Kitabı oku: «Глубина. Фридайвинг и новые пределы человеческих возможностей», sayfa 4

Прошло, как мне кажется, 20 секунд. У меня снова начинаются легкие конвульсии. Я говорю себе, что это естественно, приказываю себе сосредоточиться, расслабиться и ждать вступления в игру селезенки. Ждать трудно. В груди тяжесть, а сердце колотится с такой силой, что его удары ощущаются в руках, ногах, промежности. Я чувствую себя очень плохо.

– Держись, ты можешь гораздо дольше. Ты пока только на первой стадии, – уверяет меня Ханли.

Я держусь. Проходит, по-моему, еще секунд 10, мой желудок начинает сжиматься, а горло напрягается. У меня снова приступ клаустрофобии. «Еще чуть-чуть… еще немного…» – мягко говорит Принсло. Вскоре мое тело словно электризуется. Я замечаю, что извиваюсь на коврике, как рыба, выброшенная из воды. «Сейчас твоя селезенка наполняет тело свежей, богатой кислородом кровью», – говорит она. Через несколько мгновений мне начинает казаться, что я чувствую, о чем она говорит. Мое тело успокаивается. Темнота под закрытыми веками становится глубже, шум, доносящийся со стороны бассейна, стихает, и мне кажется, будто я куда-то уплываю…

– Дыши! – говорит она.

Я выдыхаю, вдыхаю, выдыхаю. Голова кружится, трудно сфокусировать взгляд, потому что глаза мигают, но я чувствую себя хорошо. «Как ты думаешь, сколько ты выдержал?» – спрашивает меня Ханли. Я пожимаю плечами и говорю, что, наверно, минуту или около того. Она улыбается. Оказывается, в этот раз я не просто удвоил свой рекорд по задержке дыхания. Я его утроил. Секундомер показывает три минуты десять секунд.

Может, люди и в самом деле рождены для того, чтобы заниматься фридайвингом, как утверждает Принсло. Но это вовсе не означает, что нырять легко. Все равно приходится задерживать дыхание на долгое время, напрягаться до предела и сохранять самообладание. Теперь я уже мог задерживать дыхание больше, чем на три минуты, но все еще не пытался нырять глубже трех метров или около того. После того, что мне довелось увидеть, о погружении еще на несколько метров не могло быть и речи.

И все же я по-прежнему хотел узнать, каково это – быть на глубине.

Девяносто метров – середина фотической зоны. Даже в самых чистых океанах при палящем солнце видимость на этой глубине составляет лишь около 0,5 % от видимости на поверхности, поэтому вода там всегда серая и сумрачная. Без искусственного освещения видимость в любом направлении составляет примерно 15 метров. Свет рассеянный, поэтому верх, низ, право, лево – все кругом на глубине 90 метров выглядит одинаково.

Поскольку света так мало, жизни здесь тоже меньше, чем в более мелких, более освещенных водах. Существа, которые здесь все-таки обитают, должны приспосабливаться к сумраку: у рыб появились большие глаза, чтобы лучше видеть; акулы для поиска добычи используют магниторецепцию; кальмары, микроорганизмы и бактерии освещают себе дорогу с помощью биолюминесценции.

Погружаться на эти глубины очень трудно и зачастую опасно. Аквалангисты могут опускаться на 90 метров, дыша смесью газов, но для того требуются годы тренировок и логистика кошмарной сложности. Опасность заключается не в самом погружении, хотя и это, конечно, опасно. Опасен подъем на поверхность. Для аквалангиста часовой спуск на глубину 60 метров при дыхании обычным сжатым воздухом чреват десятичасовым подъемом, который необходим, чтобы снизить смертельно опасный уровень содержания в крови азота, накопившегося во время погружения. А вот девяностометровый подъем на сжатом воздухе, скорее всего, вас просто убьет.

Оптимальным вариантом для меня в ближайшей перспективе был разговор с Уильямом Трубриджем. Он постоянно ныряет на 90 метров. У Трубриджа и остальных фридайверов, которые для достижения этой глубины не пользуются ничем, кроме возможностей собственного тела, есть преимущество перед аквалангистами: они не подвержены декомпрессионной болезни. В одном вдохе воздуха просто нет такого количества азота, чтобы кровь вскипела. После всплытия он выводится из организма всего за несколько секунд – это тоже одна из функций главного рубильника жизни.

