Kitabı oku: «Стена. Иллюзия одиночества», sayfa 4

– Ногу подвернула, кажется. Ой-ой, больно вставать.

– Ничего, отпустит. Присядь в сторонке. Помогите ей, Мария, Люся!

Работа продолжалась.

– Ветки руби! – командовал Цицерон.

– Лёва, куда топор бросил! Руби ветки!

– Что ты тут командуешь?

– Взяли, потащили! Да не приседай!.. Не торопись… Дьявол небесный!.. Кто мне мешает? Ставим!.. Где пила, братцы? Ветки, ветки несите… Укладывайте между брёвнами… Сушняка соберите… Где-где!.. Спокойнее, мужики. Окапывайте кострище. Глубже! Тартищев, дорогой, сам же придумал взять крепость в осаду и сжечь! Суворов наш!.. Отдыхаем! Шабаш!

Уставшие люди смотрели на сложенные у невидимой стены высоким шатром брёвна и ветки.

– Лёва, поджигай!.. Где бензин? – Тартищев вопросительно посмотрел на Лёву. – Забыл? Я так и знал!

– Что ты всё придираешься? Ну забыл.

– Беги!

– Нашёл мальчика!

– Я принесу, – вызвался Генри.

– Я с тобой схожу, – смущённо произнесла Мария…

Костер нехотя разгорался. Пламя широкими языками поднималось в тёмно-фиолетовое небо, стараясь дотянуться до звёзд.

– Хороший огонь! Скоро сюда сбежится вся деревня!

Наступило оживление. Радостно приступили к ночной трапезе, насмотревшись на магическую пляску красно-оранжевых существ, выпрыгивающих из черноты. Клювин пел подзабытые пионерские песни, вначале ему пытались подпевать. Тартищев и Лёва всматривались в тёмные силуэты далёких домов, но никакого движения в сторону сигнального огня не наблюдалось. Через час энтузиазм пропал. Один Клювин был ещё весел.

– Эх, хороша Русь! Генри, подтверди классикой, – скульптор доедал остатки жареной рыбы и допивал бутылку «Симбирской» водки.

– Фет. «Как ясность безоблачной ночи, как юно-нетленные звёзды…» – начал юноша.

– Ясно одно, – перебил Тартищев, – этот тайм мы проиграли. Нас никто не собирается искать.

Костер изрыгал пламя как Везувий. Его должны были увидеть в селе.

– Почему никто не пришёл? – пожимала плечами Вероника.

– Что грустить! – воскликнул Клювин. – Мы на отдыхе. Я вам расскажу одну забавную историю. По молодости я любил походы…

К полночи наступило всеобщее утомление. Вероника, Виктор, Люся и Цицерон ушли, помогая прихрамывающей Анне. Следом поплёлся Тартищев.

– Дьявол небесный! Где люди? Почему никто не пришёл на помощь? – возмущался Лёва.

Клювин был в приподнятом настроении:

– Весёленькая ночка! Какие звёзды… Жаль, выпивка закончилась. Пойдёмте искать спасение в сновидениях.

Лёва, ухмыляясь, и Клювин, бодро напевая, пошагали в чёрный туман спящего леса, растворяясь в нём без остатка и утягивая за собой свои собственные голоса. У догорающего костра остались двое. Тишина ночи опустилась на землю. Темнота вплотную приблизилась к костру.

– Хочешь, я прочитаю стихотворение Фета целиком, – Генри обнял девушку. – Ты дрожишь! Замерзла? Подсядем к огню поближе.

– Я люблю стихи. Почитай!

– Как ясность безоблачной ночи,

Как юно-нетленные звёзды,

Твои загораются очи

Всесильным, таинственным счастьем…

– Тебе какие девушки нравятся? – Мария глядела на дрожание пламени, будто спрашивала таинственного кочегара, следящего за огнём.

– Весёлые и добрые, как ты, – ответил Генри, открыто взглянув на девушку.

Мария помолчала; чуть улыбаясь, ласково посмотрела в глаза Генри, увидела в них отблески ночного костра и прошептала:

– А мне нравятся такие, как ты. Умные и симпатичные.

Генри прислушался к её дыханию, долго смотрел в переливающиеся оранжевым светом зрачки, вдруг приблизился и поцеловал застывшие губы Марии. Она закрыла глаза, потом отстранилась, встала, отряхивая платье: «Надо идти, Генри!»

