Kitabı oku: «Путешествие к центру Земли. Вокруг света в восемьдесят дней», sayfa 7

Глава восемнадцатая

В восемь часов утра луч солнца разбудил нас. Тысячи граней лавы вбирали в себя его сияние и отражали в виде целого дождя искр.

Этой игры света было достаточно, чтобы различить окружающие предметы.

– Ну, Аксель, что ты скажешь? – воскликнул дядюшка, потирая руки. – Провел ли ты когда-нибудь такую спокойную ночь в нашем доме на Королевской улице? Тут нет ни шума тележек, ни крика продавцов, ни брани лодочников!

– О, конечно, нам весьма спокойно на дне этого колодца, но в этом спокойствии есть нечто угрожающее.

– Ну и ну! – воскликнул дядюшка. – Если ты уже трусишь, что же будет дальше? Мы еще ни на один дюйм не проникли в недра Земли!

– Как так?

– Да, мы добрались только до основания острова! Дно этого колодца в жерле кратера Снефельс находится примерно на уровне моря.

– Вы убеждены в этом?

– Вполне! Взгляни на барометр.

Действительно, ртуть, поднимавшаяся по мере того, как мы спускались, остановилась на двадцать девятом дюйме.

– Вот видишь, – продолжал профессор, – мы все еще испытываем давление в одну атмосферу, и я жду с нетерпением, когда можно будет заменить барометр манометром.

Барометр, конечно, окажется ненужным, когда атмосферное давление превысит то, которое существует на уровне океана.

– Но, – возразил я, – не следует ли опасаться, что все возрастающее давление будет трудно перенести?

– Нет! Мы спускаемся медленно, и наши легкие привыкнут дышать в более плотной атмосфере. Воздухоплавателям не хватает воздуха при подъеме в верхние слои атмосферы, а у нас, возможно, окажется его избыток. Но последнее все же лучше! Не будем же терять ни минуты. Где вещевой мешок, который мы раньше сбросили вниз?

Я вспомнил, что мы тщетно его искали накануне вечером. Дядюшка спросил об этом Ганса, а тот, поглядев вокруг своим зорким глазом охотника, ответил:

– Der huppe!

– Там, наверху!

Действительно, вещевой мешок, зацепившись за выступ скалы, повис в сотне футов над нашими головами. Ловкий исландец, как кошка, вскарабкался на скалу и вскоре сбросил нам мешок.

– А теперь, – сказал дядюшка, – позавтракаем, но позавтракаем, как люди, которым предстоит далекий путь.

Сухари и сушеное мясо мы запили несколькими глотками воды с можжевеловой водкой.

После завтрака дядюшка вынул из кармана записную книжку и, сверившись с разными приборами, записал:

Понедельник, 1 июля.

Хронометр: 9 ч. 17 м. утра.

Барометр: 29 дюймов 7линий.

Термометр: 6°.

Направление: В.-Ю.-В.

Последнее показание компаса относилось ко дну колодца.

– Теперь, Аксель, – воскликнул профессор восторженно, – мы действительно углубимся в недра земного шара! Теперь собственно и начинается наше путешествие.

Сказав это, дядюшка взял одной рукой висевший у него на шее аппарат Румкорфа, а другой соединил электрический провод со спиралью фонаря, и яркий свет рассеял мрак галереи.

Второй аппарат, который нес Ганс, был также приведен в действие. Остроумное применение электричества позволяло нам, пользуясь искусственным светом, продвигаться вперед даже среди воспламеняющихся газов.

– В дорогу! – сказал дядюшка.

Мы снова взвалили себе на спину мешки. Ганс взялся толкать перед собой тюк с одеждой и веревками, и мы все трое вступили в темный туннель. На пороге его зияющей пасти я взглянул вверх и в последний раз увидел небо Исландии, «которое, быть может, мне уже не суждено увидеть!»

Во время извержения 1229 года лава проложила себе путь через этот туннель, оставив на его стенках плотный и блестящий налет; отражаясь от его зеркальной поверхности, электрический свет усиливался во сто крат. Главная трудность пути состояла в том, чтобы не скользить слишком быстро по скату, угол наклона которого равнялся сорока пяти градусам. К счастью, некоторые выемки – следы эрозии, иные выступы служили нам ступенями, а багаж мы спускали перед собой на длинной веревке.

