Kitabı oku: «Путешествие к центру Земли. Вокруг света в восемьдесят дней», sayfa 6

Глава пятнадцатая

Высота Снефельс равняется пяти тысячам футов. Вулкан замыкает своим двойным конусом трахитовую цепь, обособленную от горной системы острова. С того места, где мы находились, не видно было на сером фоне неба обеих его остроконечных вершин. Я заметил только, что огромная снежная шапка нахлобучена на чело гиганта.

Мы шли гуськом, предшествуемые охотником за гагами; наш проводник вел нас по узким тропинкам, по которым два человека не могли идти рядом. Дорога была трудная, и мы вынуждены были шагать молча.

За базальтовой стеной фьорда Стапи начались торфяные болота, образовавшиеся из древнего растительного мира полуострова. Залежи эти столь богаты, что их хватило бы для отопления жилищ всего населения Исландии в продолжение целого столетия. Они представляют собой чередование пластов торфа с прослойками пористого туфа и нередко достигают в ширину семидесяти футов, о чем можно судить по их вертикальному разрезу со дна какой-нибудь расщелины.

Как истый племянник профессора Лиденброка, я, несмотря на свои страхи, с интересом наблюдал минералогические достопримечательности, представляемые этим огромным естественноисторическим музеем. Вместе с тем я восстанавливал в памяти и геологическую историю Исландии.

Этот удивительный остров, очевидно, поднялся из водных пучин в относительно недавнее время. Быть может, он и теперь все еще продолжает подниматься над уровнем океана. Если это так, то его возникновение можно приписать только действию подземного огня. В таком случае теория Хемфри Дэви, документ Сакнуссема, утверждения моего дядюшки – все это разлетается, как дым. Космогоническая гипотеза заставила меня тщательно исследовать природу почвы, и я тотчас же представил себе все этапы возникновения этого острова.

В отдаленную геологическую эпоху остров представлял собою сплошной горный массив, медленно поднимавшийся над поверхностью океана под действием подземных сил. Вулканов еще не существовало. Огонь еще не вырывался из их недр.

Много позже на острове образовалась огромная трещина, перерезавшая его по диагонали – с юго-запада на северо-восток, через которую стала изливаться трахитовая масса. Явление это еще не носило бурного характера. Трещина была столь велика, что расплавленное вещество, исторгнутое из недр земли, спокойно растекалось в виде обширных гладких или бугорчатых покровов. В эту эпоху появились полевой шпат, сиенит и порфир.

Но благодаря этой огненно-жидкой массе, охладившейся и затвердевшей на поверхности Земли, толща земной коры значительно увеличилась, а стало быть, возросла и сила ее сопротивления.

Образовавшийся трахитовый покров не давал больше выхода расплавленной массе, скопившейся в недрах земли. И вот настал момент, когда сила ее механического давления стала столь значительной, что земная кора приподнялась и на поверхности Земли стали возникать конусообразные возвышенности, в которых образовались глубокие ходы. Так появились вулканы, а на их вершинах впадины, так называемые кратеры.

За этими явлениями последовали явления вулканические. Сперва, через образовавшиеся выводные каналы, извергались базальтовые потоки, которые, застывая, принимали самые причудливые формы, и их замечательные образцы встречались на нашем пути. Мы ступали по базальтовым темно-серым скалам, напоминающим призмы на шестигранном основании. Вдали виднелось множество усеченных конусов, некогда бывших жерлами огнедышащих гор.

Вслед за расплавленным базальтом вулкан, активность которого вновь возросла за счет погасших кратеров, стал извергать лаву, вулканический пепел и шлак; я видел собственными глазами на его склонах их длинные застывшие потоки, похожие на разметанные пряди волос.

Такова была последовательность явлений, в результате которых возникла Исландия. Все они связаны с действием подземной огненной массы, и было бы безумием предполагать, что под земной корой отсутствуют вещества, находящиеся в состоянии плавления и кипения. И еще большим безумием было предположить, что можно достигнуть центра Земли.

Я немного успокоился относительно исхода нашего путешествия, когда мы шли на приступ Снефельс.

Дорога вела в гору, камни выскальзывали из-под ног, и все труднее становилось идти; приходилось быть крайне осторожным, чтобы не упасть.

Ганс преспокойно шествовал впереди нас, словно шел по ровному месту; иной раз он исчезал за огромными глыбами, и мы на мгновение теряли его из виду; тогда резким свистом он указывал направление, по которому мы должны были следовать. Зачастую он останавливался, подбирал обломки скал и располагал их в виде вех, по которым, возвращаясь обратно, было бы легко найти дорогу. Последующие события сделали такую предосторожность излишней.

