Kitabı oku: «Неправильный оборотень», sayfa 3
Праздник на полнолуние
Как правило, первое перекидывание в зверя – праздник семейный.
После того, как была принята система «осознания», наступает он в первое полнолуние после четырнадцатилетия и обычно касается только самого оборотня и его семьи, ну, разве ещё друзьям интересно. Иногда приглашают гостей: вожака зовут, мага, ведущего оборотёнка сызмальства, наставников из школы.
Полнолуние выбирается потому, что в эту ночь перекидывание происходит легче всего – каким-то образом фаза луны влияет на процесс.
Десять дней назад мне исполнилось четырнадцать лет, Арысу шесть – он родился в тот же день, что и я, но на восемь лет позже.
Сегодняшней ночью будет полнолуние и моё первое перекидывание в зверя, Арыс же впервые пойдёт на «осознание». Также первый раз перекинутся мой друг Сувор – ему тоже недавно исполнилось четырнадцать – и Рамиса, первая из детей в своей семье подвергшаяся «осознанию», её семья пришла в нашу деревню восемь лет назад.
Из-за пророчества об «особенном семьдесят пятом потомке» было решено провести официальное празднование – собирается вся деревня. Даже родственники со стороны мамы приедут. Не все, наверно, но уж мамины родители – дед Тариок и бабушка Раллара – точно обещались быть. Может, ещё какие родственники надумают приехать.
А сегодня узнал, что прибыл представитель от княжеского двора и будут посланцы от других поселений, не только волчьих, но и рысей, и медведей, даже с юга кого-то ждали.
За свою жизнь я привык не обращать внимания на интерес к своей персоне. Просто жил, играл, дружил с друзьями и никогда не задумывался – кто я для них и их родителей, зачем соседи и другие интересуются мной?
И вдруг пришло понимание, как их много – этих совсем посторонних людей, которые чего-то ждут от меня, которым я чем-то интересен. Меня впервые в жизни пробрал страх перед чужим мнением.
С утра я спрятался за сарай. Настроение было настолько подавленным, что я не пошёл обедать и не откликнулся на зов матери. Там, за сараем, и нашёл меня Урус вскоре после обеда.
– Что это с тобой, братишка? Надо же, на обед не пришёл! Когда такое бывало?
Я сидел на старых досках, сваленных сюда невесть когда, сжавшись в комок и обняв колени руками, угрюмо уставившись в стену. Брат толкнул меня плечом, присаживаясь рядом:
– Вот это да-а, м любопытными глазами заглянул мне в лицо, – я тебя никогда таким не видел.
– Ур, а каким ты меня видишь?
– Чего?
– Да вот, даже вожак не видит во мне особенного. Он говорит, что ты или Арыс больше подходите.
– Ну, не скажи. Мы с Арыской как раз самые обыкновенные. А особенный… не знаю, тебе больше подходит.
– Да чем же? Морда обыкновенная, я даже не очень умный.
– Ну, насчёт ума ты загнул. Нормальный ты… Э-э, брат, да ты никак перекидывания испугался?
– Нет, Ур, перекидывания я не боюсь. Чувствую, как зверь во мне наружу просится – прямо сейчас бы перекинулся!
Я не мог подобрать слова, как объяснить свои ощущения и страх.
– Знаешь, они все смотрят на меня, заглядывают, как будто я невидаль какая, чудо-юдо какое-то. Всем превращение по-семейному делают,а мне целый праздник устроили. Ещё послы эти…
– Так ты из-за этого? Гор, да на тебя всегда внимание обращали – ты ж спокойно к этому относился! Чего сейчас-то на тебя нашло?
Ну, как объяснить ему, такому близкому человеку, как мне страшно… нет, не выйти к ним, а не оправдать их ожиданий!
– Гор, ты боишься… что не понравишься им?
– Да! Боюсь! – от облегчения к глазам подступили слёзы.
Урус крепко обнял меня за плечи.
– Лагор, я всегда был братом особенного. Думаешь, к нам не пристают? О тебе не расспрашивают? И Ррыка, и отца, и мать с Урсуной, и даже Арыску. Фиг его знает, чем ты особенный! Но, знаешь, любой другой на твоём месте возгордился бы и строил из себя невесть кого, а ты… ты отмахиваешься от этого и остаёшься самим собой – этому-то все и удивляются. Вот этим ты и особенный.
– Да ну тебя! Разве это важно?
