Kitabı oku: «Отморозок Чан 2», sayfa 3
Глава Б4. Язык мой враг
– Слушай, дедуль, ты в картах соображаешь?
Старикан, который что-то эмоционально объяснял толстожопой бабе у самого выхода из храма поклонения ебучей козе, обернулся ко мне.
– В картах? В каких картах, сынок?
– В игральный, блять… Не тупи, дед, вот в таких: – я протянул ему ламинированную бумагу. – Сможешь пальцем тыкнуть, где мы сейчас находимся?
– Да-да, конечно, – охотно принял карту дед. – Я карты хорошо читать умею, в молодости лет двадцать проработал в…
– Похуй всем. Давай побыстрее, а то у меня ещё дел дохуя.
– Понял-понял… Такс… Ох ты ж, как всё расчирикано-то… Кажется, кто-то очень хотел, чтобы вы в этот лес шли…
– Давай к делу, дед, блять. Я тебе карту дал, не чтобы ты в подъёбочках поупражнялся…
– Ну что ж… Ладно… Хм… Вот тут мы, – он ткнул пальцем. – По дороге вот этой если идти, то через пару километров тупик будет с деревней заброшенной, лесом окружённой. От неё как раз короче всего до точки этой дойти. Как же всё зачирикано-то…
– Давай, блять, сюда, – с раздражением вырвал карту из рук старика. – Один кружочек увидел нарисованный, будет теперь, сука, два часа охать, заебал…
– Вы только не сердитесь, сынок, но Александру я к тому лесу не пущу: чудовища оттуда и идут, как мне думается. Плохой это лес, про него много страшного ещё до всего этого безумия рассказывали. Люди там пропадали, много людей. Нечего вам там делать, как бы вас туда ни заманивали. Александра вас к автобусу отвезёт, и езжайте с богом. На восток вам надо уезжать, туда, говорят, чудища не добрались пока, ближе всего будет по....
– Да ухожу я уже, заебал. Не знаешь уже как выпроводить… Где твоя Александра ебучая?
– Так вот же она, – дед удивлённо указал на толстожопую блондинку с дебильными косичками, которая всё это время молча стояла рядом и смотрела сквозь нас: мысли её явно были не тут, а кружились вокруг оставленного в холодильнике бутерброда с тушкой небольшого хряка.
– Вот эта жироёбина? – с презрением окинул её взглядом. – Я с ней к автобусу не поеду: у нас там жратвы дохуя – как-то боязно мне. Это ещё если повезёт, и она по пути меня не сожрёт.
– Ну зачем вы так? – пристыдил меня старикан, приободряющие погладив Александру по руке. Хотя она, впрочем, не особо-то и среагировала на мою подъёбку: продолжала думать о бутерброде.
– Не доверяю тем, кто в тяжёлые времена весит больше центнера. Не задавались вопросом, почему у всех порцайки одинаковые, а она набирает по пять килограммов в неделю? Наверняка у вас и дети пропадают регулярно… Подумай над этим, дедуля.
– Вы всё шутите, сынок… Ну и правильно – надо сохранять позитивный настрой, времена действительно непростые сейчас, и раскисать нам нельзя. Так что уж лучше грубым юмором спасаться, чем нос вешать. И Сестра Александра, думаю, на вас не в обиде, так ведь, Саш?
– Да, отец Евгений… – безжизненно ответила она.
– Слышь, свинота, те может шоколадку какую сожрать? Выглядишь нихуя нездорово – сахар, видать, в крови упал, – распереживался я.
Не, ну а чё? Я так-то не бессердечная скотина какая, просто прячу за грубостью доброе сердце от надругательств злобного мира, чтобы не ранил никто.
– Всё хорошо, – так же монотонно ответила толстомордая. – Жду вас в машине…
Она кивнула Дедуле и вышла на улицу.
– Чёт мне как-то ссыкотно с ней один на один оставаться… Вы её покормили?