Но то, что служило для нас ступенями, на других поверхностях являлось сталактитами. Лава, в некоторых местах пористая, вздувалась пузырями, кристаллы кварца, усеянные стекловидными капельками, свешивались со свода, подобно люстрам, казалось, загоравшимся при нашем приближении. Можно было подумать, что подземные духи освещали свой дворец, чтобы принять посланцев Земли.

– Какое великолепие! – невольно воскликнул я. – Что за зрелище! Какие изумительные оттенки принимает лава! От красно-бурого до ярко-желтого! А эти кристаллы, похожие на светящиеся шары!

– А-а, ты теперь восхищаешься, Аксель! – ответил дядюшка. – А-а, ты находишь это зрелище великолепным, мой мальчик! Надеюсь, ты еще и не то увидишь. Идем же! Идем!

Правильнее было бы сказать: «Катимся же!», ибо мы без всякого труда скользили вниз по наклонной плоскости. То был facilis descensus Averni¹⁶ Вергилия!

Компас, на который я частенько посматривал, постоянно указывал на юго-восток. Следовательно, поток лавы, не уклоняясь ни вправо, ни влево, все время вел нас по прямой.

Между тем температура почти не поднималась, что подтверждало теорию Дэви; я несколько раз с удивлением посматривал на термометр. Мы были в дороге уже два часа, а на нем было только 10°, иначе говоря, температура повысилась всего на 4°! Это навело меня на мысль, что мы «спускаемся» больше в горизонтальном направлении, чем в вертикальном! Впрочем, не было ничего легче узнать, на какой глубине мы находимся. Профессор исправно измерял угол наклона нашего пути, но хранил про себя результаты своих наблюдений.

В девять часов вечера он дал сигнал остановиться. Ганс тотчас же повиновался. Лампы укрепили на выступе стены. Мы находились в какой-то пещере, где не было недостатка в воздухе. Напротив! Мы чувствовали как бы дуновение ветра. Чему приписать это явление? Откуда мог появиться ветер? Я отложил разрешение этого вопроса. Голод и усталость лишили меня способности размышлять, Семь часов безостановочного пути истощили мои силы. Оклик «halt!» обрадовал меня. Ганс разложил провизию на обломке лавы, и мы поели с аппетитом. Меня все же беспокоила одна вещь: наш запас воды наполовину истощился. Дядюшка рассчитывал пополнить его из подземных источников, но мы еще ни разу их не встретили. Я обратил его внимание на это обстоятельство.

– Тебя удивляет отсутствие источников? – спросил дядюшка.

– Конечно! И больше того, беспокоит! У нас хватит воды только на пять дней.

– Успокойся, Аксель, я ручаюсь, что мы найдем воду, и даже в большем количестве, чем необходимо.

– Когда же?

– Когда выйдем из напластований лавы. Ты воображаешь, что источники могут пробиться сквозь такую толщу?

– Вероятно, этот поток лавы уходит на большую глубину. Но пока что мы, по-моему, не слишком далеко продвинулись в вертикальном направлении.

– На чем основано твое предположение?

– Ведь если бы мы намного продвинулись в глубь земной коры, температура была бы выше.

– Это по твоей теории! – ответил дядюшка. – А что показывает термометр?

– Едва пятнадцать градусов! Следовательно, с того времени, что мы идем по туннелю, температура поднялась на девять градусов.

– Ну, а вывод?

– А вывод таков! Согласно точнейшим измерениям, повышение температуры в недрах Земли равняется одному градусу на каждые сто футов. Но эта цифра может, конечно, изменяться под влиянием местных условий. Так, в Якутске, в Сибири, замечено, что повышение на один градус приходится уже на тридцать шесть футов. Все зависит, очевидно, от теплопроводности скал. Я прибавлю, что вблизи потухшего вулкана повышение температуры в один градус приходится лишь на сто двадцать пять футов. Примем последнюю цифру, как наиболее благоприятную, и вычислим.

– Вычисляй, мой мальчик!

