Kitabı oku: «Круг перемен», sayfa 3

Отчим в трусах и майке сидел на кухне и курил, поэтому Анфиса проскользнула в прихожую боком, чтобы не встречаться с ним взглядами, которые с его стороны становились неприлично назойливыми. Мама, как обычно, уже ушла. Она работала продавцом в маленьком магазинчике неподалёку от дома.

Редкий выходной день радовал переливами июльского солнца в листве деревьев и запахом свежескошенной травы на газонах. Вечером предстояло ехать на соревнования в Иркутск, потом команду ждало Подмосковье, а затем снова в Петербург, с тем чтобы окончательно определиться со своим будущим.

Легко оттолкнувшись от мостовой, Анфиса побежала привычным маршрутом по дорожке вдоль железнодорожной ветки Обухово-Товарная. Ветер ерошил короткую стрижку и румянил щёки. Она любила чувствовать на лице тугие струи свежего воздуха и слышать, как мерно шуршит песок под подошвами спортивных кроссовок. С каждым метром тело оживало, наливалось силой и энергией, делая мышцы крепкими и податливыми.

Впереди расстилался день, ясный и расписанный до последней минуты. День, в котором не отводилось места случайности или трагедии.

Анфиса пробежала свои традиционные шесть километров и повернула обратно, на ходу махнув машинисту проезжавшего поезда. Локомотив дал короткий гудок, и Анфиса обрадовалась ему, как старому другу, испытанному временем и общими бедами.

Вся её двадцатилетняя жизнь прошла вблизи железной дороги, вплетаясь в воспоминания запахами мазута и стуком колёс. Она даже «любит – не любит» гадала не на ромашке, а на составах, нетерпеливо высчитывая количество вагонов. Почему-то чаще получалось «не любит», но она признавала это справедливым, потому что занятия спортом оставляли мало времени для знакомств с мальчиками или бесцельных гулянок по городу в поисках приключений. «Всё для спорта – всё для победы, – вбивал в головы тренер. – Влюбляться будете, когда завоюете хотя бы одну олимпийскую медаль».

Анфиса остановилась и сделала несколько вольных движений на растяжку.

Влюбиться очень просто – это как спичкой поджечь листок бумаги. Прогорит и рассыплется в пепел. Гораздо труднее поддерживать огонь в костре, чтобы горел ровно и ярко, чтобы пламя не залил дождь, чтобы ветер не раздул его до пожарища. Не спать ночью, вовремя подкидывая дрова в угасающие головешки, и ворошить угли, упреждая клубы дыма и чёрной копоти. Только тогда около костра, как и около настоящей любви, путники смогут согреться и отдохнуть.

Кроме того, Анфиса совершенно чётко осознавала, что некрасива и очередь из женихов за ней не встанет. Она была среднего роста, темноволосая, с крупноватым носом и самыми обыкновенными глазами густо-серого цвета. Ну и пусть не красавица. Спорт приучает достойно принимать и победы, и поражения.

Под лёгкий бег хорошо думалось и привольно дышалось. Она улыбнулась зелёному оку светофора и ступила на зебру. Больше она ничего не помнит.

Колодец… глубина… мрак… цементные кольца и резкие звуки, гулом отдающиеся в ушах. Звуки то приближались, то удалялись, настырно распиливая черепную коробку.

Она думала, что спорт приучил её не бояться боли, но сейчас всё её тело превратилось в сплошную боль от макушки до пяток. Дёргало руки, болели ноги, винтовая боль зарождалась где-то у основания черепа и по позвоночнику скатывалась вниз, к кончикам пальцев.

«Где я? Упала на соревнованиях?» Сознание возвращалось медленно, по каплям, подавая ве кам импульс открыть глаза. Это оказалась так трудно, словно на лице лежала толща плотно утрамбованной земли.

– Где я?

Женщина в белом халате обернулась и поправила капельницу.

– В больнице. Тебя привезли после аварии и сделали операцию. Ты что-нибудь помнишь?

Анфиса посмотрела на прозрачный мешочек капельницы и перевела взгляд на ногу, подвешенную на вытяжке.