Между 2007 и 2010 гг. Трубридж побил четырнадцать мировых рекордов (в основном своих же) в таких дисциплинах, как CNF (Constant Weight Without Fins, ныряние с постоянным весом без ласт) и FM (Free Immersion, свободное погружение). Он считается лучшим современным ныряльщиком, так что о погружениях на 90 метров ему известно больше, чем кому-либо в этом мире.

– Фридайвинг – это настолько же интеллектуальная игра, насколько и физическая, – говорит Трубридж.

Мы сидим у бассейна гостиницы Messinian Bay на следующий день после моего урока с Принсло. Коротко стриженный Трубридж, в солнцезащитных очках анатомической формы и поношенной футболке, хорошо вписывается в компанию остальных фридайверов, которые здесь собрались. У него тихая, ботанистая энергетика инженера-программиста.

Трубридж говорит, что, как почти все участники соревнований по фридайвингу, он ныряет с закрытыми глазами, открывая их лишь на мгновенье, когда достигает тарелки на конце троса. Благодаря тому что он ныряет вслепую, его мозг экономит энергию и кислород, которые ушли бы на обработку зрительной информации.

Так что Трубридж не может рассказать, как всё выглядит на глубине 90 метров, но зато может описать, как это ощущается. Он откидывается в своем кресле и глубоко вздыхает. Когда он начинает свой рассказ, мне опять становится не по себе…

Первые десять метров под водой твои легкие, наполненные воздухом, выталкивают тело на поверхность, так что приходится грести, чтобы погружаться все ниже. Вдувая воздух в каналы среднего уха, чтобы выровнять давление, испытываешь куда больший дискомфорт, чем когда сидишь в самолете, набирающем высоту. Если полностью выровнять давление в ушах не удается, оно становится опасным. Не вернувшись к поверхности сразу, можно повредить барабанные перепонки.

При этом тебе остается проплыть в общей сложности еще 170 метров.

Опустившись ниже десяти метров, ощущаешь, что давление на тело возросло вдвое, а легкие сжались. Внезапно начинает казаться, как будто ты паришь в невесомости; это состояние называется нейтральной плавучестью. Затем происходит нечто потрясающее: ты продолжаешь погружение, а океан начинает затягивать тебя в глубину. Вытягиваешь руки по бокам в позе парашютиста, расслабляешься и без малейших усилий погружаешься все глубже.

На 30 метрах давление увеличивается в четыре раза. Поверхность уже почти не просматривается, но ты и так ее не видишь, ты ведь закрыл глаза еще у поверхности. Твоя кожа холодеет – ты готовишься оказаться в объятиях глубины.

Затем, на 45 метрах, наступает помрачение сознания, вызванное повышением уровня углекислого газа и азота в крови. На короткое время можно забыть, где ты и зачем.

На глубине 75 метров давление настолько высокое, что легкие сжимаются до размера кулаков, а сердце, чтобы сберечь кислород, бьется вдвое медленнее, чем обычно. По официальным данным, частота сердечных сокращений ныряльщиков на этой глубине падает до 14 ударов в минуту; некоторые фридайверы сообщают даже о 7 ударах в минуту. Последние сообщения не проходили независимую проверку врачами и учеными, но если они точны, то это самая низкая ЧСС, когда-либо зафиксированная у людей в сознании. Физиологи утверждают, что такой низкий пульс не может обеспечивать сохранение сознания. И все же, уверены дайверы, глубоко в океане он каким-то образом позволяет его сохранять.

90 метров. Вот тут и срабатывает главный рубильник жизни. Стенки органов и сосудов, работая как клапаны сброса давления, обеспечивают свободный приток крови и воды в полость грудной клетки. Грудная клетка сжимается примерно до половины своего обычного размера. Обхват груди кубинского фридайвера Франсиско Феррераса-Родригеса, в 1996 г. выполнявшего погружение в дисциплине NLT (No Limit, погружение без ограничений), у поверхности составлял 127 сантиметров. Он сократился до 50 сантиметров к тому моменту, когда Феррерас-Родригес достиг заявленной глубины в 133 метра.

