Kitabı oku: «Им. Генеральной Линии», sayfa 6

Активист (к народу). Готовы, что ль?

Вощев. Подожди. Пусть они попрощаются до будущей жизни.

Все обнимаются, целуются, прощаются

Выкрики из толпы:

– Дай нам еще одно мгновенье времени!

– Прощай, Егор Семеныч!

– Не в чем, Никанор Петрович: ты меня тоже прости.

– Прощай, тетка Дарья, не обижайся, что я твою ригу сжег.

– Бог простит, Алеша, теперь рига все одно не моя.

– Ну, давай, Степан, побратаемся.

– Прощай, Егор, жили мы люто, а кончаемся – по совести.

После целованья люди кланяются в землю

Активист. Ну все, будя. Давай, трогай, раз-два, взяли!

Кулаки, согнувшись, двигают плот на речную долину

Панорама: плот «систематически» уплывает по снежной текущей реке, вечерний ветер шевелит темную, мертвую воду, льющуюся среди охладелых угодий в отдаленную пропасть…

Кулачество глядит с плота на берег; кулацкий речной эшелон заходит на повороте за береговой кустарник и начинается теряться

Прощальные крики:

– Эй, паразиты, прощай!

– Про-щай-ай!

Репродуктор «Нас утро встречает прохладой …».

Все начинают радостно топтаться на месте. Елисей ударяется в пляс, не сгибаясь, как стержень – один среди стоячих, четко работая костями и туловищем. Постепенно оживляются все, слышится смех. Снежный ветер утих, полная луна. Весь народ товарищески самозабвенно торжествует

Забвенный мужик (в радости, хлопает себя по пузу, щекам и по рту). Эх ты, эсесерша наша мать! Охаживай, ребята, наше царство-государство: она незамужняя!

Гость. Она девка иль вдова?

Забвенный мужик. Девка! Аль не видишь, как мудрит?!

Гость. Пускай ей помудрится! Пускай посдобничает! А потом мы из нее сделаем смирную бабу: добро будет!

Настя сходит с рук Вощева и пускается в пляс

Гость. Ой, какая маленькая, да славненькая! Пойдем со мной, я тебя пряниками угощу!

Жачев. Не сметь думать что попало! Иль хочешь речной самотек заработать? Живо сядешь на плот!

Гость (испугано). Боле ничто не подумаю. Я теперь шептать буду.

Пошли частушки (надсадно-истерично)

Будет, спинушку погнули,

Покормили паука!

Мы сейчас в колхоз вступили,

К чорту гоним кулака.

Запляшу – держись,

Ножкой топну я,

Прощай ты, жизнь

Допотопная!

Ах, чище мети,

Чище разметайся,

Улетай, кулак, подальше

И не возвращайся!

Вощев. Настя, ты не стынь долго, иди ко мне.

Настя. Я ничуть не озябла, тут ведь дышат.

Вощев. Ты три руки, а то окоченеешь: воздух большой, а ты маленькая!

Настя. Я уже их терла: сиди молчи!

Радио вдруг среди мотива смолкает, народ не может остановиться. Активист подхватывает музыку своими губами, все топчутся под эти звуки рта. Елисей пускается в остервенелый пляс.

Забвенный мужик. Играй, актив, сурьезней, чтоб нам радость была с жалостью пополам!

Активист прибавляет, но вдруг смолкает. Колхоз, продолжая пляску под скрип снега и дыхание, постепенно запевает слабым голосом. Слов в этой песне понять нельзя, слышится жалобное счастье и напев бредущего человека

Чиклин. Жачев! Ступай прекрати движенье, умерли они, что ли, от радости: пляшут и пляшут.

Жачев. Эй, организованные, достаточно вам танцевать: обрадовались, сволочь!

Увлеченный колхоз, не приняв жачевского слова, веско топчется, покрывая себя песней

Жачев. Заработать от меня захотели? Сейчас получите!

Жачев принимается рыскать среди пляшущих и сбивать их с ног. Люди валятся, как порожние штаны

Сцена 14

Барак артельщиков. Фоновые звуки стройки и железной дороги. Настя лежит в своей постели в гробу, стилизованном под детскую кровать.

Репродуктор. … сказал в своей речи неправду, заявив, что генеральная линия у нас одна. Он этим хотел замаскировать свою собственную линию, отличную от линии партии с тем, чтобы повести втихомолку подкоп против линии партии…

А правда в данном случае состоит в том, что у нас нет на деле одной общей линии. Есть одна линия, линия партии, революционная, ленинская линия. Но наряду с этим существует другая линия, … ведущая борьбу с линией партии… Эта вторая линия есть линия оппортунистическая … (в репродуктор летит сапог, радио замолкает).

Чиклин. Прушевский!

Прушевский (из темноты). Я.

Чиклин. Прушевский! Сумеют или нет успехи высшей науки воскресить назад сопревших людей?

Прушевский. Нет.