За три часа утомительного пути мы добрались только до подножия вулкана. Ганс дал знак остановиться, и мы разделили наш скромный завтрак. Дядюшка ел торопливо, чтобы поскорее отправиться дальше; но эта передышка была предназначена также и для отдыха, и ему пришлось подчиниться проводнику, который только через час подал знак трогаться в путь. Три исландца, охотники за гагами, столь же молчаливые, как и их товарищ, не говорили ни слова и ели умеренно.

Мы уже поднимались по склонам Снефельс. Его снежная вершина вследствие оптического обмана, обычного в горах, казалась совсем близко от нас, но сколько еще часов прошло, пока мы добрались до нее! И с какими трудностями! Камни вырывались у нас из-под ног и скатывались на равнину со скоростью лавин. В некоторых местах угол наклона по отношению к горизонтальной плоскости составлял по крайней мере тридцать шесть градусов; было невозможно карабкаться по такой круче, и приходилось не без труда обходить эти места, причем мы всячески помогали друг другу. Дядюшка старался держаться как можно ближе ко мне; он не терял меня из виду, а иногда и поддерживал меня. Что касается самого дядюшки, у него, вероятно, было врожденное чувство равновесия, потому что он ни разу не споткнулся. Исландцы, хотя и нагруженные багажом, взбирались с ловкостью истых горцев. Глядя на вершину Снефельс, я считал невозможным добраться до нее по такой крутизне. К счастью, после целого часа мучительного пути перед нами неожиданно оказалась своеобразная лестница, появившаяся среди снега, покрывавшего вершину вулкана. Эта природная лестница, которая образовалась из массы выброшенных вулканом камней, очень облегчила наше восхождение. Если бы поток камней не был задержан складками почвы, он скатился бы в море, образовав новые острова. Во всяком случае, импровизированная лестница сильно помогла нам. Крутизна склонов все возрастала, но каменные ступени облегчали и ускоряли наш подъем настолько, что стоило мне на минуту отстать от своих спутников, как их фигурки, мелькавшие вдалеке, казались совсем крошечными.

К семи часам вечера, преодолев две тысячи ступеней, мы оказались на выступе горы, служившем как бы основанием для самого конуса кратера.

Море расстилалось перед нами на глубине трех тысяч двухсот футов. Мы перешли границу вечных снегов, которая в Исландии вследствие сырости климата не очень высока. Было холодно. Дул сильный ветер. Я чувствовал себя совершенно измученным. Профессор, убедившись, что мои ноги отказываются служить, решил сделать привал, несмотря на все свое нетерпение. Он дал знак охотнику, но тот покачал головой, сказав:

– Ofvanfor!

– Отказывается, – сказал дядюшка, – надо подняться еще выше.

Потом он спросил у Ганса причину такого ответа.

– Mistour, – ответил наш проводник.

– Ja, mistour, – повторил один из исландцев с явным испугом.

– Что означает это слово? – спросил я тревожно.

– Взгляни! – сказал дядюшка.

Я бросил взгляд вниз.

Огромный столб измельченных горных пород, песка и пыли поднимался, кружась, подобно смерчу; ветер относил его в ту сторону, где находились мы. Темной завесой нависал этот гигантский столб пыли, застилая собою солнце и отбрасывая тень на гору. Обрушься этот смерч на нас, мы неизбежно были бы сметены с лица земли.

Это явление, которое наблюдается довольно часто, когда ветер дует с ледников, называется по-исландски «mistour».

– Hastigt, hastigt! – кричал наш проводник.

Хотя я и не знал датского языка, но сразу понял, что нам надо следовать за Гансом, и как можно скорее. А между тем Ганс уже огибал конус кратера, но наискось, чтобы облегчить нам путь.

Вскоре смерч обрушился на гору, которая задрожала под тяжестью его удара; камни, подхваченные вихрем, сыпались, как при извержении вулкана. К. счастью, мы находились уже по другую сторону горы, а следовательно, были в безопасности. Если бы не предусмотрительность проводника, наши искалеченные тела были бы сброшены вниз, как обломки какого-нибудь метеорита.

