Kitabı oku: «Иллюзия вторая. Перелом», sayfa 30

Yazı tipi:

– Но…

– Никаких но, – Артак меня перебил, – книга, написанная писателем, и книга, прочитанная читателем – это две совершенно разных книги, это две книги с разными мелодиями и с различным наполнением.

– А если читатель угадает мелодию автора?

– Тогда он поймёт что автор имел в виду.

– Хм, – недоверчиво пробормотал я про себя.

– Послушай меня ещё раз, – Артак, видимо, решился на повторное объяснение, но не скажу, что я в нём не нуждался, – смысл слов изменчив точно так же, как изменчиво течение в горной речке. Смысл может быть резким, а может быть мягким, он может ранить, убить, а может приподнимать над водой, давая возможность свободно дышать. Он может выбросить тебя на сушу, а может утопить в иносказаниях. Смысл слов – как кипучая, бурливая вода, огибающая речные валуны и камни в узких проходах, но он также может разливаться широкими лугами, затапливая и покрывая собой пепел пройденного и иногда формируя что-то новое, доселе неизведанное. Смысл может сохраняться в своих берегах и рамках, заданных словами, а может разбрызгиваться намеками и аллегориями. И именно знаки препинания – эти валуны и камни запятых и точек, резкие и не очень повороты вопросительных знаков, огромные скалы знаков восклицательных, впадины троеточий – именно они определяют конечный вид самой реки – это они звучат как единый оркестр, это они ведут свою сольную и основную партию, – Артак набрал побольше воздуха в лёгкие и закончил:

– В то время как слова сохраняют в себе математически точную последовательность букв и формируют пока ещё пустое предложение – знаки препинания вносят в него хаос, они вдыхают в пока ещё не рожденные слова саму жизнь, они же и несут самого автора – они выписывают в строках его личную музыку. Музыку без нот. Музыку, которую может услышать лишь подготовленное ухо.

– И поэтому литература – это абстракция? – ещё раз уточнил я.

– Поэтому или не поэтому – мне неизвестно. Но то что литература – абстракция, впрочем, как и всё реальное, как всё настоящее, как всё действительно существующее – это верно.

– Как всё, действительно существующее?

– Да, – кивнул головой Артак, – всё действительно существующее имеет одну отличительную черту – для этого мира оно абстрактно и аллегорично.

– И математика?

– И математика. Литература – абстракция буквенная, тогда как математика – абстракция, состоящая из цифр. В остальном нет никакой разницы, – Артак вздохнул, как мне показалось – немного устало.

– И в математике тоже звучит музыка? – на всякий случай уточнил я, глядя прямо в солнечные глаза Артака.

– Математика сама по себе является музыкой, – дракон засмеялся, – правда, ноты в ней немного другого уровня.

– Уровня повыше?

– Нет ничего, что было бы выше или ниже, нет ничего, что было бы быстрее или медленнее, нет ничего, что было бы сложнее или проще – в мире вообще нет ничего что можно было бы сравнивать.

– То есть…

– То есть, всё существующее абсолютно уникально и сравнивать что либо было бы большой ошибкой.

– То есть… – повторил я немного настойчивее, – то есть, математика сама по себе является фикцией? Она иллюзорна? Получается, что её не должно было быть в принципе?

– Почему? – Артак смотрел на меня посмеиваясь, наверное, прекрасно зная что я имею в виду.

– Почему? – повторила Агафья Тихоновна, повернувшись ко мне, – почему иллюзорна?

– Потому что математика использует цифры, точно так же, как язык использует буквы, – улыбаясь, начал объяснять я, – и наличие этих самых цифр, если хорошенько подумать, ясно указывает нам на противоречие.

– Почему же? – акула была искренне заинтересована моими рассуждениями.

– Потому что само наличие цифр предполагает своим существованием возможность наличия чего-то двойного или тройного, не говоря уже о десятках, сотнях и тысячах чего бы то ни было. Само наличие цифр утверждает что чего-то может быть два, тогда как всё существующее абсолютно уникально, единственно.