Жачев. Врешь. Марксизм все сумеет. Отчего ж тогда Ленин в Москве целым лежит? Он науку ждет – воскреснуть хочет. А я б и Ленину нашел работу, я б ему указал, кто еще добавочно получить должен кое-что! Я почему-то любую стерву с самого начала вижу!

Настя. Ты дурак потому что, ты только видишь, а надо трудиться. Правда ведь, дядя Вощев?

Вощев. Неизвестно. Трудись и трудись, а когда дотрудишься до конца, когда узнаешь все, то уморишься и помрешь. Не расти, девочка, затоскуешь.

Настя. Умирать должны одни кулаки, а ты – дурак. Жачев, сторожи меня опять, я спать захотела.

Жачев. Иди, девочка, иди ко мне от подкулачника: он заработать захотел – завтра получит!

Настя. К маме хочу!

Вощев. Мама, девочка, умерла, теперь я остался!

Настя. А зачем ты меня носишь? Где четыре времени года? Попробуй, какой у меня страшный жар под кожей! Сними с меня рубашку, а то сгорит, выздоровлю – ходить не в чем будет!

Чиклин (бросается пробовать лоб Насти). Да у ней жар!

Настя. Накрой меня, я спать хочу. Буду ничего не помнить, а то болеть ведь грустно, правда?

Все суетятся вокруг девочки.

Настя. Из меня отовсюду сок пошел. Неси меня скорее к маме, пожилой дурак! Мне скучно!

Чиклин. Сейчас, девочка, тронемся. Я тебя бегом понесу… (к артельщикам). Чего столпились. сбегайте кто-нибудь за молоком, печь растопите…

Бестолковая суета, Вощев выбегает.

Настя (удивленно). Чиклин, отчего я всегда ум чувствую и никак его не забуду?

Чиклин. Не знаю, девочка. Наверно, потому что ты ничего хорошего не видела.

Настя. А почему в городе ночью трудятся и не спят?

Чиклин. Это о тебе заботятся.

Настя. А я лежу вся больная… Чиклин, я опять к маме хочу, я ее обниму и начну спать. Мне так скучно стало сейчас!

Чиклин. Спи, может, ум забудешь (Настя вдруг приподнимается и целует Чиклина. Чиклин баюкает девочку).

Вощев (с шумом врывается). Вот, сливки, пирожные, скоро доктор будет…

Чиклин. Тише, ты, разбудишь…

Чиклин кладет девочку в гроб-постель, складывает ее руки на груди. Потом находит веник и начинает мести пол. Вощев роняет все на пол и бросается к девочке.

Вощев. Да как же так… я ж тебе в подарок еще и мешок игрушек приволок, да что же это…

Чиклин (Жачеву). Ну чего ты тут расселся, как служащий какой? Взял бы хоть лопаты поточил!

Жачев. Не могу, Никит, я теперь ни во что не верю!

Чиклин. Почему, стервец?

Жачев. Ты же видишь, что я урод империализма, а коммунизм – это детское дело, за то я и Настю любил… Пойду сейчас на прощанье товарища Пашкина убью.

Жачев со скрипом удаляется. Чиклин с грохотом выбирает две лопаты, одну сует Вощеву.

Чиклин (Вощеву). Пойдем, что-ли…

Чиклин и Вощев начинают копать могилу. Микрофоны усиливают лязг лопат о мерзлую землю. Звуки работы землекопов переходят в мелодию.

Действующие лица (по очереди):

– Мы жгли костры и вспять пускали реки

Нам не хватало неба и воды…

– Нас водила молодость

В сабельный поход,

Нас бросала молодость

На кронштадтский лед…

– Мы живём, под собою не чуя страны,

Наши речи за десять шагов не слышны…

– От черного хлеба и верной жены

Мы бледною немочью заражены…

– Копытом и камнем испытаны годы,

Бессмертной полынью пропитаны воды, —

И горечь полыни на наших губах…

– Нам нож – не по кисти,

Перо – не по нраву,

Кирка – не по чести

И слава – не в славу…

– Мы бессмертны, мы неведомое любим,

Мира мало, чтоб насытить нас,

Мы все грани и законы переступим, —

Для вселенной бьет последний час…

– Простят ли чистые герои?

Мы их завет не сберегли.

Мы потеряли все святое:

И стыд души, и честь земли…

– Мы брали пламя голыми руками.

Грудь раскрывали ветру. Из ковша

тянули воду полными глотками…

– Мы – ржавых дубов облетевший уют…

Бездомною стужей уют раздуваем…

Мы в ночь улетаем!

Мы в ночь улетаем!

Как спелые звезды, летим наугад…

– Мы растем все выше, силы отнимая

От земли и неба, где горит весна.

И в огне восторга поднимаем молот,

Разрушаем горы на своих путях…

– Мы на ветру живем

С незащищенным сердцем,

В пучине мира мы – нечаянный огонь…

ЗАНАВЕС