Kitabı oku: «Мадам Осень», sayfa 3

Глава 4
Прием и междусобойчик

Нет такого пустого писателя, который не нашел бы себе читателя.

Закон конгруэнтности

Прием – громко сказано. Так, скромная встреча с читателями-почитателями в книжном магазине «Книжный червь», или ласкательно «Червячок», переживающем не лучшие времена, увы. Ходят упорные слухи, что не сегодня завтра его прикроют, так как книги в наше время становятся предметом роскоши, не всем доступной. Но это завтра, а не сейчас и не сегодня.

Сунгур сидит за небольшим столиком, по левую руку стопка его книг, в том числе предпоследний роман «Колокольный звон» и совсем последний, с пылу с жару – «Опрокинутые небеса». Рядом Лара, ее рука на плече отца. Обещалась быть Алена; Юрий сказал, что занят. Из официальных лиц присутствуют главный редактор издательства «Арт нуво» Савелий Зотов в черном костюме с галстуком; его заместитель, молчаливый мужчина средних лет с уклончивым взглядом и длинными волосами, собранными в жидкий хвостик, Валерий Абрамов; директор «Книжного червя» Коля Рыбченко, толстый краснощекий мужчина с усами, а также известный читателю журналист Леша Добродеев – все, кроме Абрамова, близкие друзья писателя. За ближайшим стеллажом притулился Монах, внимательно разглядывающий книги. Писателя он никогда раньше не встречал; пригласил его на встречу Леша Добродеев, сказал, Сунгур – интересный дядька, тебе понравится. Вроде Лени Громова, спросил Монах. Нет, совершенно в другом стиле, нормальный мужик, не выпендрежный. Леня – иезуит и сексуально озабоченный, этот попроще².

Савелий Зотов представил писателя, рассказал о дружбе и сотрудничестве с ним и о том, какая честь издавать его замечательные романы, зовущие к свету и гуманизму, несмотря на убийства и кровь. «Можно даже о таких вещах писать… э-э-э… тепло и задушевно», – завершил свой спич Савелий под аплодисменты читателей. Он – никудышный оратор, все знают, хотя редактор первоклассный. Вот и сейчас он говорил, не отводя взгляда от бумажки, которую сжимал в руке. Закончив, с облегчением перевел дух, утерся носовым платком и долго тряс писательскую руку. Они даже обнялись и некоторое время хлопали друг друга по спине. Лара встретилась взглядом с отцом и кивнула ободряюще. Валерий Абрамов смотрел на патрона исподлобья, и было непонятно, что у него на уме; первая мысль – ничего хорошего.

Сунгур наконец оторвался от редактора и сказал:

– Спасибо! Спасибо всем, кто пришел! Я пишу книги для вас и, поверьте, с волнением шел на встречу. Я общаюсь с читателями в соцсетях, но сегодня мы с вами поговорим, глядя друг другу в глаза. Ваши мысли невероятно ценны, и я непременно учту их в своей работе.

Аплодисменты были ему ответом. Читателей меж тем добавилось. Атмосфера была волнительная, как любят говорить представители массмедиа. Все стояли кружком вокруг импровизированной кафедры-столика; Сунгур, высокий и худой, казался Дон Кихотом, а сияющий Рыбченко рядом смотрелся Санчо Пансой. Взгляд у него был слегка несфокусированный – Коля человек пьющий, что общеизвестно, но головы при этом не теряющий. Он также известен креативностью, и «Червячок» на плаву благодаря исключительно его усилиям: праздники рисунка, литературные конкурсы, викторины… все это было прекрасно, но собирало все меньше народу. В наше время диктуют технологии, как известно.

– Можно задавать вопросы, – сказал Рыбченко басом и повел рукой. – Прошу вас, не стесняйтесь, Кирилл Вениаминович с удовольствием ответит. Правда, Кирилл Вениаминович?

– Совершенно верно, я с удовольствием отвечу на ваши вопросы. Для меня честь ответить на ваши вопросы и обсудить с вами мои книги. Связь с читателями – то, что удерживает писателя в реальной жизни и помогает ему понимать проблемы народа.

Ваши вопросы, наши ответы… снова вопросы. Понимать проблемы и чаяния народные… Получилось пафосно и не совсем уместно – не политический митинг, чай. Сунгур внутренне поморщился и вспомнил из классиков: все ораторы как один сбивались на международное положение, хотя речь шла о запуске трамвая. Ты еще помяни борьбу с коррупцией, попенял он себе. Лара снова сжала его плечо: поняла и приободрила.

