Kitabı oku: «Чужие письма. Истории о любви, подслушанные на скамейке», sayfa 3

Людочка

Начальник производственного отдела, Сидоров Николай Николаевич, молодой, симпатичный мужчина, чуть лысоватый, прямой, как корабельная мачта, с темными масляными глазами и чувственным ртом, проводил ежедневную пятиминутку. Затянулась что-то его пятиминутка, замахрилась рваными кружевами слов, частоколом цифр и недовольными взглядами подчиненных. А подчиненные-то сплошь одни бабы: молодые и не очень, красивые и страшненькие, беленькие и рыженькие, а то и вовсе крашеные-перекрашенные. Разные, одним словом…

«Мой гарем», – любил повторять начальник производственного отдела в сугубо мужской компании в свободное от работы время. Правда, времени свободного у него маловато было: приходил на работу раньше других и уходил позже всех.

– Ты бы хоть шторы отдергивал, конспиратор, – частенько выговаривала ему, то ли смеясь, то ли пытаясь за смехом скрыть свое раздражение и горечь его секретарша, Людочка, женщина незамужняя, успевшая уже разок сходить замуж и развестись еще до знакомства с начальником производственного отдела, а теперь пребывавшая с ним в весьма близких отношениях. Слишком близких. Почти родственных…

Вот и сегодня, заскочив перед пятиминуткой в кабинет шефа, Людмила увидела плотно задернутые светло-коричневые шторы и с раздражением затянула свою обычную песню.

– Ну и с кем ты здесь вчера развлекался? Хоть бы занавески утром отдернул…

– Забыл, – смеясь, отвечал Николай Николаевич, – ну забыл про шторы, забыл, а ты, как всегда, начеку… Глазастая ты моя.

Начальник властно притянул Людочку к себе.

– Вот хоть бы раз осталась со мной после работы. Ведь совсем свободного времени нет. Совсем… Работа… Мать ее…

– Вот и работай, – отстранилась Людочка, – а диван с начальником и без меня есть кому разделить… Тебе же все равно, с кем. И как… Лишь бы баба была… И не противно?

– Остынь, малыш. – Николай Николаевич чмокнул Людочку в заалевшую щеку. – Лучше у Валентины отчет июньский забери, что-то она там опять напортачила.

– Отчет-то я заберу, только сколько можно за всеми исправлять и подчищать. Мне за это не платят. Я же всего лишь сек-ре-тар-ша.

– Любимая секретарша… Чувствуешь разницу?

– Ага, чувствую, – пробормотала Людочка, теребя край шелковой, давно не стираной шторы, – утром еще почувствовала, когда к конторе подъезжала и окошко твое занавешенное увидела… Так кто ж у тебя вчера оставался? Валька? Ну и гадина.

– Кто?

– Кто-кто… Она… Гадина… А ты – гад!!!

– Да успокойся ты… Если женщина просит…

– Ну, ну… Просит… Продолжай…

Людмила со всего маху шибанула дверь и выскочила в коридор.

– Люд, чего буянишь, ишь, раскраснелась… Ну прям солнышко красное… Начальник что ли обидел? А говорят, ты у него в любовницах ходишь.

Проходивший мимо Алексей, агент по снабжению, давно положил глаз на пышнотелую, разбитную и незлобивую разведенку.

– Не любовница, а любимая секретарша, – с вызовом повторила Людмила слова своего начальника, – чувствуешь разницу? Ступай, куда шел. На пятиминутку опоздаешь…

Пятиминутка, скрипя и пробуксовывая, подходила к концу.

– Цели намечены, задачи определены, – привычной шуткой завершил затянувшееся совещание начальник производственного отдела, – за работу, товарищи!

«Гарем», посмеиваясь и перешептываясь, потихоньку возвращался на боевые позиции.

– Валентина, – строгим голосом окликнул Николай Николаевич высокую, рыжеволосую красавицу, – зайди ко мне.

Та, не обращая внимания на завистливые, понимающие взгляды сотрудниц, приветливо улыбнулась начальнику, хмыкнула и, вильнув широким задом, обтянутым светлым джерси, скрылась за дверью кабинета.

– Гадина, – прошипела ей вслед Людмила.

