Kitabı oku: «Землемер», sayfa 16

Глава XXVI

Ночные тени! Разлейте на всю природу свой непроницаемый мрак! Приближается смерть… почтите ее… внушите печальные думы, боязливый страх – этих двух стражей могилы.

Маллет

По закону природы излишек страсти всегда успокаивает сердце. Человек поддается бешенству только до тех пор, пока следствие его – преступление не откроет глаза виновному и не вернет его на истинный путь, и это совершенное преступление останавливает руку, охлаждает чувства и возбуждает совесть. То же произошло и со скваттерами. Глубокое молчание наступило вместо прежнего шума, так что можно было слышать прерывистое дыхание Урсулы, которая в оцепенении, как бы пораженная громом, стояла возле тела своего дяди. Все молчали, никто не пытался выйти, все были неподвижны, как статуи. Трудно было понять, кто стрелял в землемера. Сначала мои подозрения упали на Тоби, от которого можно было ожидать подобного поступка. Но потом я подумал на Мильакра, что показалось более верным. Впрочем, это были только одни догадки. Сказать правду могли только одни скваттеры, но они не могли изменить себе. Они решили или вместе спастись, или вместе погибнуть.

Едва я пришел в себя, моим первым движением было схватить Урсулу на руки и бежать с ней. Это я успел бы сделать, потому что все были поражены случившимся и не обратили бы на нас внимания. Но Урсула не хотела и думать о бегстве в подобную минуту. Вырвавшись из моих объятий, она упала на колени возле своего дяди.

– Он еще дышит! – сказала она прерывистым голосом. – Благодарю тебя, Боже, он еще дышит! Рана может быть не очень опасная, если только не медлить и оказать помощь.

Тут Урсула показала всю энергию своего характера. Быстро поднявшись, она подошла к скваттерам, которые молча смотрели на землемера. Впереди их стоял Мильакр – мрачный и как будто волнуемый тревожными чувствами.

– Неужели никто из вас мне не поможет спасти того, кто был для меня вторым отцом?.. Неужели вы все одинаково жестоки и нечувствительны? – спросила Урсула с жаром, который будто передался в сердца окружающих молодую девушку, потому что они все стали внимательно и участливо слушать ее.

– Помогите мне, – продолжала она, – поднять его и перенести на кровать, где майор Литтлпейдж осмотрит рану. Вы не откажете мне, Мильакр, в этой просьбе; вспомните, что и с вами случалось такое или, по крайней мере, может случиться…

Зефан подошел к ней первый, и, с его помощью, а также Урсулы и Лавинии, мы положили землемера на кровать Пруденс, стоявшую в главной комнате.

Скваттеры, посоветовавшись между собой, вскоре скрылись один за другим, и в доме остались только Мильакр, его жена и Лавиния. Лавиния помогала Урсуле привести в чувство несчастного землемера; что же касается самого скваттера, то он сел в углу возле огня, между тем как Пруденс заняла место в другом – противоположном.

Мильакр, казалось, взвешивал свое преступление и то наказание, какому он может подвергнуться. Несмотря, однако, на то, он полностью собой владел и искусно скрывал чувства, обуревавшие его душу.

Но Пруденс не могла себя сдерживать, она бесконечно вздрагивала, таким образом, было видно неспокойное ее состояние. Я уже насмотрелся на раны во время моей военной жизни и мог по первому взгляду определить, смертельны ли они или нет. Тут нечего было и сомневаться: рана землемера, несомненно, была смертельной. Пуля прошла насквозь.

Через несколько минут моего старого друга привели в чувство.

– Благодарю, Мордаунт, благодарю за все ваши заботы, – сказал он. – Скваттеры ранили меня, но я их прощаю. Они грубые, они эгоисты, а я их задел за живое. Но как перенести хладнокровно оскорбление, нанесенное Урсуле?

Так как Зефан был рядом в этой комнате, то я решил переменить тему разговора и спросил землемера, как он чувствует себя.

– Худо, Мордаунт, смерть недалека, – ответил он твердым голосом. – Пуля прошла насквозь… моя жизнь пришла к концу… Но что же?.. ведь я пожил достаточно, разве шутка семьдесят лет?.. я готов пуститься в дорогу, как только будет мне велено свыше. Но вот о чем я сожалею, мой друг, что я не закончил своего межевания… не заплатил полностью генералу за все, что он для меня сделал…

– Не говорите об этом, Эндрю. Вы знаете, что мой отец готов был бы пожертвовать лучшим своим имением, чтобы только видеть вас снова здоровым.