Подняла руку дама в шляпе с красными маками. Сунгур внутренне поежился и улыбнулся.

– Почему мало о любви? – строго спросила дама. – Почему вы их всех убиваете? Почему в каждом романе у Александра Волкова новая девушка?

– А вам надо, чтобы семья и дети? – вмешалась соседка, романтическая девушка средних лет. – Тогда никакой романтики.

– И в постели все время… и так один блуд по телевизору!

– Неправда! Хорошие девушки!

– А мне, наоборот, не нравятся, никакой романтики! Домашние клуши!

– Ваш Александр Волков настоящий мужчина! Таких уже не осталось! Ни одного!

– Откуда вы так хорошо понимаете женщин?

– Его же все время бьют! Он же весь переломанный! Аж сердце замирает!

– До самого конца не могу понять, кто убийца! Так закручено, так закручено, ужас!

– Видно, что вы охотник, – встревает старик в панамке. – А ваш герой – реальное лицо или вымышленное?

– Дайте сказать писателю! – вмешался усатый Коля Рыбченко. – Прошу вас, Кирилл Вениаминович!

– Спасибо за вопросы! Прекрасные вопросы. Попробую ответить. Мой герой лицо… – Сунгур делает паузу. Тишина такая, что, пролети муха, подумают, что летит реактивный самолет. – …лицо реальное!

Стон восторга.

– Да, да, я описал своего друга… к сожалению, он погиб несколько лет назад. Он был таким же бескомпромиссным, честным и прямым, как мой герой. Когда я пишу книгу, я, по сути, описываю своего друга – его внешность, словечки, жесты. Даже его шутки. Жизнь у моего героя полная риска, каждую минуту его могут убить, засада может ожидать… ничего уж тут не поделаешь. А его девушки… – Сунгур развел руками. – Наверное, такими и должны быть девушки солдата.

Монах за стеллажом ухмыльнулся. Леша Добродеев держал в вытянутой руке мобильный телефон, лицо у него было вдохновенное – он работал. Монах получал истинное удовольствие, слушая вопросы и рассматривая лица; он нисколько не жалел, что поддался на уговоры журналиста. Ему понравился заикающийся главный редактор – простой честный дядька, в меру наивный и не сволочь. А вот его заместитель – та еще штучка и рано или поздно подсидит шефа: вон, скалит зубы, слушая корявый спич начальника. Рассматривая писателя, который ему скорее понравился, чем не понравился, Монах голову готов был дать на отсечение, что частный сыщик из его романов не кто иной, как он сам. В смысле, насчет друга все вранье, потому что описывал Сунгур себя воображаемого: и внешность, и подтянутость, и мускулы, и готовность к драке… А что же от Сунгура настоящего? Голова, мысли, мироощущение и мировосприятие. Если вчитаться, то бросается в глаза некая синтетичность образа и, пожалуй, несочетаемость: персонаж, с готовностью лезущий в драку, в синяках и боевых шрамах – далеко не мыслитель, не правда ли? Но, с другой стороны, постоянные драки с плохими парнями заставляют задуматься о несовершенстве мира и смыслах. То есть, или сопьешься, или станешь мыслителем. Или писателем – если язык подвешен правильно. Да и вообще, любой роман в той или иной степени – автобиография сочинителя.

– Я хочу рассказать вам про жизнь моего отца, – заявила дама в шляпе. – Получится замечательный роман, я уже давно собиралась. Вы даже не представляете себе… – Она закатила глаза.

– А вы напишите мне в «Фейсбук», – нашелся Сунгур, внутренне содрогаясь, вспоминая соседку по даче, – той почему-то казалось, что история ее семьи достойна описания, и Сунгур именно тот человек, которому она может доверить сокровенное. Алена открыто издевалась, а Лара поила соседку чаем и сочувствовала отцу. Однажды она сказала: представь себе, что она тоже пишет романы и приходит к нам почитать вслух. «Представляешь?» – спросила она. Сунгур рассмеялся…

…Получилось в итоге очень мило. Как говорят, встреча прошла на высоком организационном уровне… так, кажется? Писатель улыбался направо и налево, надписывал книги, желал всех благ, жал руки и похлопывал по плечу; расписывался залихватским росчерком. Лара переводила сияющий взгляд с отца на благодарных читателей. Алена так и не пришла.