– Нет.

– А своё имя? – не отставала медсестра, мешая снова проваливаться в глубь колодца.

– Анфиса. – Шершавый язык застыл во рту дохлой рыбой. Медсестра живо наклонилась и обтёрла её губы влажной марлей. Девушка с трудом сглотнула: – Мне надо на соревнования, я не могу подвести команду.

– Ирина Максимовна, вы слышите? Наша пациентка собралась на соревнования! – весело воскликнула медсестра, обращаясь к кому-то невидимому.

Заслоняя свет, на Анфису надвинулась крупная фигура врача, и густой женский голос спокойно сообщил:

– О соревнованиях отныне придётся забыть навсегда. Радуйся, что жива осталась. Еле вытащили тебя, милая, с того света. Спасибо, «Скорая» рядом оказалась.

* * *

Первыми навестить прибежали друзья из спортивной команды. Натащили фруктов, цветов, зачем-то мягких игрушек. Назавтра им предстояло ехать на соревнования. Без неё. Пытаясь утешить, девчонки болтали о чём-то несущественном, но беседа постоянно повисала в воздухе, потому что заговорить о спорте никто не решался, а ничего другого не приходило на ум.

– Держись, Низовая, не сдавайся, – пожелал на прощание тренер.

И она послушно кивнула, отчаянно ожидая, чтобы они ушли поскорее и не успели увидеть, как она закусит зубами уголок одеяла, чтобы не завыть в голос.

Держись! Легко сказать! Держаться можно за что-то или на чём-то, например на лодке или, на худой конец, схватиться за бревно. А у неё, кроме боли и отчаяния, не осталось ничего: ни спорта, ни профессии, ни надежд на будущее. Несколько раз в голове мелькала назойливая мысль, что зря «Скорая помощь» оказалась вблизи места аварии, пусть бы лучше раз – и больше никаких проблем в виде унылого полицейского, уверенно объяснившего, что виновата сама, или лощёного адвоката в золотых очках, который дал ей подписать какой-то документ, как оказалось позже – мировое соглашение и отказ от судебного иска.

А ещё приходила мама. Зажав руки между колен, она сгорбилась на кончике стула и тревожно спросила:

– И куда ты теперь с инвалидностью? Насовсем домой вернёшься? Юра говорит, что тогда уйдёт, чтобы нам не мешать. Он боится, что не сможет нас всех прокормить. – Дрожащими руками мама достала носовой платок, высморкалась и спрятала глаза в ожидании ответа.

«Кормить» и «Юра» представляли собой взаимоисключающие понятия. Пока что мама была основной добытчицей в семье, а сама Анфиса благодаря спортивным достижениям ещё в старших классах перешла на самообеспечение.

«Да пусть твой Юра катится колбаской по Малой Спасской в свой Тернополь или откуда он там приехал», – гневом прокатилось в мозгу, но Анфиса сумела удержаться – уж очень жалко выглядела мама с опрокинутым от горя лицом и виноватым взглядом.

Сразу из больницы Анфиса поехала в санаторий, затем в другой. Деньги на реабилитацию утекали как вода в решете, но она обязала себя отставить костыли и подняться на ноги во что бы то ни стало. Остатков накопленных на квартиру средств хватило на съём убогой комнатушки и на то, чтобы продержаться несколько месяцев на время поисков работы. И сейчас деньги подходили к концу.

Близ уездного города Успенска,
1890 год

С Покрова осень вдруг повернула на мороз. Всю ночь крупными хлопьями крутила метель, укрывая снегом груды опавших листьев. Словно пытаясь сопротивляться ненастью, лес глухо роптал с неясным жалобным шумом. Кошка пришла в спальню и свернулась в ногах клубком. Малый огонёк лампадки перед иконой освещал вызолоченный нимб Богородицы и играл бликом на железных шишечках кроватных спинок.

Рано утром Марфа сунула ноги в мягкие сапожки, накинула на утреннее платье шлафрок⁴и вышла во двор пройтись по первому снежку до любимой яблони с ещё не снятыми яблоками.

