Kitabı oku: «Ваниляйн и Лизхен», sayfa 5
– Да, твоя сестра действительно красива, даже по нашим немецким стандартам. Она похожа на одну известную артистку, имя которой я не могу вспомнить.
Когда на востоке забрезжил рассвет, мы обнялись, плотнее прижались друг к другу и заснули глубоким безмятежным сном, сном двух младенцев. Пожалуй, это был один из самых, если не самый счастливый день в моей длинной и сумбурной жизни.
5. Что сказал Вюрфель
В последний день октября под вечер ко мне в комнату вбежала Лиза, расстроенная, с испуганными глазами, и бросилась мне на шею: “Wanilein, mein Wanilein!”
– Что случилось? Говори! – встревожился я не на шутку.
Лиза подняла на меня заплаканные глаза и сказала:
– Пришел конец нашему счастью, вы уходите!
– Кто уходит? Куда? – переспросил я, еще ничего не понимая из ее слов.
– Твой полк уходит из Хейероде обратно в Саксонию!
– Не может быть! Кто тебе это сказал? Я комендант и ничего не знаю!
– Ты не знаешь, а все село знает, сказала Лиза, порывисто беря меня за руку.
Я посадил ее на диван и побежал в комнату дежурного телефониста, чтобы позвонить в штаб. А телефонист уже забросил за спину отключенный телефонный аппарат и весело пояснил мне:
– Есть приказ сматывать удочки. Телефонная точка здесь ликвидируется, как и сама комендатура.
Огорченный и смущенный, я выскочил в коридор и увидел стоящую в полураскрытых дверях своей комнаты Анну Хольбайн, которая смотрела на меня с еле скрываемой насмешливой улыбкой. Ничего не сказав, я проскочил мимо.
Вместе с Лизой я побежал в штаб полка. На мой негодующий вопрос старший лейтенант Дунаевский спокойно и невозмутимо ответил:
– Извини, забыли тебя предупредить, что завтра утром снимаемся и уходим. Сдай все дела бургомистру и приходи в штаб, ты переведен в мое распоряжение.
Я выбежал на улицу, где ждала меня Лиза, и сказал ей:
– В нашем распоряжении всего одна ночь.
– Mein Gott! Всего одна-единственная ночь? Я все время ждала эту страшную минуту, но не думала, что она придет так быстро.
С бургомистром я рассчитался легко и скоро, попросил его вместо возвращаемого мною мопеда подарить мне дорожный велосипед, что он немедленно исполнил. Чтобы не терять понапрасну бесценные минуты, отведенные судьбой нам с Лизой на прощание, я не пошел ужинать в офицерскую столовую, находящуюся на другом конце села. Мы с Лизой заперлись в моей, уже теперь бывшей, спальне и стали прощаться. Около полуночи кто-то постучал к нам в двери. Это была Анна Хольбайн.
– Извините меня, я знаю, что вы оба голодны и что у вас нет даже кусочка хлеба. Так выпейте хоть по чашечке кофе, – сказала она и без приглашения прошла в комнату, поставив на стол поднос с едой, чашками и горячим кофейником.
– Спасибо, Анна, я знал, что вы душевный человек. Мы не забудем ваше внимание и заботу о нас. А где Инга?
– Инга спит.
– Скажите ей, что она хорошая девочка и что Onkel Wanja любит ее.
– Она знает об этом.
Когда Анна ушла, я сказал:
– Даже у этого нелюбящего нас человека дрогнуло сердце при виде наших страданий.
– Я знаю, что Анна добрая женщина, но она очень завистлива, и зависть портит ее.