А потом самые близкие собрались на междусобойчик в кабинете Коли Рыбченко, и он, оживленный, суетился, рассаживая дорогих гостей кого на диван, кого на подоконник, и доставал из книжного шкафа рюмки и стаканы, а из холодильника водку, шампанское и холодные закуски и расставлял на письменном столе.

Присутствовали, как уже было отмечено, близкие друзья писателя: Савелий Зотов с худосочным и неприятным на вид заместителем Валерием Абрамовым; Леша Добродеев и Монах, которого он представил всем как близкого друга, известного экстрасенса и неутомимого путешественника, и Монах сделал вид, что смутился. Лара взглянула с интересом, Сунгур – испытующе, они обменялись рукопожатием, и Монах сказал, что у него есть книжка писателя, и он обязательно ее прочитает, причем начнет сегодня же. Раньше, к сожалению, не получилось из-за разъездов. Насчет книжки – вранье, книжки у него не было, но он очень рассчитывал на Анжелику, которая любила детективы. Кроме того, предпоследнюю, «Колокольный звон», он даже купил и подсунул Сунгуру для автографа. Савелий Зотов, похоже, был занят своими мыслями и не услышал, заместитель сардонически ухмыльнулся; Коля Рыбченко, принимающая сторона, озабоченно кивнул – здесь гостям всегда рады. Монах взял рюмку водки, наколол на пластиковую вилку кусок ветчины и схоронился за книжным шкафом, изображая из себя наблюдателя.

Тут был еще один персонаж, держался скромно рядом с Ларой. Она подвела его к отцу и, покраснев, сказала, что это Ростислав и они друзья. Сунгур внимательно взглянул на молодого человека и пожал протянутую руку. Парень был видный – высокий, с приятным серьезным лицом. Лара рядом с ним смотрелась плоско и бесцветно.

– Рад, рад, – сказал Сунгур. – Вы тоже по библиотечному делу? – спросил, хотя так не думал.

Парень улыбнулся:

– Я автомеханик.

– А где же вы, так сказать, пересеклись?

– На улице, – сказала Лара, рассмеявшись. – Представляешь? Столкнулись лбами и познакомились. – Она сияла и переводила взгляд с отца на парня. Ей страшно хотелось, чтобы они понравились друг другу.

– Понятно, – сказал Сунгур, хотя не очень понял.

– За нашего классика! – закричал Коля Рыбченко, которому не терпелось выпить. – За нашего дорогого Кирюшу! До дна!

И пошло-поехало. Взлетела в потолок пробка от шампанского – Лара и Ростислав от водки отказались. Лара пригубила шампанского и сейчас, чуть пьяная и оживленная, держала Ростислава за руку. Монах задержал на ней взгляд и подумал, что ей бы косметику поярче и какую-нибудь кофточку с вырезом поглубже, а то монашка монашкой. Он выпил уже три рюмки водки, ходил туда-сюда – к столу и обратно за шкаф, – исправно жевал копченое мясо, прикидывая, когда можно будет свалить. Поглядывал на часы, переводил взгляд на Добродеева, который, увлекшись, говорил уже третий спич. Хлебом не корми, подумал Монах. Ну, трепач!

В дверь громко постучали, и на пороге появилась шикарная блондинка в белом платье. Коля Рыбченко встретил ее появление радостным ревом. Подскочил, поцеловал ручку. Это была Алена Сунгур.

– Кирюша, извини, не смогла раньше! Как прошла встреча? Хвалили или ругали? – Голос у нее был звучный, приятного низкого тембра; казалось, она не говорила, а выпевала слова и фразы.

Монах перестал жевать и уставился на Алену во все глаза. Кое-что о ней он уже знал от Добродеева: сильная личность, первоклассная журналистка, красотка, каких мало, причем с мозгами; намного моложе мужа, а Сунгур хоть и известный писатель, но рога как у лося. Тут Добродеев хихикнул и добавил, что очень любит и уважает писателя, но… тут он развел руками, словно намекал на близкое знакомство с Аленой. Монах не поверил и тоже ухмыльнулся. Добродеев уже целовал ручку новой гостье; Сунгур приобнял жену, прижался губами к виску. Ругали, конечно, сказал.