Да, не задался у Людочки сегодняшний день, не задался… Эти не задернутые шторы и разлучница Валентина с дурацким отчетом, затянувшаяся пятиминутка и вихрастый Алексей с его подначкой. И чего ходит… Улыбается…

Слезы наворачивались на глаза, горло стискивала жгучая обида, а сердце Людочки замирало от ревности и тоски. И весь день, как в тумане.

Но работа есть работа… Сжав зубы и скрепя сердце, Людмила полдня колдовала над отчетом, который запорола новая фаворитка. Правда, забирая утром бумаги у рыжеволосой красавицы, Валентине все же нагрубила. В конце рабочего дня заглянула в кабинет шефа. Швырнула папку с отчетом на массивный канцелярский стол, покрытый толстым матовым стеклом. Разноцветные маркеры, которыми Николай Николаевич любил чертить производственные схемы и графики, с веселым стуком скатились со столешницы на пол.

– Так тебе и надо…

Людочка снова шибанула дверь и, успокоенная, покинула стены любимой конторы…

– Вот, – Людмила аккуратно положила на стол начальника исписанный красивым мелким почерком белый лист бумаги. – Подпишите.

Внизу, чуть правее подписи, листок украшали несколько маленьких расплывшихся темных пятен. Следы Людочкиных слез.

– Что это?

– Заявление. Я ухожу… Совсем.

– Сдурела что ли? Куда?

– Не знаю еще… Просто… Ухожу!

– Так, – пробасил Людочкин начальник, – бунт на корабле? Колись, что случилось?

– Случилось? Да ничего не случилось… Надоело… Видеть ни тебя, ни твоих девок больше не могу… Обрыдло все… Подпиши…

Николай Николаевич хмыкнул, взял ручку и бережно, стараясь не задеть темные пятнышки возле Людочкиной подписи, поставил свою.

– Ступай! Все равно никуда не денешься…

 
                                          ***
 

– Валюш, попробуй варенье. Брусничное с яблоками, – Людочка аккуратно разливала душистый, крепко заваренный чай в тонкие, почти прозрачные чашки, – и печенье бери, не стесняйся… Вкусное. Сама пекла.

Бывшие соперницы, случайно столкнувшиеся возле модного бутика, сидели теперь за небольшим столом на уютной, пахнущей сдобой и ванилью, стильно обставленной Людочкиной кухне. Сплетничали.

– Леш, – окликнула Людочка мужа, на минуту заглянувшего на кухню, – чай с нами пить будешь? С вареньем.

Алексей, на ходу чмокнув Людмилу в модно подстриженный затылок и смачно захрустев свежей печенюшкой, пробасил: «Спасибо, солнышко, вы уж тут без меня… А я поработаю еще немного…»

– Любишь его? – тряхнув рыжей, чуть тронутой сединой гривкой, шепнула Валентина.

– Люблю? – выдохнула Людочка. – Наверно, люблю… Хотя… Привыкла… Сидорова я любила… Сидорова… По-настоящему. Не как вы, «за банку варенья и пачку печенья…»

– Да ладно тебе… Варенье… Печенье… Мужик-то какой был… Эх! – Валентина повела все еще роскошными плечами. – Было время…

– Было… Это точно… Как он? Что? Не знаешь?

– А ты? Разве ничего о нем не слышала?

– Нет… Уволилась тогда, как отрезала…

– Женился Сидоров… Давно… Как только контору нашу разогнали, так сразу и женился.

– Да ты что… Женился? Охомутали все-таки… И кто ж та счастливица?

– Нинку из машбюро помнишь? Ну, моль такая блеклая… Шепелявила еще немного… Глазки узенькие…

– Ой, глазки помню… И вправду, узенькие…

– Сидит теперь наш Николай Николаевич на даче, картошку с Нинкой выращивает. Огурчики. – Валентина отпила из красивой чашки глоток чая и зачерпнула из вазочки полную ложку варенья.

Людмила, задумавшись, старательно размешивала в чашке давно уже растворившийся сахар. Молчала.

Громко хлопнула входная дверь.

– Куда это твой Лешка, не попрощавшись, подался? – обиделась Валентина.

– Не переживай, попрощаешься еще, успеешь. Минут через двадцать вернется, он за сыном в местный ДК пошел. – Губы Людочки растянулись в счастливой улыбке. – Наш Колька туда на бальные танцы ходит, на английский и рисование.

