Kitabı oku: «Изнанка», sayfa 4
Глава 5. Белосветова 15.
Лето проходило быстро. Через час они хотели встретиться с Катькой, и пойти в парк аттракционов. У них в городе не было никаких развлечений, кроме старого кинотеатра. Там же иногда устраивали приезжие выставки кошек или фиалок, а на главной заасфальтированной площадке перед центральным входом сейчас расставили шатры, карусели, и устроили парк аттракционов.
Стояла такая жара, что их дома из желтого кирпича, казалось, таяли. В воздухе было не то марево, не то дымка, и изображение ехало, если не фокусироваться на чем-то одном. Она не любила этих домов. Красный кирпич намного лучше. Бело-жёлтая кладка казалась ей до тошноты неприятна. Была похожа на слепленные человеческие зубы, ряд за рядом, с дырками для окон, и выемками для дверей. Живя в точно таком же желтом доме, и находясь вокруг таких же пятиэтажек, она старалась не вглядываться в подъезды, окна, и сами здания. В такую жару могло показаться, что ты находишься в чьем-то рту, полном таких желтых зубов, не поддающихся разрушению, а значит без особой надежды выбраться.
Даже редкие порывы ветра были с жаром, пощечиной обжигая щеки и загорелые руки. Смоляные черные волосы были распущены, и пыльный ветер трепал их, и она то и дело приглаживала, прилаживала отдельные пряди на место. Нужно было прикрыть уши. Она вчера сама покрасила волосы в черный, и не заметила, что задела уши краской. Теперь верхняя часть, и за самим ухом – всё было перепачкано черным, и не отмывалось. Обычно ей красила волосы мама, но вчера мамы не было дома.
Минут десять она простояла под Катькиными окнами, когда Катька, высунувшись по пояс из окна, закричала, что мать не разрешает ей сегодня идти никуда.
Семья у Катьки была совсем другая. Если Люду отпускали и в парк, и проболтаться по улицам, и погулять к реке, да и вообще мало интересовались, как и с кем она проводит время, то у Катьки постоянно были семейные дни, как она их называла. Дни, когда они всей семьёй протирают плафоны всех люстр в квартире, и не до прогулок; дни, когда они всей семьей бреют металлическими безопасными бритвами катышки на дачных одеялах; дни, когда все сидят и колупают три ведра вишни от косточек, а потом лепят сладкие пельмени впрок – тоже как раз на целый день занятие. А сегодня Катьке просто не разрешили.
– Как всегда! Ненавижу твоих! – Крикнула в воздух вскочив, но, услышав громкий порывистый лязг закрывающегося окна, села обратно на лавочку. На улице не было никого. Подумав с минуту, медленно встала, и побрела в сторону парка аттракционов. Вообще туда на трамвае три остановки, но в такую жару на улице было намного приятнее, чем в плотно забитом потными и ропщущими на погоду телами в автобусе.
Она уже почти дошла до нужного места, когда кто-то окликнул ее сзади.
– Я за Вами, девушка с самого светофора иду. Люда обернулась. Морщинистая старуха была ей не знакома, невысокая и сутулая, одетая в такую жару в серую вязаную кофту, и сиреневый платок с синими цветами. От матери Люда раньше часто слышала истории, что к ней постоянно цепляются сумасшедшие прохожие, и люди, что хотят поговорить. Хотя это ни одно ли и то же?
– Вам не жарко? – Люда прикидывала, куда можно сбежать при случае, если старуха окажется сумасшедшей.
– Мы с тобой, дочка, в прошлом году виделись. Я тебя сразу узнала. – Старуха добродушно улыбнулась, показывая не настоящие, вставные белоснежные ровные зубы. – Ты мне нагрубила, сказала, что это не моё дело. А дело серьезное. – Она говорила с одышкой, останавливаясь на каждом втором слове, и делая паузы. Ее желтые глаза смотрели не на Люду, а куда-то вбок.
– Извините, я не помню этой встречи. – Люда пожала плечами.