– Не скажи. Ещё как важно. Правда, Гор, чего ты заморачиваешься? Плюнь, жизнь покажет, что дальше будет.
Хм, прав Ур, чего-то я расклеился, как девчонка – накрутил себя, напридумывал невесть чего.До перекидывания остались считанные часы, а я вздумал философствовать – вот уж сроду этого не делал.
– Спасибо, Урус! Мне, правда, легче стало.
– Во, держи нос поверху! Ты есть ты, а на других внимания не обращай! Жрать хочешь?
Мой живот согласно заурчал, а брат захохотал.
– Смотри-ка, твой зверь отозвался. На! Я тебе кусок мяса с лепёшкой стащил.
Хор-роший кусок, с румяной поджаристой корочкой, и душистая мягкая лепёшка величиной с тарелку. Я с рычанием вгрызся в бутерброд.
– Ешь-ешь. В следующий раз уже зверем ужинать будешь, сырым мясом.
– Умгу…
Хорошо иметь старшего брата!
***
С одной стороны полыхал закат, а над ограждением площадки, где проходили все деревенские собрания, в ещё светлом небе плыла полная луна.
Мы – Сувор, Рамиса и я – разодетые в красивые нарядные одежды, стоя возле ограды, ждали, когда нас позовут.
Праздник праздником, а порядок своим чередом. Сначала маг и наставники работают с сознанием тех, кто не «выпускает» зверя, начиная с самых младших детей, шестилеток, постепенно продолжая с более старшими.
Хотя мы знали всю процедуру происходящего сейчас за оградой, сами не раз её проходили, но с любопытством заглядывали в щели между толстыми кольями.
Ещё бы! Никогда такого не было, чтобы на, в общем-то, рядовое событие собиралось так много народу. На совете деревни было решено проводить процедуру «осознания» с младшими как обычно, наше перекидывание в зверей тоже. Только решили сделать «смотрины» – допустить всех желающих посмотреть «осознание» и перекидывание – для этого по внутреннему периметру площади сколотили скамейки для гостей и сделали лёгкое ограждение.
А после всех этих событий было решено накрыть столы для празднования. Да, такого размаха для обыкновенного события ещё не было!
Ещё одно нарушение. Обычно все, подвергающиеся «процедуре», с начала и до конца находились внутри ограды. Но сегодня набилось столько народу, что нам не хватило там места. Потому и стояли за оградой, ожидая своей очереди.
Я заглядывал в щель между кольями, стараясь высмотреть братишку. Сегодня Арыска со своим дружком Мираком впервые шли на «осознание».
Я помню, как было интересно в первый раз. Интересно и жутко. А вдруг зверь не послушается? Ка-ак выскочит! Ка-ак начнёт всех рвать зубами! Такими страшилками малыши всегда пугают друг друга перед первым «осознанием». Хотя Мирак уже перекидывался и знает, каково это – чувствовать себя зверем.
У магов всё отлажено – быстро вводят детей в транс и держат их под контролем. К каждому подходит наставник и разговаривает с ним. А вот о чём, не вспомнить! Сознание в этот момент уплывает. Разве уловишь, что тебе там говорят?
Ррык как-то объяснял о внушении. Наговаривают ребёнку что-то вроде молитвы или стишка с учётом характера малыша, акцентируя на подчинении зверя человеку. Позже в школе учат чувствовать звериную часть, разговаривать с ним, объясняя зверю жизненные устои человека. Со мной, с братьями и с Урсуной вожак всегда сам занимался, других наставников не подпускал!
На гостей тоже было интересно взглянуть – я пропустил их приезд, сидя за сараем. А говорят, что даже с юга кто-то из оборотней прибыл, а там совсем необычные звери водятся. Вот увидеть бы!
Кто-то настойчиво затеребил мой рукав, обернулся – Орринка, Урсункина подружка. В длинном нарядном платье, на голове венок.
– Чего ты, Орри? Вам скоро идти…
Девчонка, подняв ко мне лицо и придерживая рукой венок на голове, быстро зачастила:
– Гор, после превращения, когда будут вас мясом кормить, возьми у меня – я тоже буду мясо давать.
Сувор тут же развернулся, хмыкнул:
– А чё это у тебя? Будто у тебя вкуснее?
– Ага, вкуснее! Это мой отец с другими сегодня на охоту бегал. За зайцами-русаками, у них же мясо слаще. Специально к празднику – на стол и на кормёжку при превращении. Он сказал, на лопатке самое сочное мясо будет. Вот я и приготовила заячью лопатку.