– Верю вам, мой друг, верю, тем более что генерал всегда был привязан ко мне. Мордаунт, я хочу вам сообщить тайну, которую я до сих пор не открывал никому, потому что ваш отец хотел, чтобы я забыл это навсегда.

– Вы устали, добрый Эндрю, лучше поспите, а тайну эту оставьте на другое время.

– Нет, нет, майор, я чувствую, что моя рана смертельная и что мне недолго осталось жить. Пока есть время, я буду говорить. Итак, слушайте… Вы знаете, что я никогда не знал математику, а почему именно? Этого я сам не понимаю, тем более что мой дедушка был отличный математик… Но как бы там ни было, я не был посвящен в таинства этой науки и не мог бы занимать места капитана, если бы мне не помог ваш батюшка. Он делал за меня все расчеты, писал за меня, и на протяжении всей кампании не открывал никому, что выполняет мои обязанности за меня… Между тем все мне удивлялись, все хвалили, чего я и не заслуживал, и единственно кому я был обязан – генералу Литтлпейджу… Да! Скажите ему, что я до последней минуты вспоминал о его благородстве.

– Я сделаю все, что вам угодно, но только, ради бога, отдохните немного.

– Если вы этого хотите – я согласен, на несколько минут я войду в себя, потому что знаю, что мне осталось несколько часов жить.

Тяжело было слушать человека, который с такой уверенностью говорил о близкой смерти. Голова у меня кружилась, и сердце замирало в груди. Я чувствовал необходимость подышать свежим воздухом.

Выйдя из дома, я осмотрелся вокруг. Недалеко от двери стояли три молодых скваттера и шептались между собой. Очевидно, они наблюдали за всем, что происходило в доме. Однако никто из них не заговорил со мной, и я уже подумал, что совершенное преступление рассеяло все их враждебные помыслы и что я могу поступать, как найду нужным. Вдруг я почувствовал, что кто-то схватил меня за руку. Я отступил и увидел Лавинию, которая притаилась около двери.

– Не отходите далеко от дома, – прошептала она мне на ухо. – Злой дух овладел сегодня Тоби, и он поклялся убить вас и Урсулу. «Могила не говорит», – сказал он. Я никогда еще не видела его таким взбешенным, как сегодня, хоть он часто выходит из себя.

Сказав эти слова, молодая девушка убежала в дом, и я снова увидел ее возле Урсулы.

Ночь была темная, на расстоянии двадцати шагов нельзя было различить никаких предметов. Если бы я хотел убежать, то мне нетрудно было бы проскользнуть вдоль стены и, пользуясь мраком ночи, обмануть бдительность молодых скваттеров. Но эта мысль не приходила мне в голову… Я никогда бы не решился оставить Урсулу, а тем более землемера в последние минуты его жизни.

Между тем скваттеры, казалось, подозревали меня, потому что закричали мне, когда я немного удалился в сторону, чтобы я не смел отходить от дома дальше двадцати шагов. Со своей стороны, я успокоил их, что не думаю бежать и что вся цель моей прогулки – подышать свежим воздухом.

Мои объяснения полностью удовлетворили их.

Каждый раз, проходя около дома, я заглядывал в полуоткрытую дверь и наблюдал за Урсулой. Она сидела у изголовья дяди, молчаливая и неподвижная, как ангел смерти, пришедший принять душу праведника.

Я уже сделал около восьми кругов вокруг дома, а в девятый раз, подходя к концу заветных двадцати шагов, я вдруг услышал недалеко от себя легкое шипение. Передо мной возвышалось дерево, и мне показалось, что это шипение шло сверху. Я подумал, что тут скрывается змея, и отступил на несколько шагов, но мое беспокойство продолжалось недолго.

– Почему вы не хотите остановиться под деревом? – спросил тихо Сускезус. – Я хочу вам кое-что сказать.

– Подожди немного, я сейчас вернусь, только сделаю еще один или два круга, – ответил я осторожно и продолжил свой путь. На другом конце я остановился на минуту и оперся о дерево, как будто желая отдохнуть. Это повторил я три раза. Наконец остановился на том месте, где скрывался Сускезус.