– Это нетрудно, – сказал я, набрасывая цифры в записной книжке. – Девять раз сто двадцать пять дает тысячу сто двадцать пять футов.

– Правильно.

– Так что же?

– А то, что, по моим наблюдениям, мы уже находимся на глубине десяти тысяч футов ниже уровня моря.

– Не может быть!

– Именно так! Или цифры утратили всякий смысл.

Вычисления профессора оказались правильными; мы спустились уже на шесть тысяч футов глубже, чем это когда-либо удавалось человеку, например, в Кицбальских копях в Тироле и Вюттембергских в Богемии.

Температура, которая должна была дойти там до восьмидесяти одного градуса, едва поднялась до пятнадцати. Над этим стоило поразмыслить.

Глава девятнадцатая

На следующий день, во вторник, 30 июня, в шесть часов утра мы вновь пустились в путь.

Мы все еще шли по лавовой галерее, которая теперь полого вела вниз, как те деревянные настилы, что и поныне заменяют лестницы в некоторых старинных домах. Так продолжалось до семнадцати минут первого, когда мы нагнали Ганса, опередившего нас.

– А-а! – воскликнул дядя. – Мы в самом конце трубы.

Я огляделся. Мы находились у перекрестка, от которого вели два пути, оба темных и узких. Какой из них следовало избрать? Вот в чем состояла загадка!

Однако дядюшка, не желавший обнаруживать своих колебаний ни передо мной, ни перед проводником, решительно указал на восточный туннель, в который мы тотчас же вошли.

Впрочем, раздумье при выборе пути могло продолжаться очень долго, ибо не было ни малейшего указания, могущего склонить дядюшку в пользу того или другого хода; приходилось буквально идти наугад.

Наклон в этой новой галерее был едва ощутим, и сама она то расширялась, то суживалась. Иногда перед нами возникала вереница арок, напоминающая неф готического собора. Зодчие средневековья могли бы изучать здесь все виды этой архитектуры, в основе которой лежит стрельчатая арка. Следующую милю нам пришлось идти, нагнув головы под низкими сводами романского стиля и толстыми пилястрами, наклонно вросшими в стены галереи. А в иных местах все это великолепие сменялось сооружениями, похожими на жилища бобров, и мы пробирались уже ползком по их узким ходам.

Температура была сносной, и я невольно подумал, какая нестерпимая жара стояла здесь, когда огненные потоки лавы, извергаемой Снефельс, неслись по этой столь мирной ныне галерее. Я представил себе, как они разбивались о колонны, как горячие пары скоплялись в этих узких проходах.

«Только бы не пришла древнему вулкану фантазия вспомнить былое!» – подумал я.

Впрочем, я не делился с дядюшкой Лиденброком своими мыслями, да он и не понял бы их. Его единственным стремлением было: идти вперед и вперед! Он шел, скользил, даже падал, преисполненный уверенности, которая невольно вызывала удивление.

К шести часам вечера, не слишком утомившись, мы прошли два лье в южном направлении и меньше четверти мили в глубину.

Дядюшка дал знак остановиться и отдохнуть. Мы поели, не обмолвившись ни единым словом, и заснули без долгих размышлений.

Наши приготовления на ночь были весьма несложны; дорожное одеяло, в которое каждый из нас закутывался, составляло всю нашу постель. Нам нечего было бояться ни холода, ни нежданных посетителей. В пустынях Африки или в лесах Нового Света путешественникам приходится вечно быть настороже. Тут – совершенное одиночество и полнейшая безопасность. Нечего было опасаться ни дикарей, ни хищных зверей, ни злоумышленников!

Утром мы проснулись бодрые, отдохнувшие! И снова двинулись в путь. Мы шли, как и накануне, по тому же грунту затвердевшей лавы. Строение почвы под лавовым покровом невозможно было определить. Туннель не углублялся больше в недра Земли, но постепенно принимал горизонтальное направление. Мне показалось даже, что наш путь ведет к поверхности Земли. К десяти часам утра, в этом нельзя было сомневаться, стало труднее идти, и я начал отставать от спутников.

– В чем дело, Аксель? – спросил нетерпеливо профессор.