Яблоню она посадила несколько лет назад, когда приехала в новое имение, испуганная и растерянная. Сперва деревце не желало приживаться и чахло. «Как и я», – с грустью думала Марфа, но по второй весне яблонька вдруг зацвела, да так бурно, розово, весело, словно хотела укорить Марфу за недоверие. Яблоки оказались поздними и силу набирали к первым морозам, зато и лежали чуть ли не до весны – хрусткие и сладкие.

Сорвав яблоко, Марфа покатала его между ладонями и прижала к щеке, вдыхая студёный воздух, еле уловимо смешанный с запахом яблочной осени.

– Марфа Афиногеновна! Да рази ж можно в шлафроке да на холод! Простудитесь, как пить дать простудитесь! – От крыльца отделилась горничная Параша с шубой в охапке и смело ступила в туфлях по снежной дорожке. – Накиньте доху, всё лучше, чем замерзать на ветру.

Марфа послушно позволила надеть на себя шубу. Стало теплее, но волшебство новорождённого утра исчезло, и она пошла в дом: пить кофе, завтракать, заниматься делами и в полном одиночестве слоняться по комнатам, не зная, чем себя занять в минуты отдыха. Дел накапливалось немало – имение требовало хозяйского пригляда. А верный Коломыйкин хоть и вёл дела безупречно, но всё же важные решения они принимали вместе, поэтому следовало просматривать кучу счетов и биржевые ведомости.

Отдельной стопкой на письменном столе лежали журналы «Нива» и «Русский паломник». В прошлом году Марфа построила приют для солдатских вдов, в этом затеяла амбулаторию с фельдшером для близлежащих деревень. Одна беда – фельдшер запил горькую.

«Буду искать фельдшерицу, – подумала Марфа, – надо дать объявление в газете».

– Марфа Афиногеновна, к вам посетитель! – провозгласила Параша. – Я ему сказала, что надо к управляющему, а вы не принимаете, но он не уходит. Говорит, важное дело.

Марфа поставила на стол чашку недопитого кофе. Фарфор фабрики Гарднера, мелко расписанный ярко-голубыми незабудками, тонкостенно просвечивал на фоне окна наперекор свежему снегу. Взглянув на часы – скоро полдень, – Марфа перевела глаза на горничную.

– Кто таков?

– Не знаю! – Параша запальчиво поставила руки в боки. – Я его прежде никогда не видала. Наверное, из городских. Выгнать?

– Проводи его в кабинет да скажи Семёну, чтоб присмотрел за ним. А сама помоги мне одеться.

Она редко принимала посетителей, но перестала прятаться пару лет назад, враз решив прекратить досужие сплетни, гуляющие про неё по городу. И чего только не выдумывали: и шерстью она заросше, и одноногая, и лысая, и ходить не умеет, а прыгает, точно лягушка, едва ли не квакает.

«Будь что будет. Пусть насмотрятся и замолчат», – решила Марфа, когда приняла приглашение на уездный купеческий бал по случаю тезоименитства императора Александра Третьего. Конец августа успел подкрасить листву на деревьях ярко-жёлтыми брызгами осенних красок, но она едва замечала дорогу до города, сосредоточенно выпрямившись на сиденье новенькой крытой пролётки.

Арендованный зал Дворянского собрания полыхал огнями газовых ламп, в ярко освещённых окнах виднелись светлые платья дам и чёрные фраки кавалеров. То и дело подъезжали экипажи. Несколько барышень чинно восходили на крыльцо в сопровождении дородной матери в атласном платье и жемчугах. Два купца, один из них показался Марфе знакомым, троекратно целовались при встрече.

В экипаже Марфа перекрестилась и дала себе слово стерпеть любую обиду – Господь не оставит. Она была скромно одета в шёлковое платье палевого цвета с бриллиантовой брошью у плеча и лёгкую газовую шаль, затканную золотистыми нитями в тон платью. Белые перчатки по локоть скрывали натруженные пальцы, потому что Марфа не берегла руки, как изнеженные барышни, а и лошадь могла сама запрячь или обед состряпать, если кухарка занедужит. Она оглянулась на Коломыйкина. Они с женой ехали в соседнем экипаже.