Он вздохнул, взял лопату и присыпал угли. Некоторое время они шли молча. Затем Генри крикнул в небо: «А-а-а… Мари-и-я-а!» Молодые люди прислушались к эху и дружно засмеялись, прогоняя страшную черноту надвигающегося леса …

Глава 8

Философия лесного общества

Следующие три дня были похожи один на другой. «Зал ожидания» продолжался; в основном все не спеша чаёвничали и разговаривали ни о чём. Скульптор обычно к ужину напивался. Скучно и тихо проходила трапеза, вечером все поспешно укладывались в постели с одной надеждой: завтра стена исчезнет и останется невероятным воспоминанием. Каждое утро Виктор, Генри, а иногда и Клювин с Лёвой шли к опушке, обходили стену и возвращались угрюмые и полные отчаяния: ничего не менялось в природе – невидимое ограждение не исчезало и пугало сердце и разум.

Тартищев заботился больше всего о своей ране, которая, впрочем, заживала. Он и Лёва продолжали с тупым упорством нажимать на кнопки телефонов. Лёва предпринял попытку вынести антенну от автомобильного приёмника на верхушку сосны, но радиоэфир оставался таким же пустым, как кошелёк нищего. Телевизор на всех каналах шипел, как потревоженная гадюка.

– Ну что там, Николай! – кричал Лёва с верхушки сосны.

– Как на кладбище, – отвечал Тартищев. – Тишина полная.

– Вот дьявол небесный, эта стена поднимается до самого неба, – Лёва в сердцах дёрнул за провод, не удержался и, ломая ветки, стал падать вниз. Пролетев метра три, зацепился за сук и выругался.

– У тебя бок в крови, – кинулся к нему Тартищев.

– Дьявол небесный! Рубашку испортил. И распорол бок!

– Невезуха!

– Теперь нас трое раненых, вместе с Анной, – без сочувствия сказал Тартищев. – Иди в лазарет…

Вероника перевязала рану и похлопала по спине:

– Будешь жить, солдат. Однако хочу тебе сказать, Лёвушка, что это знак свыше.

– Не понял! Какой знак? – удивился молодой человек.

– Бог предупреждает, что твои поступки ему не нравятся.

– Какие поступки? – взгляд Лёвы стал напряжённым.

– Тебе лучше знать, Лёва. Проанализируй своё отношение к жизни.

– Что анализировать, Вероника? Меня в Чечне контузило – Бог наказал за то, что я защищал свою Родину?

– Война – это война! В мирной жизни должны быть мирные помыслы и поступки.

– Если кому-то мои поступки не нравятся, это не значит, что я буду всё делать по-ихнему. Факт!

– Надо соизмерять поступки с истинной моралью, божественной!

– Я не верю ни в Бога, ни в чёрта. Надо просто жить со вкусом. Я так и живу. Факт! Меня никто не трогает, и я никого не трогаю.

– Дай Бог, Лёва!

…На четвёртый день изоляции Вероника и Анна принялись делать ревизию продуктовых запасов; они спустились в подвал, перебрали и переписали все мешки и мешочки, банки и баночки, коробки и пакеты, кульки и кулёчки, коими изобиловали полки и стеллажи каменного особняка. Они исследовали каждый уголок подвала и пришли в восторг от неожиданно обнаруженных запасов. Даже найденная коробка дорогих сигарет доставила им не меньшую радость, чем археологам остатки поселения древних гуннов или древних булгар на берегах Волги. В своё время предприимчивый Лёва открыл в селе современный магазин, закупил продукты и товар, сделал ремонт в старом помещении бывшей почты, но евроотделка оказалась несовместимой с рубленым русским самостроем, потолок и крыша просели, готовые рухнуть. Требовался капитальный ремонт, и Лёва на время охладел к своей затее, так и не осчастливив сельчан местным супермаркетом. Виктор не проявлял к магазину интереса, хотя инициативу Лёвы поначалу приветствовал, но был всецело поглощен предстоящей выставкой в Испании. Поэтому-то женщинам в подвале было что посчитать и пересмотреть. Они перетрясли всю подвальную хурду-мурду, как назвал коробки и пакеты Клювин, аккуратно составили полный реестр съестного запаса, внося в список даже прохладительные леденцы. Люся и Мария живо выполняли все команды хозяйки.

– Девочки, пересчитайте все пакеты с макаронами, а потом сложите их на самый верх, – говорила Вероника.