Ганс считал, однако, неблагоразумным провести ночь на внешнем склоне горы. Мы продолжали восхождение зигзагами. Тысяча пятьсот футов, которые нам еще оставалось преодолеть, отняли у нас почти пять часов; на обходы и зигзаги пришлось по крайней мере лишних три лье. У меня больше не было сил; я изнемогал от стужи и голода. Воздуха, уже порядочно разреженного, мне не хватало. Наконец в одиннадцать часов вечера, в глубокой темноте, мы достигли вершины Снефельс, и, прежде чем укрыться во внутренности кратера, я успел взглянуть на «полуночное солнце» в низшей точке его стояния, откуда оно бросало свои бледные лучи на дремлющий у моих ног остров.

Глава шестнадцатая

Ужин был быстро съеден, и маленький отряд устроился на ночлег как мог лучше. Ложе было жесткое, крыша малонадежная, в общем, положение не из веселых. Мы находились на высоте пяти тысяч футов над уровнем моря. Однако ж мой сон в эту ночь был особенно спокоен; так хорошо мне не приходилось уже давно спать. Я даже не видел снов.

На другое утро мы проснулись полузамерзшие; было очень холодно, хотя солнце светило чрезвычайно ярко. Я встал со своего каменистого ложа, чтобы насладиться великолепным зрелищем, открывавшимся перед моими глазами.

Я находился на вершине южного конуса Снефельс. Мой взор охватывал с этой высоты большую часть острова. Благодаря обычному оптическому обману при наблюдении с большой высоты берега острова как будто приподнимались, а центральная его часть как бы западала. Казалось, что у моих ног была топографическая карта Хельбесмера. Передо мною лежали долины, пересекавшиеся во всех направлениях, пропасти казались колодцами, озера – прудами, реки – ручейками. Справа от меня тянулись бесчисленные ледники и высились горные пики; над некоторыми из них поднимались легкие клубы дыма. Волнообразные очертания нескончаемых горных кряжей, покрытых вечными снегами, словно гребни волн пеной, напоминали море во время бури. А слева, на западе, как бы являясь продолжением этих вспененных гребней, величественно раскинулся океан. Глаз едва различал границу между сушей и водой.

Я весь отдался восторженному чувству, которое испытываешь обычно на больших высотах, и уже не страдал от головокружения, потому что успел освоиться с высоким наслаждением смотреть на землю с высоты. Я забыл о том, кто я и где я! Я жил жизнью эльфов и сильфов, легендарных персонажей скандинавской мифологии. Мои восхищенные взоры тонули в прозрачном свете солнечных лучей. Я был опьянен этим зрелищем и не думал о бездне, в которую вскоре должна ввергнуть меня судьба. Но появление профессора и Ганса, отыскавших меня на вершине горного пика, вернуло меня к действительности.

Дядюшка, обратясь лицом к западу, указал мне на подернутые дымкой туманные очертания земли, выступавшие над морем.

– Гренландия, – сказал он.

– Гренландия? – воскликнул я.

– Да, мы всего на расстоянии тридцати пяти лье от нее. Во время оттепели белые медведи добираются до Исландии на льдинах, уносимых течением с севера. Но что нам до этого? Мы теперь на вершине Снефельс; вот два его пика – южный и северный. Ганс скажет нам, как по-исландски называется тот, на котором мы сейчас стоим.

Охотник ответил:

– Scartaris.

Дядюшка взглянул на меня торжествующе.

– К кратеру! – сказал он.

Кратер Снефельс представлял собою опрокинутый конус, жерло которого имеет около полулье в диаметре. Глубину же его я определил приблизительно в две тысячи футов. Можно себе вообразить, что творилось бы в этом огромном резервуаре, если бы вулкан вздумал метать свои громы и молнии. Воронка вряд ли была шире пятисот футов в окружности, и по ее довольно отлогим склонам можно было легко спуститься до дна кратера, который я невольно сравнил с жерлом гигантской пушки, и это сравнение меня напугало.

«Забраться в жерло пушки, которая, возможно, заряжена и каждую минуту может выстрелить, настоящее безумие!» – подумал я.

Но отступать было поздно. Ганс равнодушно шагал во главе нашего отряда. Я молча следовал за ним.

Чтобы облегчить спуск, Ганс описывал внутри кратера большие спирали. Приходилось идти среди крупных камней вулканического происхождения, которые иной раз обрывались от малейшего сотрясения и катились на дно пропасти. Глухое эхо сопровождало грохот их падения.