Ложку брусничного варенья до открытого рта Валентина так и не донесла. Поперхнулась.

Искусство кройки и шитья

Вот только и слышишь отовсюду: «Жди, надейся, все образуется, все еще будет. Придет и на твою улицу праздник… Будешь и ты счастлива». Ага, думаю, придет… Дождешься… Я этого счастья смолоду жду…

Замуж я рано вышла. Школу только закончила. Сразу же забеременела, родила. У меня два парня, погодки. Жили с мужем, как все: работали, праздники отмечали. По выходным в гости ходили, в кино. Редко, правда. Все-таки двое детей. Кормить, поить надо, воспитывать. Когда мальчишки стали взрослеть: девочками интересоваться, курить да выпивать пробовали, – муж сбежал. Не мог справиться с повзрослевшими детьми. Растерялся. Одна я за своих парней воевала. Сколько слез пролила, сколько раз сыновей из милиции вытаскивала – не счесть. А уж в школе просто дневала и ночевала. То к завучу меня вызовут, то к директору. Пришлось ребят в ПТУ отдать. Тогда там и стипендию платили, и обедами бесплатными кормили. Все мне подмога. Да и за детьми мастера присматривали. Не так, как в школе…

Чтобы выжить, открыла курсы кройки и шитья… Но поначалу желающих было мало. Никто не хотел учиться шить. Ведь время такое настало, что в магазинах и на рынке даже слона можно было купить, не то что платье готовое или юбчонку какую-нибудь. Только бы деньги были. А потом, после кризиса ко мне вдруг народ повалил. Женщины разного возраста и социального статуса: разведенки, одинокие матери, безработные.

И среди них один мужчина – Славик. Очень уж он хотел научиться шить рубахи и брюки. Не мог ничего подобрать для себя ни в магазине, ни на рынке. Фигура у него была нестандартная. Ноги короткие, сильные. Сам коренаст и широк в кости. Роста небольшого. Джинсы ему всегда приходилось не просто подгибать, а отрезать по длине, а в поясе, наоборот, расставлять. Вот он и пришел в наш полуподвал, где я за очень скромные деньги арендовала небольшую комнату для занятий. Странно и смешно было видеть этого взрослого мужика среди такого количества разношерстных, молодых еще баб.

Мои слушательницы все до одной на него запали. И не мудрено: на правой руке кольца у него не было. Сам он мужичок старательный, аккуратный, услужливый. Кому швейную машинку наладить, кому тяжелую сумку до остановки донести, а кому и по дому помочь – никому не отказывал. Мне даже ремонт на кухне сделать помог. Моих парней ведь не допросишься. С ремонта этого все и началось.

– Марусь, – говорил мне Славик, разглаживая воздушные пузыри под только что наклеенными обоями, – что ты одна мыкаешься? Ребята у тебя уже взрослые. Вон лбы какие вымахали, – кивал он на фотографию моих мальчишек, кнопками на стене пришпиленную. – Почему замуж не выходишь?

– Да за кого замуж-то… Всех уж разобрали давно… Вот разве что за тебя, – хохотнула я.

– Ну хоть и за меня… Я человек спокойный… Непьющий… Работящий.

– Да все вы непьющие, когда спите… А ты-то, ты почему один?

– А я и сам не знаю, один или не один. Ушел я от своих… Достали совсем… Замучили…

Я молча накрывала на стол. Поставила вазочку с карамельками, сушки. Тортик у меня припасен был. Вафельный. Заварила чай. Слушала…

Славик, оказывается, тоже рано женился. Как только вернулся из армии, так сразу и женился. Девушка, которая ему в армию писала, не дождалась солдатика, вот он в отместку и женился на разведенной соседке, на шесть лет старше себя. Взял ее с дочкой. Девчонка как раз в первый класс собиралась идти. Сейчас уже невеста. Ленивая, говорит. Такая же, как и ее мать. Был он для них и нянькой, и прислугой, и добытчиком. Жена не работала, дочь воспитывала. А он вкалывал. Нет, Славик не жаловался. Просто рассказывал, как есть. Но я поняла тогда, что тяжело ему, с нелюбимой-то. А человек он совестливый, вот и тянул лямку. Не бросал их. До поры до времени… Да, видно, выдохся…

Славик не спеша прихлебывал остывший чай, с шумом разламывал сушки, раскраснелся от воспоминаний. Вздыхал. Жалко мне его стало. В тот вечер он у меня и остался. Благо, ребята мои в трудовом лагере были, деньги на музыкальный центр зарабатывали.