Неудивительно, что Орринкин отец возглавил охоту. Он после Ррыка и отца самый сильный оборотень в деревне. А охота для праздника… так ведь праздник общедеревенский.
А Сувор совсем разулыбался:
– Ладно, Орринка, уговорила! Я к тебе обязательно подойду.
Девчонкины щёки заполыхали.
– Да я не тебе…
Дружок деланно нахмурил брови:
– Как это не мне? А кому?!
Орринка съёжилась, совсем тихо проговорив:
– Я это… Лагору…
– Ха, всё Лагору! А нас кто кормить будет? Так нечестно!
Пришлось мне вмешаться:
– Эй, Сувор! Это меня угощают! На мой кусок пасть не раскрывай! А ты, Орринка, беги, сейчас с вами шаманить будут.
Девчонка облегчённо вздохнула и, подобрав подол платья, побежала к подружкам – десятилетние уже заходили в ограду.
Рамиса, прищурив и скосив глаза, ехидно пропела дразнилку:
– Тили-тили-тесто, у Лагора Орринка в невестах! Слышь, Лагор, а на юге у людей, говорят, по несколько жён сразу держат – гарема называется.
Друг обнял меня за плечи:
– Эх, завидую тебе, Лагор! Все девки твои! Даже Орринка! Красавица Орринка смотрит только на Лагора! Имей совесть, хоть другу уступи! Ну, хоть одну!
– Сувор, друг мой, так и быть, дарю тебе… Рамису. Рамиска, пойдёшь к Сувору?
– Эй, превращенцы, чего расшумелись? Шаману мешаете, – шикнул на нас наставник Рамон, следящий за порядком на входе в ограду. – Им перекидываться, а они всё как щенки малые тявкают.
Мы затихли, но Сувор исподтишка всё толкался локтем, подмигивая. А Рамиска, зар-раза, мало того что на ногу наступила, за бок ущипнула, ещё и в ухо зашипела: « А я тож-же к тебе хочу-у».
Так и пихались, подхихикивая, в ожидании. Рядом с друзьями было спокойнее на душе.
За своего зверя я совершенно не волновался, у нас уже года четыре как наладился контакт. Я довольно хорошо ощущал эмоции и чувства своего зверя. Бывало и такое, что его реакция на события не совпадали с моими. С чем это было связано? Наверно, из-за того, что реакции и чувства человека и зверя различны. Но мы оба с нетерпением ожидали сегодняшнего события.
И Сувор жаловался, что его зверь весь извёлся в нетерпении. Рамиса тоже нервничала.
Но вот уже зашли в ограду тринадцатилетние…
Позвали Сувора и Рамису, меня пока оставили томиться в ожидании. Наверно, оставили на «закуску».
Стоял, вытянувшись и сжав руки в кулаки. Ну, что ж так долго-то? За оградой послышался шум голосов, одобрительные выкрики, голос вожака, призывающего к тишине.
Наставник Рамон оглянулся на меня от ворот, негромко позвал:
– Лагор, пора…
Нырнул в ворота, шёл мимо земляков, ни на кого не оглядываясь, подошёл к вожаку, стоящему на середине большой площадки. Ррык ободряюще и даже с гордостью улыбнулся.
Осмотрелся.
Площадка была огорожена лёгкими перилами, за которыми толпились оборотни и люди. Перед перилами на краю стояло только одно кресло, в котором сидела наша прабабка Мьяра и радостно мне улыбалась. Рядом с ней расположились Урсуна и Оррина, держащие в руках блюда с кусками сырого мяса.
Дальше Сора, сестра Сувора, кормила мясом молодого светло-серого волка – да это же Суворка! А вон и Рамиса в волчьей шкуре тоже вырывает куски мяса из рук своего младшего братишки.
За бабкиным креслом, уже за перилами расположились мать, держащая за руку Арыса, и Урус.
А вот это интересно! На краю площадки было установлено большое зеркало на подставке. Я его видел в горнице у знахарки Верены. Надо же, придумали, чтобы мы, обернувшись, увидели себя в облике зверя в полный рост! А я гнал от себя мысли, что это всё затеяно из-за меня.
Приобняв меня за плечи, Ррык спросил:
– Готов? Сосредоточься, торопиться не нужно. Если не получится, не стесняйся – помогу.
И отошёл на несколько шагов.