Сейчас – а это почти через пятьдесят лет, прошедших с момента описываемых событий – мне трудно вспомнить детали и подробности нашей печальной прощальной ночи, но все же скажу, ЧТО было главной нашей тревогой и заботой. А главной нашей заботой было, конечно, желание знать, ЧТО ждет нас впереди, ЧТО будет с нами в ближайшем будущем, ЧТО будет с нашей любовью, когда мы расстанемся навсегда, увидимся ли мы в этом мире хотя бы еще один раз? Чтобы получить ответы на эти и на другие подобные вопросы, мы с Лизой прибегли к старинному, и, пожалуй, единственному средству, которым всегда пользовались и сейчас продолжат пользоваться влюбленные всех стран и народов, к – ГАДАНИЮ. Я коммунист – и я на самом деле не верю ни в какие приметы и суеверия, но сейчас, когда решается сама судьба нашей жизни, нашей любви, нашего будущего, я поступился своими принципами и вместе с Лизой включился в эту сентиментальную игру. В качестве предмета для гадания мы решили использовать обыкновенный шестигранный кубик, который по-немецки называется der Würfel (Вюрфель). Мы им пользовались и раньше, когда в свободное время играли в различные настольные игры.
Прежде всего, мы решили с помощью Вюрфеля узнать, сколько раз мы еще встретимся после нашей завтрашней разлуки. Но мы еще точно не знали, куда перебрасывается наш полк: или он возвращается на родину, в Советский Союз, или на какое-то время остается в пределах Германии. Поэтому мы решили сделать два гадания, два ответственных броска кубика Würfel-1 (Вюрфель-1) – это на тот случай, если наш полк (и я вместе с ним) переместится из Хейроде в другое место, но в пределах Германии, и Würfel-2 (Вюрфель-2) – на случай, если наш полк сразу и навсегда покинет ее. Первый решающий бросок должна была сделать Лиза. Она в качестве тренировки несколько раз бросила игральную кость-вюрфель на стол и каждый раз на нем выпадали разные очки-цифры. Наконец наступила решительная минута. Лиза взяла в руки кубик и, глянув на меня, сказала: “Загадываем на Вюрфель-1” и бросила на стол игральный кубик. Но бросила так неудачно, с излишней силой, что он прокатился через весь стол и упал на ковер. Лиза ахнула, и мы оба полезли под стол искать его. Лиза первая увидела его и, не дотрагиваясь до него, восторженно крикнула:
– Смотри, вот он!
Я тоже увидел кубик, но из-за темноты не смог разглядеть какая выпала на нем цифра.
– Vier! (Четыре!), – воскликнула Лиза, когда она вылезла из-под стола с кубиком в руках.
– Четыре! – сказал я, обрадованный, принимая кубик из ее рук. Это означает, что мы еще до моего отъезда в Советский Союз четыре раза встретимся друг с другом. Четыре раза! Это очень много. Радости нашей не было конца. Лиза еще раз взяла в руки этот кубик-костяшку, крутила и вертела его в руках и радовалась как ребенок. Я тоже поддался этому настроению, всячески выражал чувства восхищения, но каким-то внутренним чутьем понимал, что все это игра и не более. Потом Лиза подошла ко мне и предложила:
– Давай дополним предсказание Würfel-1 нашим обещанием писать друг другу письма один раз в неделю.
– Я согласен! – откликнулся я немедленно.
– Нет, я сказала не так, давай будем писать письма не раз в неделю, а не реже одного раза в неделю. Согласен?
– А можно писать каждый день? А?
– Можно, – с улыбкой ответила Лиза. – Немецкая почта сейчас работает четко, значит, я буду получать от тебя часто письма. Как только обживешься на новом месте, так сразу же напиши мне, и я в этот же день поеду к тебе. Запомни это.
Настало время второго решающего броска. Сейчас мы узнаем, сколько раз мы встретимся после моего возвращения в Советский Союз. Лиза протянула мне шестигранный кубик-вюрфель со словами:
– Бросай теперь ты!
Я взял кубик, несколько раз переложил его из одной руки в другую и расчетливо бросил на стол. Кубик прокатился по гладкой, отполированной поверхности стола и замер почти на его середине. На верхней грани кубика отчетливо обрисовалось одно-единственное белое пятнышко.
– Eins! (Один!) – радостно воскликнула Лиза, хватая кубик в свои руки и бросилась ко мне на шею. – Мы встретимся еще один раз в этой жизни!
Мы обнялись и потом слились в страстный продолжительный поцелуй. Несмотря на такое, казалось бы, удачное решение нашей общей судьбы, настроение у нас все же было подавленным и удручающим. Завтра, нет, уже сегодня мы расстаемся. Лиза, моя бедная Лиза, не находила себе места. Что бы мы ни делали, чем бы мы ни занимались, как ни утешали бы друг друга различными хорошими, но нереальными посулами и обещаниями, мысль, что вот-вот расстанемся, отравляла наши души.