– Я не могу идти быстрее, – ответил я.

– Что? Всего каких-нибудь три часа ходьбы по столь легкой дороге!

– Легкой, пожалуй, но все же утомительной.

– Но ведь мы же спускаемся!

– Поднимаемся! Не в обиду вам будь сказано!

– Поднимаемся? – переспросил дядя, пожимая плечами.

– Конечно! Вот уже полчаса как наклон грунта изменился, и, если так будет продолжаться, мы непременно вернемся на землю Исландии.

Профессор покачал головой, давая понять, что он не хочет ничего слышать. Я пытался привести новые доводы. Дядюшка упорно молчал и дал сигнал собираться в дороту. Я понял, что его молчание вызвано дурным расположением духа.

Все же я мужественно взвалил на спину свою тяжелую ношу и быстрым шагом последовал за Гансом, который шел впереди дядюшки. Я боялся отстать. Моей главной заботой было не терять из виду спутников. Я содрогался от ужаса при мысли заблудиться в этом лабиринте.

Впрочем, если восходящий путь и был утомительнее, все же я утешался мыслью, что он вел нас на поверхность Земли, вселяя в мое сердце надежду. Каждый шаг подтверждал мою догадку, и меня окрыляла мысль, что я снова увижу милую Гретхен.

Около полудня вид галереи изменился. Я заметил это по отражению электрического света от ее стен. Вместо лавы своды состояли теперь из пластов осадочных пород, расположенных наклонно к горизонтальной плоскости, а зачастую и вертикально. Мы оказались в силурийском периоде.

– Это же яснее ясного! – воскликнул я. – Осадочные породы, как то: сланцы, известняки и песчаники, – относятся к древней палеозойской эре в истории Земли! Мы теперь удаляемся от гранитного массива. Выходит, что мы поступаем, точно гамбуржцы, которые поехали бы в Любек через Ганновер.

Мне следовало бы держать свои наблюдения про себя. Но мой пыл геолога одержал верх над благоразумием, и дядюшка Лиденброк услышал мои восклицания.

– Что случилось? – спросил он.

– Смотрите, – ответил я, указывая ему на пласты слоистых песчано-глинистых и известковых масс, в которых виднелись вкрапления шиферного сланца.

– Ну, и что же?

– Это означает, что мы дошли до того периода, когда появились первые растения и животные.

– А-а, ты так думаешь?

– Да взгляните же, исследуйте, понаблюдайте!

Я заставил профессора направить лампу на стены галереи, ожидая от него обычных в таких случаях восклицаний, но он, не сказав ни слова, пошел дальше.

Понял ли он меня или нет? Или он, как мой дядя и как ученый, не хотел сознаться из самолюбивой гордости, что он ошибся, избрав восточный туннель, или же намеревался исследовать до конца этот ход? Было очевидно, что мы вышли из лавовой галереи и что по этому пути нам не добраться до очага Снефельс.

Все же у меня возникло сомнение, не придал ли я слишком большого значения своим наблюдениям? Не заблуждался ли я сам? Действительно ли мы находимся среди пластов, лежащих над гранитным массивом?

«Если я прав, – думал я, – то должен найти остатки органической жизни, и перед такой очевидностью дяде придется сдаться. Итак, поищем!»

Не прошел я и ста шагов, как мне представились неопровержимые того доказательства. В самом деле, в силурийский период в морях обитало свыше тысячи пятисот растительных и животных видов. Мои ноги, ступавшие до сих пор по затвердевшей лаве, ощутили под собою мягкий грунт, образовавшийся из древних растений и раковин. На стенах ясно виднелись отпечатки морских водорослей – фукусов и ликоподий. Профессор Лиденброк, закрыв на все глаза, шел вперед все тем же ровным шагом.

Упрямство его перешло все границы. Я не выдержал. Подняв раковину, вполне сохранившуюся, принадлежавшую животному, немного похожему на нынешнюю мокрицу, и подойдя к дядюшке, я сказал ему:

– Взгляните!

– Превосходно! – ответил он спокойно. – Это редкий экземпляр вымершего еще в древние времена низшего животного, принадлежавшего к классу трилобитов. Только и всего!

