Kitabı oku: «Энциклопедия наших жизней. Семейная сага. Наша доченька – Стэлла. Том 1», sayfa 5
Глава 3. 1962 год
Часть 7
Старые письма – продолжение
Миша и Света Фирсовы
Вот ещё несколько писем моих родителей, пересланных мне Светланой Фирсовой.
Здесь приведены письма 1962 года.
13. 02. 62 г.
МИЛАЯ ФАНЯ!
В последнем письме ты так обстоятельно освятила всю обстановку своей маленькой семьи и семьи Миши, что не осталось ни одного кусочка, который был бы для меня не ясен. Это прямо прекрасно! Но всё-таки так бы хотелось поговорить, именно «поговорить», а не писать? Всё это будет не то…
Работа педагогом (словесника в особенности) всегда служила петлёй, а теперь, видимо, ещё стало хуже. А такие педагоги, как Света и её помощник – художник, конечно, «устраивает всех»: за счёт их, двоих, и школа, может, станется «передовой». Мне думается, что Света (да и Миша тоже) пошли в нас, Мейстриков. Не такими ли были и мы? Я (теперь и я могу объективно подойти к себе), ты, Витя, Коля…
Ну, дай Бог, им всего, всего наилучшего. А что такая работа вознаградится, в этом нельзя сомневаться: окрепнут, почувствуют прочную почву под ногами, и уже в отчётах своих так будут уверены, что никакая «собака» не решиться облаять.
Я вот только не поняла, почему вся тяжесть выпуска стенгазеты падает на историка и оформителя? А где же редколлегия? Неужели осталось всё по прежнему в этой общественной работе. И прежде редколлегия существовала только на бумаге, а редактор «отдувался».
За Милушку я прямо болею: справится ли она? Преподаватель по анатомии прямо сказал, что их будут «душить», а приказ есть, чтобы экзамены проводить как можно строже.
Стоматологический институт помещается в сквернейшем здании. Занятия в несколько смен: здание занято непрерывно с 8 -11 вечера. Учебников не хватает. По 60 страниц задаётся за один раз. Латинский – по несколько страниц. На первом курсе они работают, как санитарки (вся группа ребят). На 2-ом – фельдшерами, на 3-ем – врачами. Только на 4-ом и 5-ом специальные дисциплины.
Мы учились в тяжелые года, и ничего подобного не было, и я никогда не слыхала от вас (вообще и в прессе об этом ничего не говорится) о загруженности студентов вследствие перегруженности программ.
Ида на вечернем отделении химии Менделеевского института. Виктор – аспирант московского института, тут же держал и в аспирантуру. Я прошлый раз перепутала: он – начальник лаборатории, (как-то у них называется по номерам), а был начальником группы.
Воля работает прорабом в Вишняках (2 часа на поездку). Работать тяжело, как и везде. Взаимоотношения терпимы.
Нина в том же институте, в какой-то лаборатории завхозом. Выбрана – цехкомом (кажется так?). Она одна из всей семьи на службе чувствует себя, как рыба в воде; работа «не бей лежачего», как говорил когда-то мой В. И.
Читаю я много, но достать книги, которые хочется прочитать, всегда кем-то взяты: настолько, значит, они популярны. (По радио – о Пушкине…)
У меня было воспаление глазной оболочки. Пришлось обратиться к врачу. Помогло. Теперь опять к ней надо идти, чтобы проверить глаза и прописать очки. Я, ведь, иногда не выхожу никуда, и для меня это целое событие. Меня надо всегда «сопровождать». Конечно, в этом, видимо, сказывается и моя мнительность, и излишняя нерешительность, но преодолеть эти «милые» качества не могу. Понимаю, конечно, какой вред себе приношу…
Больше всего утешение приносит мне наша проказница: что за милый ребёнок!
Жаль, жаль, что у Мишы так тяжело всё получилось! Но она так ещё молода: будут, если захотят, как и его бабушки – целая дюжина!