Воздействие азотного наркоза¹³ на глубине 90 метров настолько сильно, что забываешь, где ты, что делаешь и зачем вообще болтаешься в этом темном месте. Галлюцинации здесь – обычное дело. Одна ныряльщица рассказывала мне, что во время очень глубокого погружения она забыла, что находится под водой. У нее стали появляться странные мысли о собаке. Ей привиделось, что она ищет своего пса в темном парке. Когда она направилась обратно к поверхности, морок азотного наркоза стал рассеиваться, и она вспомнила, что никакой собаки у нее нет.

Азотный наркоз влияет не только на мозг – он воздействует на весь организм¹⁴. Человек теряет двигательный контроль. Все вокруг как бы замедляется.

Затем наступает самое трудное. Дайверские часы пикают, сообщая о том, что ты достиг заявленной глубины, что ты у тарелки, прикрепленной к концу троса. Открываешь глаза, заставляешь свою полупарализованную руку схватить бирку с тарелки и устремляешься вверх. Вес океана работает против тебя, и ты мобилизуешь все скудные ресурсы своего организма, чтобы доплыть до поверхности. Если потеряешь концентрацию, кашлянешь или даже чуть-чуть засомневаешься, можно отключиться. Но ты не сомневаешься и не замедляешь движение. Ты торопишься и выталкиваешь себя к свету.

Ты поднимаешься на 60 метров, 45 метров, 30 метров, и главный рубильник жизни медленно обращает свое воздействие вспять: сердцебиение учащается, кровь, прилившая в грудную полость, снова возвращается в вены, артерии и органы. Легкие раздирает почти невыносимое желание вдохнуть; в глазах темнеет; грудь сотрясают конвульсии из-за повышенного содержания в крови углекислого газа. Нужно спешить, иначе потеряешь сознание. Голубая дымка над тобой сменяется сиянием солнечного света. У тебя получится. Воздух в твоих легких теперь стремительно расширяется, а тело отчаянно пытается извлечь из них кислород и подать его в кровь. Но извлекать уже нечего – кислород кончился, ты использовал его полностью. Тело в буквальном смысле начинает втягиваться внутрь. Если этот вакуум будет нарастать слишком быстро, ты отключишься. Под водой можно оставаться без сознания примерно две минуты. Когда эти две минуты истекут, твое тело очнется само, чтобы сделать последний вдох. Потом ты умрешь. Если к моменту последнего вдоха спасатели успеют поднять тебя на поверхность, ты вдохнешь живительный воздух и, скорее всего, уцелеешь. Но если ты останешься под водой, она хлынет в легкие, а ты утонешь. 95 % обмороков случаются с фридайверами на последних четырех с половиной метрах, причем, как правило, в результате этого вакуума.

Но с тобой такого не случится. Ты хорошо обучен и знаешь, что надо выдохнуть большую часть воздуха, когда окажешься примерно в трех метрах от поверхности.

Где-то через три минуты после начала погружения твоя голова показывается на поверхности, все кружится, люди кричат тебе: «Дыши!» Снимаешь защитные очки, подаешь знак окей и говоришь: «Со мной все ОК».

А затем отплываешь в сторону, освобождая место для следующего участника соревнований.

До 2009 г. лишь десять фридайверов в мире смогли погрузиться на 90 метров в дисциплине под названием CWT (Constant Weight, ныряние в глубину с постоянным весом). В этой дисциплине ныряльщики используют моноласту – метровой ширины пластиковый клин, прикрепленный к неопреновой обуви. В этот четверг, на второй день мирового чемпионата, достичь этой глубины попытаются пятнадцать участников.