– Я тебе рассказала тогда, что подруга твоя ненастоящая. По ней видно, картонка. А ты мне нагрубила, сказала, не мое это дело. Я тебя всё это время искала, думала подойду, если увижу.
В прошлом году к Люде действительно однажды привязалась полоумная женщина на остановке, но она, кажется, не была такой старой, как эта бабка. Она тогда вцепилась ей в локоть, и, отведя Люду на метр от Катьки, громко зашептала в ухо, что Катька её – это как фигурка из бумаги, одно лишь слово, что человек. И нужно от нее оторваться как можно скорее. Зато у этой женщины есть дочка – вот где хорошая девочка, и скромная. Можно прийти и поиграть с ней вместе.
– Ты меня больной тогда обозвала на всю остановку. Девочка – то всё еще ждет тебя в гости. Она читает много, но из дому не выходит, скромная очень. – Бабка нерешительно сделала шаг вперед. Люда отступила на такое же расстояние. – Я тебя искала очень. Послание мне надо было тебе передать, от нее. – Она раскрыла свою зеленую, сшитую из занавесочной ткани сумку. Внутри на одной из сторон на булавке была приколота сложенная в несколько раз бумажка. – Вот, ношу-ношу, боюсь потерять. А ты наконец нашлась. – Бабка проворно отцепила листок в линейку, и сунула в руку Люде.
– Знаете, мне очень нужно идти. – Люда окинула взглядом улицу, и увидев, что на светофоре в нескольких метрах от них зажегся зеленый, не думая, быстрым шагом пошла через дорогу.
– Белосветова 15. Там всего одна квартира на первом этаже – Бабка перешла на крик, но, закашлявшись, слова застряли, и она так и не закончила. – Она ждет тебя. Хорошая девочка. Летело ей вслед, и дальше, но было уже неразборчиво.
Люда, не оборачиваясь пошла еще быстрее, петляя по малознакомым улицам, и заходя все глубже в этот район, по инерции сжимая в кулаке эту бумажку. Чертова вежливость, почему нельзя было просто молча развернуться и уйти? Почему нужно было стоять истуканом, и выслушивать весь этот бред?
От быстрой ходьбы она запыхалась, и, просто остановившись посреди улицы, встала и прислонилась к дому. Странно, что в такую жару камни были прохладными. Деревьев на этой улице не было. Задрав голову вверх, можно пересчитать все облака на небе. И ни одно не перекрывает солнце. По этой улице, казалось, не ходили машины и людей тоже не было. Только из окна одного из ближайших домов было слышно, как работает телевизор.
Развернув листок, что ей всунула эта сумасшедшая, она прочитала пляшущие старушечьи буквы, написанные густо мажущей синей ручкой: «Гуси–Лебеди».
Что за бред, подумала Люда, сминая записку, и запихивая её к себе в карман. И быстро забыла об этом случае.
Глава 6. Комната страха.
Через два дня мама сказала, что уходит из дома. Отец выдавил из себя «Как знаешь», и вышел из квартиры. Потом позвонил из уличного автомата Люде домой, коротко сказать, что его не будет в городе несколько дней, и что деньги можно найти в спальне, в нижнем выдвижном ящике, там лежит достаточно.
Мама с улыбкой паковала вещи. Как в отпуск собралась. Крутила каждое платье перед тем, как отправить в чемодан. Напевая, сгребла трусы из синего шкафа с выдвижными ящиками, бижутерию вытряхнула из шкатулки прямо в пакет. Шкатулку оставила.
Собрала шампуни, и засунула в тот же пакет, где лежала обувь. Постояв в кухне, задумчиво водила головой из стороны в сторону, как радар, развернулась, и, ничего не взяв, пошла в гостиную. Насвистывая детскую песенку, она вернулась в спальню. Из комода достала красный блокнот, и словно очнулась.
Резко перестав напевать, она пристально посмотрела на Люду – А чего ты ходишь за мной по пятам? Что ты тут высматриваешь? – Люда стояла, прислонившись к косяку двери, и молчала.
–Что ты не можешь сидеть в одной комнате? Что ты таскаешься за мной? – Мама уже почти кричала.