– Как ты сюда попал, Сускезус?.. Где ты взял оружие?

– У землемера… замечательный карабин…

– Ты знаешь, что здесь случилось? Эндрю смертельно ранен…

– Это худо!., нужно отомстить… бедный друг!.. отличный друг!.. нужно убить убийцу.

– Выбрось эти мысли из головы! Расскажи лучше, как сюда попал?

– Джеп разломал дверь… Негр сильный, он сделает все, что захочет… он принес мне карабин…

– Мы посмотрим, что будет дальше!

Было бы небезопасно продолжать разговор.

Я опять стал прогуливаться, раздумывая обо всем, что произошло за эти два дня.

Через несколько минут я подошел к Онондаго и попросил его оставаться на этом месте до тех пор, пока это будет нужно. Выразительное «хорошо» было мне ответом.

Успокоившись насчет него, я отправился в дом. Там все было по-прежнему.

– Послушай, Мильакр, – сказал я, обращаясь к старому скваттеру. – Дело плохо, нужно его исправлять… Как ты думаешь, не послать ли за доктором в Равенснест?

– Доктора не помогут, молодой человек, выстрел был точным. Притом я не хочу, чтобы они появлялись в моем доме, потому что они донесут на меня.

– Посланный от тебя скажет, что он ранен случайно. Я дам ему денег, чтобы только он привел сюда доктора. Быть может, он облегчит страдания несчастного землемера.

– Те, кто живет в лесах, – возразил грубо Мильакр, – не должны пользоваться городскими услугами. Безопасность моего семейства для меня превыше всего! Ни один лекарь не войдет сюда!

Что было делать с этим зверским существом? Всякое чувство добра было убито в его сердце.

В негодовании я отошел от него. В эту минуту послышались крики возле жилища, и вслед за ними раздалось несколько выстрелов. Я бросился к двери. Недалеко от меня пробежали несколько человек. Темнота воспрепятствовала мне увидеть их лица. Однако я заметил, что рядом с домом происходила схватка и что одна воюющая сторона, вероятно побежденная, обратилась в бегство.

Я оставался в этом тягостном недоумении пять или шесть минут, стараясь объяснить себе, что такое могло еще произойти здесь. Шум шагов постепенно отдалялся, крики ослабели, и снова тишина наступила вместо этой внезапной тревоги. Я уже хотел вернуться в комнату, как вдруг ко мне подбежал человек и схватил меня за руку. Это был Франк Мальбон… Освободители прибыли, и я уже больше не пленник!

– Слава богу! Вы живы и здоровы! – вскрикнул Мальбон. – Но где моя бедная сестра?

– Она у кровати своего умирающего дяди… Не ранен ли кто из вас?

– Право, не могу сказать. Негр был нашим проводником. Он так искусно провел нас сюда, что мы успели бы окружить скваттеров и захватить их всех. Но в ту минуту, когда план наш был почти осуществлен, с этого дерева раздался выстрел… Скваттеры в нас несколько раз выстрелили, мы ответили им тем же… и они убежали.

– Тем лучше, по крайней мере не была пролита кровь. Но как велик ваш отряд?

– Тридцать человек… Мы можем быть совершенно спокойны… Если бы мы знали лучше дорогу, то пришли бы сюда намного раньше…

Увы! Этих нескольких часов было бы достаточно, чтобы спасти жизнь бедного землемера!..

Но зло не поддается исправлению никакими человеческими средствами, все кончилось в этом мире для Эндрю Койеманса.

С душевным умилением смотрел я на сцену родственного свидания брата с сестрой. Урсула со слезами на глазах бросилась в объятия Франка. В это время я стоял на пороге. Заметив меня, она подала мне руку с нежной, хотя и печальной улыбкой. Франк, казалось, удивился такому поведению. Но рассуждать не было времени. Нужно было поспешить к землемеру, который нетерпеливо желал узнать причину перестрелки.

– Что тут было, Мордаунт? – спросил он меня. – Не ранен ли кто?

– Никто, любезный Койеманс, по крайней мере, мне так передал Франк Мальбон, который здесь, перед вами; он привел с собой отряд, чтобы нас выручить, и это они стреляли по скваттерам.

– Благодарю тебя, Боже, что я могу еще перед смертью проститься с Франком и поручить ему сестру его! Вообрази себе, Франк, скваттеры предложили мне выдать Урсулу за одного из них, как будто она может быть женой грубого и необразованного человека!..