Агафья Тихоновна ойкнула и зажала пасть одним из плавников, а вторым закрыла рот мне, как бы препятствуя дальнейшему разговору.

Артак громко рассмеялся и лапой убрал акулий плавник с моего рта.

– Пусть говорит, – произнёс дракон, глядя на акулу, – он говорит правильные вещи.

– Правильные? – изумилась Агафья Тихоновна.

– Конечно, правильные. Нет в мире ничего двойного или тройного, нет ничего, чего было бы два или три – всё единственно и уникально, и вся реальная математика должна была бы окончиться на цифре один, так как дальше начинается то, что не существует в реальности – два, три, четыре и так далее. Этих цифр нет, да и быть не может, – Артак довольно засмеялся, – нет, никак не может быть. Никак!

– Значит математика – всего лишь фикция? – я повторил свой вопрос.

– Она обязана быть фикцией здесь, – Артак кивнул головой и обвёл окружающее пространство глазами, – если, конечно, математика хочет быть полезной именно здесь – в этой иллюзии человеческого восприятия. Тогда как там, – дракон еле сдерживал смех, – там, – он махнул головой в неопределённом направлении, – там, в настоящем мире; там, где горы не имеют высот, а океаны – глубин и берегов; там, где воздух звенит на солнце, а вода течёт вверх; там, где падая – одновременно встаёшь, а поднимаясь – погружаешься в реальность, – Артак на мгновение замолчал, – так вот – там, – он опять неопределённо показал направление взглядом, – там математика теряет свою абстракцию и начинает описывать реальность, будучи при этом реальна сама. А здесь? – дракон посмотрел вокруг, – здесь математика – фикция, впрочем, как и всё настоящее. Ведь иллюзорное пространство может описать только лишь иллюзорная наука. А всё настоящее остается уникальным и единичным по своей сути.

– Значит в той математике, – я округлил глаза, давая понять что говорю о самой что ни на есть настоящей науке в настоящем мире, не связанном с иллюзиями, – значит в той математике не бывает цифр.

– Именно так, – подтвердил Артак, – именно так. Точнее, в настоящей науке, в настоящей математике – всего лишь одна цифра – и как ты уже догадался – это единица.

– И всё?

– И всё, – вполне серьёзно произнёс дракон.

– Но…

– Теперь ты понимаешь, что для того чтобы выучить всю математику, – Артак громко засмеялся, – не надо никаких выдающихся способностей. Не надо вообще ничего. Необходимо знать одно – всё едино. Ну и, конечно, то, что все цифры ложны в своей основе.

– А здесь? Почему здесь всё так усложнено?

Артак многозначительно посмотрел на Агафью Тихоновну, которая сидела, погруженная в размышления. Казалось, она не участвовала в нашем разговоре, казалось, она вообще не участвовала ни в чём происходящем.

– И здесь всё просто, – спустя мгновение произнёс дракон, – люди усложняют всё сами. Настоящее знание лежит на поверхности каждой пылинки, каждого камушка и в каждой капле воды. Самое что ни на есть настоящее знание в каждом твоём вдохе и выдохе. Оно абсолютно везде. И я не зря сказал – «на поверхности», ибо, – дракон предостерегающе поднял свою лапу, – ибо всё лежит «НА» и доступно любому взору, а не лежит, как думают многие «В», и для того чтобы предстать перед человеческим взглядом нуждается в научных приспособлениях. Всё лежит на поверхности любого предмета и любого события, – повторил Артак улыбаясь, – и углубляясь «В» человек может достигнуть лишь нового события или нового предмета, а знание опять будет НА его поверхности. Необходимо только как следует рассмотреть предмет или событие. Любое событие или любой предмет. Вот и вся наука. И нет никакой насущной потребности глубоко изучать математику, физику или медицину. Для того, чтобы прожить человеческую жизнь как следует, нет никакой необходимости изучать что бы то ни было. Есть только необходимость как следует рассмотреть то, что у тебя перед глазами – то, во что упирается твой собственный нос.

