Kitabı oku: «Книга Белого», sayfa 5
Юлиан бросает быстрые взгляды на прохожих. Это давалось ему с трудом, что он и не пытался скрыть. Можно лишь догадываться, какого масштаба была борьба внутри него, когда он приближался к людям. Но разговоры никак не желали налаживаться. Юлиан задавал тихим, скромным голосом какие-то вопросы, которые трудно было расслышать с первого раза: сколько времени? Как пройти? Не найдётся сигареты (хоть он и не курил, это казалось ему неплохим вариантом сближения)?
И даже это давалось ему с трудом. О том, что бы резко заговорить о мечтах или о планах на будущее – и речи быть не могло. Он перепробовал уже дюжину одноразовых собеседников двух-трёх фразочников – и продолжал думать, что у него просто недостаточно опыта. Но неудача следовала за неудачей. Вконец отчаявшись, он бросил игру. Он даже не вернулся к терпеливо ждавшим его друзьям. Он просто ушел. Убежал как дезертир с поля боя, знающего и свой позор, и свою удачу.
Юлий перешел от бега на ходьбу. Он шел босиком по песку далеко от городка и всех людей, которых он там оставил – знакомых и незнакомых. Он думал и повторял это у себя в голове: «Для кого-то, одиночество – это бегство больного; для кого-то, это – бегство от больных»…
Юлий лежал на мягкой кровати голый и счастливый. Он прикрыл глаза. Со стороны казалось, что он мечтает о дальних краях и незабываемых приключениях. На самом деле, он прокручивал у себя в голове «Введение в анатомию» трудов Леонардо да Винчи. Он смотрел на своё тело и только теперь осознавал всю его красоту. Он смотрел на тело Анны: гладкую и нужную кожу, благородные изгибы и на сводящие с ума груди. Он понимал, как ему повезло. Какие деисты дураки, если ищут бога на небесах. Человеческий бог – это людское тело. Оно священно и прекрасно. Оно хранит в себе нашу историю и наши секреты. Оно зеркало нас самих. Любовь двух тел – в мире нет ничего прекраснее. Прикоснуться к людскому телу, зная всю его силу – сравнимо с прикосновением к самим небесам.
Юлий любил её всю: пятки, щиколотки, икры, ляжки, бёдра, живот, ключицу, плечи, шею. Он делал это, как изголодавшийся наслаждается трапезой. Он слушал крики чаек и за окном небо загорелось во всех мягких киноварных тонах рассвета. Море, до которого было рукой подать, будто хотело взлететь в небо. И если не море за окном – то море в душах двух подростков, бесконечно близких; но таких далёких друг от друга.
В этот день, Юлиану исполнялось восемнадцать лет. Это был предпоследний рассвет лета. А дальше на карте – лежала осень. И всю свою долгую, очень долгую жизнь он провёл в ожидании чего-то; неведомого, чего он никак не мог объяснить словами. Что-то, что понимал только он. Он проживал каждую свою секунду, надеясь, что это произойдёт: вот-вот. Вот сейчас… Вот сейчас… Но ничего в его жизни не происходило.
Анна прижалась щекой к его груди, теребя соски. Юлиан смотрел на её гладкую спину, выглядывавшую из-под одеяла. Он завёл руку ей за талию. Его глаза медленно перешли от неё к окну, схватив образ всей комнаты: мебель, бесполезные вещи, пыль. За окном был пляж, залитый первым светом дня, проникавшего и в его комнату. Ему хотелось навсегда сохранить у себя в памяти этот миг летнего тепла. Но он знал, что зима не заставит себя долго ждать. В его жизни наступят холода, когда уедет она; и пойдёт дождь, после которого ничто, даже лето не будет прежним. А бесконечный страх перед будущим не даст быть настоящему. Даже счастье превращается в боль, когда начинаешь понимать, что оно скоро пройдёт.
Анна заметила тоску в глазах Юлия. Она спросила:
– Разве ты не можешь перестать быть таким грустным?
Юлий засмеялся: задать такой вопрос могла только она.
– Я – грустный человек.
– Почему?
– Потому что считаю несправедливым то, что самое лучше в этом мире – неотвратимо катится в бездну.