– Теперь опасаться нечего, – ответил Франк. – Притом я знаю Урсулу: она не побоится никаких угроз, и от нее едва ли можно получить согласие на подобный брак.

– Кстати, Франк, я хочу сказать тебе несколько слов о твоей сестре, пользуясь тем, что она ушла в соседнюю комнату, поплакать на свободе… Вот Мордаунт Литтлпейдж, он объявил мне, что любит Урсулу больше всего на свете.

Франк вздрогнул и слегка нахмурил брови.

– И понятно, что если он до такой степени влюблен, то не может жить без твоей сестры и поэтому просит ее руки.

Лицо Франка снова прояснилось. Увидев, что я протянул к нему руку, он дружески ее пожал.

– Без сомнения, Мордаунт отличная партия для Урсулы, – продолжал землемер, – потому что он молод, богат и умен; но согласятся ли его родственники принять в свой дом бедную девушку, которая может принести в приданое компас, цепь, буссоль да несколько ничтожных безделушек?.. Но не подыскивают ли они ему более блестящую партию? Нет! Для чести Койемансов и Мальбонов этот брак не должен состояться… Мы не должны отдавать девушку в дом, где о ней не будут заботиться!..

С трудом я выслушал эти слова, которые для меня были ужаснее грома. Но, к счастью, они не произвели большого впечатления на Франка, который смотрел на меня по-прежнему. Он, казалось, не разделял мнения своего дяди.

Я на минуту задумался. Нужно было постараться уговорить землемера, чтобы он не возражал против моего брака с Урсулой или по крайней мере, чтобы он держал нейтралитет в этом деле. Иначе его слова могли бы произвести большое влияние на Урсулу… А если бы Урсула приняла решение, то ее уже ничем нельзя было бы убедить в обратном. Мои рассуждения были прерваны глухим криком, вырвавшимся из груди старого скваттера.

Я и Франк невольно вздрогнули и повернулись в ту сторону, где стояла печь. Место Пруденс было свободным. Она выбежала из комнаты при первом шуме. Но Мильакр сидел на прежнем месте. Только я заметил, что он держался не так прямо, как два часа тому назад. Он сильно согнулся, так что голова его почти склонилась ему на грудь.

Подойдя к нему поближе, я увидел, что на полу возле него была кровь. Я взглянул внимательно на скваттера: Мильакр был без чувств. Пуля прошла через его тело навылет, только тремя линиями выше бедра.

Глава XXVII

Его печаль вылилась в жалобных и медленных звуках… Это было странное пение, навевающее на душу тяжкую скорбь… Иногда эти звуки делались порывистее и заключали в себе что-то дикое.

Коллинс

Мильакр был поражен первым выстрелом. Он один только был ранен в этой перестрелке, не говоря о Тоби, который, как я узнал позже, тоже не увернулся от пули. У него была раздроблена нога, так что он должен был на всю оставшуюся жизнь остаться калекой. Участь, постигшая отца и сына, была причиной беззаконного нашего ареста скваттерами. Они все, даже маленькие дети, оставили свои жилища и спрятались где-то в лесу. Только одна Лавиния из всего семейства осталась в доме, чтобы выполнить печальные обязанности перед своим отцом.

Я догадывался, кем и когда был ранен старый скваттер. Выстрел на него был направлен в самом начале суматохи сквозь полуотворенную дверь.

Это Сускезус, подумал я, отомстил за смерть своего друга, по индейскому обычаю. Однако я никогда не смог добиться, чтобы Онондаго открыл мне эту тайну, хотя несколько слов, вырвавшихся у него в первую минуту, вполне подтверждали мои догадки.

Вскоре после того, как мы с Мальбоном узнали о печальной участи Мильакра, отряд, приведенный Ньюкемом, начал собираться вокруг дома, который можно было теперь принять за госпиталь. Этот отряд, довольно многочисленный, был разведен по всем домикам.

Не было никакой надежды спасти землемера и старого скваттера. На всякий случай мы послали за человеком, который называл себя доктором и жил в Равенснесте.

Справедливо говорят, что одна унция практики стоит целого фунта теории.

По крайней мере равенснестский эскулап вполне оправдывал эту поговорку. Сначала он морил людей, но чем дальше, тем больше он вылечивал больных.

