших штабных. Это дело любой окопник только поприветствует.
А командиры рот в обе стороны докладывают, что идет перестрелка. Все при деле, все героизм проявляют, а потерь нет. Так можно жить.
Другое дело – разведка, особенно полковая. Ротному “язык” не особо нужен. Кто его допрашивать будет, скажите на милость? Где в роте переводчика взять? Там на всех три слова по-немецки знают: “шнапс” и “хенде хох”. Пленный нужнее командиру полка. Работа же ротных разведчиков – наблюдение. Из полковой разведроты придут – для них вся картина переднего края подготовлена должна быть. Но и полковые тоже будут долго сидеть на ротном наблюдательном пункте, смотреть и о чем-то шушукаться между собой. Потом подтянутся еще два-три человека. У немцев за пленным обычно ходит минимум взвод. Навалятся, постреляют, выдернут кого-нибудь из окопа и делают ноги. У нас не так. Наши, в отличии от немцев, в поиск ходят втроем-вчетвером и еще несколько человек в прикрытии.. Очень редко, когда больше.
Вот и прикидывай: ввалились втроем в немецкий окоп, в котором должна быть от силы пара наблюдателей, а там сидит все отделение. И кто тогда пленным станет? Еще повезет, если жив останешься. Разведчиков не слишком охотно в плен берут. Не такое, конечно, отношение, как к снайперам и танкистам, но все равно. Поэтому в среднем потери в разведроте гораздо больше, чем в стрелковых подразделениях. Поэтому и взгляды такие у разведчиков.
* * *
Дождь моросил второй день, с редкими перерывами. Не лил, не шел, а именно моросил. С грязно-серого неба сыпалось холодное водяное пшено в час по чайной ложке. Земля здесь была глинистой, воду не впитывала и окопы заливало. На дне полнопрофильных траншей и так частенько вода стоит, но сейчас в некоторых местах она было аж по колено и в блиндаже тоже стояли лужи. Можно было бы прорыть для воды канаву, чтобы стекала в сторону, но братьям-славянам явно было лень это делать.
Старший сержант, уже два часа глядевший в стереотрубу, выпрямился и провел рукой по уставшим глазам. Оглянулся на своего напарника. Тот дремал, прислонившись к стене блиндажа, набранной из жердей.
– Сёмка!
Тот приоткрыл один глаз.
– У?
– Смотрю я на тебя и думаю…
– О чем?
– О том, что с таким защитником наши девушки могут спать спокойно.
– Не напоминай про баб. Ты то сам чего решил?
– Не пойдет.
– Но языка брать надо.
– Надо. Только не так, как ты хотел. Ты хотел пролезть под колючкой. Не получится. Это ловушка, у фрицев там мины. Минимум одну я разглядел, можешь и ты глянуть. Она под кочкой, рядом с покосившимся столбиком. Они специально так ее натянули, чтобы мы захотели именно там пролезть.
– Да ладно…
– Нет, ты посмотри, посмотри!
Сержант показал пальцем на стереотрубу. Семён подошел, прильнул к объективу.
– Покосившийся столбик… Ну да. С их стороны не видно, а с нашей песок осыпался и бок торчит.
– Великое дело – оптика! А ты не хотел прибор с собой брать… Теперь пункт второй! Место перед окопом у немцев пристреляно. Пулеметное гнездо ротные раздолбаи не засекли и ты его тоже прощелкал. Оно выше по склону и травкой замаскировано, но если к кустикам на нейтралке присмотреться, то видно, где пули прошли. Вот так, Сёма! Если бы мы туда полезли так, как ты предлагал, то… Фамилия у тебя, как у великого русского флотоводца, а ты ее позоришь.
Семёну было стыдно. Он снова поглядел в объектив, но ничего нового конечно не разглядел.
– Учишь вас, учишь… – сержант присел на пустой снарядный ящик, похлопал себя по карманам и достал пачку трофейных сигарет. – … а вы все такие же дятлы. Сколько раз вам говорить: немец вас не глупее, а бывает, что и гораздо умнее. Не зря дивизия языка второй месяц взять не может.. Ну вы хоть что-то всасываете, а вот ротный новый…
– Что ротный? Нормальный мужик.