– Тяжело ей сейчас: Тамара ей кровной сестрой была… Я её с вами отправляю, чтобы проветрилась и… Ещё вот что… Хотел попросить вас…
Старик замялся…
– Хули ты замялся-то? Говори как есть, дед. Хочешь попросить примокрушить её и на трассе где-нибудь сбросить – типа олень насмерть подрал? Что, не тянет община по хавчкику содержание этой жирофермы? Всё понял. Давай две банки сгущёнки – всё сделаю. Мне это неприятно, конечно, но лучше так, чем у вас тут дети будут пропадать.
– Да нет, что вы?! Я не об этом! Как вы подумать могли?! Ой, понял – вы шутите опять, да, сынок? Я вас хотел попросить Александру с собой забрать, а машину обратно Семён привезёт. У неё в том году мать померла, за год до этого дочь, а вот сегодня и сестру смерть прибрала. Не осталось тут у неё никого, понимаете? Ей и без того тут тяжело приходилось, а теперь и вовсе невыносимо станет. Возьмите её с собой, пожалуйста, – она девушка работящая: и с огородом управится, и со скотиной…
– Управится в смысле сожрёт?
– Рукастая она. Всё умеет. Лишним ртом точно не будет…
– Ну одним лишним ртом она точно не будет, потому что за десять ртов жрёт… Эх, ладно, хуй с ним: нравишься ты мне, дед, так что за Александрой твоей следить буду денно и нощно, чтобы всё у неё заебись было. Но с тебя пара банок сгущёнки.
– Так нет у нас сгущёнки, – стушевался дед. – Есть варенье брусничное.
– Понятно… Зажмотил, значит, сгущёнку… Я это запомню…
– Сынок, я правду говорю: нет у нас сгущёнки, да и не был давно…
– Да понял я, понял… Позабочусь о твоей Александре за просто так.
От души хлопнул его по плечу и потрепал волосы на голове, словно шерсть любимой собаке.
– Бывай, дедуля, хули. Спасибо за приём, охуительный, всей нашей большой компании с автобуса, и за сгущёнку отдельно…
Недобро прищурившись на него на дорожку, вышел за дверь.
Я оказался на балконе. Этаже на пятнадцатом, не ниже. Передо мной стелился город. Вдалеке, там, где заканчивались дома и начинались поля, на сотни метров от земли вздымалась к небу огромная хуёвина. Человекоподобная машина высотой метров в семьсот – не меньше. Она была такой здоровенной, что даже с этого расстояния её можно было хорошо рассмотреть. Голова словно обтянута человеческой кожей; жуткое, с мёртвым выражением, лицо; чёрные, тяжёлые длинные тросы волос, качающиеся при каждом движении машины; тело закрыто рваной грязной серой мантией. Обшитые стальными листами руки прямоугольной формы висят по бокам, словно гигантские поезда подземки. Ног у этой уродливой машины не было, вместо них массивная гусеничная платформа, вдаль от которой тянулись глубокие борозды, вспахавшие всё поле и теряющиеся в переломанном лесу.
В следующий миг раздался оглушающий низкий рёв. Самый жуткий звук, который я когда-либо слышал. Он пробирал до самых кишок, оставляя после себя, словно какое-то ядовитое послевкусие, гнетущее ощущение безысходности и неотвратимости смерти. От этого стального чудовища не скрыться…
Ещё через мгновение машина с поразительной скоростью отклонилась вбок и взмахнула рукой. Из кулака руки, а точнее из открывшегося в нём при взмахе огромного люка, широким веером вытягивалось густое чёрное облако, быстро разделяясь на сотни чёрных точек.
Я не сразу понял, что гул, с которым появилось облако – это человеческие вопли. Чёрное облако состояло из людей. Вопящих от ужаса, выброшенных высоко в небо над городом, живых людей.
Люди стали сыпаться на дома, разбиваясь о стены и крыши, выбивая окна. Трупы сползали по стенам, оставляя густые кровавые разводы, падали на дороги, сминая машины.
– Это Сын Божий… – услышал я голос справа от себя.
Резко развернулся к говорившему. Передо мной стояла толстожопая Александра.
– Вы готовы отправляться? – привычно пресным голосом спросила она.
Сука, блять… Опять приглючило.
Осмотрелся. Дорога, дома, никаких балконов и здоровенных поебот, разбрасывающихся людьми. Нихуя себе у меня воображение…
– Вы готовы отправляться?