– И всё?

– И всё, – кивнул Артак, – но тут один нюанс, – он опять проследил взглядом за ничего не делающей акулой, – для того, чтобы у тебя была энергия рассмотреть что-то достаточно ясно, тебе необходимо подключиться к её источнику. Тогда, рождённая тобой НЕОБХОДИМОСТЬ соединяется с природными ВОЗМОЖНОСТЯМИ и именно тогда следует ждать какого-либо, хоть мало-мальски важного результата.

– Но как? Как подключиться к этому источнику?

– Удовольствие, – произнёс дракон всего лишь одно слово, – удовольствие, – повторил он без тени улыбки, и тут же пояснил, – то, что ты наблюдаешь должно тебе нравиться – то, что ты решил изучать должно приносить тебе радость, оно должно доставлять тебе удовольствие.

– Я знал это! – твёрдо произнёс я.

– Каждый знает это, – равнодушно подтвердил Артак, – но далеко не каждый пользуется тем, что знает.

– И если мне нравится математика…

– Тогда, своим удовольствием, как сахар черпают совком, ты будешь черпать энергию для своей игры – своеобразной игры с множеством правил, созданных такими же людьми, которым также, как и тебе, нравится математика. И это игра с абстракциями – то есть, игра, затрагивающая присущий только лишь человеку интеллект, и, значит, в эту игру не в состоянии играть ни один другой биологический вид, – Артак ухмыльнулся, – если ты играешь, если ты игрок, то уже одним своим присутствием ты сам усложняешь эти правила, ты вписываешь в них свою собственную лепту. И для этого тебе насущно необходим интеллект – чисто человеческий интеллект, который ты развиваешь, пользуясь им по назначению. И пока твоих знаний не хватает на то чтобы разглядеть иллюзорность самой науки – ты пытаешься расширить её – ведь того что есть тебе уже мало… И ты продолжаешь числовой ряд, устремляя его в бесконечность, как бы испытывая свой интеллект на прочность, я бы даже сказал – испытывая его на вневременность. И ты делаешь числовой ряд бесконечным, тем самым признавая и принимая бесконечность своего ума и формируя всё новые и новые границы познания, отодвигая при этом границы старые. Они – эти старые границы – перестают быть таковыми, ибо они уже не отделяют в твоём разуме изведанное от неизведанного – ведь ты уже в глубоком тылу, ты пробираешься внутрь, перемещая границу в непознанное… Ты создаешь математику этого выдуманного мира – математику в её чистом виде!

– Я?

– Да. Здесь нет ничего, что не было бы тобой.

– И математика?

– Она лишь твой инструмент и отличается от твоей руки или от твоих пальцев лишь в твоём восприятии. Инструмент всегда остаётся инструментом, вне зависимости от того, причисляешь ты его к своему телу или нет. Это всего лишь инструмент, который с лёгкостью можно заменить чем-то другим, но с точно такими же функциями.

– И меня можно заменить?

– На что? Или на кого ты хочешь заменить себя? – Артак опять рассмеялся, – на что или на кого бы ты себя не менял – ты меняешь себя на себя, ибо, повторюсь – нет ничего вокруг что было бы не тобой.

– А если посмотреть в другом масштабе? – я хитро прищурился.

– Если ты имеешь в виду себя, как инструмент, – дракон прищурился точно так же хитро как и я, – как инструмент, которым пользуется Вселенная для познания самой себя, ибо других инструментов у неё нет и быть не может, то да – тебя с лёгкостью можно заменить.

– На что?