– Например, что?
– Любовь. Сейчас, я люблю тебя больше жизни; но пройдёт время и мы не сможем выносить друг друга – мы просто привыкнем друг к другу. Знаю, звучит дико. Но я не могу перестать думать об этом. Ты знала, что в средние века сотни алхимиков пытались найти кислоту, которая сможет разъесть всё. Они даже не догадывались, что разгадка этого кроссворда лежит прямо у них перед носом – время. Что время, рано или поздно, не сможет превратить в пыль, а от той не оставить и следа?
– Знаешь, я понимаю тебя. Только я почти никогда не грущу по этому поводу – только, когда мне скучно. Зато, я много чего боюсь. Мои родители часто шутят по поводу моих страхов – они думают, что это всё мелочи. Вот, чего боишься ты?
– Не знаю. Наверное, толпы. А ты?
– Темноты. Вот, многих людей привлекает космос. А я боюсь его; там – слишком темно. Как можно вынести то, что нигде – нигде нету света?!
– Космос такой тёмный не из-за отсутствия света, которого там постоянно много из-за звёзд. Проблема в том, что свету просто не от чего отразится. Конечно: планеты, метеориты, другие звёзды; но их общий размер составляет всего 00.01% размеров космоса. И весь свет, излучаемый звёздами, просто тонет в пустоте, как песок в море – сколько не брось.
– Это жутко.
– Но если когда-нибудь мы увидим, как свет отразился в космосе, то мы сможем разглядеть границу космоса. А она должна быть – где-то там, где кончается всё. А до этого момента – вселенная бесконечна. До этого момента – нет границ – а значит, всё дозволено.
– А какое это имеет отношение к моему страху перед темнотой?
– Возможно, ты боишься бесконечности. Чёрный – это цвет вечности.
– Но нет ничего вечного. Вот – лето; оно всегда, особенно в детстве, казалось мне бескрайним – как целая жизнь. А теперь – посмотри на него: я не успела и глазом моргнуть, как от него ничего не осталось.
– Разве? Я думаю, можно сделать лето, которое будет длиться триста шестьдесят пять дней в году; при этом, оно не будет знойным.
– Это невозможно. Как ты собираешь сделать это?
– Мне кажется, достаточно просто этого захотеть. Достаточно думать, что сейчас, в эту секунду – лето. И просто наслаждаться им. Лето – это не просто время года – это состояние души, которое каждый может выбирать себе сам, а не ждать, пока этот выбор за него сделает кто-то другой.
– По-моему, ты ошибаешься. Лето не может идти круглый год. Что же, в таком случае, называть им?!
– Летом – можно называть некое магическое время, когда ты по-настоящему, без дешёвой халтуры, можешь жить для себя. Лето может наступить в январе. Лето может наступать по нескольку раз на дню. Для многих, дето наступает, к примеру, под Рождество или к началу весны… Но ты ведь не можешь в это поверить – ты слишком боишься вечности.
Юлий внезапно понял для себя, что его уже совсем не так привлекает эта девушка, лежащая у него на груди. Что только нравилось ему в ней раньше?!
«Я ведь трахнул её всего дважды, а уже не вижу её такой уж привлекательной. Скорее всего, я не смогу смотреть на неё без боли после третьего раза…» – думал Юлий, который ещё недавно думал, что не сможет жить без неё, а уже начинал задумываться над тем, как лучше бы и поскорее от неё избавиться.
– Почему ты молчишь? – спрашивает она.
– Разве?!
– Ты уже минут десять просто смотришь в потолок. Я видела: ты даже не моргал! Что с тобой?
– Может быть, я просто счастлив, что сейчас с тобой, – быстро придумал себе какое-нибудь оправдание Юлий.
– Ну и что же это за счастье такое?!
– Просто, ты рядом. Ты знаешь, что такие суфии? Это путешественники и философы на востоке. Согласно их убеждениям, счастье – это иметь возможность сесть напротив людей ль друзей, которых любишь. Надо просто сесть и ничего не делать. Смотреть друг на друга или даже не смотреть. Это и есть счастье. Я испытываю такое чувств, когда я рядом с тобой – восторг оттого, что рядом со мной тот, с кем я всегда хорошо себя чувствую. Можно ничего не говорить. Достаточно – всего лишь вместо чувствовать сопричастность.