– Мужик-то он нормальный, но дурак. Воюет давно, а с разведкой дела почти не имел. И слушать, что ему говорят, тоже не хочет.
Молодой разведчик тоже вытянул из пачки сигарету, щелкнул зажигалкой.
– Ты так говоришь, будто у тебя план есть.
– Хммм… План… Что эти фрицы в табак суют? Опилки, что-ли? План конечно имеется. Вот только что из него получится – черт знает. Раньше на той высотке наши сидели и сидели довольно долго. Потом немцы их скинули, но дальше не прошли, выдохлись. Вон там танк стоит горелый, ихняя “тройка” – как раз с того времени…
– Ну и что?
– Ничего. Я тебе намек дал. Становись к оптике и подумай, что из этого следует.
Минут через пятнадцать Семён обернулся.
– Петрович, я врубился.
– Излагай.
– Танк на ходе сообщения стоит. Его наши копали, от высоты к оврагу в тылу.
– Так… Что дальше?
– Если прикинуть, как на восточном склоне траншеи располагались, то они должны просматриваться. Но их не видать, значит хорошо замаскированы. А раз они замаскированы, значит фрицы ими пользуются.
– Верно. Те, кого наша дивизия на переднем крае сменила, наверняка это учитывали, но уходя, никому ничего не сказали. Такое дорого обходится. Прикажут брать высоту, наши пойдут, а по ним из тех окопов врежут из пулеметов. Причем там наверняка и землянки остались. Фрицам есть, где укрыться. Это, кстати, опять был намек.
– Надо в тех землянках пошарить.
– Часового из окопа утащить ума много не надо. Но что тот часовой знает? Да нихрена почти. Зато если удастся разводящего подловить, или того лучше: офицера – за такое награждают. А офицеры там наверняка бывают. У немцев порядок, орднунг. Раз в сутки ротный лично караулы проверить обязан, а раз обязан – проверит. Давай еще немного посмотрим, а вечером – обратно в расположение. Ротному это все изложим.
* * *
Насчет замаскированной траншеи Петрович не ошибся. Они чуть было не свалились в нее, когда подползли. Немцы перекрыли ее ветками и дерном так, что от русских окопов ее было не разглядеть. Из нее никогда не стреляли, но жизнь в ней прямо таки бурлила. Разведчики, которые залегли в мертвой зоне, шагах в двадцати от расположенного рядом с нею наблюдательного пункта немцев, отчетливо слышали чужую речь и звяканье оружия.
Лежали молча, ждали темноты. Дождь понемногу пробирался под ватники и снизу, и сверху. Повезло еще, что укрытие подходящее нашлось. Скрывавшие их кусты немцы не тронули, видимо все для той же маскировки, но холод и сырость это не отменяло, а курить Семёну хотелось просто адски. Если бы сержант не заставил выложить сигареты перед поиском, то рискнул бы по-любому. Но курева не было. Оставалось только терпеть.
Спать тоже было нельзя. Всхрапнешь ненароком – фрицы всполошатся, а он знал, что храпит. Так что это даже хорошо, что холодно. Петрович как будто прочитал его мысли и погрозил кулаком. На шорох обернулся третий разведчик группы, ефрейтор Макаров. Посмотрел и снова стал глядеть на нейтралку. Здоровенный кабан, который мог пленного на плечах притащить без всякой помощи.
Семён сунул в рот соломинку от скуки и прислушался. Знать бы немецкий – сейчас было бы не так скучно, но… Вот где пожалеешь, что в школе был лоботрясом! Всего-то надо подползти к переднему краю – и сразу пожалеешь. Как та школа сейчас в Одессе? Может, там госпиталь немецкий, а может, вообще взорвали ее немцы? Раньше ненавидел учиться, а теперь вот пожалел об этом.
Серая пелена с неба до земли… Самая лучшая погода для разведчика. Вроде бы темнеть начинает? Да, точно!