Я осмотрелся ещё раз, сотни глаз внимательно взирали на меня. Присел, опершись одной рукой о колено, и кончиками пальцев другой руки о землю, опустил голову, закрыл глаза, постарался успокоить дыхание и отрешиться от окружающего – так нас инструктировали наставники в школе. Глубоко вздохнул и мысленно позвал, обратившись вовнутрь:
– Время пришло, выходи. Не бойся, я с тобой!
Почувствовал, что в какой-то момент не опираюсь рукой о колено, а стою руками и ногами на земле. По площадке от одной стороны к другой прокатился непонятный шум, похожий на изумлённое восклицание, и наступила тишина…
Я распахнул глаза и увидел прямо перед собой… удивлённые глаза коричневого цвета. Рога.
Рога?!
Переступил ногами и руками. Руками?
Напротив меня переступил копытами молодой олень. В зеркале.
Олень?!
Я вытянул шею, олень в зеркале напротив потянулся ко мне, чёрный бархатный нос зашевелился, пытаясь что-то унюхать. В нос шибанул сильный запах травы, изрядно истоптанной, потом накатила волна смеси запахов людей и звериных шкур. В ушах зазвенели голоса птиц и жужжание насекомых.
Раздался чей-то шёпот, прогремевший в ушах:
– Какой краси-ивый!
Я нервно дернулся, в зеркале напротив олень передёрнул золотистой шкурой и запрядал ушами.
Вдруг послышались мягкие шлепки прыжков и низкое утробное рычание. Слегка повернувшись вправо, увидел, как на поле выбегают оборотни и сразу оборачиваются в волков. Вон ещё один.
Да это же дикие!
Взрослые оборотни, не проходившие «осознание». Да что взрослые! Вон и Мирак, дружок Арыса, перекинулся в толстолапого волчонка, к своим родителям пятится. Сразу и вожак у диких обозначился – Гром, волк-одиночка, уже немолодой, и шкура вся в шрамах.
Я стоял, ничего не понимая, когда рядом со мной возникли перекинувшиеся отец и мать. Увидел седую шкуру вожака, вот и Урус скалится на диких, целительница Верена, Арон, Орринкин отец, даже мать её – полярная лисица, и другие «осознанцы».
А это что такое? Бабка! Бабка Мьяра перекинулась! Старая волчица… Шкура совсем седая, кое-где даже с проплешинами, на холке шерсть дыбом поднялась, лапы тряслись от напряжения – того и гляди, свалится на землю, но рычит, рычит изо всех сил!
Бабка была ближе всех к диким. Гром рыкнул на старуху, и на меня накатило понимание, что бабку сейчас сметут и могут даже убить. Из-за меня! Диким я не понравился.
Да плевать! Не дам мою бабулю в обиду!
Один прыжок, и я перед самой мордой Грома. Наклонил свою – оленью, оскалил зубы и злобно зарычал, заревел. Я наступал на дикого, не прислушиваясь к звукам, только сосредоточился на волчьей морде с рваным шрамом, распахавшим нос и нижнее веко левого глаза. Краем сознания уловил, что моё горло издаёт какие-то странные утробные звуки, но сейчас самое главное, что этот дикий чуть не убил мою бабулю-у…
– Загр-р-ры-с-с-з-зу-угр-р-ры!
Волк и вся его свора медленно стали отступать. Гром сначала прижал уши, поджал хвост и, коротко взвизгнув, отвёл глаза. Я поднял голову, обвёл взглядом свору диких. Волки прятали глаза и уже не скалились, поджимая хвосты.
Рявкнул коротко, но громко:
– Убью!
Развернулся к вожаку диких и шаркнул попеременно задними ногами, так что комья земли с травой полетели в морды диких оборотней, фыркнул презрительно через плечо.
Что-то есть захотелось!
Ага, вон девчонки. Ещё прыжок. Орринка с заячьей лопаткой в руках стояла, открыв рот. Чем это так пахнет? Хрм-рм, а травы в венке на Орринкиной голове очень даже не дурны на вкус! Но чего-то не хватало.
Вот оно! Наклонился и выхватил кусок мяса из девчонкиной руки. Чвак-чвак, мням… Вкуснятина-а!
Оглянулся. Все присутствующие будто оцепенели, уставившись на меня круглыми глазами. У многих рты открыты, даже у волков. Насмешливо фыркнул и обернулся.
И только, когда все увидели меня в привычном облике, оцепенение спало. Народ зашевелился, волки стали перекидываться в людей. Вожак, напоследок рыкнув на диких, быстро обернулся и бросился к бабке, которую уже поддерживал отец.