Мне кажется, тебе писала Мила о студенте Борисе Волкове. “ Это был друг нашего Боречки. Оба, и с ними наша Мила составляли такое чудное трио. Он всё ещё в больнице, но начал уже говорить. Врачи говорят, что поправится окончательно. Все говорят, что он обязан своим выздоровлением лишь потому, что попал в Люберецкую больницу, какую-то привилегированную, где отличные врачи, а, если бы в нашу, то был бы уже у праотцев. Мы все переживаем, как за своего родного. Он – студент, где и Ида. Но теперь, конечно, у него уже год пропал. Интересно, что выяснит следователь. Говорят, что уже нашли того парня, который нанёс ему раны в вагоне железнодорожной электрички, и потом выбросил его на рельсы… У Бори Волкова есть уже невеста. Он сам служит (тоже в институте), по-моему, очень интересный, и очень, очень славный юноша.
На днях почти такой же случай на катке. Подобрали. Говорят, будет жив…
Ещё: на площадке вагона ограбили вчистую (деньги, документы) одного мужчину при… полном людей вагоне. Ну, что это делается? А все мои, ведь, ездят, даже ночью, на той же электричке.
Всех горячо целуем. Всего, всего лучшего и здоровья!
МОРЯ.
12.03.62 г.
МИЛАЯ ФАНЯ!
Очень благодарна тебе за поздравление меня со днём моих именин, и за сердечные пожелания. К сожалению ни мой организм, ни душевное состояние не откликается на от души сделанное…
Ну, да ладно! Возраст берёт своё. А за эти полтора года я схожу, видно, на нет. Воле так хотелось отпраздновать мой «день» по-домашнему, но торжественно, а я подвела: целый день пролежала: итак никуда не гожусь, а тут ещё грипп привязался.
Вся семья в гриппе. Сильнее всех я и Эллочка, у которой вдобавок краснуха; дня два побудет в яслях, что-нибудь прихватит, и снова дома (больше у нас). Завтра разрешили как будто в ясли, но надолго ли? Врач говорит: чуть не эпидемия кори, ну и снова здорово! Ребёнок замучился: все болезни пережила!
А у Иды почти нет заработка. Я, ведь, боюсь оставаться с Эллочкой. Если кто-нибудь дома, то я занимаюсь с ней, как когда-то бывало со своими. А оставаться одной – конечно, у меня и всегда-то сильно была развита мнительность, а теперь особенно. Виктор очень недоволен, что заработок Иды равен почти нулю (?!). Вспомнишь, какие же были хорошие мужья Коля, Витя, мой В. И…
Нина нянчится. Эллочка её любит. Но не такое отношение, как было у меня, какое, вероятно, у тебя с детьми, или, если тебе придётся нянчить внучат: всё в первую очередь им… Не знаю, правы ли были мы?
Взаимоотношения В. и Н. терпимы, даже, пожалуй, больше. Воля прекрасно, как и всегда относится к детям.
Я, типичная интеллигентка, до сих пор не могу привыкнуть к мещанству, вульгарности,… т. е. к тому, что другие, дожив до старости, никак не могут взять в толк. Стараюсь быть терпимой. Хозяйства, после своего Бореньки не отдала. Что в силах, делаю. Преимущественно работу «горничной» выполняю: от кухни отказалась на отрез. Газа ещё нет. Я уже писала тебе, что Воля зорко следит за моим здоровьем, и за отношением ко мне других. Внучки у меня заботливые, но они молоды,… а мы что, лучше были? Только сейчас охватываешь «былое», и за многое так горько, так стыдно…
Виктор не химик. У него мудрая какая-то специальность: никак не запомню: он, ведь, кроме авиационного института, ещё закончил
2-ух летние курсы по другой специальности (тоже с отличием), по которой работает и сейчас (на счётной машине «УРАЛ»). И тема для диссертации взята та же. Он не преподаватель, но, как специалист, приглашается читать лекции в Москве. Сейчас вернулся из командировки в Ленинград. Книгу, которую он издал, крайне необходима для тех, кто работает по этой специальности – учебник.
Да, у Светы тяжелые обязанности. Но она ещё так молода, что можно всё поправить. Я подумала, не устроит ли её переквалификация на журналистику? У неё как будто есть все данные для этой профессии. Нужна ещё фантазия.