* * *
Темнело быстро. Семён вытащил из под себя нагревшийся ППС и вопросительно поглядел на сержанта. Тот не обратил внимания на его взгляд. Смотрел сержант в сторону немцев, а оттуда доносился довольно громкий разговор. Кто-то кого-то распекал, а этот второй оправдывался.
Ушакова как током ударило. Офицер! Как там сержант говорил? Раз в день – обход. Поймал, видимо, спящего и теперь ругается.
– Петрович… – тихо прошептал он.
Тот оглянулся.
– Там их двое. Не потащит же он с собой половину роты посты проверять. Смелого пуля боится.
– А если?.. Была, не была! Не ждут они, сейчас вечер. Макарик, готовь нож.
Амбал повернулся на бок, подтянул правую ногу и вытащил из-за голенища финку.
– Не стрелять! Понял, Сёма? По-тихому.
– Ясно.
Он первым подполз к замаскированной траншее. Заглянул в нее. Пусто… Вместе с Макаровым они бесшумно сползли в нее и двумя тенями, пригибаясь, бесшумно подошли к землянке. Сержант остался наверху. Вход закрывал кусок брезента. Макаров показал на него и прошептал:
– Подними. Я вламываюсь, потом ты.
Изнутри по-прежнему звучало два голоса. Один ругался, второй жалобно оправдывался.
Брезент взлетел вверх. Макаров исчез в темноте землянки и оттуда сразу раздался тихий, сдавленный крик. Ушаков влетел следом, в полутьме разглядел немца с ножом в груди, сползающего по бревенчатой стене, двух катающихся по земле людей, еще одного немца, лихорадочно передергивавшего затвор винтовки и изо всей силы, со всей накопленной за день злостью, он пнул этого третьего фрица между ног. Тот подскочил и рухнул, скорчившись. Свалка на полу тоже распалась. Макаров поднялся, встряхнул отбитый об фашиста кулак и, не оборачиваясь, сказал:
– Все-таки трое их было… Давай ремень и рукавицу. Быстро вяжем их и уходим.
Они связали двух оставшихся в живых немцев. Офицер, судя по погонам – капитан, первым пришел в себя и зло зыркал на них глазами. Рядовой, с которым столь жестоко обошелся Ушаков, тихо стонал сквозь засунутую в рот рукавицу.
– Ну что, падла? Сам пойдешь, или как обычно? – спросил у офицера ефрейтор. – Комм! Ферштейн?
Тот замотал головой.
– Понятненько…
Макаров без размаха вогнал немцу в солнечное сплетение кулак, вскинул на плечо согнувшееся тело и пошел к выходу. Следом Ушаков за воротник шинели тащил солдата.
– Петрович, принимай. Двоих взяли.
* * *
– Мы потом до утра в подбитом танке сидели, а потом снова до ночи. Фрицы пропажу обнаружили и начали садить минами по нейтралке. Всю ночь наугад стреляли и ракеты пускали, только днем успокоились. На следующую ночь к своим выползли. Потом каждому отпуск дали от комдива, пять суток. Петровичу “Красную звезду” пообещали, но он так ее и не увидел. Наверное кто-то из штабных сейчас ту “звездочку” носит. А нам с Макарычем – медали.
– И на груди его могучей одна медаль висела кучей!
Солдаты рассмеялись. Разведчик обиделся.
– Ты ее заслужи сначала!
– У него две, – сказал молчавший до того лейтенант-танкист. – И “Слава” третьей степени.
– Да ты что!? Давай, рассказывай, как оно было и за что дали.
Наводчик посмотрел в сторону склонявшегося к закату солнца, помешал палкой угли в костре и начал рассказывать…
Удачно попал
Чем хорошо в пехоте? Пехотинец все свое таскает на себе. Шинель, лопатка, винтовка, патроны – встал и пошел. Больше, чем ты унесешь, на тебя никто не навьючит. Конечно тридцать километров на своих ногах – не сахар, но такое все-же не так часто бывает. Как учит военная наука, пехота – единственный род войск, который может воевать без поддержки других родов. Даже кавалерия – и та требует подвоза корма для лошадей, а советский (если по-честному, то и немецкий) солдат и в этом не нуждается. В корме то есть. Ему можно выдать пять банок американской тушенки и этого хватит на неделю (опять же, если по-честному: пять банок на неделю – невиданная роскошь), но не вздумайте зажимать в наступлении водку!