Наступил рассвет. Перед тем, как навсегда покинуть помещение бывшей комендатуры, мы с Лизой еще раз обнялись и крепко-крепко поцеловались. Я отвел Лизу в ее дом, упросив ее оставить у себя радиоприемник, подаренный мне бургомистром ко дню рождения. Зачем он мне? Что я буду с ним делать? Я также передал ей все свое жалование за три последних месяца, конечно, в оккупационных марках, а это набралось несколько тысяч.
– Возьми, это тебе на дорогу, когда поедешь ко мне.
Последний поцелуй – и моя Лиза скрылась в калитке дома, а я через все село потащился в штаб полка, который уже был поднят на ноги.
Утром 1 ноября 1945 года наш полк выступил в поход и навсегда покинул Хейероде. Груженые повозки со скрипом потянулись вверх по главной улице села. Автомашины есть, и они загружены штабными документами и имуществом. Я иду вместе с капитаном Евгением Федоровым, и оба мы катим рядом с собой дорожные велосипеды, теперь это наш основной транспорт. Прошли через главную площадь, на крыльце своей конторы стоял бургомистр со своим болезненным помощником и молча наблюдал за передвижением наших подразделений. О чем он сейчас думал, сказать трудно, но меня он не заметил. Прошли мимо бывшей комендатуры, и я бросил последний взгляд на ее окна, за которыми было столько счастливых и радостных минут. Начался крутой подъем в гору по улице Bahnhofstrasse (Вокзальной), и мы с Женей Федоровым стали приближаться к заветному для меня двухэтажному дому под номером 18. Чем ближе мы подходили, тем чаще стучит мое сердце и не из-за крутого подъема, а совсем по другой, более важной причине. Вот и знакомая калитка. Замечаю, что она слегка приоткрыта, и в ее проеме мелькнула неясная тень. Лиза! Вместе с велосипедом я бегом преодолел несколько метров подъема, разделявшего нас, и в один миг оказался в объятиях Лизы.
– Wanilein, mein Wanilein! – шепчет она, покрывая мое лицо градом горячих поцелуев. Все произошло быстро, скоротечно, так что многие бойцы, кто случайно мог увидеть эту сцену, так и не поняли, что произошло на самом деле. Подарив мне последний самый жаркий поцелуй, Лиза скрылась за калиткой, вбежала на второй этаж и выглянула из окна той самой комнаты, в которой я увидел ее впервые. Там же из окна смотрели на движение наших войск Лизины сестры и сама Мутти. Они сверху хорошо видели меня, видели, как я влился в общий поток войск. Пройдя несколько десятков метров, я обернулся, еще раз увидел Лизу, стоящую в окне, стараясь запомнить ее образ на всю свою жизнь. Остались позади последние дома Вокзальной улицы, проходим мимо Курхауза – местной гостиницы, которая расположена в красивом месте, здесь мы с Лизой тоже гуляли подолгу. Прошли под узкой аркой Гренцхауза, самого старинного здания Хейероде, тоже памятного места для нас с Лизой. Под этой аркой я ни один раз проносился на большой скорости, когда ездил на мопеде по служебным делам в Мюльхаузен. По левую руку вижу в глубине леса железнодорожный вокзал Хейероде, на котором мы с Лизой встречали Мутти, когда она с тяжелыми чемоданами и сумками возвращалась из очередной поездки из Плауэна или Рудольштадта. Прощай, Хейероде, прощай, родное село моей Лизы, которое за это короткое время стало мне таким же дорогим и близким, как и моя родная сибирская деревушка. Прощай, Мутти, добрая, заботливая, любящая своих детей женщина. Прощайте, Гюнтер, Гертруда, Эрна, и прощай, маленький Хорсти, белокурый весельчак и балагур. Прощай и ты, моя дорогая и любимая Лиза, прощай моя любовь, мое кратковременное счастье. Увижу ли я тебя когда-нибудь еще раз?!