– Юрки не было? Обещался, паршивец.

– Очень хвалили, – сказал, краснея, Савелий Зотов. – Здравствуй, Алена.

– Савушка, родной! – пропела Алена, обнимая смущенного Савелия, расцеловывая его в обе щеки. – Леша! Ребята! Если бы вы знали, как я рада вас видеть! А это у нас кто? – Она уставилась на Монаха, и тот, как Добродеев минутой раньше, подобрал живот и расправил плечи. Втянул воздух и почувствовал сильный сладкий запах ее духов.

– Мой друг-экстрасенс, Олег Монахов, – вылез Добродеев. – Очень рекомендую!

– В каком смысле? – подумал Монах.

– Экстрасенс? Не может быть! – Алена схватила Монаха за руку. – А погадать по руке сможете?

Она, улыбаясь, уставилась на него дерзкими голубыми глазами. Монах, к своему изумлению, почувствовал, что краснеет, у него даже слегка зачесалось между лопатками, что случалось в минуты волнений.

– Это нам запросто, – сказал он, напирая на «о» и расчесывая бороду пятерней. – Сейчас изволите?

– Не при людях, мой дорогой! – громким драматическим шепотом заявила Алена, наклоняясь к Монаху. – Я позвоню!

Коля Рыбченко спросил, широко улыбаясь:

– Аленка, шампанского?

– Водки! – выпалила Алена.

Заместителя редактора она словно не заметила. Тот, неопределенно улыбаясь, не сводил с нее взгляда. Сунгур со смешанным чувством ревности и гордости наблюдал за женой. Привыкший раскладывать по полочкам окружающий мир и людей, он давно уже определил для себя три «публичных» типа поведения жены. Первый – рубаха-парень, свой человек, какое, к черту, шампанское, водка, кусок хлеба и «поехали, ребята!». Второй – независимая, смелая, ироничная баба с мозгами, профи с нахальными вопросами. Третий: вамп! Обольстительная улыбка, манера смотреть в глаза чуть исподлобья и брать за руку, иногда «крутить пуговицу» на пиджаке, против чего не устоит самый жестоковыйный, плюс голос сирены, низкий сипловатый шепоток, нога на ногу, обнажив красивую ляжку; отсюда же манера красивым движением отбрасывать пышную белую гриву и теребить мочку уха. Львица! Еще макияж – яркий во всех типажах. Плюс сладкий тяжелый парфюм – как завершающий штрих. Был и четвертый тип, непубличный – утренний, домашний, без макияжа, в расхристанном красном халатике до пупа, с припухшими губами и глазами, с круглыми коленками… и этот был самым желанным. И все четыре были страшно далеки от него… увы.

Алена лихо опрокинула рюмку, скривилась, замахала рукой, схватила с услужливо подсунутой тарелки кусок мяса. Схватила рукой, проигнорировав протянутую вилку. Рубаха-парень, свой в доску, к черту условности! И словно только сейчас увидела дочь.

– Ларка, ты? Давно не виделись! А это?.. – Она взглянула на парня, стоявшего рядом с дочкой, – в глазах плясали черти и бровка играла.

– Это мой знакомый…

– Твой знакомый? – перебила Алена. – А я ни сном ни духом? Ну, здравствуй, знакомый! А зовут-то тебя как?

Она, ухмыляясь, смотрела на парня. Тот поклонился и сказал:

– Ростислав. Рад знакомству, много слышал о вас.

– Представляю себе! – фыркнула Алена. – А ты вообще кто? Чем занимаешься, Ростислав?

– Автомеханик.

– Правда? – обрадовалась Алена. – Подгоню тачку, посмотришь! Визитка есть?

Ростислав кивнул и зашарил по карманам.

– Нам пора, – вдруг сказала Лара, мрачнея.

– Куда это?

Лара растерялась, не зная, что сказать.

– Мы собирались в гости к моим друзьям, – сказал парень.

Соврал, понял Монах. Ему казалось, что он в театре, и он получал громадное удовольствие, наблюдая местную литературную тусовку. Он даже забыл, что еще недавно собирался свалить.