Один из них – британец Дэвид Кинг. Прошлым вечером Кинг удивил всех, объявив, что попытается нырнуть на 102 метра; если ему это удастся, он поставит новый национальный рекорд Великобритании. По словам его товарищей по команде, за последние двенадцать месяцев он не погружался глубже, чем на 80 метров. Прогресс во фридайвинге достигается метр за метром, как сказали мне вчера несколько ныряльщиков. Попытка улучшить рекордный результат сразу более чем на 21 метр не просто отчаянно смела – она граничит с самоубийством.

После вчерашнего шторма серые воды Мессинского залива волнуются от ветра. Дождь прекратился, но небо затянуто тучами, а видимость под водой сократилась примерно до 12 метров.

Я сажусь на носу яхты Георгулиса рядом с Принсло, которая присутствует здесь как тренер своей подруги, Сары Кемпбелл, британской чемпионки в женском фридайвинге. Чуть позже Сара попытается побить мировой рекорд. Тем временем у троса, находящегося прямо подо мной, Дэвид Кинг набирает в легкие несколько последних глотков воздуха. Судья начинает обратный отсчет. Кинг опускает голову, переворачивается и с силой двигает моноластой. Его силуэт теряется в серой воде под нами, как свет прожектора, растворяющийся в тумане. Примерно через десять секунд он пропадает из виду.

Арбитр следит за погружением Кинга: «50 метров, 60 метров, 70 метров…».

– О боже, да он просто летит вниз, – говорит Принсло.

Она напоминает мне, что во фридайвинге скорость не всегда хорошая штука. Чем быстрее погружается Кинг, тем больше энергии он сжигает и тем меньше кислорода у него останется на подъем.

– 80 метров, 90 метров… – считает арбитр.

Теперь Кинг несется с такой скоростью, что арбитр не поспевает за погружением.

– Тачдаун, – объявляет он, и Кинг начинает подъем. – 90 метров, 80 метров. – Арбитр делает паузу.

Кинг поднимается со скоростью примерно вдвое меньше той, с которой погружался. Это настораживает – нужно всплывать быстрее, или ему не хватит кислорода.

– 60… 50… 40 метров. – Промежутки между объявлениями затягиваются.

Затем арбитр и вовсе умолкает. Пару секунд спустя он повторяет:

– Сорок метров.

Десять секунд проходят в тишине. Кинг находится под водой уже больше двух минут.

– Сорок метров, – еще раз повторяет арбитр.

Похоже, Кинг остановился. Наступает мучительное ожидание. Я оглядываю яхту. Официальные лица, ныряльщики и члены команд – все глядят на неспокойную воду и ждут.

– Тридцать метров.

Оказывается, Кинг двигается, но слишком медленно. Проходит пять секунд.

– Тридцать метров, – повторяет арбитр.

– Господи, – говорит Принсло, в волнении прикрывая рот рукой.

Еще пять секунд. Арбитр глядит на экран сонара, но больше ничего не объявляет. Мы ничего не видим в воде – ни Кинга, ни ряби на поверхности.

– Тридцать метров. – Молчание. – Тридцать метров.

– Потеря сознания! – кричит спасатель. Кинг потерял сознание на расстоянии от поверхности, равном примерно высоте десятиэтажного дома. Спасатели бросаются в воду.

– Техника безопасности! – кричит судья.

Примерно через 30 секунд вода вокруг троса превращается в бурлящий котел. Вновь появляются головы двух спасателей. Между ними Кинг. Его лицо совсем синее, он не двигается. Шея у него одеревенела.

Спасатели выталкивают голову Кинга из воды. Его щеки, рот и подбородок блестят от крови. «Дыши! Дыши!» – кричат дайверы. Ответа нет. Яркие капли крови падают с подбородка Кинга в океан.

– Спасатели! Спасатели! – кричит судья. Ныряльщик накрывает ртом окровавленные губы Кинга и дует. – Спасатели, быстро! – кричит судья.

Тренер Кинга, Дейв Кент, кричит в ухо Кингу: «Дейв! Дейв!»

Нет ответа. Проходит десять секунд – ничего. Кто-то кричит, что нужен кислород. Кто-то – что сердечно-легочная реанимация. Георгулис орет:

– Почему никто не звонит в скорую? Вызывайте вертолет! – Георгулис обращается ко мне, к Принсло, ко всем вместе и никому конкретно. – Да что тут за хрень такая творится? – кричит он.