– К чему?
– К… любви, чёрт возьми, вечности, нафиг!
– А я не сильно люблю молчание. Мне легче слушать, а потом выражать собственные мысли по этому поводу. А ещё, я люблю большие компании. Там – я чувствую себя открытой.
– А я не люблю толпы.
– Почему? Это же так легко.
– Это давит на меня. Возможно, тебе становится легко от поддержки толпы. Лично мне – в любой людской массе тяжко. Я чувствую себя как пустая фляжка – ничего не могу никому ни дать, ни взять. Я не могу свободно выражать свои мысли, свою волю; все смыслы, важные для меня – становится кислятиной. Я – тот человек, который любит общаться с другими наедине. Только тогда человек становится человеком – когда нет никого, кто влиял бы на него. Только тогда от него можно дождаться его собственного мнения – его личности. А большие компании подавляют её. Тысячи, тысячи гением погибли от неё. Я с уважением и пониманием отношусь к тем людям, которые предпочитают уединение шумным гулянкам. И все эти люди, которые могут выйти на улицу только в большой компании; те, кому скучно с самими собой и которые жмутся теснее к толпе – мне кажется, они делают так потому, что сами из себя ничего не представляют и хотят компенсировать это с помощью других.
– А может, тебя просто в детстве никто не звал гулять.
Анна соскользнула с груди Юлия, повернулась на бок и крепко обняла подушку.
«Что же меня в ней так привлекало? А ведь молчание с ней – не такое уж и удовольствие» – грустно размышлял Юлий, повторяя и повторяя эту мысль у себя в голове.
Анна встаёт с постели, недовольно косясь в сторону Юлия. Сверкая ягодицами, она подбирает одежду и на прощанье – лишь громко хлопает дверью, холодно бросив:
– Извини, у меня есть дела. Я должна идти.
Ещё час назад, она любила его всем телом. Но этого оказалось недостаточно.
– Ну и иди, – раздражённо промычал себе под нос Юлий.
Он встал с кровати, задрав голову вверх и широко раскрыв рот. Он ещё раз взглянул на море за окном, к которому его тянуло всё больше и больше. Только оно, казалось, никогда не бросит его. Юлий знал, что хоть небо над и кажется чистым – буря не заставит себя долго ждать.
Юлий шел и думал; мысли смешались у него в голове: «Почему, почему я не могу ладить с людьми? Почему все они так хотят покинуть меня? Почему я не могу быть таким как Серж? Почему я не могу запросто находить общие темы, общий язык и оставаться при этом незамысловатым?».
Он завидовал Сергею. За каждую секунду его жизни он бы отдал минуту своей. Не важно, что он говорил. Ему нужны были люди – без них он начинал чувствовать всю свою глубину; и чем дальше он заходил, тем больше его охватывал страх. Он шел по пляжу, смотрел в небо и в воду, вдыхал воздух. Ему было мало своей жизни. Ему хотелось быть тем, кем был Сергей.
Он увидел того стоявшим вдалеке. Юлий не сразу понял, что это за фигура, так упорно стремившаяся покинуть город. Лишь подойдя ближе, он разглядел в ней Сергея, одиноко смотревшего себе под ноги. Между двумя силуэтами оставалось меньше ста метров, а Серж всё никак не подымал глаз, будто погрузился так глубоко, что уже не может найти путь обратно. Только подойдя к нему вплотную, Юлий добился от Сержа хоть какой-то реакции – ею был испуг. Но присмотревшись к пришельцу, он взял себя в руки и сказал:
– Не знал, что ты умеешь ходить так тихо. Может, поэтому люди так не хотели заводить с тобой разговор – они просто пугались твоего неожиданного появления.
Юлий не на шутку рассердился на Сержа. Он посмотрел на него так, будто хотел сжечь на месте. Виновник поспешил оправдаться:
– Да ладно, не бери в голову, это – я так, шучу. Я знаю много людей, которые просто-напросто не могут начать разговор с незнакомцами. Напридумывают себе всякого – и мучаются потом. Мне кажется, всему виной некий аппарат, с рождения встроенный нам в мозг – именно он не даёт нам спокойно относиться к людям, которых мы видим впервые. Конечно, есть те, у которых он работает на полную мощность; а есть те, у которых он дал сбой.