Урус подскочил ко мне, хлопнул по плечу и захохотал:
– Гор, ну ты всех…
Меня за руку ухватили тонкие горячие пальчики, опустил глаза. Ну, конечно, Орринка! Глаза восторженно блестят, щёки разрумянились, в белых волосах застряла ромашка из венка, шёпотом:
– Лагор! У тебя зверь такой красивый!
И тут накатило.
Зверь… ОЛЕНЬ!
Я – оборотень-олень!
Стыдоба-а!
Зажмурив глаза, застонал, стукнул кулаком себя по лбу. Подбежала мама, обняла, прижала мою голову к своему плечу, а я-то уже много выше её макушки.
– Горушка, ты молодец! Вон какой красавец-зверь получился!
Сквозь зубы просипел:
– Мам, какой красавец? Какой зверь? ОЛЕНЬ! Сты-ы-ыдно!
– Ты не простой олень, ты – особенный! Вот увидишь, как всё ещё обернётся.
Сзади меня хлопнули по плечу, раздался негромкий голос вожака:
– Таруся, ну-ка, отпусти оборотня, – шёпотом добавил: – Ещё подолом ему нос утри. С ума сошла? Народ кругом, и гости высокие.
Мама отскочила, как ошпаренная, виновато закусив губу. Огрызнулась так же шёпотом:
– Гости, гости… Он мой сын, кровиночка моя! Кто ж его утешит? Гости твои?
Ррык нахмурил брови:
– Так, Лагор, подбирай сопли! Иди-ка, торжественно проводи главу рода к столу. Со старшими и с гостями не забывай кланяться, как вас учили. Взрослый уже, держи себя в руках, не смей ронять честь семьи!
Вспомнил: «…ты ишшо не большой, вот после праздничка побольшеешь маненько. Как обернёшься, как покажешь, кто ты есть таков, так и большим считать можно…».
Напророчила бабка, как в воду глядела!
Мьяра встретила меня, радостно улыбаясь, расцеловала в обе щёки. Изрекла во весь голос:
– Ты ж мой оленёнок, Горушка! Ух, какой зверюга у тя получился! Всем зверям зверь!
– Баб, ты ж потише, – старался утихомирить её. – Зверь и зверь… Пошли, к столу провожу.
Бабка уцепилась за руку, гордо оглядываясь на односельчан и гостей. Только мне все эти взгляды – у кого недоумённые, у кого приветливые, а у кого-то и злые – как ножом по сердцу! Не люблю я быть мишенью для пересудов.
Кинул взгляд на гостей, машинально отмечая расы присутствующих. Кроме наших деревенских оборотней и людей, мелькали в толпе косы до колен и причудливой формы уши немногочисленных эльфов. Удивила мшисто-зелёная шевелюра, невесть зачем забредшего сюда дриада. Глаза невольно задержались на широких с просинью скулах двух орков…
В такой толпе не сразу бросались отличия оборотней от людей. Наиболее значительной разница была видимой у взрослых мужчин.
А дети оборотней внешне ничем не отличались от человеческих детей. Ну, разве что в сильном возбуждении пересверкнут глазами, как бывает у животных, у иных ещё зрачок может вытянуться.
А вот взрослого оборотня было легче угадать, особенно, в мужчинах. Просто у взрослых оборотней-самцов не было растительности на лице. Не знаю, зачем так распорядилась Зверяна. Видимо, в противовес густому шерстяному покрову в звериной ипостаси.
Ну, и выглядели оборотни – что мужчины, что женщины – моложавее своих человеческих сверстников. Причём, чем старше, тем большая разница видна…
Бабку посадили во главе стола, очень уж она не хотела меня от себя отпускать, но Ррык уговорил. Сказал, что негоже молодому оборотню, пусть и особенному, сидеть выше именитых гостей и управителей деревни.
Я, облегчённо переведя дух, отправился к столу молодых, к Урусу и друзьям. За столом было весело – нам, как взрослым, выставили брагу, только градусом пониже. Мне кажется, что я никогда ещё не видел своего брата таким весёлым и оживлённым. Торкнул его в бок и тихо спросил:
– Ур, ты чего весёлый такой? Даже нисколько за меня не стыдно?
Урус вытаращил глаза и зашипел:
– Чего стыдно? Кого стыдно? Я знаешь, как горжусь своим братом! Ты ж всем им доказал, что ты действительно особенный!
– Ага, особенный? Олень! Рогатый олень! Все нормальные волки, ну, там может, медведи, да даже лисы, а я один ненормальный олень. Тьфу!