Сделав все нужные распоряжения в нашем госпитале, я сказал Урсуле, что оставляю ее с Лавинией возле постели больных, а сам ненадолго отправлюсь осмотреть завоеванные нами жилища. Франк Мальбон занял место часового недалеко от двери.

– Лавиния будет смотреть за своим отцом, между тем вы, Урсула, не забудьте вашего дядюшку. Вот вода… давайте ему понемногу пить, это самое лучшее средство, чтобы хоть немного облегчить его страдания.

– Пустите меня! – раздался в это время глухой голос.

И женщина, несмотря на усилия державших ее мужчин, стремительно вбежала в комнату.

– Я жена Аарона, и мне сказали, что он ранен. Само Провидение велело, чтобы жена никогда не оставляла своего мужа. Будь он убийца или несчастная жертва, он все-таки отец моих детей!

В словах этой женщины было что-то трогательное.

Сначала она посмотрела на кровать, где лежал землемер, но не тут находилось драгоценное ее сердцу.

Вскоре ее глаза перенеслись на другой смертный одр, на котором томился старый скваттер.

Долго смотрела она на него, как будто не узнавала своего мужа.

Вдруг глаза ее заблестели, стан выпрямился, и она, гордо обернувшись к нам, закричала ужасным голосом:

– Кто это сделал? Кто убил моего мужа? Кто осмелился сделать меня вдовой, а детей моих сиротами, против закона и правосудия? Я оставила его здесь живого, а нахожу мертвым! Бог за нас, и мы увидим, кого осудит закон!

Пруденс сделала шаг вперед, как бы ища человека, на которого могло пасть ее мщение. Невольный трепет пробежал по моему телу. Но в это время Мильакр глубоко вздохнул. Пруденс при этом вздохе поняла, что муж ее не умер. Куда девалось ее бешенство, пропала даже жажда мщения; она пришла в себя и стремительно кинулась к постели мужа. Все было употреблено ею, чтобы только улучшить состояние раненого. Она поудобнее положила его на постели, смочила его губы и лоб холодной водой, поправила подушку, одним словом, сделала все, что могла, что было в ее силах.

Я был убежден, что теперь нечего бояться за Урсулу, и поспешил выйти из комнаты.

Франк остановил меня на дороге.

– Будьте спокойны, – сказал он, – я всегда приму вашу сторону.

Люди, приведенные Ньюкемом, расположились в домиках, принадлежавших семейству Мильакра. Ночь была холодная, и поэтому везде были разведены огни, которые придавали этой пустыне вид намного веселее чем раньше.

Для меня, Франка Мальбона и Ньюкема была оставлена хижина, где мы могли провести ночь. Мои спасители в это время ужинали, а некоторые уже ложились спать.

В отведенном нам домике я нашел одного Ньюкема. Я не считаю ни Онондаго, который молчаливо сидел в углу возле печи, ни моего верного Джепа, дожидавшегося меня у двери.

Я учтиво раскланялся с Ньюкемом, который, казалось, подозревал, что я знаю о его отношениях со скваттерами. Вероятно, поэтому он не смотрел мне прямо в глаза.

– Мог ли я ожидать, что найду майора Литтлпейджа в руках филистимлян и в подобном месте? – вскрикнул он, бросаясь ко мне навстречу. – Я слышал, что скваттеры шатаются здесь, но это такая обыкновенная вещь, что даже не хотел говорить вам про них.

Раньше в Англии люди низшего сословия, обращаясь к старшим, любили разговаривать в третьем лице. Нынче там все изменилось, это правило не существует в Америке, между людьми подобными Ньюкему. Эти люди готовы падать ниц, когда вы стоите перед ними, но только вы повернетесь, – они незамедлительно покажут вам язык.

Я не намерен был шутить с Ньюкемом, но уколоть его, задеть его совесть – было первым моим желанием. Теперь представился благоприятный случай благодаря самой судьбе.

– Мне кажется, мистер Ньюкем, – начал я, – что в числе условий, заключенных с вами владельцами Равенснеста, было также и то, чтобы смотреть за землями Мусриджа?

– Правда, полковник, или лучше сказать генерал, поручил мне наблюдать за обоими владениями, но разве майору не известно, что Мусридж не предназначен для продажи?

– Но из этого не следует, что земли должны быть предоставлены хищению. Можно было надеяться, что наш агент, для выгоды владельцев, не позволит скваттерам поселиться здесь, а между тем что сделали вы?