Он грустно засмеялся; Юлий так и не понял с чего.
– Знаешь, – внезапно начал он необычным для себя тоном, – я тут довольно долго стою – ноги устали. Может, присядем?
Юлий пожал плечами и первым сел на песок, сложив ноги по-турецки. Сергей последовал его примеру, приняв не полную позу зародыша, обняв колени руками.
– Знаешь, – снова начал он, – я даже немного завидую тебе.
Юлиан отвёл глаза от моря, недоверчиво покосившись на Сержа.
– Завидуешь?!!
– Да. Я, действительно, очень много общаюсь с людьми. Да в жопу – я знаю кучу народу. Но ни одного из этих гадов я не смог бы назвать своим другом, – он усмехнулся, – а ты знаком с меньшим количеством людей, чем я вижу в день. Но при этом, у тебя есть отличный друг, который, как кажется, готов горы свернуть за тебя.
– Кто?
– Да этот странный типчик в шляпе. Я ведь – прости за это, конечно – смеялся за твоей спиной, когда ты предпринимал те нелепые попытки понравиться людям. Хотел подстрекнуть нашего общего знакомого последовать моему примеру. А он, мало того, что не стал, так начал защищать тебя изо всех так, что чуть до драки не дошло. Жизнь ты ему спас, что ли?!
Юлий пожал плечами, пытаясь вспомнить, при каких это обстоятельствах он впервые увидел парня в белой шляпе. И что, действительно, произошло, что он так много сделал для него?
– Нет. Ничего я ему не спасал. Я вообще не помню, когда с ним познакомился.
– Провалы в памяти? Да это и не главное. Ты ведь из этих – немногочисленных местных жителей, не так ли? Везёт вам – весь год можете жить среди всей этой необыкновенной красоты и тишины. А у нас в городе – даже воздуха чистого нет, не говоря уже об остальном.
– Зимой здесь слишком пустынно. В неделю я вижу только одно лицо – почтальона, который разносит продукты.
– Да это во много раз лучше, чем по сто раз на дню видеть всех этих придурков.
Его голос чуть не сорвался на крик. Он резко развернулся, пытаясь скрыть выражение своего лица от Юлия.
– Тебе ведь неприятно говорить со всеми этими людьми, – осторожно заметил Юлий.
– Ну, это как посмотреть. С ними весело – можно клёво провести время. Со многими из них, по-своему, даже приятно иметь дело. А уж новые знакомых я завожу очень легко – сам мог убедиться в этом, да? Но я недавно понял, что это для меня не главное.
– А что тогда?
– Ну не знаю… друзья?
– У тебя, что, нет друзей.
Он опустил голову.
– Да сотни у меня друзей! Правда… это я для них – друг. А они – это уже с какой стороны подойти.
– И что же ты собираешь делать? Знаю, это глупый вопрос, но мне хотелось бы узнать ответ.
Он поднял камешек с земли и бросил его сов сей силой в воду. Затем, он поднял глаза и пристально посмотрел на Юлия. Подул сильный ветер. Оба ждали, хоть и не понимали – чего.
– Та. Не знаю.
– Ты можешь называть меня своим другом.
– Ха, – отмахнулся он, – это совсем не то. Вот у тебя – даже девушка есть. У меня тоже – уже как три недели – идёт на рекорд. С прошлой девушкой мы расстались уже на второй. Вот я добиваюсь лучшей красотки в соседнем лицее, в котором даже не учусь. Вот, мне удаётся обойти всех её, нафиг, кавалеров. Я приглашаю её на свидание. Вижу её. И что дальше? Я не рад её видеть. Она мне не нужна. Посмотри на меня – я лишился девственности в тринадцать лет с пятнадцатилетней и с тех пор у меня было… посчитать сложно, сколько сучек. Но ни одной девушки. В переносном смысле, конечно.