– Да готов, блять! Заебала…
Выбесила-таки, тварь. Сука, как же ненавижу жирных… Никакого такта. А всё потому, что мысли только о жратве у них: нет в башке места для уважения к окружающим. Короче, ща отъедем метров на триста, задушу жируху голыми руками, бля буду.
– Слышь, свинота. Где машина твоя?
– Вон там… – вяло показала она на какой-то сарай, на отъебись сколоченный из кривых необработанных досок, и неспешно побрела в его сторону.
– Шевели булками – плетёшься, блять, как на эшафот.
Эшафот… Ещё вчера я удивился бы тому, что знаю слово "аэропорт", а сегодня базарю, как король Англии.
– Короче, надо торопиться – чую, скоро в туалет захочу, а мне пиздец как не хотелось бы на трассе останавливаться. Хотя похуй, притормозишь, если что, где-нибудь, выйдем, ты посторожишь меня от волков там или медведей, я отолью по-быстрому, а потом дальше поеду.
Жирота не ответила. Неспешно дотащила сраку до сарая, поковырялась с полминуты в замке и, наконец, со скрипом растащила створки в стороны. Внутри стоял какой-то уёбищный проржавевший к хуям микроавтобус, безуспешно пытавшийся скрыть своё уродство и неприглядное состояние под сантиметровым слоем засохшей грязи и дорожной пыли.
Толстуха подошла к микрухе и стала открывать капот.
– Слышь, если жратва где-то и сныкана, то в бардачке наверняка, – предположил я.
Она меня не слушала. И это вторая проблема толстых людей: они никогда не слушают окружающих. Сколько бы им не говорили, что они жирные, что на них противно смотреть; сколько бы ни умоляли сесть на диету или хотя бы перестать воспринимать целый батон как индивидуальную, блять, булочку к чаю – всё тщетно. Жиробасы не умеют слушать.
Короче, она со скрипом подняла капот, достала откуда-то из-под жироскладок нож и принялась что-то химичить.
Сначала я решил, что она там клемы на аккумулятор накидывает или типа-того, но потом она стала совершать какие-то резкие движения, словно дралась с забравшейся под капот погреться кошкой, или не знала, как выглядит ёбаный аккумулятор и клемы, которые на него нужно набрасывать, и из-за этого её накрыл припадок ярости.
– Слышь, стройняшка, тебе там кукуху переклинило? Сахар упал-таки? А я говорил: сожри, блять, шоколадку…
– О нет! О нет! – завопила жирка, оборачиваясь. Глаза её были наполнены ужасом. – Чудовища уничтожили мотор! Они просто выпотрошили его!
Ну всё, блять, понятно. Понеслась…
– Да ты сама его выпотрошила, пизда ты тупая! – я хотел было обложить её хуями поплотнее, но потом передумал. – Понятно, короче, всё: хуй мне, а не поездка с комфортом… Что дальше по плану? Станешь монстром и нападёшь на меня? Тут должен сразу предупредить: разобью ебало с вертушки, а потом снесу, что осталось, из обреза.
– Господи Боже что это?!? – она выпучила глаза смотря куда-то мне за спину.
– Предполагаю, что ничего… – вздохнул я, оборачиваясь скорее по приколу… – Ёб твою мать!
Буквально в паре метров от меня на дороге стояла какая-то… Тварь.