– Но не заключаете ли вы из этого?..

– То же, что заключаешь и ты сам? Разумеется! Мы вышли из зоны гранитных массивов и лавовых потоков. Возможно, что я избрал неверный путь, но я удостоверюсь в своей ошибке лишь тогда, когда мы дойдем до конца этой галереи.

– Вы поступаете правильно, дорогой дядюшка, и я одобрил бы вас, если бы не боялся угрожающей нам опасности.

– Какой именно?

– Недостатка воды.

– Ну что ж! Уменьшим порции, Аксель.

Глава двадцатая

В самом деле, воду пришлось экономить. Нашего запаса могло хватить только на три дня; в этом я убедился за ужином. А между тем мы потеряли всякую надежду встретить источник в этих пластах переходной эпохи. Весь следующий день мы шли под бесконечными арочными перекрытиями, шли, лишь изредка обмениваясь словом. Молчаливость Ганса передалась и нам.

Подъем в гору почти не чувствовался. Порою даже казалось, что мы спускаемся, а не поднимаемся. Последнее обстоятельство, впрочем, едва ощутимое, не обескураживало профессора, хотя структура почвы не менялась и все признаки переходного периода были налицо.

Сланец, известняк и древний красный песчаник ослепительно сверкали при электрическом свете. Казалось, что находишься в копях Девоншира, который и дал свое название этой геологической системе. Стены галереи являли великолепные образцы мрамора, от серовато-коричневого, как агат, с белыми прожилками причудливого рисунка, до алого или желтого с красными вкраплениями; были тут и образцы темного мрамора, оживляемого игрою ярких красок благодаря присутствию в нем известняков. В большинстве этих образцов мрамора встречались отпечатки низших животных. По сравнению с тем, что мы видели накануне, в творчестве природы намечался явный прогресс; вместо рудиментарных трилобитов я обнаружил остатки более совершенных видов, в частности, ганоидных рыб и зароптерисов, в которых глаз палеонтолога мог обнаружить начальные формы пресмыкающихся. Моря девонского периода были богаты животными этого вида. Множество их отложений встречается в горных породах новейшего периода.

Очевидно, перед нами проходила картина животного мира от низшей до высшей его ступени, на которой стоит человек. Но профессор Лиденброк, казалось, не обращал на окружающее никакого внимания.

Он ожидал одного из двух: или разверстого у его ног отверстия колодца, в который он мог бы спуститься, или препятствия, которое преградило бы ему дальнейший путь. Но наступил вечер, а надежды дядюшки были по-прежнему тщетны.

В пятницу, после мучительной ночи, истомленный жаждой, наш маленький отряд снова пустился в скитания по подземному лабиринту.

Мы шли уже два часа, когда я заметил, что отблеск наших ламп на стенах галереи стал значительно слабее. Мрамор, сланец, известняк, песчаник уступили место темному и тусклому покрову. Там, где туннель особенно сузился, я коснулся рукой его стены. Когда я посмотрел на руку, она оказалась черной, Я вгляделся внимательнее. Рука была испачкана каменноугольной пылью.

– Каменноугольные копи! – воскликнул я.

– Копи без рудокопов, – ответил дядюшка.

– Ну, кто знает!

– Я-то знаю! – сухо возразил профессор. – Я твердо убежден, что эта галерея, проложенная в каменноугольных пластах, не дело рук человеческих. Остальное меня мало интересует. Время ужинать. Давайте-ка поужинаем!

Ганс приготовил ужин. Я ел мало и выпил несколько капель воды, составлявших мою порцию. Фляга, которую нес проводник, была лишь наполовину полна; вот все, что осталось у нас для утоления жажды троих человек!

Поужинав, мои спутники растянулись на своих одеялах, черпая отдых в живительном сне. Но я не мог заснуть; я отсчитывал часы до самого утра.

В субботу, в шесть часов утра, мы двинулись дальше. Через двадцать минут мы оказались в большой пещере; я тотчас же понял, что эта «каменноугольная копь» не была сделана рукой человека: ведь иначе своды были бы снабжены подпорками, а здесь они держались лишь каким-то чудом.