Позади нас, на первом тросе, начинает погружение другой ныряльщик. Затем еще один появляется на поверхности без сознания. Спасатели вытаскивают лежащего на спине Кинга на борт и надевают на него кислородную маску. Он все еще без сознания. Шея у него одеревенела, лицевые мускулы застыли в болезненной улыбке, глаза широко открыты и бессмысленно уставились на солнце.

Кинг мертв. Таково общее мнение присутствующих на борту яхты. Но сейчас мы находимся в 12 метрах от него, и из-за всех этих криков никто не может понять, что происходит на самом деле. Спасатели делают Кингу непрямой массаж сердца, бьют его по щекам, кричат:

– Дейв! Дейв?

А в море начинает погружение другой дайвер, и голова еще одного появляется на поверхности. Соревнования продолжаются. Я перехожу на другой борт яхты, чтобы можно было смотреть в другую сторону. Чешский ныряльщик пристально глядит на меня, закрывает глаза и вновь начинает бормотать мантры, готовясь к погружению.

Затем происходит чудо: пальцы Кинга вздрагивают, его губы шевелятся, он начинает дышать. Лицо у него розовеет, глаза открываются, затем медленно закрываются снова. Его конечности расслабляются. Он глубоко дышит, похлопывая тренера по ноге, словно говоря, со мной все в порядке, я в порядке. Прибывает катер. Команда спасателей бережно укладывает Кинга в носовую часть.

Пока катер с Кингом на борту направляется к берегу, на первом тросе Трубридж предпринимает попытку погрузиться на 118 метров, но рано разворачивается и проваливает поверхностный протокол. Следующая участница, англичанка Сара Кемпбелл, пытающаяся побить мировой рекорд, разворачивается на глубине всего 22 метров. «Не получилось», – говорит она, запрыгивая в лодку. Случай с Кингом ее слишком сильно потряс. Еще одна потеря сознания на втором тросе. И еще – на третьем.

– Боже мой, все пошло наперекосяк, – говорит Кемпбелл. Западный ветер крепчает, волнует океан, треплет парус над головой. – Прямо как домино. Все посыпалось. Это худшее из всего, что я видела. – И все же соревнования продолжаются еще три часа.

Последним в этот день погружается дайвер из Украины, новичок в этом виде спорта; он собирается выполнить погружение начального уровня – 40 метров. Ныряет, возвращается на поверхность и снимает маску – поток крови хлещет у него из носа. Но он выполняет поверхностный протокол. Его вознаграждают белой карточкой, означающей, что погружение засчитано. Кровь – это ничего.

Вечером дайверы отдыхают в отеле; одни смеются, другие привычно качают головой по поводу всех этих драматичных событий. 15 из 93 участников, погружавшихся сегодня, попытались нырнуть на глубину 100 метров и больше. Из них двоих дисквалифицировали, трое вернулись, не справившись с задачей, а четверо потеряли сознание: 60 % неудач. Кинг в госпитале. Никто точно не знает, что с ним, но ходят слухи, что давление разорвало ему дыхательное горло; такое довольно часто случается при глубоководных погружениях, и, как говорят, это незначительная травма.

Что касается событий дня в целом, участники не столь спокойны. «Ничего подобного никогда не было», – снова и снова повторяют они, закатывая глаза. Но в целом впечатление такое, как будто они давно к этому привыкли. Вероятно, такие вещи происходят постоянно, просто никому здесь не хочется это признавать. Интересно, кто из них сумеет выкинуть из головы неприятные события сегодняшнего дня и в заключительный день соревнований погрузиться еще глубже.

Единственный, кто выглядит невозмутимым, – Гийом Нери, 29-летний французский фридайвер и вчерашний победитель в дисциплине CWT. На следующее утро после инцидента с Кингом я встречаю Гийома за столом, за которым он сидит вместе с другими членами французской команды.

– Меня там не было, поэтому я точно не знаю, – говорит он с сильным акцентом. – Но думаю, что Дейв Кинг совершил главную ошибку всех фридайверов. Они сосредоточиваются на цифре в сто метров, а не на своих чувствах, не на том, что действительно хотят сделать.