Огромная ебанина, похожая на жирного, толщиной метра в два и высотой минимум в пять червя, из которого самым хаотичным образом торчали несколько десятков покрытых густой слизью рук. На самой высокой точке тела червя разместилась женская голова со сползающей вниз мертвецки-бледной кожей, переходящей в тело червя, и умоляющим взглядом широко раскрытых глаз. Рот женщины разорван, губы цвета сырого мяса растянуты в полной страданий улыбке. Внезапно губы начинают расползаться, словно изо рта пытается вылезти что-то огромное. Кажется, что щёки вот-вот начнут рваться дальше, но в следующий миг наружу выпадает тело самого уродского младенца, какого я когда-либо видел. Хотя, в целом это был, наверное, самый обычный младенец – тут я с перепугу приукрасил. Единственное, что отличало его от нормального грудничка: тошнотворный язык размером с немецкую овчарку вместо головы и длинные, полутораметровые руки с четырьмя локтями и костяными лезвиями вместо кистей. Короче похож на младенца он был телом и пуповиной, теряющимися во рту головы матери, что наводит на мысль: я не сильно-то и был неправ, решив, что это самый уродский младенец, которого мне доводилось видеть…
Тварь завопила. Тут важно пояснить, кто именно завопил: червяк, голова матери или языкоголовый младенец. Я ставлю на мать. Хотя, её легки наверняка находились в черве, а голова младенца при вопле вибрировала так, как вибрировал бы любой обычный язык на её месте. Короче, я передумал: вопила вся тварь целиком. Вопль был вымученный, страдальческий и гармонировал с несчастным, полным ужаса и отчаяния взглядом женщины, которая словно не понимала, что происходит, и мечтала лишь о том, чтобы скорее проснуться и оставить этот кошмар позади. Я её понимаю: обнаружить себя с телом червя, двумя десятками рук и младенцем, торчащим из порванного рта, – это, наверняка, пиздец как неприятно.
Продолжая жалобно вопить, чудовище медленно ползло вперёд, вытянув все руки перед собой. Это выглядело не столько опасно, сколько печально: тварь словно умоляла помочь ей, протягивая руки к обычным людям, так похожим на то, чем она была когда-то. Она надеялась, что мы сможем развеять своей нормальностью то пизданутое колдовство, которое сотворило с ней весь этот неподдающийся описанию пиздец.
Но, видимо, я показался твари недостаточно нормальным и жалостливым, потому что она проигнорировала меня и проползла мимо, явно направляясь к Александре. Женская солидарность, ебать её рот… Конечно, пошёл я в пизду со своей помощью.
– НЕТ!!! БОЖЕ, НЕТ!!! – вопила от ужаса Александра, впрочем не стремясь съебаться куда подальше, на что у неё было более чем предостаточно времени, потому что неведомая ебанина двигалась пиздец как неспешно.
Наконец, тварь достигла Александры и вцепилась в неё, казалось, всеми своими уёбищными слизкими руками. Я ожидал, что девчонки сейчас обнимутся и начнут плакать, но языкастый младенец неожиданно вздыбился всем телом и с высоты нескольких метров наотмашь полоснул жируху по лицу ладонью-лезвием.
– ААААА!! – завопила, склонная драматизировать, толстожопая истеричка.
Кожа на её лице принялась расползаться от верхушки лба и до самой верхней шубы.
Ну, возможно, я был слишком скор на выводы – признаю. Я не про склонность жирухи к драматизму, а про свои обвинения в том, что баба-червяк не уважает роскошных, бородатых мужиков с идеальным мускулистым азиатским телом и готова принять утешение только от другой бабы. Не такие уж эти чудовища и гендерные фашисты, получается, только вот…
Только вот чудовищ нихуя не существует.
Эта мысль полоснула моё сознание не хуже лезвия языкоголового младенца.
Всё происходящее не может быть правдой…
В глазах замортачило, изображение стало искажаться, пульсировать, изменяться, словно одно видео пыталось выместись другое: вот я вижу тварь, полосующую лицо жирухи, а вот я вижу жируху, полосующую себя ножом по лицу; вот тварь начинает рвать плоть жирухи десятками своих рук, а вот жируха рвёт на себе плоть сама, помогая себе ножом. Наконец реальность полностью вымещает глюки: остаётся одна лишь толстожопая Александра, истязающая себя сталью: она режет плоть; разрубает кости пальцев положив ладонь на машину и используя нож как топорик; она бьёт себя ножом сначала в один глаз, затем во второй. Всё это время она вопит, она продолжает вопить и когда отрезает себе язык, и когда с безумным остервенением пытается вырвать челюсть.
Всё это время я стою в ахуе. Иногда бывают такие моменты, когда лучшее, что ты можешь сделать: просто стоять охуевая. Именно так, наверное, поступает среднестатистическая мамуля, придя домой раньше времени и застав любимого сыночка, ебущим её любимого кота на её же с папкой кровати.