При напоминании о лисах брат захохотал, сжал моё плечо и восторженно заговорил:
– Ага, волки да медведи… Да только те волки от этого бедного олешка чуть на месте не обмочились. Как ты их! Загрр-рыз-зу!.. Да этот Гром на место Ррыка метит, всё гадости ему подстраивает, диких под себя подмял. А тут олень ему хвост прижал. Как он от тебя пятился да хвост поджимал! Ему ж теперь от оборотней совсем поддержки не будет. Здорово ты дядьке помог!
Вот оно как! Никогда не интересовался делами взрослых, действительно, как бабка говорит «маненький», а выходит, не зная, всё же помог вожаку.
Приободрившись от мыслей, что от меня и такого всё-таки есть какой-никакой толк, успокоился, постепенно втягиваясь в общее веселье.
***
Наутро жутко болела голова, потому сначала даже не понял, где нахожусь.
Над головой навис наклонный потолок из неструганных досок. Сам лежу на чём-то шуршащем – ага, сено, ещё прошлогоднее. Откуда-то из щелей пробивались солнечные лучи, в которых густой струёй закручивались пылинки. Похоже на сеновал. Только чей?
Повернул голову. На соседнем ворохе сена тоже кто-то лежал. Привстал, глянул, но тут же рухнул обратно, чувствуя, как лицо обдало жаром.
Рядом лежали полураздетый Урус в обнимку с Лийсой, той самой рыжей лисой-оборотницей, которую хаяла наша бабка Мьяра.
Смотрел какую-то секунду, а в памяти моментально запечатлелось.
Сливочная кожа Лийсы, нереально белая и нежная на фоне загорелого Уруса, и яркая медно-рыжая грива густых длинных волос лисицы. Полуголый Урус без рубахи, но в штанах, лежит на животе, уткнувшись в женское плечо. Одна нога закинута на Лийскины ноги, выше колен обнажённые из-под задранной юбки. А рука брата по-хозяйски расположилась на девичьей груди, едва прикрытой расстёгнутой рубахой.
От интимности подсмотренной картины перехватило дыхание, сердце часто-часто забилось, и даже головная боль куда-то на время отступила.
Пацаны, бывало, трепали языками про девок. Да только, кажется, разговорами всё и ограничивалось.
Частенько мы с дружками девчонок задирали – «зубы мыли» по бабкиному выражению. На грани приличия, когда от сказанного уши да щёки полыхали у всех, глаза блестели, но дальше ни-ни…
Вот, разве что, за купанием девчонок на речке подглядывали. Как они барахтались в полотняных рубахах в тёплой воде. Мокрые рубахи облепляли тело и сразу было видно, у которой девчонки грудь начинала расти. У которых и фигура уже не на стиральную доску, а на кувшин становилась похожа.
Девчонки в свою очередь за нами подглядывали, только и слышны были хиханьки из ближайших кустов. Штаны нам так поперепутывают да пояса поперевязывают, пока мы с пацанами плещемся в воде. Так что потом мы, сверкая белыми задами, не сразу могли разобраться, где чьи портки. А тем временем из кустов неслись замечания, у кого из пацанов что интересное мелькнуло. В общем мстили…
А потом после купания всей гурьбой, не торопясь, брели в деревню, до которой рукой было подать. Всей ходьбы-то – пять минуток неспешным шагом. Только у компании будто отшибало память – все направлялись по домам самой дальней дорогой вкруг деревни…
Приподнялся ещё раз. Стараясь не смотреть на брата с лисой, огляделся. Ага, выход с сеновала с моей стороны.
На четвереньках, стараясь не шуршать сеном, прокрался к лестнице. А сеновал-то наш! Это что же вчера было-то? Как я в такой компании на сеновале очутился? А раньше мы с братом часто тут ночевали, пока он не начал бегать на игры в Лийскин двор… И чего вдруг бабка её невзлюбила?
Ох, а голову-то как разламывает! Помнился перекид… олень… ОЛЕНЬ! Дикие… застолье.
Брат, весело балагуря, разливает брагу по кружкам. Откуда-то из-за пазухи украдкой достаёт флягу. Оглядываясь на старших, понемногу что-то плещет в каждую посудину. Потом делает знак нам, молодым оборотням, чтобы разбирали кружки.
Музыка… девичьи руки, тянущие меня в круг… чьё-то жаркое дыхание, губы… плач Орринки: «Отпусти! Отпусти его! Он не хочет с тобой! Я всем расскажу, какая ты…».