– Мама, не уходи – Люда поджала губы изо всех сил, чтобы не расплакаться, но, втянув носом воздух, почувствовала мамины духи, и слезы покатились по лицу.
– Как вы мне все надоели! – Выдохнула мать, положила блокнот в свою сумку, подхватила ручку чемодана, и направилась в прихожую.
– Не уходи! – Люда преградила ей дорогу – Пожалуйста! – Почти пропищала она, хватая воздух ртом.
– Что, ножницы сейчас достанешь из кармана? – Мама почти сочувственно улыбнулась, плечом отодвинула Люду с прохода, чтобы огромный чемодан смог пройти, и молча вышла, не закрыв дверь.
Было ощущение, что она врезалась в метеорит. Да, именно в такой последовательности. Сначала разорвалось что-то внутри, а потом как будто потолок обрушился со всей силой. И всё здание легло, и города не осталось. Темная воронка, что металась всё утро внутри, наконец дошла до пика, и Люда разрыдалась, сидя у кровати в маминой комнате.
Когда наконец стало возможным дышать, Люда позвонила Катьке:
– Пошли погуляем?
– Не, меня не отпустят, мы будем окна сейчас мыть. Извини.
– Понятно. – Люда еще хотела что-то добавить, но не успела, на том конце провода громко бросили трубку. Она не видела Катьку всё лето, а та даже не спросила, как дела.
Город вмиг, за пару дней накрыло августовское марево. У заброшенных строек, поросших кустами, ныли цикады. Была суббота, и весь день она шаталась бесцельно по улицам, и случайно вышла к передвижному парку развлечений, что раскинули посреди старого парка. Ноги гудели от многочасовой прогулки. Самодельные, плохо сшитые шатры из красных и оранжевых полосок, с торчащими наружу нитками, и стертыми до дыр швами трепались ветром с громким, хлопающим трепыханием.
Шум за невысокой оградой усилился. Помимо визгов, смеха, тихой роящейся музыки, зазвучала неприятная веселая мелодия, шедшая от заработавшей, быстро вращающейся карусели, где видны были только взлетающие волнами одинаковые синие ботинки, или желтые и оранжевые сандалии. Люда посмотрела на свои черные пыльные осенние ботинки, и решительно подошла к старой картонной будке, что стояла тут всегда пустая, с обклеенными афишами стенками, как автобусная остановка для давно несуществующего маршрута. Сейчас там, нависая большой грудью на окно, стояла скучающая женщина, с белесыми бровями и рыбьими равнодушными глазами, сжимая в руках веер, подмокших со стороны её ладони тонких бумажных входных билетов.
– Можно мне один на вход? – Она протянула скомканную бумажку денег, что пролежала в кармане весь день.
– Фу, а мокрая-то какая! – Женщина поморщилась, взмахнув рукой, точно отгоняя мух, и обнажая темные круги под мышками на платье. – Тебе на какой аттракцион?
– А тут разве не за вход только заплатить надо?
– Нет, надо отдельно покупать на каждый аттракцион.
– А что у вас есть?
– Карусель, качели лодочки, комната страха, и липкая вата. – Тетка бубнила монотонно, но выбор был не велик, чтобы запутаться.
– А что самое интересное у вас?
– А я почем знаю? У них всё интересное, а я ни разу ни на чем не каталась, я отродясь в парке развлечений не была, вот вход караулю только, как кто если приезжает. А обычно я в библиотеке работаю, сторожем. – Тетка подбоченилась руками с обеих боков, и Люда грустно отметила, что билеты, схваченные горстью одной руки, отправились вслед за кулаком в один из крутых потных боков.
– Давайте в комнату страха тогда.
– Бери. – Тетка протянула тонкую прямую полоску билета, чуть надорванную со стороны, где он лежал вложенный в её руку. «Самые страшные полчаса в вашей жизни. Гарантированный испуг и ужас. С осторожностью беременным и слабонервным» – Было написано через весь билет, и упиралось в нарисованную рожу кабана на другом конце бумажной полоски.
Люда прошла через ограждение, мимо уже остановившейся карусели, откуда волной шла молчаливая, ошалело крутящая головами по сторонам толпа ребят разного возраста.