Пока я представлял себе студента-спермотоксикозника, ебущего кота, – надеюсь, в этом нет ничего гейского, хотя я уже ни в чём не уверен в этом, вконец ебанувшемся мире, – Александра мешком повалилась на землю, потеряв сознание то ли от потери крови, то ли от болевого шока, то ли, что скорее всего, у неё всё-таки упал сахар, – говорил же я, сожри ёбаную шоколадку…
Глава Б5. Сытый дед
Двери "Козлячей церкви" распахнулись, наружу вывалилась толпа вооруженной ружьями деревенщины во главе с дедулей.
– Господи ты боже! Сестра Александра! Стреляйте! Стреляйте! Отгоните от неё это чудовище!
Деревенщину уговаривать пострелять не надо: в загородной жизни не так много развлечений, и хаотичная стрельба хуй пойми куда – не худшее из них. Короче, селяне принялись хуячить куда-то вверх, что внушало робкую надежду на то, что мне удастся-таки выжить.
– Спасайте Александру! Спасайте Александру! Тащите её в дом истинных Богов!
Ну да, пошёл я нахуй. Даже обидно как-то: сначала чудовище меня проигнорировало, теперь старикан радеет за жируху, а на меня ему похуй. Хотя, пора бы привыкнуть к тому, что деревня городских не любит. Я их понимаю: я красивый, раскаченный, воспитанный, образованный, слова знаю всякие научные типа "взапиздь", "чертоги" – как не завидовать чёрной завистью такому? Зря я старику про "чертоги" эти ебучие рассказал: видимо, тогда он на меня зуб и заимел: решил, что издеваюсь над ним, образованием выёбываюсь, унижаю его перед паствой…
– Смотрите!!! Ещё твари!!! – закричал кто-то. – Идут с дороги!
И действительно, из леса с той стороны дороги валили ёбаные чудища. Хотел бы я сказать, что все они выглядели так же, как и первая хуёвина, чтобы не тратить время на описание, но нет: они были совсем другие.
Впереди всех бежала человекообразная многоножка, хотя скорее я бы назвал её многоручкой, потому что бежала она на восьми тощих руках, а ног у неё не было вовсе. Длинное человеческое тело с выпирающим позвоночником и ребрами при беге прижималось низко к земле и извивалось словно змеиное, в то время как локти рук торчали вверх наподобие паучьих лап. Головы у хуёвины не было, а из шеи выглядывал огромный, размером с небольшую дыню, глаз. Перейдя дорогу, ебанина встала на дыбы, показав своё брюхо, покрытое открытыми ртами с пухлыми губами, из которых по́шло вытягивались языки.
Следом за "Мастером-целовастером" полз слизень с головой козы, очень похожей на ту, что я видел в "Козлячей церкви". Слизень быстро полз по дороге, но не столько за счёт движений слизьего тела, сколько за счёт быстро толкающих его мышцатых рук, торчащих из задней части тела.
Третьей шла синяя, словно утопленница, длинная тощая баба с повисшими у самой пизды сиськами, бугрящимися толстыми венами. Неестественно длинные даже для этой трёхметровой каланчи руки тащили за ней детей, крепко держа их за лодыжки. Дети безвольно скреблись по асфальту ебальниками.
Тема детей, как мне кажется, вообще сильно популярна среди местных чудовищ: видимо, какие-то детские травмы, или хуй его знает. Впрочем, конкретно эти дети, как и "языкоголовый пиздюк", тоже были с "изюминкой", которая не позволяла сопереживать им в полной мере: руки детишек неестественным образом выворачивались назад за спину, словно какие-то уродливые костяные крылья, выгибаясь дугой, они длинными когтями терзали спины своих тел, оставляя на синюшной коже глубокие кровавые борозды. Возможно, в этом не было чего-то такого, что совершенно точно указывало на то, что этих пиздюков не стоит жалеть, но я рассуждал так: если им нравится полосовать когтями собственные горбы, то и стирают ебальники об асфальт они тоже с кайфом. Наверное.