– Боже мой, неужели мы не сможем вернуться домой? – с недоумением вопрошала Мария.

– Разве бывают такие стены? Я в этом ничего не понимаю, поэтому мне иногда страшно, – подхватила разговор Люся.

Вероника присела на ящик, сложила руки как живописная Мадонна на полотне Леонардо да Винчи и сказала:

– Вы ещё совсем молодые и не сталкивались в жизни с такими препятствиями, которые зачастую не преодолеть. Одни люди стены строят, другие за них прячутся, третьи – стены разрушают. Но хочу сказать, самые непреодолимые стены бывают внутри человека, в его сознании.

– Совершенно правильно, Вероничка, молодым этого не понять, пока сами не упрутся в стену. Для меня непреодолимая стена – мой Николай. Всё делает по-своему, меня не слушает, а потом соглашается, но поздно.

– Я, Аннушка, о других стенах говорю. Есть много людей, которые никогда не перешагнут через своё «Я», через свою гордыню, в то же время они перешагивают через свою совесть – невидимую стену, которая внутри нас, – в душе и сердце. Многие люди её разрушают. Сначала в себе, а порой и в близких людях.

– Любовь – тоже стена? – тихо спросила Мария.

– Если ты не любишь человека, сможешь с ним жить?

– Конечно, нет! Только с любимым.

– Стало быть, ты не сможешь перешагнуть через нелюбовь, ты отгородишься от постылого человека стеной. Стеной отчуждения или даже ненависти. Эх, девочки, эта тема настолько сложная и запутанная, что можно заблудиться в собственных рассуждениях и чувствах.

– А вы преодолевали стены? – спросила Люся у Вероники.

– Женщине свойственнее отгораживаться стеной, а мужчине преодолевать, – ушла от прямого ответа Вероника, тяжело вздохнув.

– Мужчинам свойственно разрушать, – добавила Анна.

– Хотя и нам, Аннушка, приходится разрушать стены недоверия, бесчувствия, ханжества. Эгоизма, наконец. Может быть, в этом состоит одна из женских миссий на земле.

– Мужского эгоизма, – уточнила Анна.

– К сожалению, эгоизм присущ большинству мужчин.

– Они все эгоисты, – подхватила Люся.

– Нет же, Люся, не все. Например, Алексей Григорьевич или… – Мария помедлила, и, покраснев, продолжила, – например, Генри.

Вероника отрицательно покачала головой:

– Ты ошибаешься, Машенька. Алексей Григорьевич по отношению к нам часто ведёт себя эгоистично. Шумит, буянит, не задумываясь о нашем состоянии.

– У меня от этого буяна голова болит. Вот мой Николай ведёт себя достойно. Нам всем надо брать пример с него.

– Да-да, – в задумчивости сказала Вероника.

Некоторое время в подвале было совсем тихо. Женщины со страхом оглядывали темноту подвала и прислушивались к звукам извне, осматривая потолок.

– Кто-то прошёл над нами.

– Может, тролли или гоблины?

– Не пугайте меня. Хватит с нас стены.

– Для чего же предназначена эта стена? – Мария, а следом Анна и Люся с надеждой посмотрели на Веронику. Она долго обдумывала ответ, оглядывая пыльные углы, словно именно там спрятался таинственный ваятель невидимой стены, который только и ждёт знака, чтобы выйти на свет и рассказать о своих тайных замыслах. Вероника покусывала губы, вздыхала, понимая, что её ответ очень важен для напуганных милых собеседниц.

– Мы эту стену не строили, не нам её и разрушать. А тот, кто её создал, ждёт от нас доброго, позитивного, продуманного. Я чувствую это сердцем. Всё зависит от нас.

Этот ответ, в общем-то, не разочаровал присутствующих, хотя не дал ничего конкретного, но успокоил, пусть даже на время. Женщины продолжили работу.

Генри отыскал в библиотеке особняка много научных книг и потрёпанный том Ницше, увлёкся чтением, раздражая этим Лёву. Возникающие в гостиной разговоры часто переходили в споры:

– Вот скажи, дорогой Генри, наука может обосновать такое явление, как стена-невидимка? – спрашивал Клювин.