– На что-либо другое или на кого-либо другого, – Артак продолжал смеяться, – что Вселенная с успехом и делает на каждом витке человеческих поколений. На любого другого человека или на любой другой предмет – Вселенной это совершенно безразлично. Но ты сам, пока ты погружен в человеческое тело – ты сам и твой личный мир, твой настоящий мир – он, единый и неделимый – принадлежит только тебе, и вы – одно. И только ты в нём хозяин, а хозяин – уж никак не инструмент. Тогда ты начинаешь искать уже свои инструменты – инструменты хозяина. И эти инструменты ты можешь менять так же легко, как Вселенная меняет инструменты свои – то есть, меняет людей. Тогда и вся окружающая тебя Вселенная становится лишь инструментом, но уже – инструментом познания тебя самого. Вы, вроде как, меняетесь местами. Однако, никакой подмены нет, ты – инструмент мира и мир – инструмент тебя. Вы – едины!

– Хм… – пробормотал я в раздумьях, – а как можно назвать место, в котором мы находимся?

– Пустота, – одним словом ответил дракон.

– Но пустота – это не там где пусто, ведь так?

– Пустота – это там где уже и так полно всего, но эта полнота невидима глазу, она воспринимается человеком как пустое, ничем не заполненное пространство. Однако, в нём, в этом пространстве, уже полным-полно всего чего угодно. В нём есть и всё для всего.

– В пустоте?

– В пустоте, – поправил меня Артак, – в пустоте, куда можно положить всё, что тебе заблагорассудится. Ведь для того чтобы куда-то что-то принести или положить тебе прежде всего необходимо место, не так ли? – он засмеялся, – ибо положить что-либо в уже занятое пространство не получится. Его прежде всего необходимо освободить.

Я кивнул головой в знак того что понял.

– Ещё один вопрос…

– Вопрос действительно один, – перебил меня Артак, – и он – единственный, состоит в том, принимаешь ли ты этот мир, берешь ли ты его с полки, прижимаешь ли ты его к своему сердцу. И если принимаешь, то ты никогда более не сможешь стать ни инструментом в чужих руках, ни даже инструментом в руках собственных… Ты не сможешь быть даже инструментом в других мирах, потому что ты никогда не сможешь более подчиняться, ты никогда не сможешь быть побеждён. Никем и никогда. Ведь, имея свой собственный мир, даже покорно склонив голову, ты продолжаешь повелевать, ибо назначение хозяина мира и назначение инструмента во всех мирах определено строго и однозначно… И если в какой-то момент хозяин склонит голову и подчинится – то только самому себе, а если он кому-то видится управляемым – не беда. Ему-то известно что управляться и управлять теперь он может только одновременно, но только сам и только самим собой. Вот так-то!

– И я… – несколько неуверенно начал я.

– И ты… – подтвердил дракон, точно зная что я хотел спросить, – и ты, – повторил он и замолчал.

– И ты, – вдруг произнесла Агафья Тихоновна, – и ты, – посмотрела она на меня своими глазами-бусинками и улыбнулась.

А потом вдруг заплакала, быстро утираясь крупными и упругими плавниками. Однако, я успел заметить и её расстроенный вид и крупные слёзы, стекающие по упругим и скрипящим серым щекам.

Агафья Тихоновна подплыла ко мне, опираясь, как обычно, на один лишь воздух, словно вместо него была плотная и густая вода. Её глаза были чисты и прозрачны. Скорее, прозрачным в них был только слой лака, но даже его хватало для того, чтоб неживые чёрные бусинки приобрели вполне осмысленный и живой вид.

– Ты выбрал для себя силу дракона, – произнесла она медленно, – а фундамент драконьей силы – правда. И сейчас любая ложь начинает тебя ранить, точно так же, как она ранит и убивает любого дракона, который осмелится показаться толпе. Именно по этой причине драконы и стали невидимы для людей.

– Так они были на самом деле?

– Конечно, – кивнула акула, – но почему были? Они есть.

– Да, да, я помню, мы говорили об этом.

– Но они стали так же редки, как и сама правда, погребённая под завалами лжи, и так же незаметны для неискушенного глаза, привыкшего смотреть поверхностно. Однако, глаз тренированный сможет вырвать их из толпы в один миг.

– Кого?

– Драконов.

– Они среди нас?

– Они внутри нас. Повторяю, – Агафья Тихоновна усмехнулась, – сила дракона в правде, и она доступна каждому желающему. И точно так же, как и в каждой лжи существует правда – так и в каждом человеке живёт дракон.