”Остались позади последние дома Вокзальной улицы…”
Совершив двухсоткилометровый марш, наш полк оказался опять в Саксонии, в тех же самых местах, откуда он вышел летом 1945 года на оккупацию Тюрингии. Штаб дивизии, как и раньше, расположился в городе Dommitzsch (Доммитч), а полк наш, если раньше размещался в селе Шкена, что в 25 км от Доммитча, то теперь в воинских лагерях в селе Дреблигар, что в 3 км от Доммитча. Городок этот стоит на Эльбе северо-западнее Торгау, около которого произошла первая встреча американских и советских войск. Как только я убедился, что в этих лагерях мы расположились надолго, так сразу написал письмо Лизе и опустил его в почтовый ящик в городе Доммитч. А оказался я там потому, что на второй день пребывания в полку в лагерях Дреблигара меня временно прикомандировали в качестве переводчика к особому отделу дивизии, который работал в здании комендатуры Доммитча, куда я ездил на велосипеде. Особый отдел, или отдел СМЕРШ (смерть шпионам), – это КГБ в армии.
В первый же день своей новой службы в качестве переводчика я участвовал в допросе одной арестованной немецкой девушки. Вот краткое изложение этого допроса, который вел работник особого отдела в звании майора:
– Ваше имя, фамилия и место рождения?
– Эдит Краузе, родилась в Кельне.
– Возраст?
– Девятнадцать лет.
– Вы были арестованы в Минске. Каким способом вам удалось нелегально, без визы, пересечь две государственные границы и оказаться на территории Советского Союза?
– Я ехала в воинском эшелоне, в котором кавалерийская часть возвращалась из Германии в Советский Союз.
– Как вам, гражданскому лицу другого государства, удалось пробраться в воинский эшелон и продолжительное время находится в нем?
– Я ехала в вагоне, до самой крыши набитом сеном. Это сено предназначалось для кормления лошадей. Я пряталась в этом сене.
– Кто вам помог спрятаться в этом вагоне и кто вас снабжал продуктами питания на всем пути следования?
– Лейтенант Михаил Соколов, командир взвода кавалерийского эскадрона.
– С каким заданием вы пробрались в Советский Союз и кто вам его дал?
– У меня не было никакого задания. Я и Михаил любим друг друга, хотим пожениться, создать семью. Михаил обращался к русскому генералу за разрешением на наш брак, но получил категорический отказ. По русским законам русский офицер не имеет право жениться на немецкой девушке. Тогда Михаил решил тайно увезти меня на свою родину в деревню к своим родителям, где я должна была подождать, когда выйдут новые законы, по которым мы с Михаилом смогли бы соединить свои судьбы. Скажите, где мой Михаил? Вы его арестовали? Он ни в чем не виноват! Разве можно арестовывать за любовь?
– Сколько времени вы собирались пробыть в Советском Союзе?
– Всю жизнь! Поймите, мы любим друг друга и хотим быть вместе. Разрешите нам быть вместе, больше нам ничего не нужно.
Я сразу понял, что неизвестный мне, но уже уважаемый мною лейтенант Михаил Соколов и вот эта растерянная и подавленная арестом и насильственной разлукой немецкая девушка, никакие они не шпионы и не диверсанты, какими их хотят представить особисты, а самая обыкновенная влюбленная парочка, такая же, как и мы с Лизой. Но в отличие от нас, они как могли и умели боролись за свое счастье, за свое будущее.
На другой день я присутствовал еще на одном допросе. На этот раз допрашивались одновременно оба “виновника”. Получив отказ на регистрацию своего брака с немецкой девушкой, русский офицер снял с себя советскую воинскую форму, переоделся в гражданский костюм и затерялся среди родственников своей невесты. Его нашли, арестовали и вот сейчас ведется следствие по этому делу. Его невеста заявила, что она беременна и согласна на любые условия лишь бы жить с ним вместе, хоть в Германии, хоть в России.