На пути встречались внутренние ледники; тогда Ганс шел с особой осторожностью, ощупывая почву палкой с железным наконечником, чтобы узнать, нет ли где расщелин. В сомнительных местах мы связывались между собой длинной веревкой, чтобы тот, кто потеряет равновесие, мог опереться на своих спутников. Предосторожность эта была необходима, но она не исключала опасностей, ожидавших нас при спуске.

Между тем, несмотря на трудности, неизвестные даже нашему проводнику, все сошло благополучно, если не считать потери связки веревок, выпавшей из рук одного из исландцев и скатившейся кратчайшим путем в пропасть.

В полдень мы оказались на дне кратера. Я взглянул вверх и в жерле вулкана, как в объективе аппарата, увидел клочок неба. Лишь в одном месте глаз различил пик Скартариса, уходящий в бесконечность.

На дне кратера находились три хода, через которые во время извержения центральный очаг вулкана извергал лаву и пары. Каждое из этих отверстий достигало в диаметре приблизительно ста футов. Их зияющие пасти разверзались у наших ног. У меня не хватило духа заглянуть в них. Профессор Лиденброк быстро исследовал расположение отверстий; он бегал, едва переводя дух, от одного к другому, размахивал руками и выкрикивал какие-то непонятные слова. Ганс и его товарищи, сидя на обломке лавы, посматривали на него, видимо, принимая его за сумасшедшего.

Вдруг дядюшка дико вскрикнул. Я подумал, что он оступился и падает в бездну. Но нет! Он стоял, раскинув руки, расставив ноги, перед гранитной скалой, возвышавшейся в середине кратера, подобно грандиозному пьедесталу статуи Плутона. Во всей позе дядюшки чувствовалось, что он до крайности изумлен, но изумление его сменилось вскоре безумной радостью.

– Аксель, Аксель! – кричал он. – Сюда, сюда!

Я поспешил к нему. Ганс и исландцы не тронулись с места.

– Взгляни, – сказал профессор.

И с тем же изумлением, но без всякой радости, я прочел на грани скалы, обращенной к западу, начертанное руническими письменами, полустертыми от времени, тысячу раз проклятое мною имя:

– Арне Сакнуссем! – воскликнул дядюшка. – Неужели ты и теперь будешь сомневаться? – обратился он ко мне.

Я ничего не ответил и в отчаянии вернулся на свою скамью из отложений лавы. Очевидность сразила меня.

Сколько времени я предавался размышлениям, не помню. Знаю только, что, подняв голову, я увидал на дне кратера только дядюшку и Ганса. Исландцы были отпущены и уже спускались по наружному склону Снефельс, возвращаясь к себе домой в Стапи.

Ганс безмятежно спал у подножия скалы, в желобе застывшей лавы, где он устроил себе импровизированное ложе; дядюшка метался внутри кратера, как зверь в волчьей яме. У меня не было ни сил, ни желания встать; и, следуя примеру проводника, я погрузился в мучительную дремоту, боясь услышать подземный гул или почувствовать сотрясение в недрах вулкана.

Так прошла первая ночь внутри кратера.

На следующее утро затянутое свинцовыми тучами небо тяжело нависло над кратером. Поразила меня не столько полная темнота, сколько бешеный гнев дядюшки. Я понял причину его ярости, и у меня мелькнула смутная надежда. И вот почему.

Из трех дорог, открывавшихся перед нами, Сакнуссем избрал один путь. По словам ученого-исландца, этот путь можно было узнать по признаку, указанному в шифре, а именно, что тень Скартариса касается края кратера в последние дни июня месяца.

Действительно, этот пик можно было уподобить стрелке гигантских солнечных часов, которая в известный день, отбрасывая свою тень на кратер, указывает путь к центру Земли. Вот почему, если не выглянет солнце, не будет и тени. А следовательно, и нужного указания! Было уже 25 июня. Если погода не изменится в течение шести дней, нам придется отложить изыскания до следующего года.

Я не могу описать бессильный гнев профессора Лиденброка. День прошел, но никакая тень не легла на дно кратера; Ганс не трогался с места, хотя его должно было удивлять, чего же мы ждем, если только он вообще был способен удивляться! Дядюшка не удостаивал меня ни единым словом. Его взоры, неизменно обращенные к небу, терялись в серой, туманной дали.

26 июня – и никаких изменений! Целый день шел мокрый снег. Ганс соорудил шалаш из обломков лавы. Я несколько развлекался, следя за тысячами импровизированных каскадов, образовавшихся на склонах кратера и с диким ревом разбивавшихся о каждый встречный камень.