Эти три летних месяца стали самыми счастливыми в моей жизни. Все свободное время мы со Славиком проводили вместе. Я хоть и жила до замужества всего в нескольких километрах от славного города Владимира, в поселке с ущербным названием Бараки, но ездила во Владимир нечасто. Некогда было. А с мужем что: дом – работа; работа – дом; только иногда с детьми куда-нибудь выбирались. Да еще на рынок. Вот и все знание города. Со Славиком же мы все окрестности облазили, Владимиро-Суздальский заповедник вдоль и поперек исколесили. Успенский и Дмитриевский соборы вблизи рассмотрели, церковью Покрова на Нерли любовались, в Боголюбском монастыре побывали. В выходные до самого вечера на Клязьме пропадали. Купались, загорали, шашлыки жарили. А однажды даже в «Брайт-клуб» забрели. Шоу со стриптизом смотрели. Забавно было.

Но больше всего мне одна выставка понравилась, в Троицкой старообрядческой церкви, что рядом с Золотыми воротами находится. Особенно стенды мастерской «белой глади», да «владимирского шва». С ума сойти можно, как в старину белошвейки вышивали, какую красоту творили. Сейчас вряд ли кто так сможет. Вот бы попробовать. Загорелась я тогда.

А когда мы с выставки выходили, у Золотых ворот наткнулись на веселую свадебную толпу. Там всегда молодожены фотографируются. Все нарядные, молодые, красивые. Невеста в воздушном, ну просто умопомрачительном кипенно-белом платье со шлейфом. Два маленьких мальчика и две крошечные девочки аккуратненько поддерживали шлейф, чтоб не запачкался. Прям как на картинке. На голове у невесты – веночек из мелких белых и кремовых розочек. Кажется, флердоранж называется. Перчатки длинные, до локтя. Туфли золоченые из-под платья выглядывают… Счастливая… Улыбается…

Позавидовала я тогда и шумной толпе, и молодости невесты, и ее свадебному наряду. Я, когда замуж выходила, сама сшила себе маленькое светло-голубое платьице, чтобы и после свадьбы его можно было носить, а не хранить как реликвию в шкафу. Позволить роскошное платье и шумную, многолюдную свадьбу родители мои не могли. Жили мы скромно. Одно слово… Бараки… Вы знаете, каково это живется, когда у тебя в паспорте, в графе «место рождения» написано: Бараки…

Вот и захотелось мне такой же пышной свадьбы и такого же платья со шлейфом. Затаилась я. Купила потихоньку от Славика материал и украдкой стала шить. Долго шила, наверно, месяца полтора. Лиф белой гладью вышила, бисером отделала. Совсем как в музее. А в тот день, когда свадебное платье было закончено и после последней примерки упаковано в чехол и спрятано в шкаф, позвонила его жена:

– Это вы – Маруся? Здравствуйте.

И такой грязью меня стала поливать, такие гадости наговорила… Вспоминать страшно. Материлась, проклинала, грозила. Я не знала, как себя вести, как реагировать на ругань, что делать. Только молчала в трубку и слушала противный, визгливый голос Славиковой жены. А у самой комок в горле застрял. Потом аккуратненько положила трубку на место и заплакала…

Вечером пришел Славик. Я уже совладала с собой. Ничего ему не сказала. Накормила ужином. Вместе посмотрели телевизор, мой любимый сериал про прокуроршу, которую Ковальчук играет. Спать стали укладываться.

Тут я ему и говорю: «Славик, а давай распишемся, свадьбу сыграем. Сколько можно в грехе жить? Я уже и платье свадебное сшила, красивое. Хочешь, покажу».

Славик будто окаменел. А потом откашлялся и говорит:

– Ну, что ты, какая свадьба… Я же и не развелся еще.

– Так разведись.

Славик замолчал, к стенке отвернулся и сопит.