И это второе, что хорошо: водку дают. Это еще с финской повелось и приказ этот издали по предложению наркома Ворошилова. В финскую к водке еще полсотни граммов сала давали. Нынче “наркомовские” наливают только тем, кто в наступление идет, но это уже положняк. Попробуй, не налей! Солдаты могут и вломить старшине, если зажмет. А поскольку без потерь в наступлении не обходится, то беленькой приходится гораздо больше, чем по сто граммов на душу окопного населения. После тяжелых боев даже солдатские вши – и те пьяные ходят.
Третье: окапываешь ты сам себя. Окопчик, потом траншея, если в обороне сидишь, но это все мелочь по сравнению с укрытием для дивизионной “ЗИС-3”, которое надо выкопать силами расчета. Выкопать, замаскировать и пушку притащить. Тащить ее придется на руках, потому что тягач к самой передовой не поедет. Не потому, что водила – трус, а потому, что мотором себя выдаст и немцы сразу подкинут “гостинчик”. Расчет же твоей пушки – шесть человек и полным он бывает редко. Пушка весит больше тонны. По 200 кило на рыло – какие мелочи, она же на колесиках! Надо учесть, что у ящиков со снарядами колес нету.
Теперь вы скажете, что окопчик три на четыре метра впятером вырыть – ерунда, тем более, что он не очень глубокий? Но вам-то спешить никуда не надо! Вы сидите себе на попе ровно. Покопал, пострелял, покакать сходил, опять покопал… Ужин съели, день прошел. Артиллеристу же укрытие для орудия надо вырыть как можно быстрее, пока не прилетела “рама”. Мало что может быть хуже этого разведчика. Если он тебя засек, значит по тебе с минуты на минуту отработает немецкая артиллерия. Дивизионные пушки в чистом поле для нее – подарок судьбы и накормить их пряниками – святое дело, так что времени зарыться и замаскироваться у тебя хрен, да маленько.
Ну ладно! Выкопали. Утро настало. Можно спать? Хрен вам с луковицей! Ровики для боекомплекта сами себя не выроют, а они побольше будут, чем укрытие. Землянки для личного состава – тоже вещь необходимая. Ходы сообщения нужны, щели, те же самые траншеи… А потом командир полка еще выберет место, где нужно будет обозначить ложную позицию, там тоже вырыть укрытия и в укрытиях смастерить из говна и палок макеты пушек, чтобы немцам было, чем заняться. Но это – потом. Сначала нужно спрятать орудия, поэтому копает весь расчет, без исключения, включая дрища-лейтенанта.
“Знал бы – просился бы в пехоту!” – зло думал Степан, выбрасывая на будущий бруствер очередную лопату суглинка. – “Нет! Ну вот нахрена я тогда в военкомате правильно ответил на вопрос капитана?”
– Какие виды снарядов знаешь?
– Осколочно-фугасные, бронебойные, шрапнель.
– Годишься. Будешь артиллеристом…
Поначалу оно даже хорошо показалось. Подносить снаряды – дело не сложное. Всегда далеко от передовой. Пушки на механической тяге, так что никаких хлопот с лошадьми. Там водителю тягача поможешь, тут еще чего-то сделаешь… Степан быстро схватывал все новое и через два месяца сидения в окопах под Сталинградом мог заменить любого в расчете, включая командира. Как раз к новому, тысяча девятьсот сорок третьему, году ему дали ефрейтора, а затем еще и наградили медалью “За боевые заслуги”. Оне тогда удивился очень. За что? Вроде ничего особенного и не делал, подвигов не совершал. После контузии в строю остался – так ведь надо снаряды кому-то подтаскивать. Не слышал ничего, но и так ведь понятно, когда командир руками машет.