Дядюшка уже больше не сдерживался. Даже более терпеливый человек при таких обстоятельствах вышел бы из себя: ведь это значило потерпеть крушение у самой гавани!

Но, по милости неба, за великими огорчениями следуют и великие радости, и профессор Лиденброк получил удовлетворение, искупившее испытанное им отчаяние.

На следующий день небо было все еще затянуто тучами; но в воскресенье, 28 июня, в предпоследний день месяца, смена лунной фазы вызвала и перемену погоды. Солнце заливало кратер потоками света. Каждый пригорок, каждая скала, каждый камень, каждая кочка получала свою долю солнечных лучей и тут же отбрасывала свою тень на землю. Тень Скартариса вырисовывалась вдали своим острым ребром и неприметно следовала за лучезарным светилом.

Дядюшка следовал по ее стопам.

В полдень, когда предметы отбрасывают самую короткую тень, знаменательная тень Скартариса слегка коснулась края среднего отверстия в кратере.

– Тут! – вскричал профессор. – Тут пролегает путь к центру земного шара! – прибавил он по-датски.

Я посмотрел на Ганса.

– Forüt! – спокойно сказал проводник.

– Вперед! – повторил дядя.

Часы показывали половину второго пополудни.

Глава семнадцатая

Начиналось настоящее путешествие. До сих пор мы больше страдали от усталости, чем от трудностей пути; теперь же они будут в буквальном смысле вырастать у нас под ногами.

Я не заглядывал еще в этот бездонный колодец, в который мне предстояло спуститься. И вот этот момент настал. Я еще мог принять участие в рискованном предприятии или отказаться от него. Но мне было стыдно отступать из-за нашего проводника. Ганс так охотно соглашался участвовать в этом романтическом приключении; он был так хладнокровен, так мало думал об опасностях, что я устыдился оказаться менее храбрым, чем он. Не будь его, у меня нашлось бы множество веских доводов, но в присутствии проводника я не стал возражать; тут я вспомнил прелестную фирландку и шагнул к центральному отверстию кратера.

Как я уже сказал, оно имело сто футов в диаметре, или триста футов в окружности. Я перегнулся через скалу, над отверстием и заглянул вниз. Волосы встали у меня дыбом. Ощущение пустоты овладело всем моим существом. Я почувствовал, что центр тяжести во мне переместился, голова закружилась, точно у пьяного. Нет ничего притягательнее бездны. Я чуть не упал в нее. Чья-то рука удержала меня. То был Ганс. Положительно, мне следовало взять еще несколько «уроков по головокружению» вроде тех, что я брал в копенгагенском храме Спасителя. Хотя я только мельком увидел колодец, но все же отдал себе отчет в его внутреннем строении. В почти отвесных его стенах имелись выступы, которые должны были облегчить наш спуск. Но если и была лестница, то перила отсутствовали. Веревка, прикрепленная у края отверстия, могла бы послужить нам надежной опорой, но как отвязать ее, когда мы совершим прыжок в бездну?

Однако существовало простое средство, которое и применил дядюшка. Он взял веревку толщиной в дюйм и длиной в четыреста футов. Отмерил половину ее и сбросил вниз, а вторую половину обернул вокруг лавовой глыбы, стоящей у самого отверстия, и тоже бросил в колодец ее конец. Таким образом мы получили возможность спуститься, держась за оба конца веревки. На глубине двухсот футов можно будет удлинить веревку, отпустив один ее конец и уцепившись за другой. Этот прием можно повторять ad infinitum¹⁵.

– Теперь займемся багажом, – сказал дядюшка, когда все приготовления были закончены, – разделим его на три тюка, и каждый из нас привяжет себе на спину по одному тюку; я говорю только о хрупких предметах.

Очевидно, отважный профессор не относил нас к числу последних.

– Ганс, – продолжал он, – возьмет инструменты и часть съестных припасов; ты, Аксель, вторую треть съестных припасов и оружие; я – остаток провизии и приборы.

– Но кто же, – сказал я, – спустит вниз одежду, лестницу и кучу веревок?

– Они спустятся сами.

– Как так? – спросил я.

– Сейчас увидишь.

И дядюшка, недолго думая, энергично принялся за дело. По его приказу Ганс собрал в один тюк все мягкие вещи и, крепко связав его, без дальнейших церемоний сбросил в пропасть.

Я услыхал, как наш багаж, с громким свистом рассекая воздух, летел вниз. Дядюшка, нагнувшись над бездной, следил с довольным видом за путешествием своих вещей, пока не потерял их из виду.