– Вот что ты сопишь?.. Ты у меня уже почти три месяц живешь. Муж, не муж. Любовник, не любовник… Сожитель! А скоро мальчишки вернутся. Что я им скажу?

– Ну, не могу я развестись, – Славик вскочил с кровати и стал натягивать джинсы, – не могу…

Вот это кино, думаю… Развестись он не может… А голову мне морочить – может… Ночью про любовь говорить, разные слова ласковые шептать, руки целовать, грудь – может. И рубашечки, да трусы-шортики, которые я ему понашивала, носить тоже может. А развестись – нет, не может.

– Не могу, – обреченно повторил Славик, – она сказала, что убьет тебя…

Я даже не испугалась.

– Где ж она у тебя три месяца-то была, почему до сих пор не убила?

– У матери, в деревне гостила. С дочерью. Там молоко, яйца свежие, воздух…

– Ну, конечно, – вспылила я, – а мне свежий воздух не нужен. И молоко свежее, и яйца… Я и так проживу… И мужика мне не нужно… А она от забот отдохнула, вернулась, и муж к ней под бочок, обстиранный да ухоженный. Туалетной водой благоухает.

Славик молча собирался.

– Куда ты? К ней?

Славик в ответ только рукой махнул, потом сказал: «Пойду я», постоял на пороге, вздохнул и ушел…

И вот уже полгода от Славика ни слуху, ни духу. Не звонит, на занятия не приходит. И жена его в эфире больше не появляется. Значит, к ней и вернулся…

А платье мое, роскошное, свадебное, гладью вышитое, так и осталось висеть у меня в шкафу. Дожидаться неизвестно чего.

Весна в Архангельском

Травмированная в молодости спина болела нещадно. И ни таблетки, ни растирания уже не помогали. Маринка, соседская девчонка, первокурсница мединститута, пытаясь облегчить мои страдания, приволокла откуда-то разогревающую мазь для лошадей и пыталась меня «реанимировать».

– Тетя Люба, это точно поможет, – приговаривала, старательно массируя мою измученную спину, будущая медичка. – У нас на курсе все ребята ею пользуются. Супер! Заживает все быстро, как на собаке… Ой, – хохотнула Маришка, – как на лошади… Правда…

Да, на собаках и лошадях, может, и заживает. Но мне, чувствую, без врача уже не обойтись. Маринка набрала 03 и побежала на кухню готовить чай. Ловко у этих молодых все получается: спину натерла, скорую вызвала, чай заварила. Даже печенюшек каких-то напечь успела, пока мы скорую дожидались.

Немолодой фельдшер, поминутно чертыхаясь и проклиная московские пробки, снегопад, как всегда, «неожиданно» обрушившийся на город, и наш неработающий лифт, вколол мне лошадиную дозу обезболивающего и, потрепав по щеке выбеленной от частого мытья рукой, изрек: «Любить себя надо, милочка, любить… – Потом, поразмыслив немного, добавил. – В больницу поедете? Хорошо бы блокаду сделать…»

В больницу я не поехала. Боль потихоньку отступала, и я, обессиленная и несчастная, наконец-то заснула.

Разбудила меня все та же Маринка. Она долго гремела в коридоре ключами, пытаясь справиться с моим непокорным замком. Потом, просунув в приоткрытую дверь стриженную под панка голову, промурлыкала.

– Тетя Люба, не говорите, пожалуйста, маме, что я вчера в институт не ходила… А то опять она мне мозг выносить будет… Она в обед к вам зайдет, покормит и все такое… А я побегу, на первую пару опаздываю…

Дожидаясь Наталью, Маришкину маму, я вновь и вновь прокручивала в голове наш последний разговор с Вадимом. Его изощренную ложь и равнодушную жестокость. Десять лет счастья, любви и ревности оставались в прошлом. Ох, права была Наталья, развенчивая миф, созданный мной о Вадиме и о наших с ним отношениях.

– Что ты с ним носишься? – зудела соседка. – Другой бы давно уже предложение сделал… А этот что? Пришел на все готовенькое… Ему здесь и стол, и кров… И все остальное… Конечно, творческая личность… Его лелеять надо… Голос беречь… Форму поддерживать… А то, что ты свою карьеру из-за него под откос пустила, – это как?