Немцев в котле наконец добили и фронт пошел на запад. Снова была стрельба с закрытых позиций. Артиллерийский резерв берегли, как попало не подставляли. Начало июля 1943 года Степан встретил севернее Курска. Даже слепому ежу было понятно, что затевается что-то очень серьезное. Войска все прибывали, окапывались, толщина обороны росла и росла. Окопы им приказали рыть так, чтобы пушки можно было выкатывать на прямую наводку. Все были на нервах.
Пятого числа батарею подняли ночью по тревоге. В темноте целый час сидели у пушек и ждали чего-то, гадая: наступление, или нет? Потом дали команду открыть огонь. Так они до того еще не стреляли ни разу. Гимнастерка на спине промокла от пота, хоть выжимай. Немцы отвечали, но как-то вяло. То-ли их там накрыло первыми залпами, то-ли берегли снаряды. Когда канонада прекратилась, на западе и на севере стояло зарево в полнеба. Приказа продолжать огонь не последовало и стало ясно, что наступать собираются как раз немцы.
Следующие пять дней тянулись, как год. Ясно было, что немцы давят изо всех сил, но рядовым, понятное дело, никто не объяснял, что и как. На всякий случай они переоборудовали позиции для круговой обороны и их капитан потом был награжден за то, что когда пришел из дивизии приказ об этом, сразу доложил, что все сделано еще два дня назад.
Утром одиннадцатого числа им приказали двигаться на юг. Солдаты шептались, что немцы прорвались и их полк кинут под гусеницы. Может, так оно и было бы, но они не успели к Прохоровке и немцев все-же сумели остановить без них. Степан видел потом горелые танки на поле. Вперемешку наших и немцев, разбитых, со спавшими гусеницами и пробитыми, свернутыми башнями. Облазил и со всех сторон осмотрел стоявший у обочины “тигр”. Немец был страшен, даже мертвый.
Потом им хватило работы в наступлении. Были и потери, в основном при налетах авиации. Там его ранило во второй раз. Рана загноилась и пришлось идти сдаваться в санбат. В госпитале его нашла вторая медаль, “За отвагу”. Тут уже у соседей по палате никаких вопросов не возникло. Раз был под Курском, значит должны были что-то дать. Он среди раненых уже считался бывалым. Как-никак второй год на фронте пошел, а с ним лежали в основном те, кто в первом бою не уберегся. На молодых он покрикивал, распоряжался ими, а те ефрейтора слушались. Хорошее было время, если конечно не вспоминать про качество тыловой кормежки! В свой полк Стёпа вернулся уже в конце лета 1944 года. Его часть к тому времени уже перебросили на север. Шли тяжелые бои в Прибалтике. Вот в эту самую Прибалтику они сейчас и закапывались изо всех сил.
* * *
Бой предстоял тяжёлый. Командир полка, получив приказ из штаба дивизии, собрал весь офицерский состав и сообщил, что приказано стоять насмерть. Плохо было то, что у полка после месяца боев оставалось всего пять исправных орудий и почти не было боеприпасов. Этим утром был смят стрелковый полк, вклинившийся в немецкую оборону. Завтра, судя по всему, наступит их черед.
К чему стремятся немцы – было понятно. За спиной артиллеристов был западный берег небольшой местной речушки, огибавшей высокий холм. Высокая, обрывистая круча, господствовавшая над местностью. Если немцы смогут занять здесь оборону, то сбросить их оттуда будет очень тяжело и обойдется дорого.
Приказ есть приказ. Отступать без него уже поотвыкли. Расположили пушки треугольником, чтобы взять танки в огневой мешок. Степану и его расчету досталась самая ближняя к фрицам вершина этого треугольника, даже не на высоте, а под нею, в кустах. Им было приказано не открывать огонь до самого последнего момента, пока танки не подставят борт. Впрочем на это особо не надеялись. Немцы обычно не перли напролом, а выпускали несколько машин для затравки, чтобы расшифровать систему огня. Остальные держались поодаль и, пользуясь хорошей оптикой, расстреливали оборону противника с безопасного расстояния.