Врытая в землю деревянная табличка в форме стрелы, с нарисованным по трафарету «Комната Страха» указывала на строение в самом углу парка. С виду это был обычный деревянный вагон, обитый темной тканью. Сверху свисали рыболовные сети, выгоревшие на солнце, и истрепанные куски марли, что, наверное, при сильном ветре красиво трепало при каждом порыве.
Два крыльца с разных сторон, у одного была криво прислонённая фанерная табличка, с криво нарисованными буквами красной краской «не входи», у второго над дверью было приколочено пластмассовое полотно с печатаными буквами «выход, входа нет».
Дверь как дверь, деревянная, с железной обычной ручкой.
Люда покрутила головой, в поисках контролёра билетов, но никого не было. Карусель опять пошла по кругу, включив ту же самую мелодию. Цепочки дергались, перескакивая с одной высоты на другую, пластиковые одноместные сиденья неуютно скрипели, подлетая, и чуть опускаясь на новом круге. Люда, широко раскрыв серые глаза стояла перед первой дверью, и гипнотизировала надпись над входом. Потом быстро дернула ручку двери на себя, и та легко, чуть треща распахнулась. Она быстро вошла, и закрыла за собой дверь. Внутри было очень темно.
Первые шаги они делала очень аккуратно, изучая, как тут все устроено. На стенах висели такие же рыбацкие сети, что и снаружи, еще марлевые полоски, и покачивающиеся головы кукол, с кудрявыми рыжими и черными волосами. По полу шел или обычный ковровый настил, или пушистая плотная пена, типа поролона, заглушающая шаги, и мешающая двигаться вперед. Узкий коридор извивался, и делал крутые повороты.
В некоторых местах ярко пульсировал свет, подсвечивая сине-белым яркие большие самодельные куклы с изуродованными лицами, и замотанными конечностями. Некоторые опирались на обе культи, и ползли в ее сторону, подрагивая блестящими глазами в прерывистом свете. Чуть привыкнув к темноте, глаза стали различать стены, и не нужно было трогать пространство вытянутыми вперед руками.
Часть коридора была отделена от другого занавеской, исполосованной на много темных, шершавых на ощупь ленточек, что неприятно прошлись по ладони, раздвигающей мешающие лоскуты, чтобы пройти дальше.
По стенам были развешены мохнатые большие пауки, сделанные из выкрашенного в черный цвета ковролина, отдельные части кукол, и ржавые цепи.
Завернув за очередной поворот, она увидела в двадцати шагах небольшое световое окно, выбитое над дверью. Яркое солнце пробивалось через закрашенное темно-зеленой краской стекло, не пробивая темноту ни одним лучом света, но машущее двумя руками, что выход здесь. Где-то в глубине вагона послышались робкие шаги, и шепот.
Пятнадцать шагов, десять, восемь, пять. В ближайшем, последнем страшном угле, едва подсвечиваемое пульсирующим светом из предыдущего поворота, стояло чучело лисы, с оскаленным ртом, поджатым хвостом, и обрезанными до середины лапами. На чем крепится лисица было не понятно. Лиса смотрела прямо на неё, и Люда была готова поклясться, что еще секунда, и перекошенная пасть раскроется еще шире, угрожающе зашипев, или зарычав. Люда не заметила, что полоса с плотным ковролином оборвалась, и бугром-ступенькой перешла в мягкую пористую поверхность. Чертыхнувшись, она споткнулась, и полетела прямо на лису. Замахав руками, она содрала кусок марли, свисающей с потолка, и чуть изменив траекторию полёта, упала на четвереньки в шаге от чучела, провалившись в темную драпировку, укутывающую постамент, к которому оно крепилось. Люда так и осталась там полулежать, рассматривая металлические пруты, грубо прикрученные к наполовину отрезанным снизу лапам.