– Правда живёт в каждой лжи? – недоверчиво протянул я.

– Конечно, – подтвердила акула, – правда всегда существует рядом с ложью, иначе одно нельзя было бы отделить от другого, – она широко распахнула глаза, словно удивляясь моему непониманию, – как бы ты отличил правду от лжи, если бы самой лжи не было на свете? Как бы ты стал драконом, если бы не прошёл человеческий путь?

– А в то далёкое время, когда драконы жили среди людей и были видимы человеческому глазу, – спросил я, – в то время правды на земле было больше?

– Нет никакого того времени, – проговорила акула, – нет ничего что не существовало бы прямо сейчас, нет ничего что было бы отделимо от центра, независимо от того, как это что-то воспринимает человеческий мозг – как прошлое, как настоящее или как будущее. Это всё – центр. И всё существует одновременно, я бы даже сказала – одномоментно, прошу тебя, никогда не забывай об этом, – Агафья Тихоновна рассмеялась.

– Поэтому говорят что без прошлого нет и будущего?

– Возможно, – Агафья Тихоновна склонилась над моим ухом, – возможно, но так говорят только некоторые. И совсем немногие действительно понимают глубинный смысл сказанного.

– Кто, например?

– Понимают те люди, которые осознают, что изучая прошлое ты, тем самым, изучаешь самую что ни на есть настоящую реальность и познаёшь существующий в данный момент мир. Ты познаешь всё окружающее тебя – как справа, так и слева, как сверху, так и снизу – как прошлое, так и будущее. Ты впитываешь это окружающее, ты становишься им. И уже от одного этого впитывания ты становишься и умнее и прозорливее. И, конечно же, немного выше.

– Выше?

– Выше тех, кто не впитывает. Выше тех, кто так и не решился отправиться в путь. Выше тех, кто остался стоять на остановке в ожидании. Выше тех, кто неподвижен в своих суждениях. Выше тех, кто не хочет рассуждать и мыслить. Выше тех, кто не понял что лучше медленно идти пешком, чем ждать быстрого автобуса. Выше тех, кто не осознал что быстро – это медленно, но без перерывов на ожидание. Выше тех, кто любому пути предпочёл своё любимое и комфортное ожидание. Ты стал выше их, выше толпы. Выше биологической массы. Выше стада, – акула резко вздохнула, словно передёрнула затвор, и закончила:

– А выше – всегда значит – сильнее. И если ты стал сильнее своего окружения – значит одна из твоих обязанностей – управлять. Даже, если ты этого не хочешь. В этом правиле не бывает исключений. Управлять должен только тот, кто находится выше и, соответственно, видит дальше. Тот, кто видит со своего места не только близко расположенное настоящее, но и далёкое прошлое… Тот, кто в состоянии различить даже туманное будущее. И ещё немного дальше…

– Дальше чем прошлое, настоящее и будущее?

– Да, – кивнула Агафья Тихоновна, – да.

– Но что может быть дальше? В этих трёх словах заключено абсолютно всё!

– В этих трёх словах заключено лишь твоё окружение – прошлое, настоящее и будущее. Окружение, сильнее которого ты стал! Окружение, но не ты сам! И ещё дальше видит только тот, кто замечает единство этого окружения, единство этих искусственных разделений человеческой жизни. Тот, кто видит единство прошлого, настоящего и будущего.

– И такой человек обязан управлять?

– Более того, – акула потрепала меня по голове, – такой человек уже управляет.

– Даже если он занимает совсем не управляющее место?

– Место здесь не имеет никакого значения, – отмахнулась плавником Агафья Тихоновна, – ведь для того чтобы управлять не обязательно говорить что и как делать. Для того чтобы управлять – достаточно всего лишь знать.

– Что знать?

– Знать то, что делает человека драконом.

– Вот оно как!

– Да. И, более того – знать можно молча. Говорить об этом совсем не обязательно.