Из рассматриваемых дел я узнал, что самым типичным “преступлением” наших офицеров, получивших отказ на регистрацию брака с немецкими девушками, был переход их в западные зоны оккупации, в основном в американскую. Боже мой, сколько советских офицеров решилось на такой отчаянный шаг, и мне стало стыдно за себя, что я, как баран, безропотно подчиняюсь кем-то заведенному порядку и еще не ударил палец о палец в защиту своей любви, в защиту своего счастья. Нет и не было никаких причин и серьезных доводов в мое оправдание.
На третий или четвертый день моей работы в особом отделе дивизии, дежурный вызвал меня в коридор и предупредил, что у входа меня ожидает какая-то девушка. Я быстро набросил на себя шинель и в тревожном предчувствии выбежал на улицу. У входа в комендатуру стояла Лиза! Моя Лиза! Это было так неожиданно, что я не поверил своим глазам. Как только она увидела меня, так мгновенно сорвалась с места и бросилась мне на шею, и мы оба застыли в объятиях друг друга. В таком неподвижном оцепенении, как мне показалось, мы молча простояли целую вечность. Появление Лизы для меня было так неожиданно, так неправдоподобно, что я боялся, не мираж ли это и что если я сейчас расцеплю свои руки, то она мгновенно исчезнет, как привидение. И все-таки я решился нагнуть ее голову и заглянуть в ее порозовевшее от холода лицо, которое сияло от радости, а на ее черных ресницах алмазом блестели замерзшие слезинки.
– Лизхен! Каким чудом ты оказалась здесь? Ведь ты еще не успела получить моего письма? – воскликнул я, не спуская своих глаз с ее улыбающегося и счастливого лица.
– Идем! – сказала она вместо ответа и взяла меня под руку.
– Куда мы идем? – спросил я, шагая рядом с ней по улицам Доммитча. По дороге она рассказала удивительную историю. Оказывается, Доммитч – родной город Гертруды Рихтер, подруги Павла Крафта. Вчера вечером Лиза увидела Павла в Хейероде, который и сообщил адрес Гертруды в Доммитче и место моего нахождением в нем. До отхода вчерашнего вечернего поезда из Хейероде оставались считанные минуты, но Лиза, бросив все дела, успела-таки сесть на него и сегодня утром приехала в Доммитч.
– Я ничего не успела взять с собой, у меня даже нет денег на обратную дорогу. Разрешение на проезд у меня уже было, я его получала заранее, но только в Галле. Но вместо Галле я приехала сюда.
– Ничего, мы все устроим и уладим, – успокаивал я ее, не выпуская из своих рук ее руку. – А куда все же мы идем?
– В Молькерай. Там работает Гертруда Рихтер оператором по разливу молока и там для нас с тобой есть уже комната. Это недалеко отсюда, у вокзала, – пояснила мне Лиза.
Die Molkerei – это молочное предприятие, молочный магазин, склады, контора и жилые помещения владельца этого предприятия – все под одной крышей. Здесь нас встретила улыбающаяся Гертруда в белом халате и в кокетливой белой косыночке на голове. Как старых знакомых, по немецкому обычаю, она поцеловала нас обоих и провела в одну из жилых комнат.
– Эту комнату я временно передаю в ваше распоряжение, – сказала она, открывая дверь. И когда мы вошли в нее, она прибавила: – Завтра здесь будет Павел.
Когда мы остались одни, когда мы насытились поцелуями и ласками и уселись на диван, Лиза сказала:
– Вот видишь, Ваня, мы с тобой снова вместе. Würfel не подвел, не обманул нас. Почему ты молчишь? Ты не рад нашей встрече?
– Слушай, Лиза, – сказал я, пропуская ее слова мимо ушей, – ты смогла бы ехать в товарном вагоне одна, спрятавшись в куче сена?
С лица Лизы мгновенно слетела улыбка, она быстро вскочила на ноги, потом присела на корточки, чтобы лучше рассмотреть мое лицо и воскликнула:
– Ваниляйн, ты решил взять меня с собой в Россию? – и не дожидаясь моего ответа решительно заявила: – Я готова ехать с тобой хоть на край света. Только скажи!
– Нет, ты не поняла меня. Я спрашиваю, смогла ли ты одна без меня ехать в холодном вагоне и спать на куче сена?
Лиза еще раз внимательно посмотрела на меня, отошла к зеркалу, долго перед ним поправляла прическу и с наигранным безразличием сказала:
– Ни за что на свете!