Нери начал заниматься фридайвингом в 14 лет и приобрел мировую славу в 2010 г., после выхода короткометражного фильма «Свободное падение» (Free Fall), посвященного его погружению на сорокаметровую глубину на Багамах. С момента публикации фильм набрал на YouTube более 13 миллионов просмотров.

– Я давно понял, что ключ к фридайвингу – терпение, – говорит он. – Ты должен забыть о своей цели и просто наслаждаться и расслабляться в воде. – Нери улыбается, проводит рукой по копне волос песочного цвета и добавляет, что за более чем пять лет постоянных погружений он ни разу не терял сознание в воде. – Сейчас для меня важно нырять и подниматься на поверхность с улыбкой на лице.

Суббота, последний день соревнований. Условия для погружения идеальные: ослепительное солнце, безветрие и чистое, спокойное море. Дисциплина дня сегодня – свободное погружение. Ныряльщикам разрешается подтягиваться руками по тросу, чтобы достигнуть намеченной глубины. При свободном погружении спортсмены ныряют на меньшую глубину, чем, например, при погружении с постоянным весом в ластах (CWT), но могут находиться под водой довольно долго, иногда больше четырех минут. Поэтому наблюдать за этими соревнованиями – сущая пытка. Прошлым вечером директор мероприятия Ставрос Кастринакис напутствовал дайверов словами: «Ныряйте, не превышая пределы своих возможностей». На сегодня заявлены, судя по всему, более скромные погружения. И все же кто-то собирается предпринять попытку побить мировой и национальный рекорды.

– Две минуты, – объявляет дайверам арбитр.

Тренер первого участника медленно подтягивает его к третьему тросу. Дайвер переворачивается и опускается в прозрачную воду, перебирая по нему руками. Вот он делает тачдаун и начинает подъем. Как всегда, арбитр сообщает о его продвижении: «30 метров… 20 метров».

Еще один блэкаут. Спасатели опускаются под воду и вытаскивают ныряльщика наверх. Его лицо посинело, рот открыт. Я поворачиваюсь, чтобы спуститься в трюм – мне больше не хочется наблюдать за этими соревнованиями. Но несколько секунд спустя дайвер мотает головой и улыбается, а затем извиняется перед своим тренером.

– Вот видишь, все было не так уж и плохо, – говорит Принсло, которая стоит на яхте позади меня.

Так и есть, а может, я просто уже привыкаю наблюдать за тем, как спасатели вытаскивают бесчувственные тела с двадцатиметровой глубины. Как бы там ни было, я возвращаюсь и смотрю на следующие двенадцать погружений. Ни единого инцидента. Затем наступает черед элиты: поляк Матеуш Малина погружается на 106 метров и бьет мужской национальный рекорд. Действующая чемпионка мира, россиянка Наталья Молчанова, устанавливает мировой рекорд – 88 метров. Антони Кодерман ныряет на 105 метров и устанавливает новый рекорд Словении. Нери бьет рекорд Франции, погрузившись на 103 метра. Трубридж достигает 112 метров почти без усилий. Семь национальных рекордов побиты за один час. Все уверены в себе. Спорт снова прекрасен.

Но тут на втором тросе начинается суматоха. Спасатели потеряли чешского участника Михала Ришиана. Потеряли в прямом смысле слова. Он находится на глубине не менее 60 метров, но гидролокатор его больше не засекает. Его каким-то образом отнесло от троса.

– Спасатели! Спасатели! – кричит судья. Спасатели ныряют, но через минуту поднимаются ни с чем. – Спасатели! Быстро! – Проходит тридцать секунд. Ришиан исчез.

На первом тросе готовится нырять Сара Кемпбелл. И тут около нее, через три с половиной минуты после своего погружения, всплывает Ришиан – где-то в 12 метрах от своего троса, к которому был пристегнут при погружении.

Все в замешательстве. Испуганная Кемпбелл шарахается в сторону. Ришиан срывает очки, говорит: «Не трогайте меня. Все нормально». Затем сам плывет к яхте. Он плюхается на палубу позади меня, смеется и говорит: «Вау. Это было странное погружение».