Недавно Ида познакомилась с одним солидным журналистом. Он со «всей откровенностью», по его словам, изложил «страдный» путь человека, пожелавшего стать работником этой профессии. Ида сделала вывод, да и он акцентировал её внимание на главном: на талантливости, если нет, «затрут», вот хорошо, если есть протекция!
А какая зависть даже среди заслуженных, которым, кажется, некого бояться. Он очень много с ней говорил, касаясь всех сторон этой среды, работы и т. д. Моя внучка и нос повесила. Про речь и говорить нечего – самое главное. Ида и раньше беседовала с журналистами, когда была совсем ещё юной: говорили всё то же.
У нас трагические случаи не прекращаются: задавили, или сбросили коллегу у Воли, прораба. Завтра похороны. Кому-то «чиркнули» ножом по носу. И всё – электричка! Позавидуешь моей тишине.
Крепко все целуем вас, и семью Миши.
МОРЯ.
25. 04. 62 г.
МИЛАЯ ФАНЯ!
Поздравляю вас с праздником, и желаем здоровья, и всего, всего наилучшего, чего может дать жизнь. У вас, вероятно, уже настоящая весна, а у нас не разберёшь что: не то весна, не то – зима. Чтобы выйти на балкон, надевай шубу: внизу не такой гуляет ветер, как у нас на просторе. НО, всё-таки деревья начинают понемногу развёртываться, и показалась зелёная травка.
Какие у нас тяжелые условия жизни! Ужас! Я вполне понимаю, что захочется, хоть к чёрту на рога! Но как-то надо действовать – я бы всем посоветовала (Воля всё время твердит и об этом, и даже сердится) обязательно приехать к нам.
Милочка изменилась до неузнаваемости (как и мы с тобой): столько интересного и, главное, полезного найдётся для Светы, как учительницы.
Позондируем почву: авось и найдётся что-либо приемлемое, чтобы развязаться с вашим захолустьем. Рискните! А о том, как все были бы рады, и говорить нечего. Хорошо бы только в такое время, когда наша молодежь не разъехалась (отпуска). Есть и громадный плюс в вашей жизни: это свой дом, своя земля, свой сторож… А посмотри, что Иде приходиться переживать со своей соседкой, этой типичной мещанкой, хамкой; для того, чтобы не нарываться на скандал, надо молчать, и только молчать, иначе ничем не возьмёшь.
Мы живём отдельно, но… ребёнок стукает в пол, снизу спешат – мол «сыплется»: выйдешь на площадку, вытряхнуть хоть салфетку, высовывается «лик» из-за двери: нельзя пылить! А у тебя – сама себе госпожа! Но, конечно, это слишком маленькие плюсы, да они и не ценятся, пока не познаешь горшее.
Я тебе прошлый раз напутала, хотя это и совсем не важно: Виктор книгу свою не издал, а она была у него на рецензии, и её возвратили, чтобы он доработал.
Ида вчера ездила в Москву за продуктами. Не думай, что это так легко. Стоять приходится часами. Сегодня Нина отпросилась, поехала. Воле как-то по знакомству удалось достать сотню яиц по 90 коп. за десяток, а Ида – по 1 р.30 коп. Всё это с бою берётся. Здесь у нас этого нет. Там же достанет сырковой массы. Но куличей не будет. «Майские кексы» (куличи) так дороги, что не укупишь. Пока у нас нет, а мы привыкли встречать праздник по старинке, как наши деды и прадеды встречали, пасхальный стол напомнит далёкое, далёкое детство, но для молодых, конечно, лишь бы было вкусно.
Здоровье не важное: встаёшь и не знаешь, буду ли лежать целый день, или «топтаться».
В институте у Милочки профессора решили как можно строже проводить зачёты: никаких поблажек. А у неё и сейчас только одни глаза да нос остались, а платья сидят, как на вешалке.
Ну, до свидания? Ида карточку Светы прилепила куда-то на видное место: визитёры спрашивают – кто такая интересная девушка?
Крепко и горячо вас обнимаем, целуем. Всех успехов обоим.
МОРЯ.