Радостный и пьяноватый Коля Рыбченко опять разливал водку; Савелий Зотов прикидывал, прилично ли распрощаться, и лицо у него было озабоченное и слегка несчастное – казалось, у него болят зубы, и в нем можно было читать как в открытой книге; Валерий Абрамов ни с кем в разговоры не вступал, только зыркал исподлобья, скалил зубы и пил водку стакан за стаканом, не закусывая – похоже, завидует писателю, решил Монах, – или паршивый характер; Добродеев с красными пятнами на скулах, подобравшись поближе, восторженно вибрировал, не сводя взгляда с Алены. Сунгур же… в его глазах был шквал эмоций. Он смотрел то на жену, то на дочку, растерянную, смущенную, и Монах в который раз уже подумал, что из ярких независимых сильных женщин получаются плохие жены, что лучше уж такая, как Лара, бесцветная и безликая. Но это понимает умудренный жизненным опытом экстрасенс и путешественник, а нормальный мужик протянет ручки к Алене, а потом будет всю жизнь удивляться, почему пол не метен, вечно жрать хочется и какая-то сволочь, фигурально выражаясь, все время звонит и молча сопит в трубку.

Кроме того, в семье писателя отчетливо определились два лагеря, что видно невооруженным взглядом даже стороннему наблюдателю…

* * *

…Глубокая ночь. Стук дождя в подоконник, порывы ветра и ветка, скребущая о стену дома; запах мокрой земли из сада. В овале света от настольной лампы – лист бумаги и руки человека, худые пальцы сжимают шариковую ручку. Человек пишет, с силой нажимая на ручку, иногда рвет бумагу. Поминутно заглядывает в книгу, лежащую слева. Переворачивает страницу за страницей. Исписанный лист откладывает на край стола, там уже целая стопка. Он работает как автомат: ноют застывшие спина и плечи; он не чувствует, как отяжелела поясница и затекла шея; он переводит взгляд с книжной страницы на белый лист, лежащий перед ним, да иногда смахивает упавшие на глаза пряди. И только когда за окном определяются серые утренние сумерки, он отрывается от своего занятия, распрямляет спину, шевелит плечами, поднимает над головой руки, растирает каменную шею. Удовлетворенно смотрит на исписанные листы. Ночь кончается, кончается и его работа…

Глава 5
Гостиница

Ах, гостиница моя, ты гостиница,

На кровать присяду я, ты подвинешься.

Занавесишься ресниц занавескою.

Я на час тебе жених, ты невестою…

Юрий Кукин. Гостиница

Монах, большой, как слон, в рубахе навыпуск и в китайских матерчатых тапочках с драконами, слегка раскачиваясь на ходу, не торопясь подходил к «Братиславе», самой крутой городской гостинице. На плацу перед входом рдела круглая клумба с красно-оранжевыми каннами, ее окружали несколько дизайнерских скамеек с узорными боковинами и ножками в виде львиных лап. На одной из них сидел некто с виду бомж и держал в руке бумажный стаканчик – делал вид, что пьет кофе, понял Монах. Он пошарил по карманам, выгреб мелочь и, проходя мимо, бросил в стаканчик. Бомж пробормотал что-то вслед, Монах, не оборачиваясь, величественно отмахнулся: не стоит, мол, благодарности.

Леша Добродеев уже танцевал в нетерпении перед входом. Завидев Монаха, он замахал руками и закричал:

– Привет, Христофорыч! Гоша и барышня на точке, сейчас все провернем.

Монах степенно подошел, сказал:

– Добро, Леша. День-то какой, а? Прохладно, ветерок. Похоже, жара спала.

– День? Ветерок? – удивился Добродеев. – Не заметил. Пошли, Христофорыч. Гоша сопротивлялся, но я его уломал.

– Небось стихи пишет, – предположил Монах. – Обещал напечатать?

– Нет, он спец по патиссонам.

– Патиссонам? – удивился Монах. – Это вроде летающих тарелок? Ну и?.. Ты собираешься купить у него рассаду?

– Нет, я напишу о гигантском овоще по имени «Братислава», у нас скоро день города и конкурс, Гоша мечтает победить. Он у нас известный юннат и селекционер.

– Понятно. Кстати, о писателях. Мне твой писатель понравился… как его? Сунгур?

– Сунгур. А жена? – хихикнул Добродеев.

– Жена… – Монах вздохнул. – Жена хороша. Хотя красивая женщина с мозгами – взрывоопасная смесь. Да и характерец термоядерный. Опасная личность.