– Я вчера прочитал статью одного ученого, которая называется «Мир устроен гораздо сложнее, чем мы себе представляем». Я сделал для себя записи… Вот… «Известный математик Клиффорд в 1870 году на заседании Английского математического общества высказал идею о том, что в мире ничего не происходит, кроме изменения кривизны в пространстве. Он предположил, что все физические взаимодействия можно свести к некой теореме. Это и было сделано Эйнштейном, который показал: все гравитационные взаимодействия можно свести к искривлённому пространству».

– Что за чушь! У тебя мозги искривлены, – усмехнулся Лёва. – Вот в боевиках всё конкретно. Мочить надо гадов, которым что-то непонятно.

– Лёва, тебя не сильно контузило? – вступился Клювин.

– Спроси у Виктора, как я решаю проблемы с разными умниками, которые хотели бы облапошить нашего уважаемого художника. Задарма хотят купить его картины, а потом перепродать втридорога. Факт!

– В этом ты преуспел, Лёва. Но тут, брат, наука! Генри, мне интересна эта тема. Продолжай!

– В этой статье учёный утверждает, что наше пространство не четырёхмерное, а десятимерное. Я записал одну мысль, но пока в ней не разобрался. Вот: «Торсионные поля – это новый физический объект. Они не обладают энергией… У них целый ряд необычных свойств. Например, если оно появляется, то появляется во всех точках Вселенной, так как каждый её бесконечно малый кусочек содержит информацию обо всей Вселенной…» А вот в другой статье говорится, что Вселенная – существо, которое имеет управляющее ядро и управляемую систему информационно-энергетических потоков. Заполнена Вселенная энергетической твердью, высоко энергетической и упорядоченной.

– Бред собачий! – отреагировал Лёва. – Вселенная – это хаос. Человечество – хаос. Всё в мире – сплошной хаос. Надо просто уметь в нём ориентироваться и вращаться.

– Ha-поди, я сам в раздумье. Чему верить?

Генри пожимал плечами и продолжал листать свою тетрадь:

– Вот как говорит Заратустра: «В человеке важно то, что он – мост, а не цель».

– Я же говорю, что все философы – шизики. Тебя, Генри, ждёт психушка. Факт!– Лёва развалился в кресле, прикрыв глаза.

Виктор ещё пытался брать в руки кисть, но совершенно напрасно – ничего не получалось. Кисть будто прилипала к полотну, вяло размешивались краски, никаких образов в голове не появлялось, и, в конце концов, он оставил гипсового Лаокоона одного дремать в мастерской. «Лицо Вселенной» Виктор повернул к стене: что-то в нём сейчас его настораживало, пугало, отталкивало.

Глава 9

Жалостливая история

Часы на башенке пробили девять, когда в гостиной за завтраком собралось всё лесное общество. Прошла неделя после ужасной грозы и появления стены, и всем стало наконец-то ясно, что рассчитывают они на чудесное избавление совершенно напрасно: непонятный вычур природы уже произошёл, и пора подумать о том, как дальше с этим жить. Откладывать разговор не имело смысла. Все каким-то общим чутьём поняли, что избежать его уже нельзя: пора ссыпать в горстку мысли и тревоги, выискивая истину сообща, или хотя бы умозрительно угадать кривизну времени, сбой в природном механизме, из-за которого произошло это невольное заточение, неизвестно что таящее в своей сути, и тем самым получить какой-никакой ответ о причине данного явления в природе.

– Могу вас обрадовать, что с голоду мы быстро не умрем, – ответила на волнующий всех вопрос Вероника. – Запасов хватит надолго, если их расходовать рационально.

– Ha-поди, Вероничка! Это вторая хорошая новость в моей жизни за последние пятьдесят три года, – громыхнул толстяк Клювин. Внешне он выглядел чуть помятым и, если можно так сказать, размундиренным, потерявшим уверенность свою, но врождённая бравада так и дышала от него жаром русской печи.

– Какая же первая? – полюбопытствовал Тартищев, дымя сигаретой. Вид его напоминал раненого отпускника из района боевых действий.

– Первая – что я родился!

– Бедный Алексей! Тебя надо канонизировать православной церковью прижизненно! Вся твоя жизнь – жизнь мученика, – продолжил взятый тон разговора Виктор.

– Глупости! Я родился святым!

– Расхристанный громила-святоша! Новое явление народу.

– Неплохо, дорогой Виктор! Я готов позировать.

– Мужчины! Давайте серьезно обсудим ситуацию, – продолжила Вероника.