После смерти бабуси письма тёте Фане и Свете писал – папа. Но в его письмах мало добавлений о внуках. Поэтому в этой книге продолжение публикаций СТАРЫХ ПИСЕМ РОДИТЕЛЕЙ – опускаем…
Часть 8
Свадьба Милочки
Ёлочке в 1962 году было всего два годика. Она, конечно, не помнит, как мы отмечали свадьбу Милочки. Но, поскольку все дальнейшие годы Стэллу и Милочку связывала не только родственная любовь, но и крепкая дружба, я здесь расскажу – как это было.
11.12.62 г.
ТЕЛЕГРАММА ДЗЕРЖИНКУ ИЗ БОЛЬШОЙ МАРТЫНОВКИ
ГОРЯЧО ПОЗДРАВЛЯЕМ МИЛОЧКУ ВОЛОДЮ УЗАМИ ГИМЕНЕЯ ПУСТЬ ОНИ БУДУТ ОЧЕНЬ КРЕПКИМИ ВСЮ ЖИЗНЬ НАДЕЕМСЯ ПОПИРОВАТЬ ЗОЛОТОЙ СВАДЬБЕ МОРЕ СЧАСТЬЯ БУКЕТ РОЗ КРЕПКО ОБНИМАЕМ ГОРЯЧО ЦЕЛУЕМ ВСЕХ
ФИРСОВЫ
Милочка с Володей Суховеровым познакомилась в институте.
Володя был единственным сыном среди сестёр: Катерины, Софьи и Зинаиды. Отца он не помнил. Может быть, потому, что он в семье был единственным мужчиной, его особенно окружали заботой и теплом.
Как развивались отношения Володи и нашей Людмилы, мы узнали позже, когда они уже бросили институт. Не знаю почему, но они долго скрывали, в основном от Володиной семьи, что встречаются. А, скрывая свои свидания, они убегали с занятий. В результате – хвосты, хвосты, хвосты…
Решив создать семью, они одновременно бросили институт.
Мы были рады, что Милочка выходит замуж по любви. Как отнеслись родные Володи, мы можем только догадываться. Семья Суховеровых жила в бараке. В одной комнате жила вся семья во главе с мамой. Причём, кажется, все сёстры были уже замужем. Когда на ночь стелили постели на расставленных раскладушках, пройти между ними было просто невозможно, так как вся комната превращалась в сплошную постель. И туда же Володя привёл после свадьбы Милочку.
В семье Суховеровых никакой свадьбы для молодых не устраивали. В нашей семье это событие было отпраздновано по – семейному.
Расписывались Мила с Володей в нашем посёлке Дзержинского, где Милочка была прописана и жила вместе с моими родителями. Но остаться жить здесь же, было также затруднительно, как и переехать в семью Володи. В комнате спали мама с папой, на кухне спала – бабуся.
Я хорошо помню Милочкину свадьбу.
Долго думали – из чего сшить белое платье. А потом неожиданно кто-то обратил внимание на занавеску на окне. На предприятии, в технических целях использовали капрон. Вероятно, кто-то выносил с предприятия куски капроновой ткани, и продавал желающим. Поэтому, капроновые занавески на окнах вместо тюлевых, висели не только в нашей квартире. Теперь не помню, из занавесок, снятых с окна, или из специально по этому случаю купленной ткани, мама сшила белое свадебное платье. Какая разница, из чего было сшито платье, если оно вышло торжественно нарядное.
В квартире накрыли стол. Мама, конечно, постаралась приготовить всякую вкуснятинку. В гостях были мамины соседи – Русины.
А вот, как мы с Витей выбирали подарок от нас, я помню хорошо. Мы объездили много магазинов. Денег, как всегда, не хватало на дорогой подарок. А дарить ерунду «для галочки» не хотелось. Наконец, в комиссионном магазине купили большой, во всю стену, тканый ковёр, на котором были изображены знаменитые «три медведя» Шишкина. Мы помнили, как совсем недавно нам Витин папа подарил на свадьбу ковёр, и как мы были счастливы, когда обвили им нашу кровать с трёх сторон в нашей коморке. И пусть этот ковёр с гобеленовым рисунком не был дорогим немецким ковром, мы верили, что этот подарок им понравится.
Не помню почему в ЗАГС с Милочкой и Володей никто не ходил. Мы с Витей тоже расписывались без свидетелей. У меня не было белого платья, также, как не было и колец… Всё тогда было проще, чем сейчас.