– А то! – Добродеев снова хихикнул.

– У вас что-то было? – спросил Монах – ему было интересно, соврет Добродеев или нет.

– Ну-у… – протянул Добродеев, как бы колеблясь и давая понять, что было, но он, как человек порядочный… и так далее.

– Понятно, – хмыкнул Монах, с ходу просекший добродеевское вранье.

– Да ладно, – сказал Добродеев. – Ну, не было, но, сам понимаешь, будь я понастойчивее…

– Понимаю. Хорошо, что я не женат, а ты, Лео, скользкий тип.

…Их ожидали. Хрупкий небольшой суетливый Гоша и большая степенная горничная Люба. Девушка отперла дверь тридцать шестого номера.

– Мы никого не заселяем, прокуратура не разрешает. Забрали его вещи, бутылку от шампанского, стаканы. Слава богу, хоть не опечатали, а то и так слухов полно. Кстати, спасибо за статью, Леша, – говорил Гоша.

– Я же деликатно, – сказал Добродеев. – Без живописных деталей. Я же понимаю.

Гоша щелкнул кнопкой. Вспыхнул свет. Они сгрудились на пороге.

– Вот здесь он лежал, – прошептал Гоша и потыкал пальцем в пол. – До сих пор, как вспомню, прямо волосы дыбом. Спать перестал, поверите? Головой к окну, в махровом халате, а на халате черные пятна. Вот здесь и здесь! – Он похлопал себя по груди.

– Можно войти? – спросил Монах.

– Только осторожно. Люба, можешь идти, я сам закрою. Никому, поняла?

Девушка молча исчезла.

– Что-нибудь уже известно о нем? – спросил Монах, обегая взглядом комнату. Вид комнаты был зловещ и неряшлив: здесь не убирали с того самого дня, кровать не заправлена, на полу валялась одежда; штора была полузадернута, отчего в помещении царил неприятный полумрак. Монах подошел к окну, выглянул и увидел давешнего бомжа.

– Там у вас беспризорник, – сказал, поворачиваясь к Гоше.

– Где? – Гоша тоже выглянул. – Этот? Это не беспризорник, это Ларссон Андерс, живет у нас.

– Ларссон Андерс? – обрадовался Добродеев, отводя гардину. – Тот самый?

– Кто такой Ларссон Андерс? – разумеется, тотчас спросил Монах.

– Шведский миллионер, – сказал Гоша. – Доктор социологии. Строит собачий приют, защитник животных. Хороший, душевный человек, живет в люксе за триста евро в сутки. Вот только одевается как-то нестандартно, его все принимают за бомжа.

– У нас есть люкс за триста евро в сутки? – удивился Добродеев.

– Для шведа есть, – сказал Гоша. – К нему такие кадры ходят, ужас! Одна ведьма чего стоит.

– Ведьма? Настоящая?

– Самая настоящая, ветеринар по профессии. Зовут Саломея Филипповна Гурская, прямо переодетый мужик, рост под два метра. – Гоша поежился. – Как глянет, аж слабость в ногах. – Он рассказывал с удовольствием, жестикулируя, закатывая глаза, так как вообще любил поговорить.

– Я с ней знаком, – заметил Монах. – Интересная личность³.

– У нее внук – президент клуба фэнтези «Руна», – заметил Добродеев.

– «Руна»? – переспросил Гоша. – Не слышал. И еще всякие активисты с приветом. Собираются у него в номере, если дождь, или на скамейке, если погода. Вон, сидит и ждет, пьет кофе из автомата.

– Кофе… – пробормотал Монах. – А я еще удивился, думал, показалось.

– Показалось? – не понял Добродеев.

– Он сказал: сенк ю!

– Тебе сказал? За что?

– За то, – загадочно ответил Монах. – Сказал и сказал. Гоша, вы не против, если мы тут немножко осмотримся? – обратился он к администратору.

– Только по-быстрому, ребята, а то, сами понимаете, вдруг приспичит кому из следаков…

– Кто ведет дело?

– Вроде Поярков… но это между нами, я вам ничего не говорил.

– Почему? Тайна следствия?

– От них лучше держаться подальше, – туманно пояснил Гоша. – Ладно, я пошел. Вернусь через десять минут. Вы тут поаккуратнее. Хватит?

– Хватит. Спасибо, Гоша. Как его звали, говоришь?