Можно и так сказать. Перед погружением Ришиана, как положено, его тренер закрепил на тросе ланъярд, пристегнутый к правой лодыжке ныряльщика. Когда Ришиан развернулся и бросился в воду, липучка, фиксирующая ланъярд, отстегнулась. Спасатели увидели, что ланъярд болтается в воде, и бросились вниз, чтобы остановить Ришиана, но он был уже далеко, на глубине 30 метров. Однако он двигался не прямо вниз, а отклонился на 45 градусов от троса в сторону открытого океана.

Тренер Ришиана, понимая, что этот инцидент может стать причиной гибели спортсмена, замер в воде, глядя на оцепеневших от ужаса спасателей, не мигая смотревших перед собой. «Я надолго запомнил их взгляды, – говорит он позднее. – В них был ужас… трепет, страх и печаль». Тем временем Ришиан уплывал все глубже и дальше, не подозревая об опасности. На глубине 83 метров прозвучал предупредительный сигнал с его часов. Он открыл глаза и протянул руку, чтобы дотронуться до металлической тарелки, но ее не было. «Я не мог разглядеть ни бирок, ни тарелки, ни троса – ничего, – сказал он. – Я совершенно заблудился. Даже когда я перевернулся и огляделся, то увидел вокруг одну голубизну».

Когда ты на глубине в 27 этажей, даже в чистейшей воде все направления выглядят одинаково. И ощущаются они тоже одинаково – давление воды не позволяет определить, куда ты плывешь: вверх, вниз или в сторону.

На какое-то мгновение Ришиан запаниковал. Затем заставил себя успокоиться, понимая, что паника только ускорит его гибель. «С одной стороны было немного больше света, – сказал он мне. – Я решил, что поверхность там». Ришиан ошибался. Он поплыл горизонтально. Но пока он плыл, пытаясь не терять сознания и присутствия духа, он увидел белый трос. «Я знал, что, если смогу найти трос, все будет хорошо», – сказал он.

Шансы, что на глубине 75 метров Ришиан найдет трос, особенно тот, который находился так далеко от первоначальной траектории его погружения, были, по моим прикидкам, примерно такими же, как если бы вам выпало «00» при игре в рулетку. Причем дважды. Но вот он, трос, по которому собиралась спускаться Сара Кемпбелл, – в каких-то 12 метрах. Ришиан ухватился за него, ринулся к поверхности и каким-то образом сумел не утонуть.

В последний вечер фридайверы, тренеры и судьи собираются на пляже, на церемонии закрытия чемпионата. На огромной сцене сверкают стробоскопы и прожекторы, евро-поп гремит из кабинки диджея, и несколько сотен человек выпивают и танцуют под ночным небом, усыпанным звездами. За сценой полыхает большой костер, согревая голые, мокрые тела тех, кто не смог удержаться от последнего купания.

Объявляют победителей. Всего дайверы побили два мировых и сорок восемь национальных рекордов. Было девятнадцать потерь сознания. Трубридж взял золото и в постоянном весе, и в свободном погружении.

– Настоящий победитель здесь Ришиан, – говорит Трубридж, потягивая пиво рядом со своей женой Бриттани.

На видеоэкране позади нас примерно каждые 20 минут появляются леденящие кровь кадры погружения отвязавшегося Ришиана, заснятые подводными камерами. По окончании показа толпа аплодирует, а Ришиан, пьяный из-за всего выпитого по случаю «дня рождения» (он обмывал свою новую жизнь), ломится к сцене на поклон. Дейв Кинг, едва не утонувший всего два дня назад, идет сквозь толпу вместе с британской командой, улыбаясь, и, судя по всему, прекрасно себя чувствует. Нери очень по-французски курит сигарету.

– У нас очень сплоченное сообщество, – говорит Ханли Принсло, потягивая коктейль у огня. – Мы, наверное, просто не можем иначе. Мы должны быть в воде; мы связали с ней свою жизнь и согласны платить за это высокую цену. – Она делает глоток. – Но все это вознаграждается.