– Не обязательно, но необходимо?

– Если хочешь ранить, то да, – Агафья Тихоновна внимательно посмотрела на меня.

– Ранить? Кого?

– Прежде всего самого себя.

– И это необходимо, но не обязательно?

– Да, необходимо. Если ты хочешь расти выше.

– То есть расти не обязательно?

– Обязательно или нет – всего лишь твой выбор.

– Но необходимо?

– Если тебе хочется чтоб твой выбор совпадал с выбором самой природы – необходимо.

– Но не обязательно?

– Нет.

– Но почему ранить?

– Потому что только боль, выпитая до конца, приведёт тебя к вершине.

– А удовольствие?

– Его надо научиться получать.

– Даже от боли?

– Во всем остальном удовольствие является основой.

– А в боли?

– А в боли – противоположностью.

– И его надо научиться получать даже в боли?

– Да, потому что в любом другом случае, ты всеми доступными тебе средствами будешь избегать эту боль.

– И тогда…

– Представь что ты избегаешь лестницу по которой тебе необходимо подняться.

– Я понимаю… А управлять? Обязательно ли управлять, находясь на вершине?

– Одни сами посадили себя на вершину, то есть, на место управляющих, и если они ошиблись в своём праве на управление – всё общество начинает свой неверный путь. Ты же, не стремясь к власти, достиг её, ты сделал это единственным безошибочным путем – ты стал выше самого себя, ты научился управлять самим собой – и эта единственная победа неизбежно привела тебя к возвышению над остальными. Она показала тебе путь на самый верх, и даже если вершина горы ещё сокрыта от твоего взора, то дорога к ней уже ясно и явно просматривается. Но эта ясность только для твоих глаз. Для глаз других она туманна, как туманна вершина горы – её пик за пеленой, за облаками, – Артак засмеялся, – ты просто научился видеть нечто важное и великое, и это нечто пока ещё не определено другими и спрятано от них. Это нечто сокрыто от массы, от большинства. И, конечно же, одна из твоих обязанностей – показать дорогу другим. И люди обязательно пойдут за тобой. Что же это тогда, как не управление?

– Управление кем?

– Теми, кто имеет достаточно чуткие уши, чтобы слышать.

– Кто они?

– Люди, самые простые люди.

– Но почему они обязательно пойдут за мной?

– Неужели ты не понимаешь? – Агафья Тихоновна рассмеялась, – потому что дорогу видно только тебе. Остальным видна лишь твоя спина впереди.

– Так может мне отойти? Дать им дорогу?

– Они все равно пойдут за тобой, даже если ты сойдешь с дороги. Потому что сама дорога существует только в твоей голове – в твоих мыслях и в твоих знаниях. И там, где ты увидишь светлый и широкий путь – другие рассмотрят лишь непроходимый кустарник. Они оцарапают о него свои руки, они могут даже погибнуть, если решат пройти через него. Ты же пройдёшь насквозь так, как горячий нож прокладывает себе путь в масле, и уже по этому расплавленному твоими знаниями разлому легко пройдут остальные. Но имей в виду, что если ты всё-таки решишь сойти со своей дороги, если ты будешь передвигаться опасными и отвесными козлиными тропами – то на тех склонах, на которых тебе ещё удастся удержаться – многие, идущие след в след, рухнут вниз.

– Куда рухнут?

– В прошлое, – засмеялась акула, – только в прошлое, ибо рухнуть можно только в одном направлении – в направлении, указанном гравитацией. И это направление всегда вниз.

– При чём здесь гравитация?

– Гравитация приземляет, а прошлое – притормаживает. Гравитация отрицает полёт, а прошлое – отрицает настоящее. Гравитация заставляет склонить голову к земле, а прошлое – сгибает и скручивает в узел человеческую душу.

– Они рухнут, чтобы потом подняться?

– Если люди решат поразмышлять над тем местом, где окажутся – то их подъём неизбежен.

– Значит, изучая так называемое прошлое – мы изучаем самих себя?