Когда молодые вернулись из ЗАГСа, все сразу же сели за стол. Когда выпили первые тосты, началась церемония подарков.
Свой подарок мы положили в обычный мешок, и спрятали его на кухне. Когда пришла очередь нашего подарка, Витя вошел в комнату с мешком за плечами, делая вид, что несёт что-то тяжелое. Затем мы заставили молодых щупать по очереди мешок и отгадывать – что там. И очень радовались, когда все долго не могли догадаться, что лежит в мешке.
Наконец, позволили им развязать мешок и достать и развернуть ковёр. Он был размером 2×3 метра. И, кажется, молодым наш подарок понравился.
Скромная, маленькая свадьба. Но мы с родителями сделали всё, чтобы Милочка с Володей запомнили её на всю жизнь.
Из Володиной родни никого не было. Кажется о том, что Володя женился, они узнали «пост фактум».
После свадьбы Милочка перешла жить в Москву к Володе.
Глава 4. 1963 год
Часть 9
Каменец-Подольский
Каждый год мы ездили весной на Украину, а осенью в Белоруссию. Это были незабываемые поездки: сначала с грудными детьми, собаками, палатками, примусами и сковородками, позже – с маленькими внуками и всё теми же причиндалами. Это то, что касается поездок на машине, а в этот год, когда мы были ещё «безлошадными», мы добирались на поездах и автобусах…
Почему Украина и Белоруссия? Ну это очевидно: на Украине, в Каменец-Подольском жила Витина мама, а в Бресте – Батя.
Все поездки осуществлялись в одни и те же сроки. Весной мы использовали майские праздники, присоединив к праздничным дням все отгулы и, если их не накопилось, то брали несколько дней за свой счёт. А осенью – ноябрьские праздники. Мы ездили в Брест.
С Батей было проще – он был на нашей свадьбе, а вот с Витиной мамой и сестрой были сложные отношения. Вера Николаевна и Анатолий Евстафьевич разошлись ещё в годы войны. Он просто к ней не вернулся.
Как мы уже рассказывали раньше, Виктор, будучи одиннадцатилетним мальчишкой убежал к отцу на фронт и тоже больше к матери не вернулся.
Она приезжала к нему в Дзержинку, когда он уже начал работать и жил в общежитии. Но это не наладило их отношений до уровня теплоты и доверия. Витина мама упрекала его за то, что он их бросил. Они, т. е. мама и сестра Рита считали, что Витя все эти годы купался в довольстве и достатке, променяв их на сытую и, как они предполагали, богатую жизнь.
Хотя Батя регулярно им помогал, и высылал посылки с отрезами тканей и подарками для Риты. В общем, они считали Виктора предателем, и не могли этого простить ему всю жизнь.
Кроме того, было и еще одно событие, которое наложило ещё более негативный отпечаток на их отношения – это наша свадьба. Виктор долго думал, как выйти из этого положения и ничего не придумал… Если позвать маму, Батя обидится и не приедет. И, хотя Вера Николаевна очень хотела увидеть Остапыча,
Виктор предполагал, что ничего хорошего из этого не получится, и пригласил только отца. Матери он даже не сообщил, что женится. Об этом они узнали от моих тёток, которые проживали тоже в Каменец-Подольском. Обиды выросли в кубе.
Тем не менее, мы получили письмо с поздравлениями и приглашениями приехать в гости.
Сразу же воспользоваться приглашением мы не могли по целому ряду событий. Мы поженились в ноябре 1959 года. Летом 1960 года, 22 июня погиб мой брат. В августе я сдавала приёмные экзамены в институт и была принята в Менделеевский химико-технологический. А 27 августа я родила маленькую Ёлочку. Зимой работала, и училась. Но всё пережитое наложило на меня такой тяжёлый отпечаток, что нервы не выдержали, и, правда с опозданием, но случился нервный срыв, и я попала в больницу – местное физиотерапевтическое отделение. Экзамены в весеннюю сессию я не сдавала, и пришлось брать академический отпуск…
Слева – Коля, Рита и Наташа,
Справа – Виктор, Ираида и Стэлла,
В середине – Иван Алексеевич и Вера Николаевна.