– Марфа Афиногеновна, ты уверена? – спросил он поднятием бровей, когда экипажи поравнялись.

В ответ она кивнула головой:

– Да. Уверена.

Марфа крепко стиснула в кулаке веер из слоновой кости, так что едва не сломала резные пластины, опомнилась и медленно вошла в переполненный зал.

– Госпожа Марфа Афиногеновна Беловодова! – громко провозгласил распорядитель, и глаза присутствующих уставились прямо на неё. В оглушительной тишине взвизгнула и замолкла одинокая скрипка. Марфа стояла недвижимо, позволяя всем рассмотреть своё лицо, иссеченное глубоким шрамом. Минуты безмолвия окатывали тело то жаром, то холодом, но она твёрдо смотрела перед собой, не дозволяя испугу взять верх. Перед взором в одну полосу сливались светлое, тёмное, руки, лица, гирлянда цветов на перилах хоров, разодетые девицы на выданье, купеческие сынки с прилизанными на пробор волосами.

– Господин Архип Иванович Коломыйкин с супругой! – выкрикнул за спиной распорядитель, и картинка в зале сменилась на другую, как в волшебном фонаре.

Архип Иванович встал по одну сторону Марфы, его жена Аграфена Никитична по другую, и этот маленький круг друзей защищал её от зла невидимой стеной добра и любви.

По обыкновению, бал открывался чинным медленным полонезом, и тут же нашлись желающие пригласить богатую наследницу на следующий танец.

– Я не умею танцевать, – без жеманства призналась Марфа добродушному толстолобому сыну купца Синепузова. – Батюшка не нанимал мне учителя. Не считал нужным.

– И похвально, Марфа Афиногеновна, – встрял в разговор сухонький юркий старичок в старомодном фраке с золотой цепочкой от часов в кармане жилета. На его лысом черепе торчали большие плоские уши с отвисшими мочками. – Афиноген Порфирьевич зазря ничего не делал. Каждый свой шажок просчитывал. Вот единственное чадушко и не учил всяким глупостям. – Старичок поморщился. – Небось на грамоту велел налегать да на арифметику. Знаю, голубушка, как вы дела ведёте. Восхищён.

– О, Аким Акимович, наше почтение, – пробасил из-за плеча Коломыйкин и расплылся в улыбке. – Вы уж, Аким Акимович, не обижайтесь на госпожу Беловодову, она в лицо никого не знает, зато много о вас наслышана. Кстати, она желала бы прикупить вашу мельницу, ту, что вы давеча выставили на торги.

Деловой разговор успокаивал, заставляя забыть о своём уродстве, да и Аким Акимович красотой не отличался. Главное – его фамилия гремела по всему краю.

Примерно через час Марфа незаметно придвинулась в двери и, когда начался очередной танец, покинула бальную залу. На тёмном небе заморским апельсином висела луна в лёгком кружеве облаков. Прохладный ветер обдувал горячие щёки. Кучер, завидев её, тронул экипаж с места и лихо подкатил к крыльцу.

– Домой, – коротко приказала Марфа.

Откинувшись на сафьяновые подушки, она закрыла глаза и поняла, что её до сих про трясёт от нервной лихорадки. Руки ходуном ходили. Марфа спрятала их под бархатную накидку и прижала ладони к коленям. Но главное – она переборола себя. Смогла! Выдержала! Не оробела! Дышать стало легко и привольно, словно после мороза зашла в натопленную избу.

И вот теперь незваный посетитель. Все знают, что к Беловодовой надо обращаться через контору в городе.

Когда Марфа вошла в кабинет, между посетителем и няней Лукиничной шла перепалка. Лакей Семён стоял в стороне, предпочитая не вмешиваться.

– Тебе сказали, что госпожа не принимает, – напирала Лукинична. – Надо – напиши письмо да оставь в конторе. Марфе Афиногеновне в тот же день передадут в собственные рученьки! И откель вы берётесь, такие борзые?