Юлий внимательно присмотрелся к нему:
– Мне постоянно попадают какие-то проститутки. Даже те, которые кажутся мне нормальным, в конечном итоге, оказываются сам понимаешь кем. Даже некоторые мои знакомые пидоры говорят мне, что не хотели бы иметь со мной дела – это окончательно испортило бы их. Хотя, мне их голубые развлечения совсем безразличны. Я хотел бы… а, не знаю точно, чего хотел бы – ведь на что я жалуюсь?! У меня ведь всё отлично. Отлично!
Он снова нервно засмеялся. Но Юлий видел, как его смех быстро переходит в плачь.
– Забавно, – продолжал он уже спокойным голосом, – зачем я тебе всё это говорю?! И почему именно сейчас? Я ведь никогда раньше ни с кем не был… таким…
– Настоящим?
– Откровенным, но верно. Может, это мои глисты просто дали о себе знать или это энергия у тебя такая успокаивающая – знаешь, как у лучших психиатров, которые всю жизнь учатся слушать. Ведь я говорю о том, что меня беспокоит больше всего и о чём я никогда бы не заговорил просто так. Но чем больше я говорю тебе всё это – тем мне становится легче. Будто, если всё это услышишь ты, то проблемы – смешное слово – исчезнут сами собой.
– Их и не было никогда, мне кажется.
– Вот-вот. А я-то пришёл сюда именно за тем, чтобы утопить эти свои мысли. Забавно, да?!
– Наверно, нечто подобное чувствовали пациенты Фрейда, лёжа на его знаменитой кушетке. Необъяснимое лечение от одного только разговора с доктором душ – только самому Фреду было от этого нелегко. Вообще, мне кажется, что каждый из нас чем-то болен. Не только наши с тобой знакомые, но и все люди, живущие и когда-либо жившие. В корне слова «болезнь» лежит «боль». А боль-то – это что? Когда у тебя что-то болит, больше всего человеку становится невыносимо оттого, что ему некому рассказать о своих страданиях – от этого он чувствует себя одиноким, брошенным всеми. Это как сульфатная кислота на рану. Возможно, высказавшись, как ему плохо – он исцелился бы. Те, кто мало говорят – больше других нуждаются в том, чтобы их выслушали. Что может быть важнее? И что ещё нужно, чтобы исцелиться?
Серж с любопытством посмотрел на него.
– А ты действительно умнее, чем кажешься с первого взгляда.
– А ты – тупой. Но не глупый.
Юлиан пожал плечами, улыбнувшись.
– А мне, на самом деле, плевать, каким я кажусь с первого взгляда.
– Тогда, в чём проблема? Почему тебе так сложно говорить с другими людьми?
– Наверное, потому что не хочу в общении с ними – потерять себя. Я не говорю, что моей индивидуальности может стать хуже от диалогов с посторонними. Скорее, даже, наоборот. Есть даже такой принцип – синергия – когда 1+1=3. Сумма сотрудничества талантов больше их суммы по-отдельности. Это как в семье: муж и жена вместе получают троицу: муж, жена и ребёнок. Так и в нашем с тобой разговоре – два ума, обменивающиеся информацией, взаимно обогащают друг друга, создавая нечто третье, имеющее их общие черты. Синергия – это сотрудничество. Парадокс в том, что её антоним – это толпа. В толпе – 1+1=0.5. Она подавляет волю и дискриминирует таланты, которые приходится зарывать в землю, чтобы не раздражать остальных. Я не хочу потерять себя в других. Я хочу приобрести и обогатиться. А для этого – нужно очень тщательно выбирать себе партнёра в общении. Это как в сексе – ты же не выберешь себе партнёра с сифилисом на лице?! Только в общении сложнее – потому что почти весь мир, в этом смысле, болен сифилисом.
– Вау. Это – сложно, но, кажется, я понимаю, о чём ты. Может, поэтому я чувствую себя так… странно.
– Я не знаю. В конечном итоге – это ты. Ты и твоя жизнь. В ней ты волен поступать как хочешь. Поэтому, я бы не советовал тебе накручивать себя. А просто насладиться последними мгновениями лета.
– Спасибо. Я правда не знал, что идея утром прийти на пляж и посидеть в одиночестве окажется настолько удачной. Но мне уже нужно идти. Было очень приятно поговорить с тобой, Юлий. Мы с тобой ещё сегодня встретимся.