В общем всё было за то, что они не продержатся и часа, потому что даже если каким-то чудом орудия уцелеют, боеприпасов все равно почти нет. Но штаб дивизии про них не забыл. После полудня к восточному берегу подошла штрафная рота. Штрафники где-то раздобыли две лодки и всю ночь возили через речку снаряды. Расчет Степана на руках приволок к себе на позицию пять ящиков. Более, чем достаточно для того, что им предстояло.
Под утро из-за леса послышался рев танковых моторов, а как только рассвело, оттуда начали бить минометы. Успевшие кое-как окопаться штрафники, рассыпались по своим окопам. Артиллеристы тоже попрятались. Степан залез в ответвление хода сообщения, в котором у него лежали три снаряда. Два бронебойных и фугасный. Он всегда делал такой небольшой запас, чтобы для первого выстрела не бегать к ровику. Сел на земляной приступок, прикинул, что минут пятнадцать времени еще есть до того, как немцы начнут атаку и услышал свист мины. Ухо у него за два года войны уже было привычным к таким вещам и куда она попадет, он понял сразу: совсем рядом. Успел за две секунды подумать: “К нам!..” Потом совсем рядом ударил взрыв, которого он даже не услышал и подносчика впечатало в земляную стенку окопчика.
* * *
– Браток! Живой? Очнись!
В ушах все еще звенело. Степан с трудом открыл глаза и отпихнул трясшего его человека. Голова болела так, будто мина попала прямо в нее.
– О! Ожил, пушкарь… Слышь, выручай, давай!
– Чего?
– Да приди ты в себя! Немцы давят, не удержимся. Пушки нужны, браток!
– Пушки?
Степан тупо посмотрел на лежавший у него на коленях 76-миллиметровый снаряд.
“Надо снаряды подтаскивать, а я тут сижу!”
Он поднялся, держа снаряд на весу. Ноги подломились, но как-то он сумел выпрямиться и побежал к огневой, на ходу стряхивая с него землю руками. Выскочил на позицию и остановился. Расчет был мертв. Все пятеро, вместе с командиром лежали вокруг орудия, которое смотрело стволом в небо. У пушки было свернуто на бок правое колесо.
Степан выглянул из окопа. Меткость немецких минометчиков была поразительной. Хотя какая там меткость? Положить две мины, без пристрелки, одну прямо на огневую, а вторую в ровик со снарядами с закрытой позиции – это уже никакая не меткость, а чистой воды удача. Видимо взрывной волной от сдетонировавших снарядов его и оглушило. На месте ровика была воронка.
Сзади грохнул пушечный выстрел. Подносчик обернулся. На поле, метрах в ста от него, горел немецкий танк. Еще три дымились чуть дальше, рядом друг с другом. А на пригорке в центре стоял “тигр”. Его пушка в очередной раз дернулась и справа, среди окопов, в небо взлетела земля.
– Слышь, пушкарь!
В ушах все еще звенело, но слова он различал.
– Ну чего?
– Нас послали проверить, как тут у вас. Что делать будем?
А что тут сделаешь? Все, амба! Полк сделал, что мог. Вон немцы горят на поле. Тех, что могли – подбили, а “тигр” им оказался не по зубам. Остальные пушки наверняка уничтожены, теперь немец методично расстреливает штрафников. Пулемет у него лупит, не переставая. Вдалеке перебегают немецкие пехотинцы. Сейчас развернутся цепью и под прикрытием танковой пушки добьют пехоту. А сам танк к окопам не пойдет. Зачем ему рисковать?
Посмотрев на пушку он увидел, что прицел уцелел. Навестись он сумел бы. Да хоть бы и через ствол навел, но колеса-то нету! Как стрелять?
– Ну тогда, пехота, поработать придется…
Ветер дул удачно. Дым, идущий от горящего танка, заслонял их от немцев. Двое штрафников налегали на толстенную жердь, подсунутую под орудие, а Степан пододвигал под искореженное колесо пустой снарядный ящик. Сначала один, потом второй. Пушка все равно стояла косо, но станины теперь были прочно уперты в землю. Встав на место наводчика, он покрутил ручки, опуская ствол, потом хлопнул себя по лбу грязной ладонью, сбегал в ход сообщения и откопал второй бронебойный снаряд. Протер его, вернулся.
