Kitabı oku: «Сжигая вечность», sayfa 2

Но не всем же художникам рисовать теплые летние сады и прудики. Были картины, изображавшие свирепые битвы, голод, морскую бурю. Грезы были соответствующие. Их источниками являлись удары судьбы, нанесенные подло, в самые неожиданные моменты.

Арк ожидал своего удара. Но тот все равно больно уколол его в самое сердце. Жаннэ всадила клинок своего равнодушия глубоко в его тело, а затем ушла, не повернувшись. Она обронила в нем грезы одиночества, холодного и туманного, а еще следы печали. Теперь он собирался выплеснуть их в едином, последнем акте творения, которое могло бросить вызов божественному.

Арк откинул голову на подушечку установки и вдохнул газ. Его тело накачивали наркотиком, ускоряющим выработку «гормонов творчества» всеми способами. В легкие поступал газ; по трубочкам, оканчивающимися иглами, в его вены втекала жидкость; таблетки он уже успел принять, как только зашел в эту комнату. Установка пикнула, и сотрудник центра «Вознесение» помог ему встать.

– Все прошло, как должно. До начала действия активных веществ без четверти час.

Его провели в белую комнату, небольшую и совершенно лишенную обстановки. Из мебели не было вообще ничего. Негде было даже присесть. В центре комнаты на деревянной подставке стоял холст. Размерами он был, как Арк и просил – 100х120.

Он посмотрел на уголок, в котором были сложены краски, кисти. Усмехнулся. Чтобы художник не «распылялся», ему давался лишь один холст для рисования, однако разнообразие красок было внушительным.

Сотрудник за его спиной пикнул часами.

– Тридцать минут, – рукой он показал на красную кнопку у входа. – Когда начнется действие активного вещества, сработает блокиратор, и никто не сможет вам помешать. Если произойдет что-то… непредвиденное, вы можете нажать на эту красную кнопку. Но мы не гарантируем возврата потраченных лет. Как и вашего выживания. Исходя из результатов вашего тестирования и довольно молодого возраста, прогнозируется, что вы сможете работать в течение шести часов, прежде чем ваши жизненно важные системы окажутся перенапряжены и более не в состоянии функционировать. У вас остается чуть меньше получаса, чтобы собраться с мыслями. Если захотите кому-то позвонить, попрощаться, то я буду сразу за дверью. У вас есть какие-то вопросы?

Арк покачал головой.

Сотрудник склонил перед ним голову и вышел.

Те самые ценные полчаса, которые были последним «нормальным» отпущенным ему временем Арк провел, нетерпеливо поглядывая на холст. Чесались кончики пальцев, где обычно была зажата кисть для рисования.

Вдруг сзади постучал в дверь сотрудник, показывая ему таймер. Десять секунд…

Арк кивнул, отвернулся, устремил взор на холст. Что ему привидится? Его разум обступила мягкая, плавная волна. Едва заметная, такая, которая не сбивает, а слегка подталкивает к берегу. Но стоило ей коснуться разума, дойти до конца, приблизиться…

Ясность. Четкость. Предельное значение стимула, после которого не свет, а боль. Но он не вышел за предел. Арка озарил свет, сразу со всех сторон.

Тело пронзили лучи осознанности. Он мог ощупать каждый свой уголок, нарисовать в реальном времени клетки крови, бегущие по венам. Он попробовал покрутить запястьем, и сухожилия почти слышимо растянулись. Он заполнил самого Себя. А потом, переполненный, выплеснулся за край.

Сознание Арка выпрыгнуло из тела, разлилось по всей комнате, ощупало ее и осталось неудовлетворено. Тогда оно зарылось в воспоминания Арка, во все, что он пережил за свои двадцать два года. Сознание, поведшее его, вырывало образы из его жизни один за другим: белоснежные и холодные, пахнущие даже сквозь года кровати воспитательного учреждения; первые цветы, которые он помнил: желтые и фиолетовые; фиолетовый шарф его друга, с которым они сбежали и стояли на краю холма на рассвете; стояли и затем ушли, но ушли не обратно, а в новые края, и там чужие лица, но уже родные, ибо родных не было никогда, родными в тот момент стали все: и запах нового места, и затем уверенное желанное взросление, но с ноткой грусти уходили последние годы до восемнадцатилетия, и все же радость! Товарищеский кружок, которым выезжали на натуру и рисовали, забывая про время, а когда вспоминали, то ломоть хлеба был нектаром; разговоры ночью втайне от других со смешком поцелуем ненароком, который обернулся разбитым сердцем уже тогда, но потом его разбила своим отказом Жаннэ.

Жаннэ! Первая встреча с ней, в которую она уже казалась знакомой. Невидимый след, который она оставляла в воздухе. Несомненно, для него… только он мог уловить этот уверенный сладковатый природный запах, которым она звала его и объявляла своим и просила уйти с ней, но не словами, а взглядом, жестом. И первые разговоры, когда он казался себе тупым от смущения и любви к ней, а она смеялась, но по-доброму. Эта доброта – прекрасная черта – сразила его, привязала к ней навсегда, но к нему она перестала быть добра… Почему?