Он встал и ушел. Юлий остался на пляже. Убедившись, что Серж отошел достаточно далеко, он разделся и нырнул в воду. И плавал долго, пока знойное солнце не вынудило его найти себе убежище где-нибудь в тени.
Он отправился в кофейню для туристов с видом на побережье. В его привычки не входило посещение подобных мест. Но сегодня – Юлию было всё равно. Он сел за одинокий столик для одного в самом углу заведения – он был настолько маленьким, что на него невозможно было полностью положить локти, чтобы полностью не закрыть ими эту высокую табуреточку. Однако, для маленькой чашечки еспрессо, он подходил идеально. Ещё одной особенностью этого места в набитой людьми кофейне было то, что оно находилось на такой позиции, с которой остальные посетители – да и весь остальной мир, если особо не приглядываться – были не видны. Откуда-то доносился какой-то шум, но на него вполне можно было не обращать внимания. От остального мира осталось лишь море, с которого можно не сводить взора целую вечность – те пару минут или полчаса, пока не кончился кофе.
Тот, кто установил этот столик именно в этом месте – наверняка всё понимал, но ничего не говорил, а лишь делал так, чтобы кто-нибудь избранный мог почувствовать то, что однажды увидел он. Все остальные посетители чувствовали себя обычными гостями гламурного кафе на берегу моря, где цены оправданно завышены в три раза. Юлий же чувствовал, что он в пустыне – в той её части, где она встречается с морем. Увы – эта привилегия доступна только одному за раз. Хотя, очередь на это место не выстраивалась никогда. И очень часто, это место оставалось незанятым и ждало того, кто бы его займёт – а когда займёт – оценит ли?
Когда Юлий делал последний глоток чуть ли не превратившегося от времени в лёд чёрного напитка, он внезапно почувствовал чью-то мягкую руку у себя на плече.
– Ну, как ты, отдохнул? – улыбаясь, спросил парень в белой шляпе.
– Более-менее. Трудное выдалось утречко.
– Зато день обещает быть весёлым. Иногда бывают такие дни, в которые может произойти больше, чем некоторые обыватели смогли бы вместить в свою жизнь. Мне кажется – этот день как раз тот. У выхода нас ждёт машина с Сержем, Сарой – уверен, ты её помнишь – и Грегором.
– Каким, нафиг, Грегором?!
– Это отличный парень из соседнего курорта. Он тебе понравится. Так, ты пойдешь с нами?
– Конечно. Пойдём.
Юлий положил монетку рядом с постой чашечкой и вышел из кофейни. У выхода действительно стояла машина с сидевшими на улыбающимися, сидя сзади, Сержем и Грегором – скандинавского голубоглазого блондина с появляющейся щетиной, одетого, во что одеваются типичные северяне на южном море. Сара свободно поместилась между ними и чувствовала себя здесь важнейшей, сидя между коленями немного смущённых парней. Парень в белой шляпе сел за руль; Юлий сел слева от него.
Машина двинулась в путь, преодолевая маленькое пространство между двумя городками. Курорты имеют свою отличительную черту – протяжённость. Не только в пространстве, но и во времени. Они превращают пустынный клочок земли в целый маленький мир. Такая небольшая планетка, где даже время не желает тем «как везде», отдаваясь полностью своему переменчивому настроению.
Жизнь продолжала течь за окнами их машины, не собираясь останавливаться ни на секунду – всё шло как надо. Наконец, они приехали на нужный им пляж; стена отгородила его от всего остального мира. Кислотные граффити сменились работами неизвестного, но оттого не менее гениального художника-муралиста (мурреалиста? Мур-мурреалиста?) на левой части стены – прямо перед носом у подростков.
Этот художник постарался нарисовать частичку вселенной. Опыта и терпения, правда, у него не хватило, чтобы закончить работу. Но в целом, вышло даже очень не плохо. Вся суть композиции, которую добрые полчаса разглядывал Юлиан, не замечая ничего остального вокруг – сводилась к тому, что весь окружающий мир состоит из обрывков наших мыслей; а граффити по соседству прилагались в качестве сырья для создания новых вселенных. Работа неизвестного художника была одобрена всеобщими и неоднозначными:
– Вау.