– Почему, Лиза?
– Потому что я с детства боюсь темноты! С тобой поеду хоть куда, без тебя же не сдвинусь с места.
Я подошел к ней, страстно поцеловал ее в губы и подробно рассказал ей все, что знал и слышал в особом отделе.
Я рассказал, как влюбленные русские офицеры и немецкие девушки, такие же, как и мы с ней, борются за свое счастье, добиваются по закону регистрацию брака, готовы вынести любые тяготы и невзгоды ради того, чтобы навсегда быть вместе.
– Я, наверное, не такой, как они, я ничего не делаю для нашего с тобой счастья и, видимо, я его не заслуживаю, я плыву по течению и не делаю ни одного движения, чтобы пристать к нашему берегу счастья. Ты вправе меня презирать и даже ненавидеть, – так я закончил свою покаянную речь.
Пожалуй, это была у нас первая и единственная размолвка. Я не знаю, что обо мне раньше думала Лиза, но она никогда ни в чем не упрекала меня. И на этот раз сегодня она опять продемонстрировала свою женскую выдержку и мудрость. Она сказала:
– Ваня, делай так, как подсказывает тебе твое сердце, и не смотри на окружающих и не смотри даже на меня. Да, я хочу быть с тобой, согласна ехать с тобой хоть на край света и поеду по первому твоему зову, но решать этот вопрос должен ты, ты один! Сейчас в Германии много, очень много немецких девушек желают выйти замуж за русских офицеров и поехать с ними в Россию, но все они остаются в Германии, так как их русские мужья не могут взять их с собой. Кое-кто из них вступает в конфликт с властями, и противоборство это, как ты сам рассказываешь, тоже ничего не дает, кроме лишних бед и несчастий. Ваня, делай так, как ты считаешь нужным. Ты – мой муж, мой господин, я согласна и готова на все.
На другой день, действительно, объявился Павел Крафт, и у нас вечером в Молькерайе состоялся маленький праздник. Мы все уговорили Лизу, что ей надо немедленно ехать в город Галле к старикам Бельман, это свекор и свекровь ее сестры Гертруды, которым требуется ее помощь. Лиза согласилась, но с условием, что я обязательно приеду в Хейероде еще в этом месяце, то есть в ноябре 1945 года, а Павел поможет, как и обещал, организовать эту поездку. Через день Лиза уехала в Галле. Мы с Гертрудой Рихтер проводили ее на вокзал и посадили в проходящий поезд. Из города Галле она вернулась домой.
В особом отделе дивизии я работал недолго, так как там появился новый переводчик – мой друг Виктор Кирсанов, и я был отозван в свой полк. Как раз в это время весь личный состав нашей дивизии награждался медалями “За взятие Берлина", и я был задействован на выписке удостоверений к ним. Работа ответственная, нужная, но очень нудная. Воспользовавшись случаем, я собственной рукой выписал себе это удостоверение. Но, несмотря на большую нагрузку, Павел сумел выхлопотать мне разрешение на поездку в Хейероде. 22 ноября 1945 года, получив сухой паек на четыре дня и командировочное удостоверение, я сел в кабину старенькой “полуторки" и помчался по немецким асфальтированным дорогам через всю Тюрингию. Мимо проносились аккуратные немецкие села и города с красными черепичными крышами. В этот же день поздно вечером, проскочив под аркой Гренцхауза, мы въехали в село, которое стало для меня дорогим и желанным. Шофер притормозил около Лизиного дома, и я выскочил из кабины. На втором этаже в окне промелькнула быстрая тень. Конечно, это была Лиза. Мы снова встретились с ней у заветной калитки ее дома.
– Я целый день сидела у окна и ждала тебя, – сказала она, осторожно придерживая меня за руку. Пройдя через прихожую, я снова оказался в гостиной, в той самой комнате, которую Мутти когда-то приготовила для меня. – Теперь здесь живу я в память о тебе и о нас с тобой. Перебралась с первого этажа. (У европейцев тот этаж, который мы называем вторым, считается первым.) Тише, в доме все спят, – Лиза осторожно бесшумно открыла дверь.