Короче, тройку лидеров я описал. Но кроме них на помощь блеванувшей ребёнком бабе спешили вот кто:
Номер четыре: "Глаза боятся – руки делают". Ползущая на коленях жирная баба с выпученными из глазниц руками, которыми она ощупывала дорогу перед собой. На месте ступней жирухи торчали какие-то ёбаные костяные колья, вместо рук к небу торчали костяные крюки, а на спине тошнотворным горбом надувался гигантский, размером с микроволновку, фурункул. Сквозь натянутую вокруг фурункула кожу просвечивал какой-то силуэт, плавающий в мутной желтоватой жидкости.
Номер пять, шесть, семь и восемь: "Французские пёсики". Несколько уродских лысых собак, вместо ног у которых, – что бы вы подумали? – конечно злоебучие человеческие руки. Человеческие головы псов разорваны по вертикали, обнажая множество языков, неистово облизывающих друг друга, словно в каком-то пизданутом слюнявом поцелуе. Честно говоря, я не уверен, что в основе своей это были собаки: может быть, козы или что-то типа того, но первая ассоциация была собачьей из-за хвостов: длинных костяных отростков с острыми концами, радостно мотающихся из стороны в сторону.
Номер девять "Глава отдела кадров". Обычный голый мужик. Ну, может, жирноватый. Нет, правда, это был обычный голый мужик, с невозмутимым еблом, идущий в толпе блядских чудовищ. Он смотрелся в этой уродской толпе столь неуместно, что, наверное, следовало описать его первым, а не девятым. Я пялился на него куда дольше, чем на остальных, силясь найти хоть какое-то уродство: хуй со ртом, языки вместо сосков, пальцы рук вместо пальцев ног, хоть что-то, блять. Но нихуя: обычный мужик. Он словно попал сюда в приступе лунатизма и сейчас был уверен, что одетый в строгий костюмчик пиздует на работу в толпе других работяг. Хотя, может всё дело в усах? Усы у него были подозрительно дебильные. Кто вообще такие носит? Нахуя? Мерзость, блять.
Номера десять, одиннадцать и двенадцать я описыватьне буду, потому что вся эта пизданутая кавалькада достигла встречающую её отчаянной стрельбой из ружей толпы деревенщин и, раньше, чем я успел как следует охуеть от той мысли, что знаю слово "кавалькада", началась ёбаная мясорубка.
Нет, я бы конечно успел описать всех чудовищ, но ох уж этот ёбаный обычный голый мужик…
Многоножка кинулась в атаку первой. Она по длинной дуге прыгнула на какую-то молодую девчонку и, обхватив всеми руками, крепко прижала к себе. Раздались дикие вопли, полные боли и ужаса, – кстати, хуй его знает, стоит ли и дальше уточнять какого рода вопли раздавались, потому что все они были воплями боли у ужаса, – тварь и её жертва повалились на землю. Из-под рук многоножки во все стороны, словно вода из стиснутого в кулаке шарика, забрызгала кровь. Видимо, хуёвина принялась жрать плоть своей жертвы всеми своими бесчисленными ебальниками.
Изображение в глазах моргнуло, и вот вместо многоножки я вижу, как жертва, катаясь и крича, яростно колотит в своё тело сапожным шилом с деревянной ручкой. Кровь действительно местами брызгала в стороны, но не так сильно, как мне приглючило.
Следом напала длинная баба с обвисшими сиськами, обогнавшая перед самым финишем козлоголового слизня. Как оказалось, спиногрызов баба тащила с собой не потому, что их не с кем было оставить дома: как только она достигла толпы, так сразу принялась ебашить ими всех, кто попадался под руку, словно дубиной. Сами дети при этом не то чтобы были сильно против, даже наоборот – врезаясь в очереднуюдеревенщину, на отходе, когда мамка начинала заносить их для следующего удара, пиздюки старались вцепиться когтями в лицо маминой жертвы.
Изображение снова моргнуло помехами, и вот передо мной самая обычная невысокая девчонка в хлопковом сарафане, хуячущая людей искалеченным телом очевидно мёртвого младенца. Эти удары едва ли могли нанести серьёзный урон жертвам, но у "чудовища" всё на этот счёт было продумано: после каждого удара вперёд бабы выпрыгивал её муж, – может, и не муж, конечно, но я предпочту думать, что муж, потому как это добавляет драматизма, – с молотком в одной руке и ножом в другой. Он со всей дури ебашил молотком не успевших оправиться от удара младенцем бедолаг, а потом, почти на отскоке обратно за спину жены, наспех полосовал ебальники ножом. Нихуя себе семейка, блять.