– Сударыня, я дворянин! – взвизгнул тщедушный молодой человек с тонкой полоской усов над губой. – Попрошу выбирать выражения и не тыкать.

Няня с посетителем так увлеклись, что не заметили Марфу. Некоторое время она стояла в дверях, пока посетитель её не заметил и едва не подпрыгнул.

– Прошу прощения за визит, многоуважаемая Марфа Афиногеновна, но хотелось бы поговорить, так сказать, тет-а-тет, без свидетелей. – Он кивнул головой на Лукиничну.

– Вот ещё! – запальчиво отрезала та. – Может, ты убивец какой и на хозяйку с ножом бросишься!

– Оставь нас, Лукинична, – утомлённо сказала Марфа. Знала, что нянька всё равно будет подслушивать под дверью. Никакого сладу не стало с ней под старость. Ну да пускай себе тешится на здоровье, лишь бы не приставала с лишними вопросами.

Она подождала, пока за Лукиничной закроется дверь, опустилась в кресло, но гостю сесть не предложила:

– Что вам угодно, сударь?

Он одёрнул сюртук и выпрямился:

– Госпожа Беловодова, буду говорить прямо. Я дворянин, Константин Орестович Полупанов-Заруцкий. Наш род известен со времён Иоанна Грозного. – Он поднял глаза к потолку, словно ожидал увидеть на плафоне изображение царя Иоанна Четвёртого с державой, скипетром и в шапке Мономаха.

Марфе показалось, что его усики вытянулись с прямую линию. Она улыбнулась:

– Польщена знакомством, Константин Орестович, но всё же разъясните: что вас ко мне привело?

Она приготовилась выслушать витиеватую просьбу денег и даже прикинула, сколько дать, чтобы выпроводить нахала, но то, что услышала, не лезло ни в какие ворота.

– Марфа Афиногеновна, – гость откашлялся и резко вздёрнул подбородок, – я много наслышан о вас: вы дама умная, скромная, уважительная, поэтому я готов дать вам свою фамилию.

От удивления Марфа громко икнула и, наверное, выглядела глупо.

– Готовы что?

Господин Полупанов-Заруцкий порозовел:

– Я готов на вас жениться. То есть прошу вашей руки и сердца.

Он споро поддёрнул правую штанину брюк и опустился на одно колено, едва не сбив на пол жардиньерку⁵с китайской розой в гарднеровском фарфоровом горшке.

Мужчина картинно протянул вперёд руки и, лавируя туловищем, медленно пополз к Марфе, приговаривая:

– Марфа, милая Марфа, вы станете дворянкой. Подумайте, какая честь для вас. Мы сольём ваш капитал и моё имя…

«Ещё немного, и он схватит меня за ногу», – пронеслось в мозгу у Марфы. Она вскочила и отпрянула назад.

– Семён! Параша! Лукинична!

Дворня нарисовались в дверях в сей же момент – видать, подслушивали втроём. Марфа указала рукой на несостоявшегося жениха:

– Гоните его вон! Да чтобы духу его здесь не было!

– Марфа Афиногеновна, вы пожалеете! Вас больше никто замуж не возьмёт! – орал господин Полупанов-Заруцкий, когда Семён за шиворот волок его по коридору.

Марфа закрыла лицо руками, не зная, то ли плакать, то ли смеяться, но, наверное, лучше плакать, а ещё лучше смириться и принимать судьбу такой, какой она предначертана на Небеси невидимыми словесами.

Санкт-Петербург,
2017 год

Инна не представляла, как жить дальше. Неужели после всего того, что она узнала об Олеге на похоронах, можно по-прежнему есть, пить, смеяться, смотреть телевизор, в то время как где-то существует незнакомая девушка, которую он сделал инвалидом… Она думала о ней постоянно, ощущая на своих плечах чудовищный груз чужой несправедливости. Он придавливал её к земле, не позволяя забыться ни на минуту. Если бы был жив Олег, он наверняка сумел бы оправдаться. Например, объяснить, что ехал очень медленно, едва шевеля колёсами, а девушка была пьяная в зюзю и сама кинулась на капот. И что самое поразительное для Инны – она бы ему поверила с дорогой душой, как верят тогда, когда хотят верить. Но во время взрыва в метро смерть придвинулась вплотную и показала, как можно в один миг стать невинной жертвой просто потому, что села не в тот вагон или прошла не по тому пешеходному переходу.