Ёлка, баба Вера и Наташа
В этом году я приехала в отпуск, в Каменец-Подольский, в первый раз… Мы взяли с собой Ёлочку. Мою очередную беременность не особенно было заметно.
Отпуск надо было где-то проводить, и мы решили поехать к Витиной маме, бабушке Вере. Она рада была нашему приезду…
Да, и, кроме того, мы никогда не были обузой в материальном плане. Мы взяли себе за правило – никогда не жить нигде за чужой счёт. Мы привозили с собой продукты – столько, сколько могли увезти на себе. Кроме того, мы всегда рассчитывали деньги так, чтобы в наш приезд бабушка Вера не тратила бы на питание ни копейки.
Мы вместе с ней, а иногда и только сами, ходили на привоз и покупали и мясо, и овощи, и фрукты. Любили ходить по магазинам и выискивать недорогие вещи, которые покупали себе, чаще это была какая-нибудь посуда: стаканы, фужеры, стопки. Хотя они были из простого стекла, их форма или рисунок были настолько оригинальными, что мы с удовольствием их приобретали. А посуду я любила очень.
Мы ехали на Украину поездом. Я не помню, кто нас встречал, знаю только, что Вера Николаевна ждала нас дома.
Дом – это старое холодное сооружение из крупного камня, рассчитанное на две семьи. Но в доме жило несколько семей, т. к. заселены были и полуподвальные помещения. Вход к семье Дудко был со двора. По каменным ступеням надо было подняться на широкое крыльцо, откуда вело две двери в сени одной и другой квартир.
Из сеней или, правильнее сказать – коридорчика, дверь направо вела в верхнюю половину дома (это квартира Веры Николаевны), состоявшую из трех комнат. Поскольку кухни не было, первая комната была приспособлена под неё. Справа стоял в углу – баллон с газом. Рядом – плита, потом столик для готовки. Не помню что стояло в середине комнаты – то ли печка, которой никогда не пользовались, нет, скорее всего, большой стол, на котором стояли кастрюли, мылась посуда и т. д. Да, именно – стол… За столом вдоль стены стояли вёдра с водой, помойное ведро, в которое бегали ночью по нужде и ещё какая-то хозяйственная утварь.
А печка, действительно была в углу. И обогревала она все остальные комнаты тоже, выходя в каждую из них одной из своих сторон.
В дальнем левом углу кухни стоял холодильник.
Из кухни – входили в столовую, справа – окно, выходившее на двор, напротив двери, у стены – сервант, а дальше – диван, на котором спала Вера Николаевна, когда приезжали гости. Посредине комнаты стоял стол, который можно было раздвинуть, и усадить за ним кучу гостей.
И, наконец, последняя комната – спальня Веры Николаевны. В углу стоял разложенный диван. По левой стене – шкаф с книгами. В основном это были учебники по географии, которую преподавала Витина мама. По моему было ещё трюмо, но точно не помню. Окно выходило на улицу. Через дорогу располагался старый заросший парк. Высокие разросшиеся деревья диких каштанов и грецких орехов. В парке петляло множество узких корявых тропинок, ведущих к крутому берегу реки – Смотрич, впадающей через несколько километров в Днестр, по которому до 1939 года проходила государственная граница.
Окна в доме никогда не раскрывались, и были упакованы старой потемневшей от времени и пыли ватой, поверх которой были разложены ёлочные игрушки. Нас поселили в этой комнате. Поскольку открывать окна не полагалось, мы открывали форточки. По утрам в них просачивался свежий воздух из парка, и вместе с ним – монотонное гуканье горлиц – диких голубей.
В этом доме прошёл кусочек Витиного детства на Украине.
И все последующие наши приезды в Каменец-Подольский были вместе с детьми. Так что всё, что здесь вспоминается, имеет прямое отношение и к Ёлочке.