– Я же не против, но у меня нет никаких мыслей на этот счёт, – сказал уже серьезно скульптор. – Вот Тартищев на своей шкуре, так сказать, ощутил новую ситуацию.

– Хорошо, я готов начать обсуждение этой, как все говорят, ситуации. Все эти дни я страдал вместе с вами от неизвестности, но кроме того, я страдал и физически. Это де-факто: моя рана тому свидетель, – Тартищев многозначительно обвёл взглядом присутствующих, закурил новую сигарету, расстегнул ворот рубахи, подчёркивая этим намерение долгого разговора, и продолжил самоуверенно и твёрдо: – И поначалу мне было обидно, что я первым телесно пострадал от этой ситуации. Когда я очнулся на следующий день, такая жалость! и обида! душили меня, хотя я – человек не сентиментальный. Голова болела ужасно! Будто внутри сидел чёртик, сучил своими копытами и пырял своими чёртовыми рожками. Я вспомнил картинку из детства: их у каждого много хранится в памяти.

Тартищев сделал паузу. Генри показалось, что оратор несколько секунд был в замешательстве, не решаясь продолжить разговор. Будто спортсмен на старте – замешкался, но всё же бросился вдогонку за соперниками – своими мыслями.

– Тут много пострадавших. Факт! – не к месту сказал Лёва, многозначительно посмотрев вокруг, но никто не поддержал эту тему. Одна Вероника решила сгладить шероховатость начатого разговора. Она твёрдо ответила:

– Тут все пострадавшие, Лёва. Продолжай, Николай Николаевич.

– Так вот, отправились мы – компания мальчишек – рыбу ловить на речку Свиягу. Мало того, что у меня спуталась леска на удочке, оторвался крючок, и я ничего не поймал, – да и ловилась-то плотва с ладошку, – мальчишки надо мной стали сначала подтрунивать, а потом слово за слово принялись обидно обзывать да измываться. Неудачная рыбалка лишала меня воли: у всех мальчишек рыба трепыхалась в садках, а мне и ответить нечем! Тон задавал старший среди нас – горбоносый Гера – рыбак отменный и юный выкрест. Собаки его боялись, видимо, адреналина не было совершенно в его крови. Иной раз схватит Гера огромную бездомную псину, швырнёт её в открытый канализационный колодец и наблюдает за мучениями животного. Живодёр настоящий… Нас рядом держал, иной раз требовал участия. Вот с его-то согласия и выбрали меня жертвой в тот день. И подзатыльники давали, и пинками упражнялись. Ужасный был день!

Тартищев опять прибегнул к паузе, закуривая новую сигарету.

– Но на этом не закончились мои злоключения, – продолжил он рассказ. – На обратном пути залезли мы в чьи-то сады и огороды, рвали недозрелые помидоры и переросшие огурцы, кислые яблоки и сливы. Гера приказал мальчишкам стараться и пригрозил: кто, мол, меньше соберёт, будет ему весь месяц папиросы носить. Я решил проявить себя, забрался в большой сад, а там хозяин с собакой! Покусала мне ногу овчарка: до сих пор шрам. Вот здесь, Аннушка знает, – похлопал он ладонью по ноге.

– Ужасный шрам! Вы – мужчины – не можете жить без этих штучек, – поспешно ответила Анна и, видимо, вспоминая недавний разговор в подвале, добавила: – Всегда лезете на стены, которые построены другими.

Тартищев открыл было рот, но так и застыл, с удивлением глядя на супругу.

– Ha-поди, Анна! Да ты философ! Николай, твоя школа?

– Опять вы отвлекаетесь, – прервала Вероника. – Рассказывай, Николай Николаевич!

– Да… Так вот, я скрыл тогда от родителей, что сторожевой пёс покусал меня. Сам забинтовал ногу, йода не пожалел. Потом узнал, что уколы в таких случаях делают. От бешенства! Но обошлось. Досада, а более того, обида нестерпимая кусали мою детскую душу несколько дней: слезами душился, вынашивал планы мести. Тогда-то отец подсел ко мне вечерком и рассказал о своих обидах детства. И много их в его жизни оказалось: иные горше моей намного. И сказал он мне удивительные слова: «Это, сынок, колючки да крапива, через которые надо продраться к своему счастью. Другого пути нет. А счастье – жить самостоятельно, независимо и смело. Надо в жизни что-то уметь делать лучше других. Быть сильнее, а где-то и хитрее, если силой да умом не взять…»

– Жалостливая история, – хмыкнул Клювин. – Ну что, Тартищев, ты свернул шею этому мерзавцу?