– Да, – подтвердила Агафья Тихоновна, – изучая что угодно – мы изучаем только самих себя. И, к тому же, изучаем в настоящем моменте. Ибо нет в мире ничего, что было бы за пределами этого момента. И нет в мире ничего, что было бы не тобой. В любом временном срезе. В любой точке пространства. Прошлое тут – не исключение. Прошлое – это ты сам, но с другим, с меньшим, чем в настоящем, набором знаний и навыков. Как и будущее – это тот же ты, но уже свободный от любого груза, свободный от любого знания, от любого навыка. Да, – акула кивнула большой и серой головой, – везде есть только ты сам и никого кроме тебя…

Агафья Тихоновна посмотрела на раскрытую простынь моего мира и усмехнулась.

– Невозможно изменить единицу. Но наблюдать за ней очень даже возможно.

– А выбирать?

– Из её цельности – всё что угодно.

– Но тогда это будет лишь часть!

– Любой выбор отрицает целое, – акула развела плавники в сторону, – любой выбор отсекает от целого одну его часть, оставляя всё остальное невостребованным.

– Бывает и так?

– Нет, так не бывает.

– Что ты имеешь в виду?

– То, что человек всё равно получает целое, как бы он от него не отмахивался.

– Но…

– Но не замечает его, обращая своё внимание только на выбранную им и, как правило, совсем незначительную часть этого целого, – Агафья Тихоновна усмехнулась, – человек живёт этой частью, отсекая от себя всё нужное и ненужное, всё тихое и рассудительное – всё, столь ему необходимое, но совсем не обязательное. Но самое страшное происходит тогда, когда человек пытается впихнуть в эту выбранную часть всего себя – целого и неделимого себя…

Я молча кивнул головой в знак согласия, а может быть просто не хотел перебивать Агафью Тихоновну.

– Тогда равновесие нарушается и он падает, – акула продолжала улыбаться, – ибо невозможно ЦЕЛОЕ устроить на ЧАСТИ этого целого. Невозможно.

– И? – спросил я.

– И он падает с этой своей части, иногда разбиваясь насмерть, иногда – немного повредив ногу, – Артак выразительно посмотрел на мою, ещё недавно распухшую конечность, – а иногда – всего лишь отделавшись лёгким испугом. И важны тут не последствия – они-то как раз и незначительны – они просто не могут быть хоть сколько-нибудь значительными – важно то, что оправившись от падения, человек опять и опять залазит на осколок своего айсберга, и находится там в постоянном напряжении, пытаясь сохранить своё зыбкое равновесие. Конечно же, рано или поздно он снова падает, снова поднимается… А иногда остаётся лежать.

– А если он умирает?

– Значит падение было сильным, – равнодушно произнесла Агафья Тихоновна, – но это ничего не меняет в последовательности. Если поменять слово «падает» на «умирает», то придётся заменить «поднимается» на «рождается», вот и вся разница.

– Дракон или любое иное животное воплощение – неважно. Это всего лишь животный тотем… Так вот – дракон, являясь твоей следующей, после философа ступенью, получает в дар возможность того, о чём мечтал этот самый философ. А мечты философов редко отличаются друг от друга. Как правило, это и есть крылья, и иногда – уединение, которого можно достигнуть, опёршись на это крыло. Ибо небо – такое место где живет только бог. А бог един.

Я молча кивнул.

– Что немаловажно, – Артак продолжал объяснять, – эти дары приходят незаметно для их будущего хозяина, но он неизбежно замечает перемены, которые как долгожданный гость, стучатся изнутри его естества. И перемены эти, как маяки, появляются всегда вовремя и обязательно – всегда вблизи суши, к которой он так стремится. Вблизи того места, где можно стоять, твёрдо опёршись на собственные ноги. И именно поэтому, если у тебя пока ещё чего-то нету – не особо переживай – просто-напросто оно тебе ещё не нужно… – Артак усмехнулся в который раз.

– Или я пока ещё далёк от суши, – добавил я усмехнувшись.