Я не могу жаловаться на Веру Николаевну. Мне повезло. Со свекровью жить не пришлось, кроме коротких встреч во время наших приездов. При Вите она вела себя больше задумчиво, чем агрессивно. Но, когда я оставалась одна, она спешила выговориться, и выплескивала все свои горькие обиды. Я пробовала что-то возражать, оправдываться, но она не слышала меня – так велика была её материнская боль, может быть, частично обоснованная. Все мы были в юности, да и в детстве тоже, немного жестоки по отношению к близким. Все свои обиды, которые Вера Николаевна и Рита накопили на Остапыча, они перенесли на Виктора, и при случае как-то пытались это показать…
Ну, это всё я рассказала для того, чтобы обрисовать обстановку, тем более, что она не менялась год от года. И каждый раз, когда мы приезжали на Украину, мы заставали одно и то же. Здесь ничего не менялось…
В памяти об этих поездках у меня остались самые тёплые впечатления. Может быть потому, что я прожила в детстве несколько лет в Киеве, и сама атмосфера Каменец-Подольского навевала на меня уйму неосознанных воспоминаний.
Выше улицы Шевченко, на которой стоял этот старый дом, располагалась ещё одна улочка, а выше – ещё одна. И весь этот район был разбит на кварталы, разделёнными друг от друга тротуарами и не широкими дорогами, вымощенными не асфальтом, а брусчаткой. Камни были по краям иссечены временем и ручьями, сбегавшими во время дождей сверху – все эти улочки тянулись куда-то вверх. И каждый камень брусчатки в середине был отполирован миллионами ступней, прошедших по ним за их вечность.
Мне казалось, что от каменных покрытий тротуаров исходит тепло, а в солнечную тёплую погоду, наверняка так и было. И когда я вспоминаю Каменец-Подольский, закрыв глаза, я вижу перед собой эту улочку, слева от нашего дома, по которой я ходила в магазин, именно эту и эти тёплые камни. И у меня возникает до щемящей боли желание пройти по этим камням босиком, ощутив их теплоту так, чтобы подошвами ног вспомнить далекое прошлое…
И ещё мне запомнились в Каменец-Подольском привозы. Каждую субботу, и воскресенье, из всех пригородных сел, а иногда, и из дальних, из смежных областей Украины, из Бессарабии, из Приднестровья, из Молдавии – в город съезжались крытые грузовики с товарами. Это был самый дешёвый рынок промтоваров.
Почти в центре, на майдане, расположился рынок, состоящий из двух больших территорий. На одной располагались крытые павильоны: рыбный, мясной и молочный. А на свежем воздухе протянулись рядами прилавки с навесами. Там продавали овощи, фрукты и т. п. товары. В выходные и праздничные дни продуктов продавали столько, что мест на прилавках уже не оставалось, и рынок распространялся по земле – везде, где только было можно, так что приходилось перешагивать через сумки и мешки с овощами.
На второй половине рынка, представлявшей собой – большую пустую площадь, в будни было пусто, стояло лишь небольшое количество грузовых и легковых машин. Зато в дни привоза там тоже было не протолкнуться.
Сельские машины занимали места вдоль всего периметра забора и рядами по площади. Перед машиной устанавливались колья, к которым привязывали верёвки. Это было ограничением для площадки, на которой стелился брезент, и выкладывались товары. Чего тут только не было: трикотаж модный, бельё, посуда, домотканые ковры из Молдавии, импортные товары и т. д. и т. п.
Учитывая, что в Москве такого обилия не было, мы ходили на этот рынок в дни привоза, как на выставку. У нас всегда была с собой небольшая сумма денег, ассигнованная для покупок. Но сумма была, как правило, небольшая, а купить хотелось – и то и то… Поэтому мы очень долго ходили по этому привозу, пробиваясь сквозь толпу поближе к машинам и высматривали и приценялись… И, наконец, мы что-нибудь покупали себе, а чаще – детям. Я помню, как в одну из поездок именно здесь мы с Витей купили себе болоньевые плащи, которые только вошли в моду.
Не менее любопытными были походы на продуктовый рынок. Когда мы приезжали в Каменец-Подольский, все расходы на питание мы брали на себя. Но на рынок мы ходили с Верой Николаевной. Она учила меня выбирать продукты, а я расплачивалась. Но картина «выбора» продуктов напоминала эффектную сцену из жизненного спектакля.