– В общем, погодя денёк-другой, пришёл я в свою компанию, но стал более проявлять характер, а он у меня был; отец меня в том утвердил, – продолжил Тартищев, будто не услышав реплики толстяка. – Я стал командовать младшими мальчишками… Не сразу. Постепенно. В футбол я играл неплохо, и шрам придал мне авторитета: ни у кого такого не было. Я стал заниматься в спортивной секции футболом, а года через три почти отошёл от дворовых: уезжал летом в спортлагерь, ездил на соревнования в другие города, ходил с модной спортивной сумкой, в дорогих джинсах, рассказывал при встречах во дворе о тренере и о команде, о рейтингах и турнирных положениях, о своём капитанстве в команде, и о том, о чём мои дружки и не ведали.

– Так ты, Николай Николаевич, был спортсменом? – Лёва с уважением посмотрел на Тартищева.

– А то! Выступал целых два сезона за сборную области.

– А почему бросил спорт?

– Заметили меня областные вожди и взяли, как тогда говорили, на ответственную партийную работу.

– Вот как!

– Да, но мы отвлеклись. Вот теперь-то все в нашем дворе пытались заиметь со мной дружбу, считали за честь посидеть со мной на лавочке и послушать мои рассказы. Гера понял, что мы на разных рубежах, и ему никогда не встать на мой, как, впрочем, и мне на его. На заработанный этот авторитет он никогда не покушался, но и дружбы у нас не было. Кличку мне дали во дворе – Капитан, и я после этого вполне утешил своё тщеславие и забыл мальчишеские обиды окончательно. Через год мы переехали в центр города, я учился в институте, а Гера, как я случайно узнал, сел в тюрьму за поножовщину.

– Таких надо ещё в детстве изолировать от общества! – воскликнула в сердцах Анна.

– Э-э, нет, дорогая Аннушка! Рядом с такими бандюгами и формируется характер. Тут я согласен с Николаем: сам вырос в такой же дворовой компании – среди московской шпаны. В памяти такое, от чего у слабонервных мурашки по коже побегут, – сказал Клювин.

– Да, вот ещё одна подробность: кличка у Геры была – Шакал, – Тартищев пристально посмотрел на Клювина, болезненно поморщился, аккуратно трогая раненую голову и продолжил: – Для чего я это рассказываю? Тот день и та рана стали переломом в моей судьбе. Да! Именно так! Я мог полностью попасть под власть Шакала и стать его подёнщиком или просто затеряться по жизни, как со многими из тех мальчишек и произошло. Раньше я боялся воспоминаний того дня. Сейчас скажу, что с честью прошёл через эти колючки и крапиву. Теперь я известный в городе человек, живу самостоятельно, независимо и смело. Имею хороших друзей, прекрасную жену. Но семь дней тому назад надо мной произошло насилие: меня отгородила стена; отгородила от мира, где я всё-всё устроил для своей жизни, где имею определённую власть и уважение, деньги и положение, о которых и не мечтал мой отец. Мало того, она – стена – причинила мне физическую боль и нанесла душевную травму. Но кто теперь меня утешит и укажет путь?.. Остаётся одно – подчиниться стене, а значит, погибнуть… Или установить свой статус-кво внутри стены и жить с ней рядом, но независимо, считая это пространство всей Вселенной, а нас – единственными жителями. Жить, не замечая её, и тогда она отступит. По крайней мере, мы в это будем верить. Так?

– Есть разумное зерно в твоих рассуждениях, дорогой Тартищев! Действительно, укус сторожевой собаки не помутил твой ясный и крепкий разум. И слава Богу! Продолжай! Скажи что-нибудь о своей единственной и неподражаемой харизме. Я с нетерпением жду окончательных выводов из твоего интереснейшего доклада, – весело воскликнул скульптор, воспользовавшись паузой. Он с наслаждением открыл банку пива, шумно отхлебнул и многозначительно посмотрел вокруг.

Вероника почувствовала, что наступает важный момент разговора, но именно в данный миг эта важность может быть разрушена необдуманным шагом слушателей. Поэтому она предложила продолжить беседу за чаем. Никто не стал противиться, очевидно, чувствуя необходимость небольшого перерыва.