Злобную Наташкину тираду я всегда выслушивала молча, снисходительно. У нее-то точно жизнь не удалась. С Маринкиным отцом она развелась почти сразу же после родов. Разовые любовники долгой памяти о себе не оставляли… А иные и сами исхитрялись прихватить что-нибудь на память. И растворялись потом, как соль в супе.

– Какая любовь? – смеясь, повторяла Наташка. – Удовлетворение половой потребности, исключительно здоровья ради. Нету этой любви, нету, и никогда не было.

Это у нее, может, и не было, а я любила Вадима. Любила по-настоящему… Боготворила… И его, и его голос… Жить без него не могла… А он, наплевав на нашу десятилетнюю лав стори, совершенно спокойно и почти без объяснений ушел от меня к молоденькой избалованной дочери новоявленного газового магната…

– Привет, подруга! – прощебетала вошедшая соседка. – Чего дверь нараспашку? Кого ждешь? – И, учуяв приторный запах Маришкиных духов, добавила. – Моя свиристель заходила? Опять, наверно, институт прогуливает. Вот безалаберная девка! Ну вся в меня…

Я рассмеялась сквозь слезы. Простая она, Наташка, хорошая. Не предаст, не подведет. Поможет. Она как раз из тех баб, кто и в избу горящую войдет, и коня остановит на скаку. Настоящая.

– Так, – продолжала соседка, шаря под кроватью в поисках тапочек, – в больницу ты не поехала, лошадиной мазью сегодня не натиралась, врача из поликлиники не вызывала… Тогда вставай… Здорова… И хватит по Вадиму сохнуть.

Наташка помогла мне подняться. Боль, и вправду, отпустила. И спину я разогнула, даже смогла до кухни докостылять, чай заварить.

– Тебе, подруга, нужно что-то в жизни менять, – поучала меня соседка. – Например, как говорят французы, купить новую шляпку… Или мужика нового завести… Роман закрутить, чтобы всем чертям тошно стало… А знаешь что, – Наташка слегка запнулась, – давай-ка отправим тебя за границу… На воды.

– Зачем на воды, – удивилась я, – у меня же не печень болит, а спина.

– Да это я так, прикалываюсь. Отдохнуть тебе нужно…. От мужа своего несостоявшегося… Подлечиться… Может, в санаторий поедешь? Куда-нибудь недалеко. Я бы тебя навещала.

Мы стали придирчиво перебирать подмосковные санатории. И чтобы действительно недалеко было, и чтобы номер одноместный, и лечение нормальное, да и контингент приличный.

– Знаешь что, – глаз у Наташки загорелся, – поезжай-ка в Архангельское. Найдешь там себе отставничка моложавого… Генерала… Враз забудешь своего Вадима.

– Ага, дожидаются меня там генералы… Спину бы подлечить…

Но Наталья была настроена решительно, и вот я уже медленно бреду по ухоженным дорожкам старинного Юсуповского парка. Спина почти не болит, и я радуюсь весеннему солнышку и легкому ветерку, гомону птиц и первым, липким еще листочкам каштанов и кленов. Да, Архангельское недаром называют русским Версалем. На крутом, высоком берегу Москвы-реки вольготно раскинулся великолепный архитектурный ансамбль с липовыми аллеями, умело подстриженными газонами, парковыми скульптурами. В голове промелькнуло:

 
В Архангельском сады, чертоги и аллеи,
Как бы творение могучей некой феи…
 

Пока я вспоминала забытые строчки, мне навстречу из заросшей Аполлоновой рощи вышла немолодая уже, но, судя по всему, счастливая семейная пара. Высокий стройный мужчина трогательно поддерживал за локоток свою спутницу, грузную седую женщину. Они, мило улыбаясь друг другу, тихо переговаривались, изредка поглядывая на небольшую толпу, оживленно беседующую возле стеклянного бювета в ожидании своей порции кислородного коктейля и стаканчика теплой минеральной воды. Надо сказать, довольно противной. С трудом влив в себя этот «живительный напиток», я не спеша отправилась на обед.

Огромная светлая столовая была наполовину пуста.