В мясном павильоне прилавки были закрыты с внешней стороны стеклянными витринами, на которых сверху были наложены куски мяса. Вера Николаевна сначала несколько раз проходила вдоль прилавка туда и обратно, в толпе таких же медленно двигающихся женщин, а иногда и мужчин. Присмотрев то, что показалось достойным вниманием, бабушка Вера коршуном кидалась к прилавку, и запускала всю пятерню в кусок мяса. Но, т. к. кидалась к этому куску не только она, в мясо вцеплялась нередко и чужая рука какой-нибудь тётки. Тогда начинался спор, кто первый выбрал этот кусок. Наконец, овладев добычей, бабушка Вера начинала его щупать в полном смысле этого слова. А в процессе ощупывания бабушка начинала торговаться… В конце концов, ей удавалось немножко выторговать стоимость покупки, и мясо отправлялось в сумку.
Но самой любопытной процедурой была покупка сметаны. В молочном павильоне на открытых прилавках были выставлены баночки с деревенской сметаной такой густоты, что ложечки в них стояли перпендикулярно, не опускаясь вглубь банки.
Вера Николаевна начинала с крайней селянки, спрашивала – "А почём ваша сметана?" и протягивала ей руку тыльной стороной вверх. Селянка мазала ей по руке сметаной. Бабушка медленно слизывала эту сметану с руки, закатывала глаза в раздумье вверх, потом в сомнении качала головой и… переходила к следующей продавщице. И так она проходила вдоль всего ряда.
Я каждый раз думала, что она должна была, после такого количества проб, объестся сметаной на всю жизнь…
Но нет, этот спектакль повторялся каждый раз, и всё в той же последовательности. Наконец, когда сметанный ряд кончался, Вера Николаевна уверенно направлялась к одной из селянок, и говорила мне – "Вот эта сметана самая лучшая". И мы покупали одну или две банки густой вкуснейшей сметаны.
Потом мы так же выбирали творог и яички. На открытом базаре мы докупали фрукты и овощи. Их продавали кучками, на десяток. Молодая картошка была очень дорогая, и продавалась тоже кучками.
Закупив всё это, мы проходили к дальней досчатой стене базара, вдоль которой расположились продавцы с живностью. Бабушка выбирала кур… Ей их показывали, держа за лапы, головой вниз. Курица била крыльями, но её держали крепко, и вырваться она не могла. Бабушка щупала курицу, заглядывала в её жопку, определяя не жирная ли она от старости, затем опять длились торги… Причём оценка курицы бабушкой и торговкой была настолько противоположной, что я по наивности думала, что зачем покупать такую плохую курицу, как говорит бабушка? Наконец, торговка обиженно умолкала, и отворачивалась. Бабушка Вера отходила в сторону, а через некоторое время возвращалась и спрашивала – "Ну так как уступишь за эту дохлую курицу?" Ей уступали… И курица запихивалась в верёвочную сетку, в которой ей было очень неудобно…
С тяжёлыми сумками мы возвращались домой с победой…
Когда я ходила одна на рынок, или с Витей, я не торговалась.
Во-первых – не умела, а во-вторых стеснялась, не знаю почему, но меня смущала уверенность торговок. Кроме того, русских там не любили. Часто могли просто не ответить на вопрос и отвернуться, если спрашивали по-русски. У бабушки уже выработался местный акцент и слова перемежались русские с украинскими. А мы с Витей были настоящими кацапами…
В Каменец-Подольском много исторических мест. Это и Старый Город, расположенный на другом берегу речки Смотрич. И Старая Крепость, сохранившаяся на высоком холме, может быть, горе…
Особенно сильное впечатление на меня произвели рассказы о том, как немцы во время войны производили массовый расстрел евреев. Их вели через весь город, на окраину, где раскинулся широкий и глубокий ров. Евреи шли нескончаемой вереницей, покорно, понуро, поддерживая друг друга. Им не на что было надеяться. Они были обречены. Говорят, охраны было немного. Немцы патрулировали по обеим сторонам колонны на большом расстоянии друг от друга. Тем не менее, никто из движущейся толпы не пробовал бежать или сопротивляться.
Рассказывают, что немцы обратились к местным богатым евреям, и предложили заплатить выкуп за Каменец-Подольских евреев. Было собрано много золота и других драгоценностей. Но немцы обманули. Золото взяли, но вместе с ним арестовали и местных.