– Или ты пока ещё далёк от суши, – рассмеялся Артак, – но именно для этого тебе и предоставлена ВОЗМОЖНОСТЬ использовать крыло дракона. Твоя НЕОБХОДИМОСТЬ в крыльях доказана и поэтому подлежит немедленному исполнению.

– Доказана кем и кому?

– Прежде всего доказана самому себе. Доказана и принята как данность.

– Кем?

– Самим собой, – Артак засмеялся, – неужели ты думаешь что в целом мире есть кто-то еще, требующий от тебя отчёта? Только ты сам, везде только ты сам.

– Я сам… – эхом повторил я.

– Так и выходит что именно необходимости диктовали, диктуют и будет диктовать миру свои условия. Даже не условия, но требования, – Артак на мгновение задумался, – да, требования – это правильное слово. И природа беспрекословно исполнит любое такое требование, а единственным условием исполнения будет существование насущной необходимости – не твоей личной, но природной, общей. По достижению тобой определенного уровня, одним из таких природных требований было предоставление тебе надёжного драконьего крыла – то есть, той плоскости, на которую можно опереться, находясь не только на суше – той плоскости, на которую ведут тебя твои собственноручно зажженные маяки, – дракон оглянулся и посмотрел мне прямо в глаза, потом перевёл взгляд на лоб и сосредоточился на его середине, – а маяки – это всего лишь перемены в твоём мышлении. Так вот – крыло – словно часть суши, способная держать тебя высоко над толпой.

– Над толпой?

– Да, – Артак кивнул, – именно над толпой.

– Но что ты имеешь в виду?

– Суша способна дать опору твоим ногам, и это будут только твои ноги, и ничьи другие, – Артак продолжал улыбаться, – но драконье крыло способно предоставить опору тысячам ног.

– Но разве у них нет своей суши?

– Есть, конечно же, есть… Чужой опоры требует лишь тот, чья собственная суша пока ещё за горизонтом. Чьи маяки ещё скрыты туманом и чей ветер, способный разогнать этот туман, пока ещё мается внутри их тел. Кто знает, – добавил Артак после небольшой паузы, – возможно, один взмах твоего крыла сдует и это марево.

– Разве это возможно?

– Нет, – внезапно произнес Артак, – это невозможно, – он очень внимательно посмотрел на меня и добавил:

– Только их собственный ветер способен разогнать их собственный туман.

– Тогда мое крыло бессильно? – я немного напряг спинные мускулы и, как мне показалось, ощутил всю полноту той нечеловеческой власти, которую мог предоставить свободному уму такой же свободный полёт.

– И снова нет, – дракон отрицательно покачал головой, – твоё крыло способно увлечь за собой. Оно способно показать дорогу. И если, пока ещё не к монолитной суше, то, хотя бы, к своим собственным маякам.

– Но для того чтобы увлечь за собой необходимо ясно видеть моё крыло, не так ли? Или видеть те преимущества, которые оно даёт своему владельцу, – я хитро прищурился, глядя на довольную морду Артака.

– Именно поэтому это крыло, а не ноги. Ведь только находясь над толпой ты получаешь способность стать видимым для неё. И тогда эта твоя способность становится возможностью для всей толпы… Ну или для кого-то конкретного из толпы… И уж потом она переходит в новое качество – она становится НЕОБХОДИМОСТЬЮ для природы. А эти необходимости воплощаются безоговорочно.

– Без исключений?

– Без исключений.

– Значит, созерцая вознесшегося Будду каждый человек тоже немного возносится?

– Именно так, – Артак кивнул утвердительно, – только если он не будет думать о вознесении.

– О чём же ему думать?

– О том, как бы не споткнуться в пути, ведь камней на любой дороге достаточно для множества ног, – засмеялся Артак, – и для того, чтобы удержаться на своих ногах, прежде всего необходимо смотреть под эти самые ноги, а не пялиться в далекую даль… Смотреть прямо под свои ноги – то есть, в том направлении, которое видно прямо сейчас, в уже существующем направлении своего движения.