В этот момент дверь распахнулась со стороны выхода, пахнуло свежим воздухом, удушливым мокрым табаком. Показались две мужские фигуры. Люда вжалась в драпировку, поджимая под себя ноги, насколько это было возможно. Из-за яркого света было невозможно разглядеть лиц, один, смеясь, почти выплюнул скороговоркой. – Там две зашли, пойду пугну. – Один из них мотнул головой в сторону Люды, надевая на голову огромную мохнатую маску кабана.
– Подпереть входную дверь, чтоб звонче было? – Второй говорил улыбаясь, но лениво, медленно.
– Нет, и так нормально. – Голос зазвучал совсем глухо из-за маски. Он сделал шаг вперед, и дверь с грохотом закрылась. Снова стало очень темно, глаза, и так обжегшиеся от яркого света, теперь ничего не видели в темноте. Парень в маске прошел рядом, уверенно, но трогая стены, вытянув руки вперед, видимо, ему тоже сложно было идти, пока глаза не привыкли к темноте.
Люда, посидев минуту в тишине, поднялась на ноги, и поколебавшись немного, двинулась за ним следом.
В глубине тоннеля раздался приглушенный рев, и следом громкий женский визг, крик, топот бегущих ног. Она вжалась в стену, ожидая, что пробегут мимо неё, но хлопнула входная дверь на другом конце вагона, и вместе с было ворвавшимися внутрь визгами, зазывным смехом, и отголосками музыки, всё как отрезало гулким хлопком двери. Внутри лабиринта стало снова тихо. Она обернулась. В мигающем углу по-прежнему стояла лиса, только челюсти были плотно сомкнуты, что придавало ей еще более дикий и напряженный вид. Сильно пахло старьём, и пылью. В секунды, когда моргал свет, было видно, как пыльные крупинки, медленно вращаясь летят снизу вверх. Потом всё темнело на какое-то время, и в следующей вспышке всё повторялось.
Она услышала тихое довольное насвистывание, и уверенные шаги в паре поворотов от себя, и вжалась в угол. Парень так и оставался в коричневой башке кабана, с острыми белыми клыками, торчащими на десяток сантиметров с двух сторон, уверенно и быстро перемещался по лабиринту.
Проходя мимо, он задел рукой об ее руку, пройдясь по касательной по тёплой и очень гладкой коже. Вздрогнул, и пройдя пару шагов громко вскрикнул, и побежал. Она вжалась ещё сильнее, стараясь слиться со стеной. Топот остановился за поворотом, было слышно, что он крутит головой и чуть шаркает подошвами туфель видимо не решаясь вернуться. В воздухе неприятно запахло её потом. Помявшись немного, шаги снова мягко приминали ковёр. Она слышала его шумное, с присвистом дыхание.
Он приближался в ее сторону.
Она не двинулась даже тогда, когда он поравнялся с ней, и чуть наклонился, выравнивая разницу в росте и заглядывая кабаньей мордой в лицо. Он молчал, разглядывал. Клыки почти уперлись в скулы, а через пустые звериные глазницы были видны любопытные, темные глаза.
Лампочка по-прежнему мигала, то отключая весь свет, и погружая всю часть вагона в темноту, то ярко вспыхивала, подсвечивая пластиковые скелеты, развешенные по верхам стен, мотающиеся порванные тряпки, и свисающие с потолка головы кукол. Сейчас она, не шевелясь смотрела прямо ему в глаза, крепко сжимая в руку кусок тряпки, что сорвала с потолка, пока падала на лису. Он упёрся обеими руками в стену, окружив ее с двух сторон, и почти касался её губ холодным, пахнущим старой кожей свиным морщинистым пятаком.
Пот холодными струйками катился по позвоночнику. Челка, и передние черные волосы мгновенно намокли, и неприятными сосульками свисали по бокам. Она останется здесь навсегда. С этим мифическим заколдованным парнем, что никогда не сможет стать человеком. Сейчас кто-то выберется из чёрной обивки стены, и наденет на неё кожаную маску, такую же холодную и заломленную на углах, как нос этого кабана. В её маске не будет прорезей для глаз и рта. Она навсегда останется здесь. Мысли неслись рваным потоком.
– Выпусти меня! – С громко колотящимся сердцем она закричала, выдыхая весь воздух из груди.