Она включила свет, и я вновь увидел эту комнату, в которой мы с Лизой провели немало счастливых дней и ночей. В ней ничего не изменилось. Все тот же кустарного производства старенький диванчик, широкая кровать с многочисленными подушками и подушечками, небольшой круглый столик, и я понял, что Лиза постаралась сохранить ту обстановку и расстановку мебели, которая была при мне. И в то же время я обнаружил некое новшество – на стене над кроватью в застекленной рамке висел портрет молодого улыбающегося человека. Это был мой портрет…
Утром следующего дня за мной заехал шофер “полуторки” и мы уехали с ним в село Фалькен, где провозились целый день, но работу выполнили, погрузили в кузов полуторки и закрепили торсами мотоцикл BMW с коляской. Я был молодым неопытным солдатом, но и тогда понимал, что наши большие командиры, не стесняясь, так же, как и американцы, делали свой бизнес, правда, называли его по-другому и мягче. Конечно, вот этот добротный трехколесный мотоцикл уйдет в Союз в качестве чей-то собственности. Я уговорил шофера остаться в Хейероде еще на одну ночь, и он охотно согласился, так как у транспортной роты здесь в Хейероде существовал настоящий заезжий двор со стоянкой автомашин и комнатой отдыха для водителей.
Из машины я вышел на Центральной площади села и торопливо вбежал в помещение бывшей комендатуры. Дверь открыла сама Анна Хольбайн, которая была искренне рада моему появлению и никак не хотела отпускать меня, не угостив традиционной чашечкой кофе. Но я спешил, категорически отказался от кофе и спросил: “Где Инга?”
– Она в гостях у моей младшей сестры Хедвиг. Она заплачет, когда узнает, что Onkel Wanja был у нас, и она не видела его.
В доме Вальдхельмов царило радостное оживление. Все члены большой семьи были в сборе, за исключением Гюнтера, который уехал в Мюльхаузен для поступления на работу. Когда я вошел в прихожую, Лиза быстро сбежала по лестнице со второго этажа и на глазах всех своих домочадцев поцеловала меня. Потом ко мне подошла Мутти и тоже по-матерински поцеловала меня в щеку. Мутти, как мне казалось тогда и как мне кажется сейчас, была идеальной хозяйкой большого и дружного семейства. У нее не было любимчиков, если, конечно, не считать маленького Хорсти. Для каждого она находила нужное ласковое слово, проявляла заботу и давала простые, правильные и ненавязчивые советы. Меня она не только любила, но давно считала членом своего многочисленного семейства.
В столовой был накрыт большой праздничный стол. На этот раз я сидел рядом с Лизой и не опасался что-нибудь опрокинуть или перевернуть. Напротив нас с Лизой, поближе к выходу сидела Мутти, по левую сторону занимали свои места Эрна и Труди, а справа от нас сидели мой дружок Хорсти и пожилая незнакомая мне дальняя родственница, приехавшая в гости из города Плауэн.
В углу комнаты стоял мой радиоприемник, из которого доносилась тихая музыка. Шутки, смех, веселые возгласы не смолкали весь вечер. Вдруг Лиза встрепенулась, выключила радиоприемник и завела патефон. К моей радости комната наполнилась знакомой и любимой мелодией песенки-танго:
Schenk mir dein Lӓcheln, Maria!..
Я знал, что в их семье не было патефона, значит Лиза на время одолжила его у кого-то из соседей. По немецким обычаям брать что-либо взаймы у соседей считалось неприличным и даже унизительным занятием. Но Лиза пошла на это, пошла с единственной целью – сделать мне приятное. И на этот раз семейный праздник удался, тем более что Лиза показала мне письмо от своего старшего брата Хорста, который писал, что в начале следующего, 1946, года он, вероятно, вернется домой из плена. А мы с Лизой теперь не так остро переживали мой отъезд из Хейероде, так как уже приспособились к новым обстоятельствам, к новым условиям.
Рано утром, когда я еще валялся в постели, за окном прозвучал продолжительный автомобильный гудок. Это был сигнал мне. Я быстро оделся, поцеловал Лизу, выскочил на улицу и сел в кабину “полуторки”. На этот раз наше расставание было не таким печальным и драматичным, как раньше, потому что мы договорились, что Лиза приедет в Доммитч на встречу Нового года.