– «Не сезон», – проронила диетсестра, указывая на мое место возле большого, завешенного легкой шторкой окна, где я и в самом деле оказалась за столом рядом с бывшим генералом. Этот замшелый отставник весь заезд мучил нас рассказами о своих болезнях и постоянно брюзжал, вспоминая «ненавязчивый» советский сервис.

Пара, которая еще перед обедом привлекла мое внимание, оказалась за соседним столиком, наискосок, и мне хорошо были видны и посеребренные виски моложавого, не старого еще мужчины, его красиво очерченный рот, и большие, удивительно ясные глаза. И ел он как-то красиво, неторопливо и обстоятельно, будто выполнял нужную и полезную работу. Наблюдать за ним было одно удовольствие. Мой Вадим, вечно куда-то спешащий, проглатывал свой обед на ходу, не различая ни вкуса, ни запаха.

На третий день моего пребывания в Архангельском я вдруг стала замечать, что, собираясь в столовую, особенно тщательно «навожу красоту»: аккуратно подкрашиваю ресницы, тщательно причесываюсь и даже, чего раньше за мной не водилось, старательно подбираю одежду к завтраку, обеду и ужину. А вот объект моего внимания, хотя на входе в столовую и висело грозное объявление: «В спортивных костюмах вход строго воспрещен», всегда появлялся в ослепительно белом, тщательно выглаженном спортивном костюме. И костюм этот смотрелся на нем изысканным вечерним туалетом: смокингом или фраком.

Супруга «моего генерала» (так я окрестила высокого стройного незнакомца), так же, как и я, переодевалась и меняла прическу по нескольку раз в день. Утром ее небрежно подобранные седые волосы стягивала забавная резинка с зайчиком, в обед голову немолодой женщины украшал скромный маленький пучочек, а вечером почти восковое лицо с сеточкой мимических морщин обрамляли локоны распущенных по плечам волос. Чем пристальнее я вглядывалась в «генерала» и его супругу, тем беспокойнее и тревожнее мне становилось. Что-то неуловимое в облике мужчины, непонятное и смутно-знакомое не давало покоя, заставляло меня подолгу исподтишка наблюдать за ним.

Как-то после ужина, на котором мой незнакомец появился почему-то без жены, я столкнулось с ним возле клуба нос к носу и, опешив от неожиданности, выпалила:

– А вы почему один? Такой хороший концерт заявлен. Говорят, совершенно замечательные молодые артисты приехали.

– Внук не вовремя заболел, а дочери в командировку срочно понадобилось, – проворчал «генерал», – вот супруга в няньки и подалась.

Он посмотрел на меня долгим, оценивающим взглядом, а потом, улыбнувшись чему-то, вымолвил:

– Может, составите компанию? Не люблю одиночества.

– С удовольствием, – промямлила я, зардевшись.

Мы сидели в полупустом зале санаторного клуба и слушали удивительные голоса молодых талантливых певцов. Весь концерт я тихо проплакала, вспоминая нашу с Вадимом жизнь, его бархатный голос, сильные руки и скверный характер. Как я целых десять лет могла мириться с его хамством и самовлюбленностью, почему позволяла унижать себя, понять до сих пор не могу.

Георгий, так, оказывается, звали моего неожиданного спутника, искоса поглядывал на меня и сочувственно улыбался.

– На вас так музыка действует? – спросил он шепотом, а потом вдруг взял мою руку и поцеловал ее, едва касаясь теплыми, сухими губами. – Не печальтесь, все у вас будет хорошо.

Руку я не отдернула, а Георгий весь вечер так и держал ее в своей, будто боялся, что я встану и убегу.

Следующий день мы провели вместе: сидели рядом в полумраке соляной пещеры, плавали в бассейне, пили противную минеральную воду, спускались к Москве-реке. Немногочисленные обитатели санатория осуждающе провожали нас взглядами, шушукались за спиной. А мне было легко и просто с Георгием, спокойно, и даже скорое возвращение жены меня ничуть не смущало. Беспокойство и тревога улетучились, будто их никогда и не было.

Близилось 9 Мая, праздник Победы, который в военном санатории отмечался особо. Накануне вечером мы с Георгием долго сидели в небольшом, уютном кафе на территории санатория и даже не пошли на ужин. Потом гуляли по притихшему, наполненному весенним ароматом парку, наслаждались легким ветерком и пением птиц. Георгий, как настоящий экскурсовод, рассказывал про Юсуповых, Голицыных, про историю усадьбы, про сегодняшние ее проблемы. Но меня ни о чем не расспрашивал и о себе ничего не рассказывал.

