«На берегах Невы» kitabından alıntılar, sayfa 11
Русская проза пошла не с «Пиковой Дамы», а с «Героя нашего времени». Проза Пушкина настоящая проза поэта, сухая, точная, сжатая. Прозу Пушкина можно сравнить с Мериме, а Мериме ведь отнюдь не гений. Проза Лермонтова чудо. Еще большее чудо, чем его стихи. Прав был Гоголь, говоря, что так по-русски еще никто не писал…Н. Гумилев
И как хорошо, что нам удалось отслужить панихиду! Как ясно, как светло чувствуешь себя после панихиды. Будто вдруг приподнялся край завесы, отделяющий наш мир от потустороннего, и оттуда на короткое мгновение блеснул нетленный свет. <...>
— Оттого, — продолжает он, — что у нас, — у вас и у меня — открылось сердце. Не только ум, но и сердце, навстречу Лермонтову.
Н. Гумилев:
— У поэта должно быть плюшкинское хозяйство. И веревочка пригодится. Все, что вы слышали или читали, тащите к себе, в стихи. Ничего не должно пропадать даром. Все для стихов.
Сколько я ни встречала упрямых людей, все они были слабовольны.
— Главное, не объясняться. Никаких «я тебя», «ты меня», которые так любят женщины, Запомните это правило. Оно вам пригодится в жизни — никаких «выяснений отношений», в особенности любовных. Ах если бы Ахматова не говорила с первого же года — Николай, нам надо объясниться… На это я неизменно отвечал: — Оставь меня в покое, мать моя!..Н. Гумилев
Он [Н. Гумилев] вечно боролся с собой, но не мог побороть в себе «paresse-delice de l’ame»* — по Ларошфуко, желания валяться на кровати читая не Ронсара или Клеман Вретано, а «Мир Приключений» — и жаловался мне на себя, комически вздыхая. «Мира Приключений» он стыдился, как чего-то неприличного и прятал его под подушку от посторонних глаз. Зато клал на подушку «на показ» для посетителей открытый том Критики Чистого Разума или Одиссею, хотя он их больше «ни при какой погоде не читал».* блаженная леность души (фр.)
Гумилев очень любил сладкое. Он мог "ликвидировать" полфунта изюма или банку меда за один вечер.
Я согласна с Габриелем Марселем, что "любовь дарует бессмертие" и что, произнося: "Я тебя люблю", - тем самым утверждаешь: "Ты никогда не умрешь".
Не умрешь, пока я, любящий тебя, буду жить и помнить тебя.
И ведь любимое существо всегда кажется ангелом...
– А как я любил Рождество. Всегда любил. Для меня, – говорит он, – слова «Рождество», «сочельник», «елка» казались совсем особенными, магическими, полными тайны. Но я мальчиком-гимназистом скрывал это, снобировал, считал елку пережитком детства. Мне очень хотелось казаться взрослым, поскорее выкарабкаться из всего, что связано с детством, а теперь наоборот – мне часто хочется нырнуть туда, в глубь детства, на самое дно его, не только в младенчество, но даже в до-младенчество, в до-рождения, улечься там в утробной позе, сося большой палец в блаженном безмыслии. Не в бессмыслице, а в безмыслице.
Он смеется:
– Надоело быть взрослым, вечно быть взрослым.