Действительно новый, 1946, год мы встречали в том же составе, что и мой день рождения, только не в комендатуре Хейероде, а в Молькерайе Доммитча. Это Евгений Федоров, Александр Дунаевский, Павел Крафт и я. Хозяйкой праздника была не Лиза Вальдхельм, а Гертруда Рихтер. Музыка, танцы, обилие конфет для наших девушек, цветы и сами девушки были украшением новогоднего праздника. Именно здесь в городке Доммитч на встрече нового, 1946, года я впервые узнал и попробовал шампанское. До этого времени я только читал и слышал из разговоров о существовании такого вина, но видеть и тем более пробовать не доводилось. Наш всемогущий Павел Крафт на этот раз превзошел себя: стол ломился от дефицитных вин и закусок. Вдруг с бокалом вина поднялся Александр Дунаевский и провозгласил тост за дружбу между советским и немецким народами. Конечно, его все поддержали. Но когда он сказал, что получен приказ об эвакуации нашей дивизии из Германии и назвал дату – 1 февраля 1946 года, то все присутствующие замерли с раскрытыми ртами. Лиза бросилась ко мне, как бы ища у меня защиту, и мне пришлось успокаивать ее и себя самого следующими словами:
– Лиза, не расстраивайся, у нас с тобой еще целый месяц! Это много, даже очень много!
На этот раз Лиза прожила в Молькерайе десять дней. Все эти десять счастливых дней мы были вместе. Я работал в штабе полка делопроизводителем, занят был только днем, а вечер и вся ночь оставались в нашем распоряжении. Из Дреблигара в Домитч и обратно я ездил на велосипеде, подаренном мне бургомистром Хейероде. Перед отъездом Лизы Павел Крафт пообещал ей организовать мне еще одну поездку в Хейероде и даже назначил дату – 15 января 1946 года. Когда Лиза вернулась домой, то между нами завязалась оживленная переписка. Письма Лизы за это время у меня сохранились до сегодняшнего дня. Вот краткие выдержки из некоторых ее писем за январь 1946 года:
10 января 1946 года. Хейероде.
“Мой наилюбимейший Ваня!! Много-много приветов и поцелуев отсюда шлет тебе твоя Лизхен. В 4 часа сегодня я была уже дома. Я искренне обрадовалась, когда увидела свое родное село Хейероде. Мутти сделала большие глаза, когда я открывала двери. У нас все по-старому, кроме того, что маленький Хорсти болеет, но он скоро встанет. Сейчас я сижу за столом вместе с Труди, она тоже пишет письмо родителям своего мужа в Галле. Ты должен знать, что всегда чувствую себя лучше с ней, чем с Эрной. Три недели пройдут быстро, и я опять буду с тобой. Ваниляйн, мой любимый Ваниляйн! Сейчас уже восемь часов вечера, в это время вчера я была в твоих объятиях и мои губы сливались с твоими в бесконечном поцелуе. Ты и только ты есть мой любимый муж, Ваниляйн!”
Фрагмент письма Лизы от 16 января 1946 года
11 января 1946 года. Хейероде.
“Вчера вечером мой старший брат Хорст вернулся из английского плена. Радость была большой, когда он неожиданно постучал в двери. Ты можешь представить себе, что сейчас творится в нашем доме. Для моего полного счастья на этом празднике не хватало только тебя, мой любимый Ваниляйн!”
13 января 1946 года. Хейероде.
“Мой любимый Ваня!! Так как сегодня воскресенье, я скучаю и все мои мысли только о тебе. Я постоянно, каждый день жду и мечтаю получить от тебя несколько строчек. Но, увы, все напрасно. Может быть, получу твое письмо завтра? Ты даже не знаешь, какую большую радость приносит каждое твое письмо, даже каждая твоя маленькая записка. Может быть, на этой неделе ты приедешь ко мне? Я страстно жду тебя, мой любимый, мне сейчас очень хорошо, так как я надеюсь на тебя и только тебя желаю. Остаюсь твоей. Лиза.”