Кабанья морда чуть дёрнулась и немного отстранилась от лица. Дышать стало легче. Во рту разом пересохло, и во рту появился вкус вчерашнего ужина.
И тогда она завизжала звериным криком, ему в лицо. Он не пошевелился. Тогда, вцепившись в его маску, начала рывками стягивать с его головы.
Кабан тут же отскочил, придерживая одной рукой мохнатую голову, а второй попытался схватить ее за плечо. Тогда она рывком оторвавшись от стены, побежала в сторону входа, откуда пришла. Толкнула двумя руками дверь, и оглушённая навалившимися разом живым светом, цирковой музыки, запахом приторной сладкой ваты, не смогла сделать ни одного шага, ссутулившись, и заплетаясь ногами на пороге.
Она обернулась только плечами и головой. В глубине коридора, среди моргающих лампочек, всё еще стоял высокий хорошо сложенный парень в темном трико и кофте, и с огромной очень натуралистично сделанной маской на голове. Кабанья башка была настоящая, с большими неровно вырезанными дырами для глаз. Через прорези на неё смотрели лукавые, но совсем недобрые глаза. Он смотрела на неё несколько секунд, и развернувшись на одних пятках, медленно зашел за угол черноты лабиринта.
– Ну что там, страшно? – Спросил незнакомый женский голос. Люда вздрогнула. Прохладная потная ладонь легла ей на плечо, и потом вытеснила её собой от прохода, перехватив дверь, так и оставив её открытой. Женщина стояла, крепко держа свободной рукой дочь лет 11 за руку.
– Нет. – Надменно ответила Люда. – Куклы, привязанные к потолку, и свет моргает.
– Ну ладно, Светочка, пойдём посмотрим сами, что там, и как там скучно. Девочке вот не понравилось, смотри. – Женщина, уже тащила нерешительно заплетающуюся ногами дочь за собой. – Спасибо девочка.
Солнце, больным куриным желтком, с красноватыми жилами заката, катилось вниз. Не помня как, она вышла из парка развлечений, и не глядя по сторонам бесцельно брела вдоль дороги. На одной из улиц она поняла, что заблудилась. Мимо проехал автобус с номером девять, которого она ни разу не видела в городе.
Остановившись, она осмотрелась по сторонам. В десяти шагах от нее стояла машина со знаками такси на боках. Машинально сунув руку в карман, она нащупала там три смятые десятки, что она захватила, выходя из дома.
Постучав в окошко, хотела спросить, довезет ли ее машина до дома, увидела неприветливого мужчину за рулем, читавшего потрепанную книгу, написанную мелким шрифтом. Он мотнул головой назад. Одновременно с этим щелкнули замки в машине. В пустой дом ехать не хотелось. Люда села на заднее сиденье, хотела назвать домашний адрес, но неожиданно выпалила – «Белосветова 15».
Это был двухэтажный барак, кое как сложенный из рыхлых шлакоблоков, стянутый железным каркасом, чтобы не развалился от старости. Между двумя подъездами была огромная трещина, обмазанная со всех сторон, и забитая тряпьем и ватой. Облупленная краска была повсюду: на входной двери, ручках перил по бокам лестницы, широким ступенькам, почтовым ящикам.
В подъезде пахло кислыми щами, пыльным старьем, и полиролью.
Люда поднялась на несколько ступеней, и оказалась перед дверью на первом этаже. Номерок с выцветшей цифрой пятнадцать, приколоченный гвоздями к двери, когда-то был серебристого цвета, но подожженный несколько раз, стал едва различим на двери, и сливался с невнятным цветом обивки.
Люда поднесла руку к кнопке дверного звонка, но дверь распахнулась сама, и она даже немного пошатнулась от силы, с которой дверь открылась. Там, в полутьме квартиры, стояла та самая старуха, которую она встретила пару дней назад.
– А мы тебя так жда-а-а-ли. Уж совсем заждались. Я в окно-то смотрела-смотрела, ждала тебя. Знала ведь, что ты должна прийти к нам, с Оленькой познакомиться. – Старуха без улыбки тараторила, глядя Люде в глаза, не моргая, и не отводя взгляда. Люда сглотнула слюну, резанувшую по резко пересохшему горлу, и чуть отступила.