Картина на этой стене сливалась с местным пейзажам – была как иней на замёрзшем окне. Хоть и назначение этой стены оставалось загадкой – никто не знал, кто построил её и зачем – она давно стала для всех неотъемлемой частью самого красивого места на земле. Без неё – не было никакого пляжа – как нет человека без его лица.
Юлию не хотелось сейчас впадать в долгие и бесполезные размышления о тонкой структуре вселенной – это за него сделают фантазёры из книг: от Филиппа К. Дика до Фридриха Ницше – и справятся с этим во много раз лучше него. Юлию хотелось расслабиться и просто раствориться в этом воздухе, а затем – быть снесённым волной. Он вдохнул поглубже и почувствовал вкус моря и уходящего лета – свежий, немного солёный, немного кислый и совсем чуть-чуть волшебный – но именно от щепотки начинается вся магия. Чтобы описать вкус последних мгновений лета в одном языке не хватит слов. Скажу лишь только: ради этого – можно жить.
Сергей и Сара собрали сухих веток для костра. Парень в белой шляпе искал что-то в машине. Грегор и Юлий разулись и стояли на горячем песке, пытаясь взглядом отыскать край моря.
– Наверное, ты счастлив, что живёшь здесь, – сказал Грегор.
– У всего есть свои трудности. Здесь слишком пустынно.
– Не сильнее, чем серых городах-миллионщиках.
– Не знаю; никогда там не был.
– Ты, вообще, часто выезжаешь отсюда?
– Почти никогда.
– Тогда, понятно, почему ты не выглядишь довольным – тебе просто не с че сравнивать. От однообразия, даже Рай может надоесть.
– Я жил в Раю – но это было давно. Раем мир не кончается – я пошел в дальше – и попал сюда.
– Какие-то странные у тебя шутки, – нервно рассмеялся Грегор, – ты выражаешься как-то слишком сложно. Не гони – просто признайся, что тебе здесь скучно.
– Нет, я бы так не сказал. Просто, я очень редко с кем говорю – даже летом, когда здесь уйма народу. Эти дни – последние перед осенью, наверное – самые лучшие в моей жизни.
– Везёт тебе. А у меня никогда не было «лучших дней». Мне, лично – совсем безразличны путешествия; да и море, наверное, я не сильно люблю. Я просто хочу уехать куда-нибудь подальше от дома. Стокгольм – такая дыра, что бы о нём не говорили восхищённые туристы. Они слишком многое пропускают мимо глаз…
Юлий и Грегор ещё какое-то время говорили, обменивались воспоминаниями и смеялись, пока их не окликнул парень в белой шляпе:
– Нам нужен огонь.
Грегор тут же достал бензиновую зажигалку с выгравированным на ней чьим-то гербом и поджёг кучу сухих веток. Пламя быстро перешло на большие поленья, обещавшие гореть долго и ярко. Практически за пару минут лёгкий огонёк превратился в огромный костёр.
– А я жду очень, – сказал парень в белой шляпе, – люблю эти пасмурные дни с серым небом и моросящим дождём. Тогда наступает ощущение, что этот мир намного более романтичны, чем кажется. Но ещё больше, я люблю во время мороза вернуться в тёплый дом. Тогда, кажется, что одного этого достаточно в жизни.
Костёр всё набирал сил. Парень в белой шляпе побежал к машине и через минуту вернулся с маленьким переносным холодильником со льдом и кучей банок пепси.
– Кто знает рекламный слоган Пепси-колы? – спросил Грегор.