Наконец в драку врывается козлослизень. В козлиных глазах пылает горечь поражения: у него отняли второе место и сейчас он отыграется на зрителях…
Оттолкнувшись руками от асфальта, слизень делает полусальто и хватает голову какого-то мужика. Не теряя времени принимаетсявыдавливать ему глаза большими пальцами. Дальше к остальным крикам, которых тут уже более чем дохуя, добавляется ещё один, понятно чем наполненный (болью и страданиями). Но ослепления жертвы козлослизню оказывается мало, и он решает отведать хуятинки… И сексуального подтекста в этом нет: он просто вгрызся в его хуй, яростно мотая головой, словно псина, пытающаяся оторвать кусок от прижатого к земле лапами ботинка.
Помехи – смена картинки. На самом же деле в хуй бедолаги вгрызался небезызвестный мне дедок – настоятель "Козлиной церкви", а глаза выдавливала какая-то старуха, стоявшая за спиной жертвы.
Примерно в этот момент я понял, что могу переключать зрение с глючного на реалистичное по своему желанию. Это сложно объяснить, но управлялась эта способность силой мысли: хочешь видеть глюки – видишь глюки, не хочешь видеть глюки – не видишь глюки. Где ж ты была, когда я по стенам бегал, сука…
Тем временем на сценку выползла баба с руками из глаз. Этими руками она выхватила из толпы сначала одну щуплую девчонку, затем вторую. Обеих насадила спинами на крючья, торчавшие у неё из плеч. Вторую девчонку попытался спасти какой-то мужик, но стоило ему оказаться достаточно близко, как тварь, выгнув спину и перекинув ноги через себя, ударила его в ебальник костяным колом-ступнёй, с треском вмяв лицевые кости мужика внутрь черепа. Отпугнув ещё пару желающих спасти девчат, уёбина "глазными" руками разорвала фурункул на своей спине. Лопнувший фурункул окатил спину и висящих на крюках девчонок густой желтоватой жидкость. От бедолаг повалил пар, а затем, под истошные вопли, с них стала сползать вниз кожа вместе с мясом. Из открывшейся на спине рукоглазой бабы раны торчал размокший, словно пятка после горячей ванны, безрукий и безногий младенец, позвоночником сросшийся с её позвоночником. Он с недовольным, но крайне внимательным видом оглядывался по сторонам, быстро вертя башкой во все стороны: видимо, он отвечал за боковое зрение, указывая мамке на приближающиеся опасности, вроде спасающих своих дочерей отцов.
Переключил зрение на реалистичное. Мокрых с ног до головы девчонок держат два мокрых с ног до головы мужика, а ещё двое стоят в паре шагов, вооружившись колунами. У ног одного из мужиков с колунами валяется мужик с проломленной ебососиной: тот самый мужик, которого угостили костяным колом в глючном варианте происходящего. В самом центре, между всеми мужиками, стоит баба с грязным пластиковым ведром: видимо, она изображала гнойный фурункул, и именно она облила всех водой. Девчонки, схваченные мужиками, руками сдирают с себя кожу вместе с мясом, симулируя сползающую с костей плоть и неистово вопят.
Пока Глазорукая баба растворяла девчонок "кислотой", «Французкие пёсики» страстно облизывали руки всем, до кого добирались, буквально всасывая их в себя. Видимо, кроме большого количества языков их разорванные пополам ебальники были снабжены нехуёвыми зубами, потому что облизывание рук неизменно заканчивалось откусанными пальцами. При этом лапы-руки пёсиков крепко держали конечности жертв, не позволяя оборвать "поцелуй" раньше времени, а хвосты-шипы помогали отвлечь особо рьяных – быстрым движением выкалывая им глаза.
В реальности «Французкие пёсики» были толпой пиздюков лет девяти-десяти, вооружённых отвёртками: они грызли пальцы людей и тыкали инструментами в глаза, причём им даже не приходилось удерживать руки жертв, как в глючной реальности: жертвы и не пытались вырваться, предпочитая просто кричать и звать на помощь.