– Дмитрий Ильич Суровец, из Зареченска, бизнесмен, вроде торгует медаппаратурой. И главное, женщина приличная на вид! Куда мы катимся, уму непостижимо! – Гоша осуждающе покачал головой. – Ладно, ребята, я побежал. – Он махнул рукой и исчез. Монах и Добродеев остались одни.

– Итак, – деловито начал Монах, – что нам уже известно? Он привел к себе женщину, ее видела обслуга. Раз. Она оставалась с ним около полутора часов, потом ушла… предположительно, так как ее видели в холле около двенадцати. Средних лет, в темном плаще, не из «этих», то есть вполне приличная. Это два.

– Почему предположительно?

– Я не особенно доверяю свидетелям, – признался Монах. – Ты и я опишем увиденный факт по-разному, Леша. Ты как лирик и фантазер, я как физик. И уверяю тебя, никаких точек соприкосновения у наших описаний не будет. В смысле даже Поярков не сможет идентифицировать преступника по нашим описаниям как одного и того персонажа. Например, я расскажу следствию, что женщина, с которой жертва провела последние часы жизни, была ростом метр пятьдесят, весила примерно восемьдесят кэгэ, из себя рыжая, в сером плаще и на каблуках в четыре сантиметра. А ты… – Монах мельком взглянул на Добродеева, – …а ты расскажешь, что в ее лице было что-то демоническое, на голове шляпка с вуалью и пером, а из сумочки выглядывали большие ножницы… как-то так. Причем не забудешь про чулки со швом и одуряющий парфюм. И вот поэтому нам нужны вещдоки, Леша. Фильм, как я понимаю, изъяли, значит, нужна фотка жертвы.

– Зачем? Известны его имя и адрес…

– Интересно посмотреть, на всякий случай. Будем думать. Итак, подбивая бабки, что мы имеем на данный момент? Привел женщину, был жив-здоров, она ушла… кстати, он ее не проводил.

– Как он мог ее проводить, если был убит?

– Резонно. Теперь вопрос для людей с фантазией: зачем нормальная женщина носит в сумке большие ножницы?

– Чтобы защищаться от хулиганов.

– Резонно опять. Но почему ножницы, а не нож? Лично я бы на ее месте ходил с ножом. Кроме того, баллончики, говорят, эффективнее, тем более по вечерам женщины ходят с маленькой сумочкой. А у нее, видимо, была большая.

– Куда ты клонишь, Христофорыч?

– Куда я клоню… Похоже, она вышла на охоту, и убийство было неслучайным.

– Неслучайным? Ты хочешь сказать, что убийца носила ножницы в сумочке с целью кого-нибудь убить? – удивился Добродеев.

– Я готов рассмотреть твою версию, – сказал Монах, поднимая руки, словно сдавался. – Я либеральный демократ.

Журналист задумался.

– Кроме того, опять-таки возникает вопрос: зачем убивать ножницами? – продолжил Монах, не дождавшись ответа. – Какую роль тут играют ножницы? Какой в них месседж, извини за пошлость. Попросту – смысл. Зачем, Леша? Почему не нож?

– Возможно, они были знакомы раньше.

Монах приподнял бровь.

– Э-э-э… хорошо. Что-то их связывает, ты хочешь сказать, и это общее прошлое связано с ножницами. То есть она его выследила, сбегала домой за ножницами, познакомилась… возможно, он ее не узнал, привел к себе, а она его убила. Как тебе сюжетец?

– Ну-у-у… – протянул Добродеев. – Месть?

Монах пожал плечами.

– Кроме того, еще один интересный моментец, Леша. Даже два. Женщина ушла через полтора часа… то есть они провели вместе полтора часа, и жертва во время убийства был… была в неглиже. Обрати также внимание на кровать – простыни смяты, подушка на полу. То есть после интимной близости женщина оделась, сказала: не надо меня провожать, ах, какие пустяки! Жертва не стала спорить, одеваться тоже не почесалась и осталась в халате, а у двери женщина вытащила из сумки ножницы… Ты представляешь себе, сколько силы нужно, чтобы ударить ножницами человека? Здорового сильного мужика? И тут напрашивается следующий вопрос: зачем перед убийством с ним спать?

– Проблемы с головой? – предположил Добродеев. – Нимфоманка? Или он ее разочаровал?