Разговор с женщинами во время похорон прокручивался в мозгу бесконечной лентой, замазывая память Олега тёмной краской и не давая успокоиться.

Инна вылезла из ванны, куда она забралась, чтобы согреться от нервного озноба, натянула шерстяные носки, закуталась в халат и набрала номер друга Олега.

– Павел, это я, Инна.

– Я видел тебя в крематории. – Его голос звучал глухо, как из-под одеяла. – Извини, не подошёл, так как был занят с родителями Олега. Сама понимаешь, приходилось им помогать и поддерживать.

– Я не в обиде. – Инна зябко повела плечами. – Скажи, ты знаешь что-нибудь про ту девушку, которую Олег сбил на машине?

– Кто тебе проболтался? – Его тон стал резким и колким.

– Знаю, и всё. Какая разница?

Она услышала, как Павел зашуршал пачкой сигарет и щёлкнул зажигалкой.

– Ну, был такой случай. Теперь, сама понимаешь, дело прошлое. Спросить не с кого.

– А девушка? Что с ней?

– Понятия не имею. С этим разбирались мама Олега и юрист фирмы. Могу лишь сказать, что иск девица не подавала.

– Паша, я тебя очень прошу, дай мне её адрес.

– Это ещё зачем?

– Надо, – с нажимом потребовала Инна и для верности припугнула: – Если не дашь, я всё равно узнаю. Схожу к вашему юристу, буду звонить Марине Евгеньевне.

– А вот её не трогай! – на высокой ноте взвизгнул Павел, и Инна в очередной раз удивилась, почему он так боится Марины Евгеньевны. Правда, Олег как-то сказал, что Паша метит в первые замы отца, поэтому старается стать в семье незаменимым. Теперь, когда Олега нет в живых, он сумеет воплотить свой план в действительность.

Само собой, Паша соврал, что понятия не имеет про девушку, потому что несколькими минутами позже в смартфон пришло короткое сообщение с адресом.

* * *

– Инночка, третий день не могу до тебя дозвониться. То занято, то ты не отвечаешь. – Мамин голос источал напор и оптимизм. – Как у вас погода? У нас весна во всю мощь. Мы с Йораном съездили погулять в Стокгольм, хотя на пароме изрядно помотало. Ветры ещё большие. Там на пароме я услышала про взрыв в петербургском метро. Какой ужас! Хорошо, что ты не пользуешься общественным транспортом, иначе я бы с ума сошла от беспокойства.

Инна включила громкую связь и положила телефон на диван рядом с собой. Обхватив руками колени, она мечтала оказаться в вакууме, без звуков, без запахов и без мыслей, тёмным клубком ворочавшихся в голове.

– Представляешь, в Стокгольме встретила свою однокурсницу из института. Тридцать лет не виделись, хотя жили рядом, и надо же, где встретились! Она была такая тощая, что её поддразнивали воблиной, а теперь стала толстая как бочка. Мы с ней гуляли по Гамластану и вспоминали, как в нищие студенческие годы покупали одну бутылку молока на троих.

– Мама, Олег погиб.

Мама запнулась на полуслове:

– Не может быть! Как?

– Несчастный случай в бассейне.

Инна чувствовала, что говорит вязко и медленно, но по-другому не получалось.

– Инна, я немедленно к тебе еду. Сколько сейчас? Три часа? – Мама порывисто вздохнула. – Два часа на дорогу до Выборга, потом пару часов до Питера. Ну вот, к восьми успею.

– Мамочка, пожалуйста! Я тебя очень прошу! Умоляю, не приезжай! Я хочу побыть одна.

Она выключила телефон и натянула на голову плед, словно пушистая ткань имела способность отгородить, погасить новую волну горя.