– Пойдем, пойдем к нам сюда. Да не разувайся. – Внутри было холодно. На окнах вместо занавесок висели простыни, прицепленные и подвязанные кое как к металлическим гардинам. Желтые, с пятнами. Старуха, поймав взгляд, забубнила куда-то себе в плечо – Да это я стирала. А куда вешать столько добра? Только по окнам, это всё Оленька придумала, это она мне подсказала. Ну, идём. Идём, вот же она.
В небольшой комнате не было никакой мебели, кроме большой кровати, стоявшей у окна.
Там, завернутая коконом в тряпье, в простыни и кофты, неподвижно лежала бледная женщина с закрытыми глазами, и широко растянутым, словно в немом крике, ртом. Кожа вокруг губ была как сухая земля, вся в мелких трещинках, что лоскутками вилась вокруг. Можно было подумать, что это мертвый человек, но иногда тело сотрясали небольшие толчки, и ноздри напряженно раздувались.
– Что с ней? – Люда отшатнулась от кровати, но не могла отвести глаз от этого человека. Люде не хватало воздуха, и она стала еле заметно дышать ртом, чтобы старуха не заметила. В желудке словно свернулся холодный уж, медленно проползший по каждому позвонку своей мокрой шкурой.
Старуха подошла ближе к кровати, и, снимая простыню и накинутые сверху кофты, вытянув шею, словно это поможет заглянуть куда-то глубже, громко сказала:
– Оленька, а вот и подруга твоя к тебе пришла! Какая красавица она, ты посмотри. – Стянула всё тряпье на пол, кроме старых кофт там были еще простыни и одеяла. Женщина внутри этого кокона из ветоши оказалась совершенно голой. Тело совсем детское, руки и ноги тонкие, как сухие веточки, но напряженные, как струна, с неестественно изогнутыми кистями и стопами. Старуха достала из под кровати новые, комом свернутые простыни, и начала очень плотно заматывать женщину, ловко приподнимая ее не сопротивляющееся тело, приговаривая:
– Ну вот и хорошо, ну вот и познакомились. Я уж переживала, что вы не познакомитесь уже. Время идёт – уходит. – Забормотала старуха.
Люде казалось, что по стенам кто-то ползет, но каждый раз, как она переводила взгляд со стены на стену, любое движение немыслимым образом исчезало, или перемещалось в доступную только боковому зрению часть. На лбу выступила испарина, и, пятясь, и чуть заикаясь выдавила из себя: – Мне пора домой.
Старуха перестала пеленать Оленьку, и удивленно выгнув брови, протянула руки к Люде – А как же чайку? – Она бросила все тряпки, и пошла из комнаты. – Нет, надо попить чаю всем нам. У меня всё готово почти. – И быстро вышла из комнаты, скомандовав – Оставайся с Оленькой, поболтайте пока. – Так и оставив лежать женщину в полуголом состоянии, чуть прикрытую простынями.
Шея чесалась от пота. Вся спина была влажной. Люде показалось, что веки Оленьки дрогнули. Она поспешно отвернулась, в страхе думая, что может глаза ее открылись, и неотрывно и жадно смотрят на нее. Не хотелось проверять, так ли это, и, стараясь не глядеть в сторону кровати, и не оборачиваться, Люда на ватных ногах вышла из комнаты, оказалась в длинном темном коридоре, где было слышно, как старуха громыхает чайником и ложками в кухне. Бежать она не могла, и как в тумане дошла до выхода. Дверь оказалась не запертой, и легко открылась, стоило только потянуть на себя. Люда, оказавшись в подъезде, еле поборола приступ тошноты. Казалось, ей в рот вливают щи прямо из кастрюли, и жир с характерным запахом чуть подбродившей капусты, течет по носу и шее. Через три ступени дышать стало свободнее. Она в два прыжка перескочила через оставшуюся лестницу, а выйдя на улицу побежала, что есть сил.