– Сейчас вспомню, погоди…
– «Это с тобой» – речь идёт о банальной газировке, конечно. Я учусь на пиар-менеджера и поверьте мне, я не представляю, сколько книг нужно было перечитать, сколько музыки прослушать, сколько переварить алкоголя и кокаина, чтобы дойти до гениальности фразы: «это с тобой». Если честно, то я не чувствую, что это со мной – но очень хотел бы это испытать. Что же это – всегда со мной? Пепси кола?! Может быть, нечто большее?.. А, ладно, это я так – к слову – не воспринимайте в серьёз, ребята, я просто так…
Они пили сладкую воду, смотрели в оранжевую синеву, смеялись с вещей, известных лишь избранным, говорили о том, что кто будет делать очень и распускали сплетни о знакомых и незнакомых – о реальных и вымышленных людях – всё ограниченно безграничной фантазией подростков, только начавших познавать этот мир, а уже начинают в нём разочаровываться. Никто так не любил обсуждать секреты и маленькие неловкости других, как парни. Юлий слушал их в пол-уха, распознавая одно из семи слов; хотя, из вежливости, упорно делал вид, что очень заинтересован их историями. А послушать здесь было что. Грегор говорил больше остальных. Он критиковал швецкую политику, будто та была виновата во всех несчастьях северной Европы. И это недовольство своей, как кажется, успешной и богатой державой гармонично сочеталось с безответной преданной любовью к родине. Грегор не раз замечал в своих речах, что считает Швецию самой худшей из скандинавской держав, но постоянно доказывал обратное. И нигде, по его словам, кроме неё, он бы жить не стал, поскольку считает её – лучшей страной в мире. Юлию было плохо понятно различие: держава и страна; отечество и родина. Но лишних, по его мнению, вопросов он задавать не стал. Он просто существовал вместе со своими новыми друзьями и был соучастником во всём происходившим. Никогда главный герой не задумывается над своей ролью в общих судьбах.
Так продолжалось до тех пор, пока Сара не обратилась к Юлию напрямик:
– Кстати, Юлий, я сегодня разговаривала с Анной. Ты чем-то явно её обидел; я не поняла точно – чем именно – хоть она и рассказывала мне это целых полчаса. В любом случае, она уезжает завтра утром. Очень рано, кстати – ей нужно успеть на поезд. И поэтому, если ты хочешь сохранить с ней хорошие отношения, тебе лучше сделать что-нибудь для неё сегодня вечером. Я знаю её – она очень обидчива. Вряд ли у тебя с ней хоть что-нибудь получится, если ты не постараешься.
– Сделать что-нибудь для неё?! Например?
– Понятия не имею. Желательно, что-то романтическое – она любит такую всякую такую хрень.
– Но что?! Что я могу для неё сделать, черт её возьми!
– Спой песню, – посоветовал Серж, – у тебя отличный голос, хоть и слишком басовый. Не знаю, если бы я оказался в подобной ситуации, то я бы сыграл для своей девушки что-нибудь на трубе.
– Ты умеешь играть на трубе?
– Ну конечно. Уже десять лет как.
У Юлия появилась сомнительная идейка, которая, не смотря ни на что, оставляла большие надежды. Только, получится ли?
– Ты знаешь Армстронга?
– Первого человека на луне?
– Та нет!
– Майора Армстронга из «Стального Алхимика»?!
– Луи! Луи Армстронга, идиот.
– А. Конечно, я ведь знаю несколько его песен.
– Ты знаешь «Kiss of fire»?
Сергей засмеялся.
– Не поверишь: но я совсем недавно выучил её ноты.
– Это – единственная песня, которую я знаю наизусть. У меня есть виниловая пластинка, которую прослушал, наверное, тысячи раз. Поможешь мне?
– Для тебя, дружище – всё, что угодно.
– Только вам нужно поторопится, – парень в белой шляпе постукал пальцем по своим наручным часам у себя на запястье, – скоро вечер, а нужно ещё добраться до неё. Давай, я отвезу Сержа домой, чтобы он взял трубу, а ты, Юлий, вспомни, пока месть, слова. Мы скоро вернёмся.
Они уехали, оставив Сару, Грегора и Юлия одних на пляже. Юлий сильно волновался, хоть и изо всех сил старался скрыть это внешне, молчаливо думая о чём-то своём. Грегор переписывался с кем-то в телефоне, а Сара надела наушники и ушла в астрал, покручивая спинер, который всегда был в её сумочке.
Серж и парень в белой шляпе вернулись довольно скоро. Сергей держал в руках трубу, всем своим видом показывая, что готов начать в любой момент. Близился закат. Этот день подходил к концу, промелькнув так быстро. Так же незаметно испарится и завтрашний день. И лету настанет конец.