Ночью, ворочаясь в постели и не в силах уснуть, я мысленно пыталась представить себя рядом с Георгием, будто я, молодая и красивая, его жена, а не та грузная и седая женщина. Под утро, утомленная борьбой с бессонницей, все же уснула. Сон, переплетаясь с явью, причудливо закручивался вокруг санатория, соляной пещеры, неудавшегося замужества, моего детства и несостоявшейся карьеры балерины.

Снился мне мой детский дебют на сцене военного училища, когда мы, худенькие первоклашки, делали свои первые шаги в балетной школе. Мы танцевали сон Мари из «Щелкунчика», а потом выпускники училища, молодые лейтенанты одаривали нас игрушками, книгами и награждали почетными грамотами. Мне досталась не Барби, о которой я так мечтала, а большая, тяжелая книжка с фотографией Майи Плисецкой на обложке.

Высокий стройный юноша в белом кителе с лейтенантскими золотыми погонами, с кортиком на золоченом ремешке, протянув мне книгу, проговорил напутственно: «Вырастешь, станешь такой же красивой и известной, как Майя Плисецкая». А потом, приподняв и притянув меня к себе, поцеловал в щеку.

Забившись куда-то в уголок, я долго переживала этот поцелуй и, набравшись, наконец, смелости, вошла в зал, где новоявленные лейтенанты вальсировали по случаю выпуска с приглашенными девушками из педагогического института. С трудом отыскав юношу, подарившего мне книгу, я, смущаясь, протянула ему маленький брелок. Это был ширпотребовский пластмассовый олимпийский мишка с обломанным ушком. Ничего другого в ответ на его подарок у меня не было.

– Возьмите, – прошептала я чуть слышно, – только, пожалуйста, не потеряйте… Это талисман… Он удачу приносит…

Помню, много лет мечтала я о том, как вырасту и пройдусь с этим лейтенантом из военного училища под ручку по центральной аллее городского парка, где по воскресеньям весело и шумно играл духовой оркестр. «Мечты, мечты, где ваша сладость?»

Давно я не просыпалась в таком хорошем настроении и с улыбкой. Надо же, какой сон!

Девятого мая в клубе санатория намечалась торжественная встреча с ветеранами, а потом концерт и танцы. После ужина я медленно прохаживалась по липовой аллее в ожидании Георгия. Вдруг кто-то тронул меня за плечо. Оглянувшись, увидела перед собой высокого, незнакомого генерала, на груди которого красовались Звезда Героя России и какие-то неизвестные мне ордена и медали.

– Боже мой, Георгий, вы? – я не знала, куда деваться от удивления и смущения.

– Пойдемте, Любаша, опаздываем. – Голос генерала звенел металлом. – Начальство санатория выступить попросило.

Торжественная часть и концерт с поздравлениями, пожеланиями и подарками ветеранам закончились довольно быстро. Бравые отставники, блестя звездами, медалями и старческими лысинами, потянулись в танцевальный зал.

– Потанцуем? – призывно улыбнулся Георгий.

– Непременно, – подхватывая веселый настрой Георгия, ответила я.

Мой генерал осторожно кружил меня под звуки медленного, удивительно красивого танго.

– «Маленький цветок», – шепнул Георгий и властно притянул меня к себе, – мелодия моей юности.

Я почувствовала легкую дрожь, пробежавшую по его телу, и волна желания захлестнула меня.

– Пойдем к тебе, – голос генерала сорвался, – пойдем…

До моего номера мы почти бежали. Молча, не спуская друг с друга глаз, стремительно раздевались. Его сухие губы буквально впились в мой полуоткрытый рот, горячие руки ласкали обнаженное тело.

– Милая, – только и смог проронить Георгий…

…Такого наслаждения я не испытывала никогда в жизни. Мы лежали рядом, обнаженные, обессиленные. Георгий целовал мои влажные от слез ресницы и что-то шептал несвязное. А я все рассказывала и рассказывала ему о себе, о своей нескладной, не сложившейся жизни, о загубленной карьере.