– Майор не понял меня. Я не говорю, что я знал, что скваттеры перебрались сюда, а сказал только, что скваттеры шатаются по окрестностям и что слухи об этом дошли и до меня. Притом такие люди в нашей стране так обыкновенны, что никто на них не обращает внимания.

– И все-таки, мистер Ньюкем, вы не должны были бы пропускать мимо ушей подобные слухи. Кроме того, рассказывают, что Мильакр уже давно известен в этой стороне и что с молодых лет он пользуется чужими лесами. Неужели вы его никогда не встречали, живя двадцать пять лет поблизости от него?

– Я никогда не встречал его! Что вы говорите, майор? Кто не знает здесь этого старика. Его можно было встретить везде, даже в суде, хотя закон для него это не необходимая вещь.

– Так почему же вы не предупредили меня? Я же не мог узнать этого человека, не выходя из амбара, куда был заперт, полагая, вероятно, что я буду одно и то же для него, что хлеб и соль и тому подобные припасы, которые он заготавливает в этот амбар.

– Майор не говорит ли о старом амбаре? – спросил Ньюкем с беспокойством на лице. (Читатель должен вспомнить, что напротив этого амбара происходил дружеский разговор между скваттером и нашим агентом, о котором я ему не сказал.)

– Давно ли вы здесь, майор?

– Не очень давно, хотя мне все это время показалось веком.

– Без сомнения, со вчерашнего утра?

– Да, мистер Ньюкем, да. Но вот что я хочу понять, каким образом хотели скваттеры вывезти лес в Олбани? Неужели они думали, что на таком огромном пространстве не будут пойманы агентами, которые славятся в этой стороне честностью и верностью владельцам?.. Если воровство происходит здесь в таких больших количествах, то понятно, что оно должно иметь надежную поддержку и быть систематически организовано.

– О, я полагаю, что майору известно, как происходят подобные вещи в мире; ему, вероятно, также известно, что нельзя вмешиваться в чужие дела.

– Почему так? А я думаю напротив…

– Вмешаться можно в небольшие дела, но непозволительно принимать участие там, где очень важны последствия, как это мы с вами видим здесь.

– Странное дело!.. Ласкать человека и между тем не сказать ему, что его обкрадывают!.. Странная вещь, видеть, как человек ворует у своего ближнего, и не обращать внимания на это воровство!

Ньюкем понимал мой характер и поэтому перевел разговор на другую тему.

– Этот Мильакр был, действительно, опасный человек, майор, судя по рассказам о нем, и я радуюсь, что наша страна избавилась от него. Говорят, что старый скваттер убит и что семейство его скрылось.

– Так говорят, но это не совсем верно. Мильакр только смертельно ранен. Правда, сыновья его разбежались, но жена его здесь с одной из своих дочерей.

– Пруденс здесь! – вскрикнул Ньюкем, забыв свою обычную осторожность.

– Да вы, кажется, хорошо знаете семейство Мильакра. Даже имена их всех вам известны.

– Я узнал это по необходимости, потому что судье должны быть близко знакомы все соседи; посудите сами, сколько просьб и жалоб поступает к нему со всех сторон… Так вы вчера утром попались в руки этих негодяев?

– Вчера утром, до восхода солнца. И после того, как меня схватили, до самой этой минуты, я никуда не выходил отсюда.

Длинная пауза последовала за этими словами. Ньюкем догадался, что я знаю все, и, вероятно, придумывал какую-нибудь отговорку, чтобы половчее вывернуться из этой запутанной и очень невыгодной для него истории.

Я предоставил ему свободу поискать эту увертку и подошел к Сускезусу. Он в это время закуривал трубку. Трудно было подумать, взглянув на него, что он принимал участие в кровавых сценах этого дня. На его лице была начертана философская важность и вместе с тем глубокое спокойствие.

– Добрый вечер, Бесследный, – сказал я, протягивая ему руку, – я очень рад, что вижу тебя на свободе…

– Амбар – плохая была тюрьма. Джеп сломал замок, как пук соломы. Непонятно, как мог Мильакр не ожидать такого конца.

– О, ему в этот вечер нужно было думать о другом, поважнее твоей тюрьмы. Теперь, я думаю, он уже больше не встанет.