Всё! Дальше не помню.
Еле добрёл до крыльца, плюхнулся на ступени. Слава Сиянию, в это время суток крыльцо укрывалось в тени, солнце добиралось до него только ближе к вечеру.
О-ох, как плохо-то – голову ломило, кишки в животе в комок стянулись.
– А чегось, Горушка, за головку-то держисьси? Брага-т на вашем столе совсем никакая была… Компот прям, а не брага. Неуж, не доглядели, винцо вам выставили? Аль самогону кто дал? Ужо, скажу Ррыку-то, пошто молодых портют…
– Баб, это…
Ох! Голову не поднять! Да что б такое придумать, чтобы бабка вожаку чего лишнего не сказала?
– Баб, ну, мы сами там бутылку какую-то нашли, попробовали… интересно ж.
– Ишь ты, попробовали! Пробовальщики… Я ж смотрю, рожи-т у молодых больно красны-то стали… Которы девок прям на кругу цуловать принялись… Срамота!
– Ба-аб, голова трещит, у тя травки никакой не заварено? Пить хочется…
– Иди-ползи на кухню-то, там кринка с рассолом капустным стоить. По такому делу рассол – самое налучшее средство… от бутылей найденных.
Бабку не переспоришь! Да и я не в том состоянии, чтобы перечить.
А кухня-то как далеко у нас устроена! Раньше никогда не замечал… Ох! Наконец-то, добрался. Вот он – капустный рассол… холодненький, кисленький… самое то!
Под бабкино ворчание голову потихоньку стало отпускать, и животу полегчало. Всё ещё придерживая голову рукой, сидел на лавке, наслаждаясь ощущениями. Невольно вспомнил Уруса с Лийской.
И что меня торкнуло спросить?
– Баб, а ты чего так Лийсу невзлюбила?
Бабка так и застыла возле ларя, из которого доставала хлеб, напечёный матерью впрок. А после развернулась и села на ларь, как на лавку – за что нас, детей, всё время ругала нещадно.
– А ты чегось Лийску-то помянул? Аль опять Уруска с ей любится? Вот, лисица окаянная! Опять парня с панталыку сбивает! Зараза такая! Сколько ж вкруг её оборотней вьётся – бери любого. Так нет ведь, никого не подпущает, с Уруской по углам тискается, а его из-за её, того и гляди, порешат…
– Баб, ты чего говоришь-то? С чего это Уруса порешат?
– Да ты глупый штоль совсем, Горка? Вспомни-к, пять днёв назад – каков Уруска домой-то приполз? Весь рваный да покусанный… У его ж и ребра поломаны были, лапы совсем не шли… Говорю, приполз, дружок евоный приволок! Таруся ему траву оборотную заваривала. Так отделали, что без травы обернуться силов не хватало!
– Да меня дома тогда не было. Мы с Сувором да другими в ночное подались…
– Во-во, ночное… а дома был бы – полюбовалси бы на братца-то! Ладнось, мы оборотни, обернулся – и нет ничо, а если б человеком был? Как есть, помёр бы от таких битьёв!
– А кто его и за что?
– Ну, правда, Лагор, маненький ты совсем – как есть малец. Это ж надо, у оборотнихи течка, а тебе и нет ничо, даже носом не повёл…
– Баб, да скажи толком – при чём тут оборо… Баб, это у Лийски течка была? И Урус опять ходил на игры?
– Дошло! – бабка аж руками всплеснула. – Он к ей на энти жениховские игры кажный год бегает! Как заневестилась лисица в пятнадцать, а ему ж тады только двенадцать сполнилось – щенок, как есть щенок – а туды ж, побёг. Он же тады ишшо не оборачивался даже, так в человечьем виде и побежал! Ох, деревенские и насмешничали! Там такие волки матёрые, а он… – всхлипнула, – они ж его из жалости не загрызають. Прикусють лапу аль хвост, да измываются всяко, по двору лискиному катают, как шарик, да елозят им навроде веником. Он же каженный раз еле приползает.
Да видел я… Из-за тех унижений брата на Лийскиных игрищах я не любил такие сборища. Хотя раньше, как и все мелкие пацаны, бегал поглазеть на драки претендентов на девушек. И азартно обсуждал с друзьями шансы соперников. А вида поражения старшего брата не переносил. Понимал, что мальчишка – не соперник взрослым оборотням, но не терпел их глумления над Урусом.