Эта своеобразная пещера имела сто футов в ширину и полтораста в вышину. Очевидно, твердые пласты, уступая мощному подземному давлению, сдвинулись с места, образовав это огромное пустое пространство, в которое впервые проникли ныне обитатели Земли.

Вся история каменноугольного периода была начертана на этих темных стенах, по которым геолог мог бы легко проследить различные ее фазы. Как я заметил, угольные пласты чередовались со слоями песчаника и глины и казались сплющенными под верхними наслоениями.

В этот период, предшествовавший образованию вторичных пород, Земля покрылась чрезвычайно богатой растительностью под двойным действием тропической жары и водяных паров. Пары эти окружали весь сфероид и застилали свет солнца.

Отсюда и было сделано заключение, что причина высокой температуры кроется вовсе не в этом источнике тепла и света. Возможно, что в ту эпоху наше дневное светило еще не было в состоянии играть свою благотворную роль. Разделения на климаты тоже не существовало, и одинаково жарко было как у полюсов, так и на экваторе. Откуда же исходил этот жар? Из недр земного шара.

Вопреки теориям профессора Лиденброка внутри Земли таился вечный огонь, и его тепло чувствовалось даже в верхних слоях земной коры. Растения, лишенные благодатных лучей солнца, не имели ни цветов, ни аромата, и корни их черпали свою силу лишь в горячей почве первозданного мира.

Деревья встречались редко, и земную поверхность покрывали только травянистые растения: папоротники, ликоподии, сигиллярии, астерофиллиты – редкие ныне семейства, виды которых насчитывались тогда тысячами.

Этой обильной растительности и обязан своим возникновением каменный уголь. Под влиянием находившейся под ней жидкой массы в еще не вполне отвердевшей земной коре образовались многочисленные трещины и провалы, постепенно наполнившиеся водой. Из погрузившихся в нее растений и образовались с течением времени крупные залежи каменного угля.

Тут в действие вступили естественные химические силы. Растительные залежи на дне морей превратились сначала в торф. Затем, под влиянием газов и брожения, произошла полная минерализация органической массы.

Так образовались мощные пласты каменного угля, которые могут истощиться в течение трех столетий из-за чрезмерного потребления угля, если только промышленность заранее не примет необходимых мер.

Так думал я, обозревая угольные богатства, собранные в этом участке земных недр, которые, конечно, никогда не будут разработаны, ибо это потребовало бы слишком больших затрат. Да и какая в том надобность, если уголь еще можно добывать в стольких странах у самой поверхности земли? Стало быть, пласты эти так и останутся нетронутыми, покуда не пробьет последний час нашей планеты.

А мы все шли и шли. Увлеченный своими геологическими наблюдениями, я не замечал времени. Температура явно осталась такой же, как и во время нашего пути среди пластов лавы и сланцев. Чувствовался сильный запах углеводорода. Я сразу понял, что в этой галерее скопилось значительное количество опасного так называемого рудничного газа, столь часто являющегося причиной страшных бедствий.

К счастью, у нас был остроумный прибор Румкорфа. Имей мы неосторожность осматривать эту галерею с факелом в руке, мощный взрыв положил бы конец нашему существованию.

Наше путешествие по угольной копи длилось вплоть до вечера. Дядюшка едва сдерживал свое нетерпение, – он никак не мог примириться с горизонтальным направлением нашего пути. Мрак, столь глубокий, что в двадцати шагах ничего не было видно, мешал определить длину галереи, и мне уже начало казаться, что она бесконечна, как вдруг, в шесть часов, мы очутились перед стеной. Не было хода ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Мы попали в тупик.

– Тем лучше! – воскликнул дядюшка. – Я знаю теперь, что нам делать. Мы сбились с маршрута Сакнуссема, и нам остается только вернуться назад. Отдохнем за ночь, и не пройдет трех дней, как мы снова будем у того места, где большая галерея разветвляется надвое.

– Да, – сказал я, – если у нас хватит сил!

– А отчего же нет?

– От тото, что завтра у нас не останется и капли воды.

– И ни капли мужества? – сказал профессор, строго взглянув на меня.

Я не осмелился возражать.