Монах фыркнул.

– Возможно. Не стреляйте в пианиста, он играет, как умеет. Если бы все разочарованные женщины таким образом выражали недовольство, то, сам понимаешь…

Добродеев кивнул, что понимает, и вздохнул.

– Он проводил ее до двери, в халате, босой, возможно, предложил встретиться на другой день… И тут она раскрывает сумочку, вытаскивает ножницы и изо всей силы бьет его в грудь! Представляешь? Он и охнуть не успел, скорее всего. И кранты.

Монах цыкнул зубом. С минуту они молча смотрели друг на друга…

– Так, это, кажется, ванная.

Монах потянул за ручку двери. Стоя на пороге, они осмотрели маленькую ванную комнату. Голубая занавеска в душе, голубой коврик на полу, крем для бритья, несвежие полотенца…

– Вот так, живет человек, и нет человека… – вздохнул Добродеев. – На ровном месте.

– Не нужно знакомиться на улице, – назидательно сказал Монах.

– Он же командированный! Где еще знакомиться в чужом городе?

– Прекрасный вопрос, Леша. Зришь в корень.

Дверь приотворилась, и в комнату просунулась голова Гоши:

– Вы как, ребята? Успели?

– Спасибо, Гоша, успели.

– У меня вопрос, Гоша, – сказал Монах. – Ты видел, как они вошли в гостиницу?

– Видел мельком, я уже говорил Леше.

– Помнишь, какая у нее была сумка?

Гоша задумался.

– Средняя, – он показал руками размеры. – Через плечо. Майор тоже спрашивал. А ножницы, говорит, поместятся? А я… черт его знает! Вроде поместятся. С большими кольцами, в смысле, одно большое, другое поменьше. Такие в ателье, у меня тетка работает закройщицей – вот у них такие.

– Понятно. А ее лица ты не рассмотрел случайно?

– Лица? Ну… лицо как лицо. Я не присматривался. Если бы молодая, я бы присмотрелся, а так… – Он махнул рукой. – А потом, она все время стояла то боком, то спиной.

– Стрижка или длинные волосы? Блондинка? Рыжая?

– Длинные… кажется. По плечам, каштановые. Я же говорю, она не подходила к стойке, ждала около лифта. Невысокая, не особенно молодая…

– Как он вел себя?

– Этот? – Гоша дернул плечом и задумался. – Улыбался, все время оглядывался на нее. Схватил карточку, подбежал к ней… – Гоша вздохнул и покачал головой.

…В холле Монах купил в автомате бумажный стаканчик кофе.

– Ты пьешь эту дрянь? – удивился Добродеев. – Идем в кофейню, тут рядом.

– Я не себе, – загадочно ответил Монах.

На улице он подошел к скамейке, где все еще сидел шведский миллионер, и протянул ему стаканчик:

– Плиз!

Тот окинул Монаха внимательным взглядом, улыбнулся и взял. Теперь Монах рассмотрел шведа как следует. Приятное худощавое лицо, бесцветные волосы и карие глаза; лет сорока. Слегка поредевшая макушка. Одет… нестандартно, как выразился Гоша. Старые джинсы и линялая футболка; вьетнамки на босу ногу. Часы стоимостью с автомобиль среднего класса, Монах видел такие в телевизоре.

– Ты, друг, извини, – сказал Монах, присаживаясь рядом. – Глупо получилось.

– Ничего, – сказал швед. – Бывает. Спасибо. Хороший кофе. – Он привстал и протянул Монаху руку: – Ларссон Андерс. Очень приятно.

Он говорил чисто, с легким акцентом.

Монах тоже привстал.

– Олег Монахов. Мне тоже приятно. Это мой друг журналист Алексей Добродеев.

– Журналист? Репо́ртер? – оживился швед. – Нам надо журналистов. Мы боремся с собаками на улице. Ты из какой газеты?

Добродеев уселся с другой стороны и сказал:

– Я сотрудничаю со многими печатными изданиями.

– Я читал про убийство в газете «Вечерняя лошадь», – сказал Ларссон. – Это ты?

– Это я, – признался Добродеев.

– Это есть очень необыкновенно и странно убивать… с этими… – Он пошевелил пальцами. – С ножницами! Я не знал, что так возможно. Как говорится: век живи, век учись. Можешь написать про бедных собачек?