– Хорошо, – сказал он. – А теперь очередь за нами!

Я спрашиваю любого здравомыслящего человека: можно ли слышать такое без содрогания?

Профессор взвалил себе на спину тюк с приборами, Ганс – с утварью, я – с оружием. Мы спускались в следующем порядке: впереди шел Ганс, за ним дядюшка и, наконец, я. Схождение совершалось в полном молчании, нарушаемом лишь падением камней, которые, оторвавшись от скал, с грохотом скатывались в пропасть.

Я сползал, судорожно ухватясь одной рукой за двойную веревку, а другой опираясь на палку. Единственной моей мыслью было: только бы не потерять точку опоры! Веревка казалась мне слишком тонкой, чтобы выдержать троих человек. Поэтому я пользовался ею по возможности меньше, показывая чудеса эквилибристики на выступах лавы, которые я отыскивал, нащупывая их ногой.

И когда какая-нибудь шаткая ступень попадалась под ноги Ганса, он хладнокровно говорил:

– Gif akt!

– Осторожно! – повторял дядюшка.

Через полчаса мы добрались до прочной скалы, торчавшей из стены пропасти.

Ганс потянул веревку за один конец; другой конец взвился в воздух; соскользнув со скалы, через которую веревка была перекинута, конец ее упал у наших ног, увлекая за собой камни и куски лавы, сыпавшиеся подобно дождю, или, лучше сказать, подобно смертоносному граду.

Нагнувшись над краем узкой площадки, я убедился, что дна пропасти не видно.

Мы снова пустили в ход веревку и через полчаса оказались еще на двести футов ближе к цели.

Не знаю, есть ли на свете другой геолог, столь же ненормальный, как мой дядюшка, который стал бы во время такого спуска изучать природу окружающих его геологических напластований?

Что касается меня, я мало интересовался строением земной коры; какое мне было дело до того, что представляют собою все эти плиоценовые, миоценовые, эоценовые, меловые, юрские, триасовые, каменноугольные, девонские, силурийские или первичные геологические напластования? Но профессор, по-видимому, вел наблюдения и делал заметки, так как во время одной остановки он сказал мне:

– Чем глубже я спускаюсь, тем больше крепнет моя уверенность: строение вулканических пород вполне подтверждает теорию Дэви. Мы находимся в первичных слоях, перед нами порода, в которой произошел химический процесс разложения металлов, раскалившихся и воспламенившихся при соприкосновении с воздухом и водой. Я безусловно отвергаю теорию центрального огня. Впрочем, дальше будет видно!

Все то же заключение! Понятно, что я не имел ни малейшей охоты спорить. Мое молчание было принято за согласие, и нисхождение возобновилось.

После трех часов пути я все еще не мог разглядеть дно пропасти. Взглянув вверх, я заметил, что отверстие кратера заметно уменьшилось. Стены, наклоненные внутрь кратера, постепенно смыкались. Темнота увеличивалась.

А мы спускались все глубже и глубже. Мне казалось, что звук при падении осыпавшихся камней становится более глухим, словно они ударяются о землю.

Я внимательно считал, сколько раз был повторен маневр с веревкой, а потому мог определить глубину, на которой мы находились, и время, потраченное на спуск.

Итак, маневр был повторен четырнадцать раз с промежутками по получасу. Семь часов ушло на спуск и три с половиной – на отдых, что составляло в общем десять с половиной часов. Спуск начался в час, значит, теперь было одиннадцать часов.

Глубина, на которой мы находились, равнялась двум тысячам восьмистам футам, считая четырнадцать раз по двести футов.

В это мгновение раздался голос Ганса.

– Halt! – сказал он.

Я сразу остановился, едва не наступив на голову дядюшки.

– Мы у цели, – сказал дядюшка.

– У какой цели? – спросил я.

– На дне колодца.

– Значит, нет другого прохода?

– Есть! Я вижу направо нечто вроде туннеля. Мы исследуем все это завтра. Сначала поужинаем, а потом спать.

Еще не совсем стемнело. Мы открыли мешок с провизией и поели; затем улеглись, по возможности удобнее, на ложе из камней и обломков лавы.

Когда, лежа на спине, я открыл глаза, в конце колодца – этой трубы гигантского телескопа в три тысячи футов длиной – я заметил блестящую точку.

То была звезда, – по моим соображениям, Бета в созвездии Малой Медведицы, но, видимая из такой глубины, она не мерцала.

Вскоре я заснул крепким сном.