– А Лийска что?
– Чо-чо… Не выходит ни к кому! Уж пятый год пошёл… фырчит из окна на женихов-то… они дерутся меж собой, выделываются, хвостами перед ей метут… а она фырчит на них, из дому носа не кажет, пока течка не пройдёт, а потом по кустам с Урусом обжимается. Изведёт его эта лисица. Ты штоль ничё не замечал?
– Да я…
– А и ладно, успеешь ишшо наиграться. Заматереть ишшо надобно перед игрищами-то, а то костёв не соберёшь.
Я что? Спал всё это время? Вокруг меня столько происходит – «дикие» под Ррыка копают. Знаю, что у Уруса любовь давняя. Но чтобы всё зашло так далеко, что брата, того гляди, порешат…
Спросил про лисицу:
– Баб, Лийска – лисица рыжая, а тётка Верена, её мать – волчица, а отец кто?
– У Верены мужа-то никогда не было, она всю жизнь по Ррыку страдает. А Лийска у ей приёмная, да и всем эт известно. А ты никак опять ничо не знашь?
Виновато похлопал глазами. Мне сроду не интересно было, кто по ком вздыхает. Намного интереснее было, когда с дружками в лес подадимся в охотников играть.
– А откуда ж Лийса взялась-то у знахарки?
– А эт, кады Уруску скрали, ему тады токмо три годочка было…
– Чего? Уруса украли?
– Ага-ага… Значит, ты ж тады токмо народился у Таруси, она с тобой тетёшкалась, а Уруса-то во двор поиграться вывела, котёночка ему дала – кошка тоже приплодила. Время к обеду. Мамка-т кашку наварила, да за дитём во двор. А во двору только котёнка маячит, а Уруса-то и нет! Сараи закрыты, и ворота с калиткой прикрыты, дитё само не откроет. Замков-то отродясь не вешаем – нету таких дураков, у оборотней воровать. А тут нашлись, дураки-то! Таруся унюхала чужой дух да взвыла так, что Арит с Ррыком с другого конца деревни в момент примчались. Да и деревенские сбежались – как же, дитё пропало! Так сворой и след взяли, а за деревней-то и потеряли. Ворюги знали всё ж, к кому полезли, пахучего табаку сыпанули. Да не дотумкали, что от табаку у пса нюх отшибёт, а оборотню прочихаться, круг сделать, и он опять на след станет. Ну, те ворюги уже далеконько отбежать успели, на конях ускакали. Всё норовили погоню запутать – то разбежутся, то сбежутся, да табак и травы пахучие сыпют. Только оборотню то не помеха, всё равно догонют. День и ночь без роздыху гнали, одни попеременки оборачивались, а другие на конях скакали… – бабка приложилась к кружке с квасом, видимо, в горле пересохло.
– А кони тоже без роздыху?
– Тадысь новый маг приехал… Да ты его знашь, наш Тимофеич. Он тоже погнался, у ево травы волшебные какий-то были, вот он их в зубы коням и сувал. Говорят, едет, руками машет, чевой-то бубнит, а у всех сил прибавляется – и ходу! Кады ворьёв энтих догнали, Тимофеич без сил свалился, наши его домой в телеге везли. А у ворьёв навроде зверинца было. По клеткам зверьё разное сидело. А в одной клетке наш Уруска и лисичка маненькая. Лисичка мелконькая в ошейнике, а хвостик у ей почти наполовинку отрубленный. А из ранки-то сукровица бежит. Наши-то клетку открыли, а лисичка тявкает. Зубки-то молочные, щекотные, а она рычит, прям по-сурьёзному, кусается! А сама Уруса-то в уголок задвигает да собой загораживает – защищает, значит…
От жалостливых воспоминаний бабка сама взволновалась, захлюпала носом.
– Маг-то сразу понял, что у ей за ошейник – против обороту. Ошейник сняли, а она не оборачивается. Потом унюхали – у ей и в миске с питьём снадобье противу оборота налито было. Она ишшо два дня лисичкой-то была. Верена тады совсем молодая была, тоже со всеми ворьёв догоняла. Всё с лиской возилась, хвостик перевязывала да тетешкалась. Всё хотели проведать, откуда ж в зверинце дитё оборотня? Да наши, кады ворьёв догнали, сгоряча-то на месте всех и порешили, и спросить не с кого. Тимофеич сказывал, бывают такие шаманы – икроматы, которы с мёртвых чево спросить могут. А у нас нету таких.