Онондаго, прежде чем ответить, вынул трубку изо рта.

– Да, ему пришел конец.

– Жалко, что наш добрый землемер погиб в этом низком деле.

– Низком, ваша правда… я тоже самое говорил сам себе… Если скваттер убил землемера, то разве друг землемера не мог убить в свою очередь скваттера?

– Ты рассуждаешь, как индеец. Бесследный, но у бледнолицых в мирное время не разрешается мстить кровью за кровь, такое мщение у них проходит наравне с преступлением.

Сускезус продолжал курить, не отвечая ни слова.

Потом он отложил трубку в сторону и погрузился в размышления. Видно было по его лицу, что он был доволен своим поступком.

Джеп, со своей стороны, ожидал моего приветствия. Он никогда не осмеливался начинать разговор первым, несмотря на близость, существовавшую между нами. Но как только я к нему обращался хоть с одним словом, он тут же отвечал непринужденно, не стесняя себя.

– Благодарю тебя, Джеп, ты выполнил свое дело прекрасно. Никто искуснее и скорее тебя не провел бы сюда отряд и не освободил бы нас…

– О, мы сделали бы еще больше, если бы судья разрешил нам стрелять с первого шага… Я думаю, половина скваттеров не ушла бы от нас.

– Ньюкем поступил правильно. К чему проливать кровь в мирное время?

– А зачем пролили кровь землемера?

– Во всем этом разберется правосудие… Оно рассудит, кто прав, кто виноват…

– Но, по крайней мере, я радуюсь тому, что один из этих скваттеров будет помнить меня до конца своей жизни… Да, он навсегда сохранит воспоминание о Джепе Сатанстое… Не правда ли, это хорошо?

– Хорошо! – сказал Онондаго воодушевленно.

На обратном пути я нашел Франка на прежнем месте. Он рассказал мне все подробности нашего освобождения. Как только землемер, Урсула и Джеп узнали о моем плене от индейца, то тотчас же отправились к Мильакру, а Франк не теряя времени пустился в Равенснест, чтобы собрать там как можно больше людей и идти с ними к нам на выручку. Молодой мой друг, в первую минуту душевного волнения, написал о моем плене генералу, который в то время был в Фискилле, у моей старшей сестры. Гонец был отправлен накануне ночью. Так как расстояние между Фискиллем и Равенснестом было не больше ста сорока миль и в основном водяной путь, и к тому же ветер благоприятствовал путешествию, то можно было думать, что в ту минуту, когда я слушал этот рассказ, вся наша семья была уже недалеко от Равенснеста или по крайней мере они могли приехать туда в одно время со мной. Франк занял место Урсулы возле раненого, а я с полчаса прогулялся с ней перед домом. Я опять начал говорить ей о моих надеждах, и между прочим сказал, что все мои родственники или в пути, или уже приехали в Равенснест. При этой новости рука ее, лежавшая на моем плече, задрожала.

– Я этого совсем не ожидала, – сказала она спустя несколько минут. – Признаться вам, я боюсь представиться на суд вашего семейства. У меня нет никаких достоинств, я племянница бедного землемера, не знаю общества, мне знакомы только леса, где я таскала цепь, между тем как они…

– Ах, не говорите, не мучайте меня этими слова. Да, Урсула, что может быть прочнее той цепи, в которую вы заковали мое сердце!.. И пусть свет говорит, что ему будет угодно, я буду носить эту цепь до последней минуты моей жизни. О, не бойтесь ничего, Урсула… Мой отец – человек справедливый; что же касается матушки, то я опасаюсь только одного, чтобы она, увидев вас, не полюбила больше, чем своего сына.

– Я боюсь поверить вам, Мордаунт, – ответила молодая девушка, лицо которой сделалось уже немного веселее. – Но пойдемте в дом. Я стану читать молитвы, эта странная женщина просила меня не забыть также ее мужа… нужно выполнить данное ей обещание.

Урсула поставила свечу на ящик, недалеко от кровати Мильакра, и, став на колени, развернула книгу и стала читать молитву.

Через минуту торжественные слова молитвы раздались в комнате. Пруденс и Лавиния, стоя возле стены, внимали голосу Урсулы, который один только нарушал общую тишину. Суеверный обычай запрещал им преклонять колени. Франк и я остались у двери и тоже молились… Никогда молитвы не были так искренни и горячи, как в эту ночь.