На меня нашло новое озарение. Нашло оно, когда я попытался посмотреть, кем в реальности был голый мужик с дебильными усами. Он остался всё тем же голым мужиком с дебильными усами, и тут я и вспомнил этого мудака: он пилил упавшее дерево у автобуса.
Я ещё раз осмотрел нападавших. Ну точно, блять: это пассажиры блядского автобуса…
И тут "Глава отдела кадров", более известный как мужик с дебильными усами, явил-таки миру свою сверхспособность…
Он с оглушительным хлопком лопнул, разметав и своих и чужих. Следом поляна просто-таки утонула в воплях людей с осколками костей усатого выебка в ебальниках.
Переключившись на обычное зрение я, разумеется, увидел лишь последствия взрыва: раскуроченное тело полу-жирдяя и валявшихся вокруг кричащих покалеченных людей. Честно сказать, теряюсь в догадках, как он умудрился взорваться, но возможно его взорвал Господь Бог, будучи не в состоянии ещё хоть сколько-нибудь долго наблюдать за болтанием его ёбаных усов. Вторая, менее правдоподобная версия произошедшего: кто-то подкинул жирдяю гранату в тот момент, когда я отвлёкся на других чудищ.
Я так внимательно наблюдал за тварями, что совсем забыл про деревенщин, которые, между прочим, всё это время отстреливались от нападавших, но стреляли хуй пойми как и всё чаще попадали по своим, лишь иногда попадая куда-то мимо, а в чудищ никто из них не попал ни единого, блять, раза.
– Спасайте Александру! – залитым кровью ебальником завопил дедок, вспомнив об основной задаче и оторвавшись от поедания чьего-то члена. – Отстреливайтесь и уносите её в здание! Мы сдержим их сколько сможем!
От толпы отделились пять человек. К моему удивлению они пошли не к очевидно сдохшей Александре, которая мешком валялась у открытого сарая, а ко мне…
– Сука, только подойдите, блять, – предупредил я, поднимая ладонь. – Я нихуя не в настроении изображать раненную Александру.
Но им было похую. Пидорасы окружили меня, стали хватать за руки, пытаясь "помочь" идти.
Я взорвался.
Не как усатый мужик, конечно, но не менее смертоносно…
Время словно замедлилось в сотню раз. Я чувствовал энергию, зарождающуюся от толчка моей ноги от земли, чувствовал, как она медленно перемещается по всему телу, чувствовал, как достигает моего кулака и в самый подходящий момент, когда кулак касается ебальника одного из "спасателей", передаётся на его челюсть. Башка уёбка мотнулась, глаза остекленели, он обмяк и начал падать. Выхватываю нож из его ножен и на секунду притормаживаю падение мужика, с силой воткнув нож ему под нижнюю челюсть. Отпускаю нож и в тот же момент наношу удар локтем в ебальник бабе, подошедшей сзади. Сейчас я её даже не видел, но мой мозг запомнил скорость, с которой она перемещалась, проходя мимо мгновение назад, и, сам, без моего желания, рассчитал её положение по всем зафиксированным движениям. И рассчитал точно, потому что я услышал хруст её пятачины.
Вырываю пистолет Макарова из кобуры мужика слева, – едва ли он успел заметить это молниеносное движение, – не останавливая движение руки, чуть наклоняю ствол, чтобы посмотреть на предохранитель. Снят. Время резко ускоряется, почти автоматной очередью раздаётся шесть выстрелов. Вслед за первым покойником с ножом под челюстью на землю падают ещё пять трупов с дырками в башке. Я даже не сразу успел понять, как, блять, это сделал. Лишь через несколько секунд в памяти сформировалось воспоминание: выстрел левому в башку, сразу выстрел в башку тому, что стоит чуть поодаль, далее выстрел в правого, разворот, выстрел ещё в двоих. Минимум движений. Я буквально видел в воздухе две прямые траектории по которым успел повернуться во время "перестрелки". Ещё через секунду в памяти моей всплыл момент, как я прострелил башку и дедку с полным ртом хуёв (полном, в самом прямом смысле).
